Текст книги "Ранняя философия Эдмунда Гуссерля (Галле, 1887–1901)"

б) В логике, что будет подробно обосновано далее, в соответствующем разделе, Фреге и Гуссерль придерживались не просто различных позиций, но и разных, в чем-то противоположных пониманий самой логики как науки, перспектив и возможностей её развития, в частности, на чисто формальном и далее формализуемом пути. Сказанное относится, конечно, и к философии математики, в которой Фреге работал как логик, а Гуссерль и как профессиональный математик, и как инициатор нового синтеза.

в) Многие расхождения, как будет со всей конкретностью обнаружено далее, коренятся в различном понимании философии, а также её значения для математики и логики. Из начальной полемики это не совсем ясно. Но дальнейшее её развитие на стадии подготовки ЛИ, а потом и в рецензии Фреге уже на данное сочинение, покажет это более отчетливо. И тогда обнаружится, что обе фрегевские рецензии на две работы Гуссерля по содержанию, основным идеям и даже по стилю были – как родные сестры, невзирая на то, какую мощную эволюцию проделал Гуссерль, в том числе и под влиянием Фреге. Однако острый ум великого логика позволил понять и выявить то, что, возможно, скрывал от себя автор ЛИ – особенно в I томе: какие-то пути феноменологии, которые вырисовывались, прочерчиваясь в ФА, хотя они и видоизменились, все же сохранились и впоследствии, пусть Гуссерль вскоре после выхода в свет (на время) «разжаловал» свою первую книгу…

3. Впервые приступив к выполнению сложной задачи упомянутого синтеза, Гуссерль испытал многие трудности при объяснении проблем даже согласно разработанному им плану. В книге немало неясностей, противоречий (на что метко указал Фреге в своей рецензии). И все же как раз на материале поистине парадигмального размежевания с Фреге можно видеть (это мое мнение) несостоятельность сложившейся в литературе, особенно историко-логической, «схемы» в описании узловых пунктов движения мысли раннего Гуссерля. Схема вкратце выглядит следующим образом. ФА представляет-де собою чисто психологическое (и даже психологистическое) произведение, что «доказал» Фреге в своей рецензии на эту книгу. А Гуссерлю ничего не оставалось, как мужественно признать правоту Фреге, дезавуировав свою критику в его адрес. В результате из психологиста он превратился в критика психологизма и автора логицистских «Логических исследований».

4. Несостоятельность этой примитивной схемы продемонстрирована в ряде исследований современных феноменологов.

5. Соглашаясь со многими тезисами и исследованиями коллег, я, однако, буду отстаивать и в общей оценке ФА, и в понимании полемики Фреге и Гуссерля свою точку зрения, не совпадающую полностью, сколько могу судить, ни с одной из концепций, имеющихся в литературе. Но в этих констатациях пришлось основательно забежать вперед. См. обстоятельный анализ во второй книге.

Напомним, что концепцию Фреге Гуссерль встраивает, в качестве примера, в разбор «теории эквивалентности». В этой же связи разбирается и попытка Керри (Kerry) ввести ещё одно понятие – Anzahlenmässigen, т. е. соразмерного кардинальному числу. Его смысл состоит вот в чем. Предположим, рассуждает Керри, мы считаем какие-либо предметы (или предметные явления), скажем, яблоки или удары колокола. Чтобы это состоялось, предварительно требуется понять, в чем состоит их равенство. Тогда и следует вводить понятие Anzahlenmässigen: скажем, предметы какого-либо множества V однозначно подчинены какому-либо неизменному предметному единству V₁.И тогда Anzahlungsmäβige в V – это то, что должно оставаться неизменным при всех изменениях. Гуссерль готов согласиться: «Единственное, что остается неизменным во множестве V, если в остальных отношениях оно и подвержено полностью неограниченным изменениям, которые не мешают его эквивалентности с фиксированным множеством V₁, это действительно натуральное число» (ФА. S. 124_1–5). Иными словами, если мы сравниваем 5 яблок (множество V) и пять ударов колокола (множество V₁), то и с яблоками, и со звоном колокола могут происходить какие угодно изменения. Но число ударов и яблок (5) остается (разумеется, в пределах осуществляемого сравнения) неизменным. Однако Гуссерль выражает свое недоумение: ему представляется, что назвать Anzahl ещё каким-то вновь введенным словом не значит многое прибавить к его пониманию. Это касается, впрочем, всей теории эквивалентности. Но «осуждение» теории эквивалентности – не слишком строгое. «Заслугу вышеобозначенной дефиниции, можно, наверное, искать в том, что она резко, четко уточняет объем понятия натурального числа с помощью признака (а именно эквивалентности), который самим понятием не предполагается…» (ФА. 124_21–24). Но тут, по Гуссерлю, возникает ряд других вопросов, которые по существу сводят на-нет предлагаемую дефиницию.

