Текст книги "Ранняя философия Эдмунда Гуссерля (Галле, 1887–1901)"

Заключение IV
Ранний Гуссерль: открытие-предчувствие “необъяснимо чуждого” феноменологического мира (гипотеза)

Та концепция, которой я хочу поделиться с читателем, имеет вид гипотезы, сложившейся в процессе и итоге работы над материалами, представленными в этой моей книге.

Вспомним проникновенные слова Гуссерля о том, что именно в период создания ФА его мучили «неизъяснимо чуждые» миры; среди них он упоминал «мир психологического», который ему надо было заново осваивать. Этот «мир», как было показано, уже существовал как необозримая, доставшаяся от прошлого, но и на глазах меняющаяся область знания. Что касается логики, «мира логического», то и там во времена раннего Гуссерля и его современников тоже возникали «новые миры», например, математическая логика, в которой математик Гуссерль, в отличие от Фреге, не стал специалистом. Но «логический мир» как таковой весьма и весьма его привлекал. Однако и в «мире логического», ранее по большей части существовавший внутри философии, вчерашнему математику пришлось специально осваиваться. По сути все 90-е годы после публикации ФА Гуссерль потратил на глубокое ознакомление с новейшей литературой по логике. Он обратился, однако, не столько к разработке конкретной внутрилогической проблематики, сколько к её теоретико-познавательному обоснованию, что удостоверяет выдающийся результат всей этой работы – I том ЛИ.

Мы, вместе с тем, хорошо знаем – и об этом говорил сам Гуссерль, что его мучил и «мир феноменологического»! Кто-то исходит из того, что таковой уже существовал. Между тем, по строгому счету и в смысле новой феноменологии, его еще не было… Ему лишь предстояло возникнуть – всего-то несколькими годами позже. Не стану здесь вдаваться в очень тонкий вопрос о догуссерлевской, в частности, гегелевской феноменологии, ибо этот мир был совершенно чужд Гуссерлю, что как раз полностью изъяснимо, ибо он философию Гегеля, включая его феноменологию, не знал и как бы заведомо не хотел знать.

Поэтому, казалось бы, верно констатировать, что и гуссерлевской феноменологии еще не было. Да, её не было в полном виде, но она уже зарождалась – там, где молодой мыслитель как бы опирался на для него – в чем-то важном – иной континент знания, на зарождающиеся в его творчестве новые структуры знания, т. е., собственно, на те поиски и повороты собственного творческого ума, которые обещали возникновение новых миров, ещё не обретших ни для Гуссерля, ни тем более для его современников четких очертаний. Полагаю, в случае раннего Гуссерля именно так оно и было. И в постулировании того, что именно было предсуществованием феноменологического мира в дофеноменологическую пору развития Гуссерля, а также в раскрытии соответствующих мыслей, поворотов его исследования как раз и состоит моя гипотеза.

Я опираю её на те конкретные подвижки в сторону неведомой новой феноменологии, которые тщательно регистрировала при разборе ФА. А ведь их оказалось немало!

Так давайте поразмыслим об этом третьем неизъяснимом, новом мире – рождающемся мире феноменологического, который – это свидетельство-откровение Гуссерля нам очень важно – «мучил» его уже в период написания ФА. «Открытие» Гуссерлем своей в полном смысле этого слова новой феноменологии, впрочем, было делом достаточно близкого будущего. II том «Логических исследований» стал уже убедительным стартом новой феноменологии, феноменологии Гуссерля. «Философия арифметики», согласно моей оценке, была её предоткрытием-предчувствием.

Напрашивается аналогия с открытием Америки. Вспомним: первые путешественники, добравшиеся до Америки, устремлялись… в Индию! Уже приплыв к новому континенту, они поначалу давали открытым ими местам те названия, которые были обусловлены легендами об Индии, возникшими в Старом свете. Но ведь их описания на деле уже относились к Новому свету, соответствовали его реалиям. Потом Америка уже была подлинно открыта – описана, освоена – именно как Америка, т. е. как другой, чем предполагали, континент. На всё это, разумеется, потребовалось немало исторического времени.

