Текст книги "Ранняя философия Эдмунда Гуссерля (Галле, 1887–1901)"

Что же касается интересующего Гуссерля коллективного объединения, то он прямо-таки обескураживающе, парадоксально заявляет: «…коллективное объединение – в сравнении с первичными содержаниями – это в известном смысле случай отсутствия отношений (Relationslosigkeit)» (72_36–38). Чтобы понять, что это значит, вспомним, что суть и направленность гуссерлевского поиска состоит в том, чтобы раскрыть истоки действий сознания, благодаря которым мы «коллективистски» объединяем такие сосчитываемые с помощью одних и тех же чисел «предметы» в широком смысле, как, например, 4 яблока, 4 лошади, 4 ангела и т. д. «В этом случае содержания просто мыслятся “вместе”, мыслятся как совокупность. Их ни в коем случае нельзя считать действительно несоединенными, лишенными отношений. Напротив, они соединены – [но] благодаря удерживающему их вместе психическому акту. Однако в содержании этого последнего отсутствует всякое единение, которое можно было бы заметить» (73_3–7; курсив мой. – Н. М.).

Вот почему, заявляет Гуссерль, коллективные объединения вообще нельзя относить к классу первичных отношений (73_11–12). Отсюда – следующее определение «коллективных объединений»: они «не даны созерцательно в содержании представлений, но имеют своими частями только известные психические акты, которые обнимают содержания, объединяя их…» (73_27–30). «Совокупность, – делает Гуссерль, общий вывод, который в силу его важности в резюмировании хода мыслей в III главе он выделяет разрядкой, – возникает тогда, когда пробуждается сам по себе объединяющий интерес и вместе с ним объединяющее подмечание (Bemerken) различных содержаний. Следовательно, коллективное объединение тоже можно ухватить только благодаря рефлексии на тот психический акт, благодаря которому вызывается к жизни данная совокупность (Inbegriff)» (74_7–13). Подтверждение всему этому мы можем легко найти во внутреннем опыте, заявляет Гуссерль. Когда люди мыслят вместе в высшей степени различные предметы (в примере Гуссерля – это красный цвет, луна и Наполеон, если мы говорим, что это три «содержания сознания»), то «соединение» возникает исключительно в данном акте мысли.

При этом акты, осуществляющие «коллективное объединение» (над чем предлагает задуматься Гуссерль), имеют совершенно специфический характер. Имеются акты «первого порядка» – с их помощью мы мыслим каждое отдельное содержание. А вот для их объединения нужны как бы синтезирующие акты, которые Гуссерль именует «актами второго порядка». А когда мы, например, выражаем множественность из шести объектов в форме 3+3 или 2+2+2, то в силу вступают «акты третьего порядка» (См. 74_20–34).

Специфический целевой интерес III главы ФА – это, напомним, как раз “коллективное объединение представлений», позволяющее образовывать специальные единства, совокупности (Inbegriffe) – относящиеся как к физическим предметам, так и к математическим понятиям. Гуссерль постулирует наличие переходов от созерцательно закрепляемых единств (скажем, единства частей самого предмета – листьев, стебля и т. п. розы, её качеств – цвета, запаха, их градаций, интенсивности) к единствам, которые прочно сохраняются в сознании независимо от того, созерцаются ли в любой данный момент или нет объединяемые части и предметы. Думается, что эта констатация верна и существенна. Верно то, что: 1) и при образовании, фигурировании слов и понятий любой степени сложности (роза, растение, луна, планеты и т. п.) какие-то сопутствующие представления играли и играют немалую роль (какие именно – специальный вопрос); 2) сами представления специфицируются, видоизменяются в зависимости от того, какие задачи решает сознание, точнее, человек с помощью своего сознания – устанавливаются ли простые (einfache) отношения или «многочленные единства коллекции» (mehrgliedrigen Kollektionen) (74_37–38). Во втором случае, согласно Гуссерлю, возникает вопрос: имеет ли место целая ткань (Gewebe-паутина) из коллективных представлений? «Не думаю», – коротко отвечает на него Гуссерль (75₁). Ибо он полагает: «Коллигирующий акт охватывает все его члены без особых увязываний (Sonderverknüpfungen), и там, где, как мы полагаем, их можно заметить; более точное рассмотрение показывает: эти гетерогенные увязывания конкурируют с увязыванием в коллекции» (75_1–6). Иными словами, то, что Гуссерль называет «коллективным увязыванием», играет, согласно его констатации, «в высшей степени значимую роль во всей нашей духовной жизни. Всякий сложный феномен, который предполагает для себя замеченные части, всякая высшая деятельность духа и души (Geistes – und Gemütstätigkeit) требуют – для того, чтобы они вообще могли возникнуть, – коллективного соединения феноменов, относящихся к (её) частям (Teilphänomenen). И никогда дело не может состоять в движении только к представливанию простых отношений (например, равенства, подобия и т. д.), если не совершается удерживание объединяющего интереса и вместе с ним акт специального подмечания, которые в свою очередь выделяют фундаментальные основания (die Fundamente) и (все это) удерживают в единстве. Эти психические отношения являются, следовательно, неизбежными психологическими предпосылками для всякого вообще отношения и связывания» (75_17–28, курсив мой. – Н. М.).