После того, как разбираемая глава была написана, Гуссерль познакомился с новыми, относящимися к «данной тенденции» материалами, о которых написал специальное примечание (ФА, 125). Речь прежде всего идет о части работы Г. Хейманса «Законы и элементы научного мышления»(G. Heymans, «Gesetze und Elemente des wissenschaftlichen Denkens», Leipzig 1890, § 36, S. 146 ff), где Гуссерль выделяет определение: «…понятие «равновеликого» (Gleichzahlige) исторически и логически вырастает из понятия числа». Но ещё важнее ссылка на сочинение «знаменитого арифметика» (как его называет Гуссерль) Р. Дедекинда «Чем являются и чем должны быть числа?», о котором Гуссерль говорит, что оно если не во всем, то в существенных пунктах примыкает к теории эквивалентности. В доказательство приводится цитата из Дедекинда: «Если точно понаблюдать за тем, что мы делаем при подсчитывании множества (Menge) или определенного количества вещей, то это ведет к рассмотрению способности духа соотносить вещи с вещами, ставить в соответствие одной вещи ещё одну вещь или отображать одну вещь через другую… Единственно на этой основе может быть воздвигнута совокупная наука о числе» (R. Dedekind. Was sind und was sollen die Zahlen? 1888. S. VIII). Гуссерль добавляет, что для Дедекинда исходным понятием является порядковое (Ordinalzahl), или «натуральное число» (S. 21).

Определенное число (Anzahl) какого-либо множества, считает Гуссерль, есть для Дедекинда то самое порядковое число, свойство которого состоит в следующем: совокупность чисел, стоящих ниже его по рангу, эквивалентна имеющемуся множеству. «Как бы я ни восторгался формальной последовательностью развития теорий этого значительного математика, мне кажется, что он из-за склонности к искусственным обособлениям далеко отклоняется от истины» (ФА. S. 125), – пишет Гуссерль. «Пристраивание» воззрений Дедекинда к теории эквивалентности – всего лишь новый повод опровергнуть уже отринутые в начале ФА идеи о том, что не определенное число (Anzahl), а порядковое число (Ordnunszahl) должно стать фундаментальным понятием теории чисел и тем самым науки арифметики как таковой.

Итак, в VII главе ФА автор пытался показать, что попытки выстроить здание арифметики как науки на фундаменте понятия эквивалентности (или рассуждений об эквивалентности) несостоятельны, а потому преувеличивать значение соответствующих теорий было бы неверно.

Но главное в этом разделе – и нечто судьбинное, так сказать, для самого облика только возникающей феноменологии – это, как сказано, начавшаяся полемика пока ещё безвестного философствующего математика Гуссерля с более известным тогда автором Готлобом Фреге. В связи с этой полемикой возникли первые контакты двух, как выяснилось позже, великих умов XX века.

