Текст книги "Ранняя философия Эдмунда Гуссерля (Галле, 1887–1901)"

4. «Нечто», «одно», «многое»
(IV глава «Философии арифметики»)

В IV главе ФА Гуссерль более конкретно приступает к выполнению задачи, которую он поставил перед собой уже в начале книги. Это исследование происхождения в сознании понятия натурального числа (Anzahl), средством для чего он избирает здесь возвращение к теме генезиса (Ursprung) и содержания (Inhalt) понятия «множественности» (Vielheit).

Любопытно то, что сам автор ФА испытывает неудобство касательно терминов, которые он до сих пор использовал. Это относится, например, к понятиям целого и части, которые в литературе, в дискуссиях употреблялись и употребляются в самых разных смыслах. Напомню, что один из разделов «Логических исследований», который сам Гуссерль впоследствии оценивал наиболее высоко, называется «Целое и часть». Но данные категории, перспективные для будущей феноменологии, в разбираемой главе ФА встречаются очень редко (См. 77_16–21). Сомнения в том, что именно разумеет Гуссерль, используя тот или иной термин, могут касаться и введенного им самим и уже разбиравшегося необычного понятия «коллективное объединение». Поскольку же в IV главе речь как будто бы будет идти о понятиях математики (большинство из них здесь все же осмысливаются как понятия философии), Гуссерлю было важно также разобраться в смысле понятия самого «понятия», что помогает ему также провести различие между терминами «коллективное объединение» и «множественность», которые кому-то, говорит он, могут показаться тождественными.

Когда мы употребляем понятие множественности, продолжает свои размышления Гуссерль, то все-таки имеем в виду не процедуры коллективного объединения, а само «коллективное целое» (das kollektive Ganze). Первое, то есть коллективное объединение, презентирует «абстракт» (das Abstraktum), который «лежит в основе всеобщего понятия множественности или коллективного целого, тем самым составляя “значение” имени “множественность” (Vielhalt) в логическом смысле; но это “значение” ещё не определяет всего логического содержания данного имени. Целостное понятие, которое ему соответствует, это понятие какого-то “Нечто, которое является моментом коллективного объединения”. При таком толковании понятие коллективного объединения является существенной составной частью понятия множественности; но они не тождественны друг другу» (78_15–23).

Что-то подобное, отмечает Гуссерль, имеет место в случае других всеобщих имен. Например, мы говорим о человеке как таковом. Это значит, что мы обладаем понятием «какого-либо Нечто», которое обладает такими-то и такими-то признаками. В словоупотреблении здесь есть двусмысленность: понятие «человек» – это одновременно и всеобщее, и абстрактное понятие. Когда «выдающиеся (hervorragende) психологи» (так в тексте ФА) Лотце и Штумпф «говорят о множественности как об отношении», то имеют в виду, по Гуссерлю, не что иное, как «коллективное объединение» (78_31–35), пусть они и не употребляют именно данный термин. Все сказанное, продолжает Гуссерль, можно выразить и в иных словах, «которые важны для нашего дальнейшего анализа» (79_1–3). Для этого необходимо «несколько точнее расчленить тот процесс абстрагирования, который и порождает понятие множественности» (79_3–4 – курсив мой. – Н. М.).

Подчеркнутые мною курсивом слова Гуссерля считаю исключительно важными. Благодаря им становится более ясной сама направленность гуссерлевского анализа, причем не только в ФА, но и в последующих произведениях. В заметной и очень значимой своей части будущая феноменология, здесь только зарождающаяся, и состоит в «более точном», более подробном и скрупулезном мыслительном, теоретическом расчленении и аналитическом прояснении актов, процедур, структур сознания – и я бы добавила: также и при постоянном синтезировании ранее расчлененных элементов в новые целостности.

Вернемся теперь к тексту рассматриваемой главы. Здесь опять-таки даются формулировки, которым суждено было сохраниться и в последующихся произведениях Гуссерля, правда, уже в преобразованном виде. Мы говорили ранее о фундаментальной роли, которую этот философ приписывает созерцанию. И вот ещё одно тому подтверждение. «Ни одно понятие, – пишет Гуссерль, – не может быть помыслено без его фундирования в (каком-либо) конкретном созерцании. Так и в случае, когда мы представляем понятие множественности, мы всегда имеем в сознании созерцание какой-либо конкретной множественности, от которой мы абстрагируем всеобщее понятие» (79_6–10). Однако вся трудность состоит в понимании того, как именно протекает абстрагирование, ведущее ко всеобщему. Гуссерль находит довольно специфическое разрешение этой трудности. «Отвлекаться или абстрагироваться от чего-либо – это означает только, что мы не замечаем специально [именно] это нечто (etwas). Выполнение требования полностью абстрагироваться от содержательных особенностей совершенно не приводит к такому эффекту, когда бы содержания и, вместе с тем, их единение исчезли из нашего сознания. Понимание содержаний и их соединение (Kollektion), конечно, являются предварительными условиями абстракции. Но в случае абстрагирования интерес направлен не на содержание, а исключительно на мыслительное связывание – и это всё, что тут имеют в виду» (79_18–27).