Нечто подобное (конечно, не буквально) случилось в конце XIX века с ранее неведомым для гуманитарных дисциплин миром гуссерлевской феноменологии. Так вышло, что его открытие, а потом подробнейшее исследование как особого теоретического континента было научно-гуманитарным подвигом одного Э. Гуссерля – и только потом разветвленным делом также его учеников и последователей. Дело это интенсивно развивалось в XX веке; и нет никаких признаков того, что оно не останется одной из ведущих разновидностей философской специализации в нашем, т. е. XXI столетии.

Но как неоднократно подчеркивалось, во время создания ФА Гуссерль ещё точно не знал, какой «новый мир» открывается ему в неясных ещё очертаниях… Такое в истории науки сплошь да рядом случается с поистине выдающимися учеными. Их именно «мучают» как нечто неизвестное, как бы «непостижимое», а потом обретают рождение и развитие «новые миры» знания! При этом отчасти уже уловленные, хотя и смутно, очертания мира феноменологии (по собственному гуссерлевскому признанию, сделанному post factum) не давали ему покоя. А что происходило чуть-чуть до этого? Тогда ещё не было ни специальной терминологии, которая не заимствовалась бы из других дисциплин, ни понимания особого типа специальных проблем, ни даже суждения об очертаниях вновь открытых духовных сфер.

Что делают ученые (и кстати, путешественники) в таких случаях? У них есть «Индия» – и пока еще не Америка! И у Гуссерля некоторое время была своя Индия, а именно: опора на тогдашние философию и психологию и связанные с этими дисциплинами старые термины – например, «психический», «психологический» – как опознавательные обозначения, позволяющие хотя бы в ещё грубой, приблизительной (в целом неадекватной для будущей феноменологии) форме определить принадлежность, пусть отдаленную, нового континента феноменологии к более обширной сфере жизненной реальности и к уже существующим научным дисциплинам. Говоря коротко, этой жизненной реальностью стала так или иначе известная науке и философии область исследования, а именно человеческое сознание.

При этом «свой мир», постепенно открываемый им, Гуссерль в самом широком плане локализовал в целом правильно, когда разместил его в пределах исследований сознания. Он не ошибался и тогда, когда хотя бы частично относил его и к психологической области, ибо именно в науке психологии, как традиционной, так и современной ему, в наибольшей степени в сравнении с другими дисциплинами – исключая философию с её историей – предпринимались исследования человеческого сознания. Правда, психологические работы, специально посвященные интересовавшим раннего Гуссерля проблемам генезиса числа и числовых понятий, были довольно малочисленными. Но ведь Гуссерля затрагивали также и темы представлений и другие проблемы, почему материал как из истории психологии, так и особенно из современной ему психологии, был в ФА достаточно добротным и репрезентативным. Теперь снова подчеркиваю – в разбираемом аспекте: когда в ФА употреблялись понятия «психология», «психологический», на деле имелась в виду не только, осмелюсь сказать, не столько существовавшая тогда наука психология (хотя слово «психология» все же маркирует науку, о которой идет речь.) А частично была как бы уже «положена», интендирована (хотя не описана, не определена в её специфике и пока растворена в «психологическом» в самом неопределенно широком смысле этого слова) новая, и именно феноменологическая работа. В будущем феноменология, как мы знаем, станет высоко специальной философской дисциплиной. Эту пока скрытую интенцию нам следовало хотя бы уловить и разместить в особых рамках становления специфического, нового, как бы феноменологического анализа.

Когда это впервые увидел Гуссерль, иными словами, когда он сам понял, что «открыл свою Америку»? По моим оценкам, мысль об этом ясно укрепилась в его уме, когда он – во многом вопреки главным логицистским, антипсихологистическим установкам «Пролегомен»(I том ЛИ) – быстро написал и опубликовал II том ЛИ, где как раз и содержится первый, пусть еще несовершенный опыт его более или менее осмысленной феноменологической работы. Еще и еще раз поставлю вопрос: а что было раньше, в частности, на стадии ФА? Резюмирую, в виде гипотезы, свое понимание сути и места этого раннего труда (и примыкающих к нему набросков ко II тому), в открытии и оформлении новой феноменологии.