В своих утверждениях (в полемике с Фреге) относительно невозможности дефинировать простейшие и исходные (в данном случае математические) понятия Гуссерль не был одинок: подобные взгляды высказывались и до того, и после того, как вышла ФА. Интересно, например, что примерно то же суждение несколькими годами позже высказывал – причем именно в переписке с Фреге! – выдающийся немецкий математик Д. Гильберт. В письме к Фреге (точная дата неизвестна, но это скорее всего самое начало XX века) он писал: «Желание дать дефиницию точки – это, по моему мнению, то, что осуществить невозможно, ибо скорее целое построение аксиом только и может дать полную дефиницию. Ведь всякая аксиома что-то ещё привносит в дефиницию, и следовательно всякая новая аксиома изменяет понятие точки. “Точка” в эвклидовской, не-эвклидовской, архимедовской и не-архимедовской геометрии всякий раз что-то иное. После того, как полно и однозначно определяется какое-либо понятие, добавление какой-либо аксиомы – это, на мой взгляд что-то невероятное и нелогичное (Unlogisches); здесь ошибка, которую особенно часто делают физики».[191]191
  Цит. по: Gottlob Frege. Kleine Schriften. Hildesheim. Zürich. New-York. 1990. S. 412.


[Закрыть]

Как мы видим, одна из линий критики Гуссерлем фрегевского требования сплошного и однозначного дефинирования перекликается с этим, правда более поздним критическим замечанием Д. Гильберта (Hilbert) – математика, к идеям которого неоднократно обращался и будущий основатель феноменологии. Ведь и Гуссерль показал, как мы видели, что Фреге по существу усматривал «спасение» задуманного им дефиниционного абсолютизма в том, чтобы post festum насыщать дефиниции «недифинитивным, уже после определения понятий обретаемым конкретным содержанием, что, по Гильберту, и делается, когда развертывается» последовательно создаваемое царство аксиом.

Любопытно, что в (тоже более позднем) ответе Гильберту Фреге в чем-то с ним соглашается. Например, он хорошо использует неосторожную, возможно, фразу из процитированного гильбертовского пассажа: «После того, как…» – читайте снова… А действительно, пишет Фреге, что ещё оставалось бы делать, если бы понятия определялись полно, однозначно? Но проблема в том, что этого очень трудно добиться: «понятия не готовы, а однако употребляются в этом неготовом, собственно непригодном к использованию состоянии…» (Ibidem. S. 414, 415). Так и в определении понятия точки, продолжает Фреге, он согласен с Гильбертом, хотя не разделяет взгляда последнего, согласно которому точку вообще невозможно дефинировать сколько-нибудь полно, однозначно, строго. Вот и всё. (Интересный спор Гильберта и Фреге о природе аксиом оставим в стороне.)

История соприкосновений – чаще расхождений – учений Фреге и Гуссерля на этом не закончена. В моей книге она будет истолкована как своего рода продолжающаяся интеллектуальная драма, которую я (разумеется, соответственно своему пониманию проблем) разобью на три части. Первая часть – своего рода «Пролог» – как раз и была задана задиристыми оценками подходов Фреге в разбираемом сочинении раннего Гуссерля «Философия арифметики», о которых шла речь в этой главе. Другие части – они же части интереснейшей интеллектуальной драмы – появятся позже, и соответственно тому, что начавшееся размежевание двух великих умов конца XIX века (с его сближениями и расхождениями) продлжится в XX веке и будет, как известно, иметь прямое отношение уже к «Логическим исследованиям» Гуссерля.

Подводя предварительные итоги до сих пор проведенного анализа ФА, представляется необходимым отметить следующее. Применительно к своему времени Гуссерль основательно вник в тот психологический материал, который либо прямо относился к проблеме числа и числовых операций, либо мог быть к ней возведен. Оправдан вопрос о том, проявляла ли психология тогда и впоследствии интерес к данной проблеме и если да, то учла ли она те достижения и тот ракурс анализа, которые предложил Гуссерль.