Итак, Гуссерль в своем анализе здесь бегло касается высших этажей тех духовных единств, которые действительно играют огромную роль в человеческой жизни. И предполагается, что понятия «отношений», «коллигирования» и их связи с представлениями могут (но, конечно, при специальном анализе) быть применены и к ним. Вместе с тем в конце обсуждаемой III главы Гуссерль «спускается вниз» – к самым повседневным и повсеместным феноменам, например, к «обычному языку» (gewöhnliche Sprache). Будущая гуссерлевская феноменология тоже будет отсылать – и для осуществления феноменологического анализа, и для проверки его результатов – к опыту над собственным сознанием, в этом смысле «внутреннему» опыту. Но в ней будут отработаны многочисленные процедуры, позволяющие – на основе особого «усмотрения», описания и т. д. – работать в этом поле, не говоря уже о том, что его надо будет сначала обрести с помощью особых процедур (феноменологическая редукция). Однако доверие к сознанию, его направленности на само себя («внутренний опыт»), основанное на возможностях, результатах многовековой деятельности философов, психологов, как, впрочем, и писателей (ведь говорил же Ф. Ницше о Достоевском как «последнем психологе») – все это налицо и в ФА.

Итак, разговор о «коллективном объединении», по Гуссерлю, касается не только (особо интересующих его в ФА) числовых понятий. «Коллективное объединение играет во всей нашей духовной деятельности в высшей степени значительную роль. Всякий сложный феномен, который предполагает наличие специально (für sich) замечаемых частей, требует для самого возникновения высшей деятельности духа и души (Geistes – und Gemütstätigkeit), состоящей в коллективном объединении особых феноменов – (Teilphänomenen, т. е. феноменов, относящихся к частям целого. – Н. М.). Никогда нельзя было бы прийти к представлению [даже и] простого отношения (например, отношения равенства, подобия и т. д.), если бы не было фундамента в виде объединяющего интереса и вместе с ним акта подмечания (Bemerkens). Это психическое отношение, следовательно, является необходимым психологическим предварительным условием для всякого вообще отношения и объединения» (75_18–28 – определение фундамента подчеркнуто мною. – Н. М.).

Поскольку «коллективное объединение» имеет такой элементарный характер (не в смысле простоты, а в смысле фундаментальности, изначальности), не удивительно, согласно Гуссерлю, что данный факт запечатлелся во всех языках. В них всегда есть слово–союз «и» (und). Конечно, язык народа (die Sprache des Volkes) не создает специальных слов для обозначения процессов и процедур коллективного объединения. Это дело научного интереса. «Постоянные же цели мышления и речи требуют только языкового фиксирования того обстоятельства, что данные содержания объединены коллективистски, и эту функцию в нашем языке выполняет, причем совершенно адекватным образом, союз “и”» (75_38–39–76_1–4).

Между прочим, Гуссерль (в сноске к стр. 76 ФА) ссылается на Дж. Локка, говоря, что в «Опыте о человеческом разуме» (кн. II, глава IX) английский мыслитель рассуждает именно о деятельности «коллигирования», правда, применяя термин «compounding» (составление, сочетание) и отмечая, в частности, что благодаря такой деятельности образуются числовые единства (76, сноска 1).