Полагаю, положение было двойственным – в частности, в свете перспектив будущего развития Гуссерля как ученого. С одной стороны, даже явные подвижки в сторону этого (ни ему, ни кому-то другому) ещё не известного во всех очертаниях будущего пути сначала пришлось осмысливать и оформлять, как сказано, в старой терминологии. Что касается «области», «предмета», и «методов» больше всего подходила – хотя перспективно, содержательно уже была неадекватной – привычная психологическая терминология. А поскольку наука психология (в её тогдашней форме философской психологии) всего ближе стояла к избранному Гуссерлем в ФА исследованию особых процессов сознания, необходимо функционирующих на пути к понятиям науки, в данном случае математики, арифметики, то слова «психология», «психологический» и в этом смысле хотя бы частично подходили к делу. Но в уже пробившемся гуссерлевском понимании термин «психологическое» неизбежно включал в себя много больше, чем отсылку к материалу науки психологии в её тогдашнем виде.

А именно: это было также широкое обозначение «психических» процессов, т. е. указание на то, что изучается сознание – но в особом срезе и под особым углом зрения. При этом специфика среза и угла зрения еще не прояснялась сколько-нибудь четко. И по той простой причине, что, как было отмечено, понятия, термины, маркирующие «новый континент» и совершенно особые сферы, объекты, методы и приемы анализа, не были созданы или не были рефлективно осознаны, хотя подчас в неразвитом виде уже применялись. (Мы их описывали ad hoc в ходе текстологического анализа ФА как предчувствия, первые подвижки в сторону феноменологии.) Чем дальше, тем больше этот материал, подчас привычно именуемый «психологическим», специфицировался, обособлялся, причем по принципиальным основаниям, от науки психологии. В том числе и потому, что по своему существу материал в новом подходе Гуссерля все больше сообразовывался с методами, в его время пока синтезированными в психологических науках, в то же время как раз обособлявшихся и специализировавшихся. В конкретном случае ФА к нему подсоединялся и математический, философско-математический срез.

Что касается отношений синтеза между отдельными науками, то Гуссерль – и это очень важно – в этом смысле часто двигался, что называется, «against the main stream», т. е. против довольно представительных течений в психологии, логике, даже философии, в которых субъективно, в сознании, «идеологии» ученых возобладали тенденции взаимобособления дисциплин, хотя объективно подчас те же ученые проводили в жизнь междисциплинарные подходы. (Яркий пример – Г. Фреге, вместе с рядом логиков и математиков реально осуществлявший синтез математики и логики, но запрещавший всякое подобное объединение в случае логики и психологии, а также логики и лингвистики.) И на некоторое время, в I томе ЛИ, в чем-то (в чем именно, нам надо будет во второй нашей книге тщательно и конкретно разобраться) уступив Фреге, Гуссерль оказался неуступчив в принципиальном вопросе – в осуществлении исторически перспективного междисциплинарного синтеза материала психологии, логики, философии, в частности, философии математики. Но вот то, что он при этом имел в виду, и то, что получалось в результате синтеза, в ФА подчас еще именовалось психологическим! А на деле, в чем суть моей гипотезы, действительно психологический материал уже объединялся с первым, несовершенным наброском нового типа анализа, который позволительно (со всеми нужными оговорками) назвать предфеноменологическим. И здесь объективно находила продолжение часть работы раннего Гуссерля, в которой объективно имело место синтезирование подходов и материалов, для коего требовались бы свои, пока не найденные Гуссерлем новые обозначения. Ибо термины «психологическое», «психологистическое» – сугубо неадекватны для этих, «в себе» комплексных целей, какие были рано обретены Гуссерлем и, так сказать, с содержательной точки зрения (а не терминологической) прочно поселились в его творческом уме. Если обратиться к истории науки, можно обнаружить немало сходных примеров в научном развитии, когда новые, прорывные идеи рождалсь в лоне старых концепций и с помощью их (лишь затем уточняемой) терминологии.