На вторую часть вопроса ответить, к сожалению, очень просто: в исследованиях психологов XX века по проблеме числа (если это не психологи чисто феноменологического направления) ссылок на Гуссерля, в сущности, не встречается. (Я была бы рада, если бы дело было в ограниченности моих знаний истории психологии и если бы мне указали на такие исследования.) Причина довольно банальна – это такая последующая изоляция друг от друга различных дисциплин, которой ещё не было даже в конце XIX века и которая именно конкретной психологии коснулась в большей мере, чем других наук.

Применительно ко времени создания ФА было показано, что в современных Гуссерлю исследованиях в психологии и философии, многие группировались вокруг темы представлений (Vorstellungen), причем имелись в виду те формы и структуры «чувственности» (Sinnlichkeit – в кантовском смысле), которые, с одной стороны, имеют однородный с другими представлениями характер, а с другой стороны, в случае их отнесенности именно к числам, счетным операциям приобретают специфические черты. И Гуссерль, что называется по широкому фронту, использовал все значимые для его целей разработки психологии. Как было установлено, они везде, в сущности, шли рука об руку с философскими исследованиями. Но в эту сферу Гуссерль, вчерашний математик, тоже не преминул войти.

7. Вторжение Гуссерля в историко-философские, логические и историко-математические дискуссии
(VIII глава Философии арифметики)

Ещё и раньше автору ФА следовало привлечь к рассмотрению те дискуссии о числе, о формировании понятия числа и о роли в этом процессе чувственных впечатлений (восприятий, представлений), которые имели место в истории философской мысли, особенно в Новое время. Но Гуссерль пока не обращался в ФА к историко-философскому материалу сколько-нибудь основательно. В VIII главе он привлекает к рассмотрению и его – как именно, нам и предстоит разобраться.

Отличие вторжений Гуссерля в историко-философские области в его раннем произведения оправданно видеть в том, что он не делает никаких специальных систематических введений или обзоров, а отбирает материал из ставших ему известными произведений (не забудем, вчерашнему математику, чье именно историко-философское образование не было систематическим), причем делает это в строгом соответствии со своими особыми тематическими интересами и проблемными акцентами.

Так, в начале VIII главы ФА он обсуждает идеи выдающихся философов Нового времени Локка, Беркли, Лейбница в связи с темой, которая обозначена первым подзаголовком главы «Дефиниция числа как множества единиц. Единица (Eins) как абстрактное, позитивное частичное содержание (Teilinhalt). Единица как простой (bloβes) знак».

«Возьмем, – предлагает Гуссерль, – в качестве исходного пункта старую дефиницию: число – множество единиц. У многих авторов за этим определением скрывается грубое, ложное понимание, будто в случае числа речь идет о специальном виде множеств равных друг другу предметов. И подобно тому, как бывает много яблок, камешков и т. д., бывает-де и много единиц. При этом о единицах думают как о конкретных содержаниях, придерживаясь лишь их имен или письменных знаков, которые могут быть изолированными или быть коллигированными в множества» (126_13–23).

Сторонником такого взгляда Гуссерль считает Дж. Локка, в подтверждение чего приводит (на английском языке) цитату из «Опыта о человеческом разуме» (кн. II, гл. 16, отд. 1). Смысл цитируемого рассуждения Локка – в том, что среди «идей» (ideas), которыми мы располагаем, самой «простой» якобы является идея «unity», т. е. (в данном контексте) единицы. Повторяя эту идею в нашем уме и складывая вместе повторения, рассуждает Локк, мы приходим к комплексной идее её «модификации» (of the modes of it) – а именно «числа» (number). Гуссерль считает учение о числе Локка «очевидно ложным» и отмечает: «Понимание единицы как абсолютного частичного содержания (Teilinhaltes) еще очень грубое, и оно было причиной критики (локковского понимания) со стороны таких немаловажных авторов, как Лейбниц и Беркли» (127_6–10). Что касается Беркли, то он, напоминает Гуссерль, «неоднократно, подробно» критиковал мысли Локка о «релятивной природе числовых понятий» – за их номиналистические акценты (см. 127₁₀ и далее). Однако и берклевская критика Локка, сколь бы аргументированной ни считал её Гуссерль, вплетена в ошибочные, по мнению автора ФА, концепции.