Далее Гуссерль следующим образом описывает процесс абстрагирования в случае движения ко всеобщим понятиям (здесь – к понятию множественности, а впоследствии и натурального числа). Когда-то и каким-то образом люди обрели в сознании «данность» определенных, отдельных, особых содержаний. Но для движения к всеобщим понятиям надо было от них отвлечься, абстрагироваться. И после мы уже «не обращаем на них (специального) внимания (beachten wir sie nicht)» как на определенные содержания. «Главный интерес концентрируется всего более на коллективном объединении, в то время как упомянутые содержания предстают, бывают рассмотрены и приняты во внимание в качестве какого-либо нечто, чего-то одного (irgend etwas, irgend eins)» (79_32–35).

На прояснении этого момента снова надо остановиться. Подобные слова и уточнения – «замечать», «обращать внимание», «концентрировать интерес» и т. д. – подчас воспринимаются в литературе как свидетельство несомненного психологического уклона анализа и даже как ясное проявление психологизма в ФА. Но подобные термины мы встречаем также в зрелой и поздней феноменологии Гуссерля. Ибо речь идет о совершенно оправданных и существенных сторонах всякого анализа сознания, в том числе и чисто философского. Что существенно, такой анализ прямо соответствует работе самого сознания, в которой и повороты внимания, и влияние особого интереса, несомненно, являются отличительными чертами. Автор ФА, правда, ещё не дает настоящего разъяснения всех этих трудных и спорных моментов. Однако они вытекают из определенного понимания сознания и специфического подхода к нему, которые впоследствии приобрели более четкие и именно феноменологические очертания. Ведь человеческое сознание, что будет подробно разъяснять и уточнять Гуссерль в ЛИ и особенно после них, представляет собой непрерывный, необратимый поток, по отношению к которому все операции рефлексии, анализа, в том числе анализа философского, действительно представляют собою подмечание (Bemerken), обращение внимания, концентрацию интереса и т. д. И здесь нет (повторяю ещё и ещё раз) ни уклонения в одну лишь психологию (что, как разъяснялось, совсем не является каким-то научным грехом), ни тем более сползания к психологизму. Верно и утверждение Гуссерля о том, что при всех процессах абстрагирования отвлечение от каких-либо отдельных, специальных аспектов содержания отнюдь не означает их исчезновения из потока сознания. А означает лишь то, что мы перестали в тот или иной момент обращать внимание именно на них. Однако в наших силах снова вызвать их в сознании, сделать предметом нового теоретического созерцания, во всяком случае как бы поставить их перед нашим взором – в случае возникновения соответствующего исследовательского (или какого-нибудь другого, например, психиатрического, медицинского) интереса.

Вот теперь исследовательская мысль Гуссерля в ФА переместилась к тонким моментам расчленения процедур сознания, отвечающих именно за процессы коллективного объединения. На пути к нему и, соответственно, к понятию множественности естественно вычленилась направленность анализа на (какое угодно) «нечто» и на (какое угодно) «одно».

«Понятие “нечто”» (Der Begriff Etwas) – так называется очень маленький (всего одна страница), но весьма значимый раздельчик анализируемой главы. Теперь Гуссерль видит свою задачу в том, чтобы точнее охарактеризовать понятие «Нечто» с точки зрения его содержания и возникновения (80_10–11). «“Нечто” – это некое (ein) имя, которое пригодно для обозначения любого мыслимого содержания. Всякая действительная или мыслимая вещь – это Нечто. Но мы можем назвать этим именем также суждение, акт воли, понятие, невозможность, противоречие и т. д.» (80_12–15). То обстоятельство, что Гуссерль необходимым образом приходит к этому философскому понятию, легко уясняется, если мы вспомним: автор ФА стремится разгадать тайну происхождения всеобщего понятия числа как такового, натурального, кардинального числа (Anzahl), в частности и особенности. А чтобы применить эти понятия именно всеобщим образом, т. е. относить к любым содержаниям, человеческое сознание, действительно, должно было как бы обезличить самые разные содержания, сделать их однородными, а потому исчислимыми. На этом пути их, в самом деле, надо было превратить лишь в мыслимое «нечто», причем в некоторое безличное «одно».