Мы шаг за шагом проанализировали три первые главы ФА (в книге всего XIII глав). Гуссерль, как мы видели, в этих начальных главах, во-первых, хотел опровергнуть ряд теорий, посвященных интересовавшим его проблемам, но, по ему мнению, оказавшихся неадекватными поставленной цели, а именно отысканию генезиса всеобщих числовых понятий. Во-вторых, он начал решать и позитивные теоретические задачи, осмысливая те содержания, процессы, действия, структуры сознания – четко и часто употребляя для их обозначения слово «феномен», – которые он делал непосредственно ответственными за происхождение особо интересовавших его математических понятий. Забегая вперед, скажу, что проблему и понятие коллективного объединения он станет разъяснять в последующих главах на более конкретном материале, благодаря чему и проблемы, и решения, и методы ФА станут более понятными. Но и на данной стадии (по существу предварительного) анализа уже можно подвести некоторые итоги и высказать первые оценки смысла и значимости совершенно необычных, специальных понятий «коллигирования», «коллективного объединения» (последнее по своей лингвистической форме, по крайней мере в связи с трудностями передачи на русском языке, вряд ли можно считать удачным).

Считаю, что и проблема «коллигирования», и понятие «коллективного объединения» в самом деле фундаментально важны для понимания некоторых существенных сторон деятельности человеческого сознания и что Гуссерль имел все основания предложить их для обсуждения именно в связи с числовыми понятиями, понятиями математики. Какими бы ещё несовершенными ни были предложенные автором ФА различения и их объяснения, само по себе выделение «коллективных объединений» и их обособление от того, что Гуссерль назвал «первичными отношениями», имело, полагаю, полный смысл. И оно отнюдь не тождественно было ни чисто психологическому исследованию, ни тем более «психологизму». Ведь процессы и действия сознания, обращенные к целостным предметам и состояниям, соотношение частей которых нам как бы дано и может устанавливаться созерцательно (пример с розой), действительно требовали более тщательного исследования. Что ещё до Гуссерля поняли Брентано и представители его школы. При всем несовершенстве терминологии различение феноменов сознания было исходным шагом, предпосылкой, без которых трудно представить себе возникновение и дальнейшее развитие гуссерлевской феноменологии. На этом пути объективно потребовалось прежде всего выделить и отличить отношения, которые, конечно, фиксируются, раскрываются в нашем сознании и тоже благодаря особой деятельности сознания, однако соответственно тому, каковы они в «предстоящей» сознанию и представлению предметной целостности. Мы можем, например, в любой актуальной, важной и интересной для нас последовательности двигаться от представлений о листьях розы к представлению о цвете и т. д. Но здесь должны быть соблюдены по крайней мере четыре условия, характеризующие такие «первичные отношения» (у Брентано неадекватно поименованные «физическими» феноменами).

Во-первых, сами отношения частей предмета должны существовать как исходная данность (для наличия более или менее сохранного предмета, называемого розой, нужно, чтобы цветок «соотносился» со стеблем, листьями и т. д.). Вот почему Гуссерль в контексте «первичных» отношений употребляет как будто неуместные в данном случае «высокие» философские слова – «метафизические соединения в метафизическом целом» (ФА, 71₃₄–72₁). Полагаю, он по существу имеет в виду как раз исходную бытийную данность предметов и их отношений, о которой всегда толковали метафизика и её часть, онтология.

Во-вторых, в случае «первичных отношений» их можно и нужно фиксировать созерцательно (anschaulich), причем именно в наиболее прямом смысле. Так, в случае розы (или какого-угодно материальнофизического предмета) мы способны как бы «видеть отношения» между её частями. Гуссерль пока что не вдается подробно в вопрос о том, что простое «созерцание», непосредственное ви́дение частей розы и «видение отношений» отличаются друг от друга. Впоследствии он лучше осмыслит этот оттенок, благодаря чему возникнет ключевое для феноменологии понятие «Wesensschau», усмотрения сущности, т. е. совершенно особого созерцания.

В-третьих, пусть «первичные отношения» устанавливаются именно сознанием, деятельность последнего имеет, скорее, вторичный характер применительно к самим отношениям и не может слишком далеко отступать от содержаний, имеющихся в представлении. Поэтому в случае соотнесения одних первичных содержаний с другими (для «первичного» установления подобия, сходства, различия и т. д.) сознание привычно «соединяет соединимое» – скажем, сосчитывает два, три и т. д. яблока – и не решается на сопоставление того, что кажется «несоотносимым». (Например, в одном из юмористических рассказов А. Чехова как пример смешной нелепости приводится вопрос: «Какая разница между огуречным рассолом и недоумением?»).