Краткий (на 1,5 страницы) экскурс Гуссерля в философию сразу трех выдающихся авторов, как и последующие столь же беглые обращения к текстам тех же авторов, а также Гоббса, вряд ли могут склонить к мысли, что автор ФА в тот период основательно знал и продумывал даже релевантное проблематике числа историко-философское наследие. Подобное же впечатление производят (редкие) историко-философские вкрапления в других главах ФА. И хотя мне лично как историку философии отрадно было бы найти в историко-философских экскурсах Гуссерля признаки таких же осведомленности, глубокомыслия, новаторства, какие он обнаруживает в философско-математических, психологических, логических рассуждениях «Философии арифметики», но увы, ничего такого не удалось обнаружить.

Поэтому здесь был избран такой способ анализа VIII главы: при анализе историко-философских экскурсов Гуссерля не станем вдаваться в сугубо специальные вопросы о том, сколь точно и глубоко он владеет соответствующим материалом и является ли его анализ профессиональным и глубоким. Представляется оправданным проследить лишь за красной нитью проблемного анализа числа в VIII главе. А это, напомним, возвращение к подтеме единиц и множеств, в VIII главе с уклоном в опровержение тех подходов в анализе данной проблематики, которые Гуссерль считает полностью или частично ложными. Какие же это подходы?

1. Как уже было показано, на самых первых страницах VIII главы опровергается (с обращением к работам Локка, Беркли, Лейбница) понимание единицы (Eins) как «абстрактного, позитивного частичного содержания», как простого знака.

Наряду с ошибками, о которых раньше шла речь и которые касались обсуждаемых дефиниций числа, Гуссерль критикует их за «очень малую пользу» (128_31–32).

2. Гуссерль обсуждает дискуссии вокруг темы «Единица и нуль как знаки».

О дефинициях «1» как исходной «единицы» повествует второй небольшой подраздел VIII главы.

Ссылаясь, в частности, на Фреге, на его упомянутую ранее классическую работу «Основы арифметики» (Die Grundlagen der Arithmetik, S. 38), Гуссерль приводит мнение авторитетного логика о том, что «0 и 1 не являются числами в том же смысле, что 2 и 3» (129_27–28). Кстати, можно видеть, что Гуссерль готов воздать должное тем идеям, подходам Фреге, которые представляются ему доказанными или доказуемыми. Но он добавляет: «Хотя число 0 обладает особыми свойствами (etwas Besonderes), что относится и к числу 1, но ведь в основе своей сказанное относится к каждому целому числу; просто у бо́льших чисел это всегда меньше бросается в глаза. И совершенный произвол вводить здесь (т. е. в случае 0 и 1. – Н. М.) какие-то видовые различия. То, что не затрагивает 0 или 1, может вообще не быть существенным для понятия числа» (130_1–6).

Рассмотрим суть вопроса несколько (точнее, внимательнее), предлагает Гуссерль.

Взято определение числа у Гербарта: «число – всякий возможный ответ на вопрос: сколько?». Но ведь «сколько?», рассуждает Гуссерль, это вопрос о «ближайшей детерминации» [слова] Много (130_20–21). А «много», убеждает Гуссерль, со всей очевидностью не является (здесь) противоположностью слова «мало» – оно просто «выражает представление (в собственном или символическом смысле) о «коллекции», т. е. объединении в какую-либо совокупность, какое-либо множество (eines Inbegriffs, eines Vielheit) предметов» (130_21–25). И добавляет, что дефиниция: «Число отвечает на вопрос: сколько?» вполне гармонирует и с результатами его собственных исследований (130_30–32).