Этим объясняется, в частности, такой характерный факт, связанный со становлением и ранним развитием гуссерлевского учения: при всех изменениях позиций (зарегистрированных самим Гуссерлем), не всегда понятных сторонним наблюдателям колебаниях он в принципе неуступчиво, пусть и с большими трудностями, двигался по той дороге, которая как бы была предопределена ему свыше.

Колебания, временные сочетания того, что как раз не соответствовало будущей феноменологии, например в форме логицизма, как будто победившего в I томе ЛИ (и верно, что под влиянием Фреге), тоже были. Но Гуссерль в конце концов, преодолел и их, когда он, о чем упоминалось, очень быстро вырулил к феноменологическому второму тому ЛИ, немало удивив своих внимательных к теоретическим нюансам современников. Колебания же были (неверно, на мой взгляд) оценены интерпретаторами как переход (считалось, под влиянием Фреге совершенный) от «психологизма» к логицизму, а в период ЛИ как движение от «логического» I тома снова к психологизму. Но при всем этом, как признали многие более внимательные интерпретаторы, Гуссерль оказался непоколебим, верен своим устремлениям. В чем же? Да в том, что он, не уступив объявленным кем бы то ни было запретам, конкретные усилия по осуществлению упомянутого (на деле и в перспективе феноменологического) синтеза уже уверенно соединил с главными маршрутами всей своей долгой жизни. (О них он, конечно же, еще ничего не знал. Но такое в творческих деяниях куда как часто встречается.) А вот к началу XX века, полагаю, он уже твердо верил и знал, что открыл новый (для философии, для науки о сознании) теоретический мир, по существу целый «континент» – новую феноменологию. С тех пор этот «бравый новый мир» привлек, привлекает и будет привлекать – что обычно и случается в науке после открытия ею новых миров, как правило, великими или выдающимися учеными – все новых и новых исследователей.

Приложения

Приложение к I части. Case study: Spirituskreis

«Spirituskreis» – (вряд ли переводимое – о переводе позже) название неформального объединения, кружка ученых университета Галле, который просуществовал без малого 70 лет (1890–1958) и существовал бы дольше, если бы его не «прикрыл» лично Вальтер Ульбрихт. Надеюсь, читатель впоследствии поймет, почему в книге о Гуссерле я привлекаю внимание к этому совершенно особому историческому явлению в жизни университета Галле. При анализе его целиком опираюсь на прекрасное, уже не раз упоминавшееся исследование историков Галле – Г. Шенка и Р. Майер, а также первого исследователя Spirituskreis (далее сокращенно – SK) Гейнца Швальбе, умершего в 1994 году. Их исследования обобщены в книге «Der Spirituskreis» [1890–1958]. Bd. 1: 1890–1945 (Halle, 2001). Нас здесь будет интересовать только тот период существования SK, который совпадает с пребыванием Гуссерля в Галле – последнее десятилетие XIX века.

Сам Гуссерль не был вхож в это по-своему элитарное неформальное сообщество, объединявшее ученых более высокого официального ранга – профессоров университета, в котором, как было рассказано в книге, он только начал свою педагогическую деятельность в скромной (и неоплачиваемой) должности приват-доцента. Но, во-первых, политика SK влияла на судьбу молодого ученого, иногда прямо, иногда косвенно. Во-вторых, члены SK, разумеется, действовали и в рамках самых разных официальных и (других) неофициальных структур, прежде всего связанных с университетом Галле, так что Гуссерль должен был так или иначе соприкасаться с активными членами этого влиятельного неофициального сообщества; он должен был учитывать их идеи и настроения. Линии пересечения жизни и судьбы Гуссерля и влияния SK (хорошо прослеженные упомянутыми выше историками) буду постоянно держать в поле зрения в ходе (краткого) повествования о деятельности этого любопытного кружка.