В-четвертых, пусть необходимым условием, предпосылкой рассмотрения первичных отношений и содержаний и является хоть какой-то анализ (ФА, 72_7–8); правда, и здесь требуется, как мы установили вместе с Гуссерлем, вычленение частей и подмечание (Bemerken) их связи, – пусть так, но несмотря на все это мы не можем и не должны утверждать, что фиксируемые связи, отношения – единственно лишь результат данных актов сознания.

Мне думается, Гуссерль здесь правильно вводит особую проблему, но вот какую, надо определить максимально точно. Ведь это не проблема отличия розы, как цветка, существующего вне сознания, и представления о ней, а проблема различия между двумя типами представлений (актов, действий, структур) сознания. Нет сомнения в том, что поставить и сформулировать свою проблему именно таким образом Гуссерль имел полное право и что эта проблема существенна, причем не только для психологии, но и для философии, теории познания. (Об её отношении к логике и математике скажем несколько позже.)

Интересно, что о “первичных отношениях” как феноменах сознания Гуссерль говорит, так сказать, предварительно – для того именно, чтобы затем перейти к непосредственно интересующему его материалу, а именно к таким феноменам сознания, которые Брентано назвал «психическими феноменами» и из моря которых Гуссерль в этой главе ФА специально выделил для анализа деятельность по «коллективному объединению» представлений.

Поскольку Гуссерль избирает особый путь первоначальной презентации последних – через их противопоставление рассмотренным «первичным отношениям» и содержаниям и поскольку такой путь вполне правомерен, суммируем теперь специфические отличия «коллективных объединений» (по тем же четырем пунктам).

1. «Отношения», которые могут устанавливаться в данном случае, настолько непохожи на «первичные отношения», что Гуссерль даже парадоксальным образом говорит… об отсутствии отношений! В его примере – мы можем объединить, скажем, красный цвет, луну, Наполеона и т. д. в одном представлении о трех содержаниях сознания, хотя между ними нет отношений, доступных «созерцательному» установлению. (Такое «глобальное» онтологическое соображение, что красный цвет, луна и Наполеон в какое-то время сосуществовали в общем порядке космоса и что Наполеон мог любоваться и луной, и красными предметами, здесь не в счет.) Суть в том, что человеческое сознание творит, создает любые сочетания как будто бы несочетаемых действительных предметов и содержаний (не только фантастические «предметные» содержания, подобные кентаврам). В известном смысле о любой творческой деятельности сознания можно говорить как об объединении в сознании того, что в какое-то время кажется непосредственно не соединенным. Вполне понятно, почему Гуссерля интересует именно такая деятельность. Ибо применение чисел равно к материальным предметам, к мыслям, к предметам фантазии, с одной стороны, поначалу могло казаться странным, причудливым соединением несоединимого. С другой стороны, такие соединения становятся не менее прочными, и главное, осуществляются благодаря приемам, механизмам сознания, не менее действенным и всеобщим, нежели соединение окон, дверей, стен в представлении о доме или стебля, цветка в представлении о розе.

Общефилософское замечание Гуссерля о высочайшем значении такой «деятельности духа и души» для человека и человечества тоже вполне оправданно и уместно. Дело ведь не только в числах. Наука, культура, религия – сферы творения таких не находимых в чистом виде в окружающей природе новых «предметов», идеальных смыслов, причудливых сочетаний и т. д., которые, вместе с тем, приобретают для отдельных индивидов и всего человечества вид прочных, чуть ли не вечных «идеальных реальностей», над обработкой коих люди умеют трудиться специально и не менее успешно, чем над видоизменением материальных предметов и процессов. И здесь намечаются темы, весьма перспективные для дальнейшего развития Гуссерля как мыслителя. (Естественно, что вчерашнего математика привлекли прежде всего такие продукты коллигирующей деятельности, как всеобщие математические понятия. Однако очевидно, что автор ФА уже должен был придавать такой деятельности всеобщее же значение.)