Но все это верно, по Гуссерлю, лишь при условии правильного понимания и учета многих трудностей, тонкостей. «Не всякий возможный ответ на вопрос: сколько? а только возможный позитивный ответ ведет к числам. Здесь дело обстоит так же, как и в случае других аналогичных дефиниций. Например, определенностью места называют всякий ответ на вопрос: “где?”, определенностью времени – всякий ответ на вопрос: “когда?”. Но и в этих случаях негативный ответ исключен самим смыслом дефиниции» (130_34–37–131_1–).

Правда, грамматически, добавляет Гуссерль, негативные ответы также функционируют, почему в грамматике (отчасти в логике, добавим мы) рассматривают и их. Но в понятийном отношении (begrifflich) между позитивными и негативными ответами имеется «существенное различие» (131₁₀).

Не стану анализировать подробно, а лишь выборочно обобщу материал следующих 25 страниц главы (135–160), на которых тщательно обсуждаются тонкие детали гуссерлевских аргументов против (реже – в поддержку) тогдашних специальных дискуссий в математике и философии арифметики, касающихся статуса и характера 0 и 1 как чисел (хотя Гуссерль считает, что для общего определения их как чисел есть «веские основания» – 133_25–26).

Отмечу лишь то, что и в этих разделах, говоря о Фреге (скажем, снова ссылаясь на его «Философию арифметики»), Гуссерль опять считает нужным уличить популярного логика в тех или иных ошибках. Скажем, на стр. 148, Фреге обвинен в смешении «равенства» (Gleichheit) с «идентичностью» (Identität).

Поскольку в системе гуссерлевских понятий, как мы видели в начале нашего анализа ФА, видная роль принадлежит понятию «Einheit» – как единству, единицы, имеет смысл презентировать специальный раздельчик VIII главы, который называется «Экивокации имени Einheit» (152₃). Здесь есть проблема перевода. По-немецки используемое Гуссерлем в этом случае слово «Einheit» употребляется в разных смыслах; в обсуждаемом нами контексте оно может означать и единство, и единицу измерения.

О каких «экивоках» (разночтениях, смешениях) говорит здесь Гуссерль? Он насчитывает 8 главных «экивокаций».

1. «Имя Einheit относится прежде всего к абстрактному понятию единства. Понятие “Einheit” коррелирует в данном случае с понятием множества (Vielheit); а оно – не что иное, как понятие коллективного целого. Итак, Einheit (в данном случае. – Н. М.) – понятие части такого “коллектива”» (152_4–9).

2. «Имя “Einheit” означает также какой-нибудь предмет, который подпадает под понятие единства» (152_10–11). Эта трудность, разъясняет Гуссерль, не является специфической для имени «Einheit», а относится ко всем абстрактным именам, поскольку они употребляются как всеобщие. «Мы можем также сказать, что Einheit в данном смысле означает: считаемый (или подлежащий счету) предмет, как таковой, причем с самого начала, следует мыслить в действительных, а не символических числах» (152_16–19).

3. «Всякое Einheit [рамках] множества – это также одно, единица (Eins) в смысле числа: всякому единству присуще число “Один (одно, одна)”. И так как для имени Einheit (в смысле, рассматриваемом в пункте 2) – если применяется также имя “Eins” (Одно) – возникает экивокация в этом последнем наименовании…» (152_20–24).

4. «Поскольку, как правило, пересчитываются только предметы, относящиеся к одному виду, то общее для исчисляемых предметов родовое понятие называют “Einheit”» (152_30–32). Так, если вес исчисляют в фунтах, то фунт именуют «Einheit», единицей (153_3–5).

5. В «высшем анализе» (математическом) тоже идет речь об «Einheiten», которые не имеют ничего общего с порядковым числом. Тогда говорят о разнообразных «воображаемых Einheiten» (153_13–15).

Не будем следовать за Гуссерлем в его расшифровке этих сугубо специальных математических символов.