Гуссерль высказывает предположение, что «понятие “нечто” обязано своим возникновением рефлексии на психический акт представления, в качестве содержания которого дан всякий определенный объект» (80_23–25).

«Нечто», таким образом, только внешним и несобственным образом принадлежит содержанию любого конкретного предмета, как «какой-то релятивный и негативный атрибут; его и надо обозначить как релятивную (относительную) определенность. Конечно, понятие “нечто” никогда не бывает помыслено без того, чтобы стало бы наличным какое-либо содержание, на которое направлена рефлексия; но для обозначения этого достаточно простого имени “нечто”» (80_28–33).

…Когда я работала над осмыслением этого текста Гуссерля, то сразу вспомнила о «Науке логики» Гегеля. Ведь это Гегель писал о категории «Нечто» (Etwas, в данном случае слово написано, как потом будет и у Гуссерля, с большой буквы, хотя обиходное слово «etwas» немцы пишут с маленькой буквы). Нечто, с одной стороны, приобретает для представления значение чего-то реального, а с другой стороны, Нечто есть пока ещё «поверхностное» («oberflächliche» – у Гегеля, «äuβerliche» – у Гуссерля) и «негативное» определение. Гегель говорит здесь о переплетении «реальности» и «негации» (Negation, отрицания).

Итак, именно у Гегеля, которого Гуссерль не только плохо знал, но почти что ненавидел, автор ФА мог бы найти немало моментов, родственных его анализу. И пусть Гегель ведет речь о некоторых онтологизируемых определенностях, выражая их в категориях сферы Бытия, а Гуссерль анализирует акты и деятельность сознания, – и у Гегеля здесь попадается слово «представление», Vorstellung. Это еще раз подтверждает (дорогую мне лично) идею об объективной перекличке идей различных философов, относительно независимой от того, каково могло быть субъективное отношение одного к другому – скажем, Гуссерля к Гегелю. Объективную, никак не планируемую Гуссерлем перекличку с гегелевской «Наукой логики» можно найти и в ряде дальнейших рассуждений в ФА.

Вернемся к разбору ФА. Мы видели, что для Гуссерля существенна следующая функция понятий «Нечто» и «Одно»: благодаря их опосредованию затем можно мыслить «любое отдельное из определенных содержаний, которое охватывает конкретное представление о множестве» (80₃₆–81_1–2). А отсюда уже остается несколько шагов к родовому, т. е. всеобщему понятию Anzahl.

Мы нередко говорим (и мыслим) так: есть «одно» (один) и ещё «одно» (один), и еще «одно» и так далее. Это «и так далее» – очень важная в данном контексте часть фразы, поскольку она демонстрирует «известную неопределенность» (81_9–11) как существенную сторону понятия Anzahl. Дело не в том, что тут простирается некая бесконечность, а в другом: определенное ограничение ряда натуральных чисел здесь вряд ли является существенным моментом (81_16–18). «Если мы, однако, хотим устранить эту неопределенность, тогда открываются многие возможности, причем становится ясно: соответственно этим возможностям понятие множественности распадается на многообразие определенных, резко отграниченных друг от друга понятий, понятий чисел. Возникают понятия, подобные таким: “одно и одно”, “одно, одно и одно”, “одно, одно, одно и одно” и т. д. И в силу их в высшей степени примитивного характера и их практической важности, по крайней мере в ограниченном объеме – когда они легко делались различимыми – они формировались уже на низших стадиях духовного развития человечества, так что имена “один”, “два”, “три”, “четыре” и т. д. относятся к самым ранним творениям во всех языках» (81_19–30). Эта беглая и редкая отсылка к историческому опыту человечества тем не менее показательна и уместна в обсуждаемом контексте.

Гуссерль подчеркивает, что все разбираемые им в данной главе понятия родственны друг другу. Родство же, в свою очередь, покоится на родстве «синтезируемых частичных представлений (“одних”, der Einen, или единиц, Einheiten), как и на элементарном подобии объединяющих их психических актов; они направлены на то, чтобы отграничить числовые понятия как хорошо охарактеризованный класс понятий и чтобы служить основанием для всеобщего их поименования. Эту цель и реализует понятие натурального числа (Anzahl). “Anzahl” – это общее понятие по отношению к понятиям “два”, “три”, “четыре” и т. д. Правда, в таком случае говорят о всеобщем понятии, а не о всеобщем имени “Anzahl”» (82_11–19).