2. В случае «коллективного соединения» теряет свое значение возможность такого же созерцательного фиксирования отношений, какое характерно для первичного слоя. В самом деле, узреть непосредственно, чувственно соединить идеализированные содержания невозможно. Однако – внимание! – здесь важнейший пункт, позволяющий понять специфическую постановку сущностных проблем и в ФА, и в собственно феноменологических работах Гуссерля: какое-то «созерцание», «усмотрение» реально имеет место в сознании и в случае «коллективного объединения», а потому уже изначально учитывается и исследуется этим мыслителем. Мы ещё не раз будем обращаться к данной теме, ибо она имеет множество самых различных аспектов, часть из которых обсуждается уже в ФА. Здесь же в общей форме отметим, что область числовых понятий (как и наук о количестве, т. е. математических наук) многими нитями связана с созерцанием – и с тем, которое характерно для «первичных» отношений и содержаний, и с тем специфическим видом «усмотрения сущностей», которое Гуссерль станет специально и обстоятельно анализировать начиная с «Логических исследований».

Отсюда, в частности, можно лучше понять, почему одним из самых главных в ФА становится широко трактуемое слово «Vorstellung», представление. Его понимание в ранней работе довольно заметно отличается от специального, более частного анализа акта представления, в скажем поздней философии Гуссерля (или у Мерло-Понти, или у других авторов-феноменологов). В ФА «Vorstellung» и само его постоянное присутствие скорее означает уже осознанное Гуссерлем (перспективное для всей его последующей философии) неустранимое значение специфического «созерцания», «усмотрения», т. е. какого-либо вида интуиции, для работы с любым сколь-угодно абстрактным, отвлеченным, сугубо формализованным результатом деятельности сознания. Подобно тому, как Кант неразрывно связал формы пространства и времени со специфическим, т. е. «чистым» созерцанием, так и ранний Гуссерль хотел приоткрыть завесу над (по крайней мере генетическим) единством всеобщего, запечатленного в готовых, сформировавшихся математических понятиях, и таких неустранимо с ними связанных созерцательных моментов, как (обобщенно же понятые) представления. И этот интерес молодого автора совершенно обоснован, почему принципиально неверно, еще и еще раз подчеркиваю, сводить опору на «представление» к некоему «психологизму» как принципиальной-де ошибке.

3. Специфическое отличие тех структур, форм, действий сознания, которые Гуссерль (вслед за Брентано) пока ещё именует “психическими феноменами”, состоит именно в (кажущейся почти неограниченной) свободе творения прочных объединений, в коллигировании, о котором автор ФА, в принципе, имел некоторые весомые основания сказать, что таковое объединение по существу первоначально рождается лишь благодаря актам коллигирования и вместе с ними. (Конечно, есть определенные предпосылки объединения вне этого акта, – и Гуссерль далее ещё будет их обсуждать.) Отвергнуть такого рода гуссерлевские формулы как «идеалистическую чепуху» (что делалось, скажем, в советское время в ряде работ о феноменологии) принципиально ошибочно, причем по разным причинам. Ибо предпосылки все более свободного и все более широкого применения чисел при пересчете каких-угодно предметов, данностей, содержаний имеются и в самих этих «предметах» и их соотношениях. Однако числа, особые системы счета и т. д. в них непосредственно не содержатся (если, конечно, не впадать в примитивный платонизм) – они, действительно, впервые возникают в особых актах сознания, которые и интересуют Гуссерля в ФА. Мы ещё поразмыслим над этими темами по мере того, как вместе с автором ФА углубимся в обсуждение всех родственных проблем, про которые, снова замечу, совершенно неверно было бы говорить, что это – вопросы (в основном) психологические и что обсуждаются они в чисто психологистическом духе. Да, они тогда рассматривались и в психологии. Но далеко не только в ней. Снова и снова подчеркиваю: удивительным для вчерашнего математика образом ФА Гуссерля прежде всего вводит нас в мир коренных проблем философии вообще, теории познания, логики, в частности, философии математики, в особенности.