6. Как знак для Einheit (в смысле пункта 2) арифметики применяют знак 1… Тогда считают: «“Einheit” следует понимать как простой знак» (153_30–31; _34–35). Гуссерль полагает такое понимание и определение «Einheit» как простого знака является ошибкой, истоки которой он возводит к суждениям Беркли, а среди современных защитников его упоминает Гельмгольца.

7. «“Einheit”, далее, означает “целое” (Ganzes). …Как правило, мы сосчитываем вещи в узком смысле, вообще составное целое, которое, в силу внутренней связанности его частей легко отделить от окружающей среды» (154_5–13). И это опять-таки связано с тем или иным нашим интересом. Подчеркнем и запомним: как мы видели, в такие «понятийные» тексты Гуссерля часто вклинивается слово «интерес». Вот как Гуссерль поясняет необходимость его включения. «И то, что здесь – в силу внутренней принадлежности и четкой (scharfe) отграниченности как целого, возбуждает интерес и тем самым становится главным предметом счета, то и именуется словом “Einheit”. В дальнейшем перенесении Einheit в конечном счете означает целое: например, мы говорим, что государство образует “Einheit” (единство, целостность). В сноске сделано примечание, что и слово (имя существительное) “Einigung” (единение), как и глагол einigen, означают объединение в целое» (154, сноска 3).

8. «“Einheit”, употребляется для обозначения “Ganzheit”, целостности, или “объединенности” (Geeinigtheit). И вот для всех этих процессов мы (разумеется, немецкоязычные люди. – Н. М.) не обладаем никаким иным расхожим словом, кроме «Einheit». Речь здесь с очевидностью идет о вторичном, переносном значении. В таком смысле говорится об Einheit – единстве души как одном из её свойств» (154_20–25).

И Гуссерль неожиданно завершает эти, на первый взгляд абстрактные понятийные рассуждения своего рода социально-нравственным пассажем. «С помощью седьмого и восьмого значений имени (слова) Einheit мы можем отыскать путь, на котором можно достигнуть строгой точности в отношении “Einheit”. “Eines” – это то, что объединяет (geeignet). Объединению (Einigung) же присуща степень совершенства; оно тем совершеннее, когда является более внутренним. Но идеал единения – неразъединенность…» (154_26–31).

Заключительные страницы VIII главы посвящены полемике Гуссерля против конкретных философско-математических концепций (где снова упоминаются имена Баумана, Беркли, Фреге, Гербарта, Зигварта) применительно к теме «Einheit» и «Vielheit». Их мы опустим.

Далее следуют страницы ФА, которые кто-то может счесть очень конкретными и частными, но на которых, как я полагаю, на самом деле даются фундаментальные для Гуссерля разъяснения. Они важны как для понимания содержания специфического синтеза методов анализа, применяемых в ФА, так и для распознания в этой ранней работе некоторых линий дальнейшего развития гуссерлевских идей. Разберем эти проблемы подробнее.

Вспомним, Гуссерль с первых сочинений, включая ФА, ведет речь о специфике категории числа. В VIII главе как раз и имеется важнейшее для ранней гуссерлевской концепции, но и перспективное для его последующей философии (рабочее, а не претендующее на общезначимость) определение числа. Вот оно: «Число – всеобщая форма множества (Vielheitsform), под которое подпадает совокупность (Inbegriff) предметов a, b, c. При этом ясно, что эта совокупность, Inbegriff (это также Vielheit, Menge – и как еще мы можем её назвать) образует субъект высказываний о числах. С формальной точки зрения число и конкретное множество соотносятся как понятие и предмет понятия. Число, таким образом, относится не к понятию исчисляемых предметов, а к их совокупности (Inbegriff). Их отношение к родовым понятиям исчисляемого простое – и оно следующее: если мы исчисляем множество однородных объектов, например, А, А и А, то мы сначала абстрагируемся от их содержательных свойств, следовательно, от того, что они принадлежат к роду А. Мы образуем формы целостностей – одно, одно и одно, 1, 1 и 1 и дополнительно замечаем, что Одно (1) здесь должно иметь значение “одно А”» (166_2–15).