Автор ФА предупреждает: нельзя думать, будто «Anzahl», взятое во всеобщей форме, можно было бы извлечь из частных представлений в виде «физических» частей – как это возможно по отношению к цвету или форме физической вещи. После этого Гуссерль переходит к ранее уже затрагивавшейся им теме соотношения понятий натурального числа (Anzahl) и множественности (Vielheit).

Но теперь он анализирует её на основе полученных аналитических различений относительно актов, процессов, действий сознания. Вопрос, поставленный автором ФА, звучит здесь весьма специфически: «Ну и как ведут себя теперь понятия Anzahl и Vielheit?» (82_31–32). В самом деле, как «поведут себя» эти особо важные для Гуссерля понятия – теперь, когда в дело введены тонкие и специальные аспекты анализа сознания?

Гуссерль считает, что анализы первого и второго понятий как бы находятся на различных стадиях. «Различие состоит в том, что понятие Anzahl уже имеет своей предпосылкой различение друг от друга абстрактных форм множественности, а понятие множественности такой предпосылки не имеет» (83_1–5). Поэтому понятие «Anzahl» понимается – на данной стадии – как понятие родовое, проистекающее из «различенных, определенных форм множественности, их чисел, как видовых понятий; понятие же множественности, напротив, вырастает непосредственно из сравнения конкретных совокупностей (Inbegriffe)» (83_5–9).

В чем тут состоят действительные проблемы, на решение которых нацелено гуссерлевское исследование? Гуссерль, как мы видели, изучает акты, процессы, процедуры, действия сознания, поскольку они ведут, по его мнению, ко всеобщим числовым понятиям. И исходит он из того, что можно выделить – притом не эмпирическим, а «чистым», логическим образом – некоторые предполагаемые предпосылки и разбираемые последовательные шаги, без которых нельзя получить всеобщего понятия, например, всеобщего родового понятия натурального числа. В случае последнего предпосылки и мыслительные шаги сознания, выделяемые Гуссерлем, состоят в следующем. «Предпосылки» (не разбираемые специально, а просто предполагаемые) – это «когда-то» определяемые конкретные, специфические содержания, запечатленные в соответствующих представлениях. Например, люди на ранних исторических стадиях (и отдельные индивиды в детстве) научаются считать, используя свои пальцы или какие угодно вспомогательные предметы. На этих стадиях уже есть какое-то «понятие» числа, но всеобщим оно не является. Какие бы различные системы обозначений ни применяли древние народы, то, что мы сейчас обозначаем числом «один», было для них совершенно конкретным, притом созерцательно-предметным представлением (что запечатлелось в истории различных языков). Процесс абстрагирования в истории человеческого рода, несомненно, протекал долго и трудно. Непросто он реализуется и в процессе становления каждого отдельного человека. Ребенок учится считать в раннем детстве, проходя здесь через различные стадии, на которых, в частности, осуществляется абстрагирование от всей конкретности исчисляемых предметов. И хотя Гуссерль, о чем уже говорилось, сам абстрагируется от онто– и филогенетических аспектов темы происхождения всеобщих (в данном случае – математических) понятий, именно в разбираемой главе он очень кратко упоминает и о них (со ссылкой на немецкие переводы книг английских авторов Е. Тейлора, Е. Tylor и Дж. Лаббок, J. Lubbok о «примитивных культурах» – сноска к стр. 83).

Поэтому Гуссерль в принципе прав, когда запечатлевает такой и исторически, и логически необходимый шаг в становлении всеобщего понятия числа, как отвлечение от всего конкретного в каких-либо особых содержаниях сознания и удержание лишь того, что они фиксируют “нечто” (Etwas) как доступное выделению, (относительному), обособлению. Следующие шаги рефлексии сознания состоят в том, что устанавливается: каждое «нечто» – при таком абстрагировании, обособлении, в его пределах – есть «одно», есть «единица», в своей неопределенности, отвлеченности совершенно «подобная» всем другим. Без таких шагов сознания – в чем Гуссерль, полагаю, совершенно прав, – никак нельзя было перейти от сосчитывания пальцев, других физических предметов к сосчитыванию чего угодно: и физических предметов, и мыслей, суждений, и тех и других вместе. Правоту Гуссерля вижу и в том, что здесь он по существу обобщенно прокладывает пути анализа происхождения, генезиса, которые ведут от процессов, происходивших и происходящих в сознании (причем неисчислимо многократных), к абстрагированию, обобщению, благодаря коим на каких-то этапах становления человеческого рода (и становления каждого индивида) скачкообразно возникают именно всеобщие понятия. Всеобщие в том смысле, что они в принципе обнимают все мыслимо возможные содержания, и в том, что ими в принципе способны овладеть и (при соответствующих условиях) овладевают все индивиды, понимающие друг друга также и во всем том, что касается числовых понятий.