Но снова не избежать вопроса: почему сам Гуссерль называет феномены, акты сознания «психическими», а их анализ – «психологическим»? Я бы ответила вопросом на вопрос: а как прикажете называть такие «акты» (скажем, акты представления)? Если поразмыслить, адекватное, устраивающее всех название, которое учло бы все главные моменты (обращенность к «внутреннему опыту», особую рефлексию и т. д.) и устранило бы понятное недовольство традиционными и современными терминами (разделение на «внешний» и «внутренний» опыт, брентановское различение «физических» и «психических» феноменов и т. д.), – такое обобщающее терминологическое обозначение интересующих Гуссерля актов сознания тогда было чрезвычайно трудно подобрать. И использованные им (вслед за Брентано) обозначения – «психический акт», «психический феномен» – были, возможно, не лучше, но и не хуже других. Да и сегодня трудности такого рода остаются. Попробуйте, предложила бы я авторам, именно из-за таких названий и определений упрекающих Гуссерля в психологизме, подобрать какое-либо другое название для описанных Гуссерлем специфических актов сознания, – и вы увидите, как это трудно. А увязывание их анализа именно с «психологией» произошло по причинам, о которых мы уже не раз говорили – как говорили и о том, что на деле Гуссерль решает философские, логические, а не только дисциплинарно-психологические задачи. Впрочем, если бы автор ФА решал только или по преимуществу психологические задачи (а этого, повторяю, не было), что в этом было бы научно недостойного?

И ещё одно соображение. Когда в начале следующей, IV главы ФА Гуссерль пишет: «После того, как мы установили психологическую природу коллективного объединения, мы можем довести до конца выполнение нашей задачи – обнаружение происхождения и соединения понятий множественности, числа, как и отдельных числовых понятий (Anzahlbegriffe)» (77_4–7 – подчеркнуто мною. – Н. М.) – то всё это осталось бы полностью не понятым в случае простого и общего отнесения соответствующего анализа к (воображаемой) сфере некоей психологии. На деле при упоминания о «психологической природе» анализа у Гуссерля и его интерпретаторов имеется в виду, как мы установили, достаточно сложное и комплексное содержание.

Резюмирую моменты, которые отчетливо обозначились именно в III главе. «Психологическая природа» коллективного объединения у Гуссерля подразумевает:

а) обращение к деятельности, к структурам, актам сознания, причем это

б) деятельность высокого этажа сознания, рефлектирования, пусть рефлексия касается менее осознанных первичных отношений. И она, эта деятельность, должна быть рассмотрена в) с точки зрения таких совершенно особых актов, которые ответственны за объединение представлений сознания, в частности, ступенчатым образом ведущих к формированию, обобщению, закреплению в сознании всеобщих числовых понятий.

Можно видеть, каким сложным теоретическим конструктом становится исследуемое «коллективное объединение». Отчасти этот конструкт способно формировать и подмечать само сознание, но всплыть на поверхность анализа он может тогда и только тогда, когда теоретик поворачивает к нему своё и наше внимание. Ту дисциплину, к которой подобный анализ, в случае его исполнения, может быть отнесен, отчасти правомерно назвать и «психологией» (да и современники Гуссерля, многие из которых одновременно были психологами, логиками, философами, так её и называли) – но с обязательными уточнениями.

Во-первых, это была и будет особая психология, тесно связанная с философией, теорией познания; а здесь ещё – и с философией математики.

Во-вторых, в «готовом виде» образцы такого же или подобного анализа нельзя будет обнаружить ни в психологии, ни в философии, тогда уже существовавших, почему, собственно, Гуссерль подвергает критике почти все (если не буквально все) концепции, имеющиеся в данных дисциплинах.

В-третьих, самому Гуссерлю, тем более его читателям, ещё оставалось неясным, во что выльется подобный новаторский тип исследования сознания, к которому только ещё пробивался автор ФА. А устремился он, что выяснилось лишь впоследствии, к тщательному, конкретному исследованию феноменов. Предварительно же – к более основательной и специфической отработке нового, в полном виде беспрецедентного для традиции употребления понятия «феномен». И на той стадии, к которой во время написания ФА смог подняться Гуссерль, не вполне адекватное обозначение «исследование психологической природы» было по-своему неизбежным. Но нацеленность на тщательное исследование сознания в качестве предпосылки выявления генезиса всеобщих понятий – а эта нацеленность станет впоследствии отличительной особенностью феноменологии Гуссерля – уже существовала.

В этом мы убедимся, обратившись также и к следующим главам ФА.