Иными словами, при движении к определению числа (чисел) – уже в результате проделанной в ФА большой и скрупулёзной философско-арифметической, в целом философско-математической, конкретнее – логической, психологической, гносеологической, аналитической работы над многими попытками коллег – из всех им освоенных областей релевантного его тематике тогдашнего знания – Гуссерль стал акцентировать иные центральные моменты, нежели авторы, о которых он ранее писал в ФА. Эти философы, логики спорили о том, что является главным в числе. Одни думали, что таковым следует считать отнесенность к предметам, которые сосчитываются, или понятия, под которые их логически подводят (субсумируют). Гуссерль же, подмечая разногласия между цитируемыми авторами и частичную оправданность их взаимной критики, по существу выводит нас за пределы того, что вообще найдено в презентируемом споре. Ибо он говорит: «ни–ни»: ни предметы, ни понятия не являются главными в случае упомянутых разногласий в вопросе о числе. Решающим для чисел моментом является, согласно твердому убеждению раннего Гуссерля, их отнесенность к множествам (все равно, идет ли речь о Vielheit, Menge или об Inbegriff).

Теперь уместно – уже на основе большого накопленного материала – снова обратиться к кругу вопросов, которые были подняты в начале нашего раздела о ФА и не раз вставали в ходе предложенного анализа гуссерлевского раннего произведения.

Материал VIII главы дает немало поводов опереться на него и в обсуждении того, каким в дисциплинарном отношении был в этом произведении гуссерлевский анализ числа, который, вспомним, уже в зачине ФА (как и более ранних работ вчерашнего математика, входящего и вошедшего в философию) был четко провозглашен автором своего рода проблемным стержнем его исследований. Был ли он больше психологическим, как полагали и до сих пор полагают некоторые исследователи? Предварительно я уже давала на него свой общий ответ, который разовью и уточню в конце части книги, содержащей пошаговый текстологический анализ «Философии арифметики». Здесь же я внесу в него специальные аргументы, которые могут конкретно подтвердить мою интерпретацию.

Из изучения текста VIII главы этого произведения, полагаю, снова строго вытекают те выводы, о которых ранее предварительно шла речь. И они опять-таки противостоят некоторым ходячим интерпретациям.

Заявить, будто в ФА мы имеем дело исключительно с психологическим (тем более психологистическим) подходом, значит пренебречь целым рядом конкретных фактов, в том числе имеющих место в данной главе. Кстати, если бы дело обстояло так (повторю это ещё и ещё раз), тут не было бы никакого исследовательского, теоретико-методологического криминала. Ибо в то время прибегать к помощи уже развитой и продолжающей интенсивно развиваться науки психологии и для вчерашнего математика, в том числе задумавшего написать работу по философии арифметики, не было бы ничего зазорного, заведомо ошибочного.

Но ведь гуссерлевская книга обладает в принципе иной – не психологической только, тем более не психологистической – спецификой, о чем убедительно свидетельствует, как я думаю, также и материал очень важной в составе всего произведения VIII главы.

Ни один из существенных шагов прослеженного нами гуссерлевского анализа не был только и чисто психологическим – хотя он был грамотно сообразован с достаточно широким массивом материала из тогдашней психологии. Где и когда это сообразование имело место? Во всех случаях, когда автор ФА привлекал внимание к процессам, происходящим в человеческом сознании. А такие акценты, что видно из предыдущего изложения, Гуссерль расставляет постоянно. При этом надо подчеркнуть: когда происходило обращение Гуссерля к сознанию, это отнюдь не всегда был психологический материал и анализ. Иногда, например, это были гносеологические и общефилософские размышления о тех или иных протекающих в сознании процессах, например в научном познании, а также познании, включенном в актику. (На примеры таких размышлений и далее буду обращать внимание читателей.)