Надо снова подчеркнуть, что эти в высшей степени интересные и ценные исследования Гуссерля добываются благодаря синтетическому, комплексному – одновременно философскому, психологическому, логическому (в меньшей степени математическому) способу анализа, которому в будущем суждено было сложиться и оформиться в теорию и методы будущей новой феноменологии.

Что касается начатого мною здесь беглого сопоставления ФА с «Наукой логики Гегеля», то хотелось бы отметить еще и следующее. Если бы ориентации Гуссерля не отличались заведомой предубежденностью по отношению к Гегелю (а она сопровождала основателя феноменологии всю его творческую жизнь), то скорее в «Науке логики», а не в текстах второй половины XIX века, автор ФА нашел бы релевантный его работе, богато расчлененный материал. Пусть Гегель именно в «Науке логики» и не разбирал специально акты сознания, но в разделе учения о бытии этого произведения, который носит название «Одно и многое», имеется описание движения (с помощью чего же, если не сознания?) через различные, тщательно различаемые ступени овладения количественными отношениями и, соответственно, числовыми понятиями и категориями. Любопытно, что некоторые из этих ступеней фиксируются и у Гуссерля. Так, в приведенной ранее цитате из ФА рассуждение о возникновении понятий «одно и одно» и т. д. есть объективная перекличка с раздельчиком «Науки логики», который называется “Многие одни”, где, кстати, широко задействованы (как потом и у Гуссерля) ссылки на рефлексию.

Правда, между двумя текстами есть и существенные различия. Скажем, у Гегеля весь этот анализ вплетен в категориальные сферы бытия вообще, Dasein, наличного бытия, в особенности качества, чего нет у Гуссерля, по крайней мере эксплицитно. Далее, различения у Гегеля очень богатые, дробные, многочисленные. Гуссерлю же гегелевские различения были, видимо, не особенно важны. (Если, конечно, он был с ними знаком, в чем я лично сильно сомневаюсь, хотя и недоумеваю: как это никто из читавших ФА или знавших об идеях раннего Гуссерля не обратил внимание автора на их очевидную перекличку с текстом гегелевской «Науки логики»?) Но хотя Гуссерль движется более кратким путем, маршруты движения мысли обоих философов в крупных пунктах удивительным образом совпадают. Так, Гегель после анализа понятий Нечто, Одно, Многие одни и т. д. переходит к сфере количества (в частности, к понятиям чисел, величин), где опять-таки имеются различения, которые объективно могли бы стать существенными и для анализа раннего Гуссерля. Но вдаваться здесь во все эти подробности не представляется возможным. Вернемся к ФА.

Гуссерль делает к разбираемой главе ФА «Критическое добавление». Здесь имеются (беглые) ссылки на Аристотеля, Локка, Зигварта, Дж. Ст. Милля, Брентано (в связи с его работой над Аристотелем), Вундта. Наиболее подробным является обращение к Вундту,[187]187
  См. в Приложениях краткий экскурс, посвященный В. Вундту как философу, логику, психологу – с фиксированием отношения Гуссерля к его учению.


[Закрыть] причем и здесь, как и во многих других случаях, берутся логические работы этого автора. Приводя цитаты из I тома «Логики» Вундта (1880 год), Гуссерль и здесь осуществляет, так сказать, двойную работу. С одной стороны, он с сочувствием относится к тем рассуждениям знаменитого современника (неверно воспринимаемого многими нынешними авторами только в качестве психолога), в которых подчеркивается зависимость понятия числа, а также понятий одного, многого, единства и т. д. от мыслительных актов (87_6–7). С другой стороны, Гуссерль справедливо отмечает, что данная характеристика слишком обща, так как касается всех понятий и каждого из них, а не понятия единства (Einheit), о котором у Вундта как будто бы идет речь (87_7–9). Между тем Вундт вводит в поле анализа такие особые числовые понятия, как понятия отрицательных, дробных, иррациональных и воображаемых чисел. Но, по Гуссерлю, при таком расширении именно здесь, на этой стадии исследования, рамок анализа становится совсем непонятным, даже загадочным, как разнообразные, особые числовые понятия могут быть объяснены с помощью слишком общего, недифференцированного понимания мыслительного акта (См. S. 89).