Итак, SK просуществовавший почти 70 лет, был именно кружком, неформальным сообществом профессоров университета Галле. В принципе, в его образовании и в постоянных встречах, докладах ученых не было ничего необычного. Об этом свидетельствуют немецкие историки. «Традиция таких встреч уходит в глубь XIX столетия; это были неформальные объединения, которые стали существенным элементом, выражавшим коммуникационные потребности граждан, которые подвизались в сфере образования. Они сознательно отмежевывались от политики и других вовне направленных целей; заслушивались доклады членов объединения с целью последующих дискуссий и постоянного обмена мнениями. В профессорской среде это, как представляется, стало правилом, о чем свидетельствуют различные мемуары, где речь идет о соответствующих кружках, которые были разделены по принципу принадлежности к наукам о природе или наукам о духе».[231]231
  Rüdiger vom Bruch. Wissenschaft, Politik und öffentliche Meinung. Gelehrtenpolitik im Wilhelmischen Deutschland (1890–1914), Husum (Matthiesen) 1980. S. 253.


[Закрыть] Кстати, Эдуард Мейер, который до Галле работал в университете Бреслау, создавал SK по образцу существовавших в Бреслау «Vortragskränzchen», т. е. кружков ученых, регулярно заслушивавших доклады (Spirituskreis. S. 232, курсив мой. – Н. М.).

Обобщая исследования историков, авторы книги «Spirituskreis» сделали целый ряд обоснованных выводов, важных для нашего анализа социально-исторических условий, которые сложились в Германии вообще и в Галле в частности в тот период, когда как раз и происходило формирование личности и философии Эдмунда Гуссерля. Немецкие ученые, которые традиционно действовали при университетах и образовывали круг тех, кого в Германии именовали «die deutschen Akademiker» (не путать с членами Академий!), в конце XIX века оказались под сильным давлением целого ряда внешних и внутренних обстоятельств, которые расценивались ими как неблагоприятные и даже угрожающие.

Речь в данном случае идет о прагматизации университетского и школьного обучения вследствие ускоренной индустриализации Германии, о политических опасностях, возникавших с приходом к власти тех, чьими главными ценностями были прибыль, капитализация, технизация экономики. Для либерально или консервативно настроенного крыла немецких ученых прямой опасностью стало также нарастание социалистических идей, умонастроений и активности выражавших их партий, организаций. Ученые, таким образом, как бы оказывались «между огней» – и не двух, а многих, не разделяя крайних социальных, политических позиций и с тревогой наблюдая давление этих противоположных сил на культуру вообще, образование в частности, университетское образование в особенности.

Со своих позиций «мандарины» немецких университетов (ректоры, деканы, профессура) расценивали уже существовавшие и нараставшие опасности как «кризис культуры и образования». Нам предстоит выяснить, в чем они были исторически правы и в чем неправы, и разобраться в том, адекватными ли, эффективными ли были способы их реакции на происходящие события, которые, вместе взятые, действительно означали, что уже происходил кардинальный цивилизационный и культурный поворот в ходе европейской и мировой истории, в будущем угрожавший еще большими потрясениями.

А теперь ближе к вопросу об истории, деятельности и характере SK. Сначала, как обещано, о названии. «Spiritus» – слово двойственное: в словоупотреблении немецкого языка оно означает одновременно «дух» и …крепкий алкоголь. Авторы книги «Spirituskreis» считают, что основатель кружка, впоследствии известный историк Эдуард Мейер (Eduard Meyer – о нем мы впоследствии расскажем поподробнее) как бы нарочно и даже провокационно выбрал это название, чтобы позлить противников и даже вызвать огонь на себя (SK. S. 12). Что ему вполне удалось: не вхожие в SK университетские профессора естественно-научного направления постоянно отпускали шутки по поводу претенциозного названия элитарного кружка. Но его влияние было отнюдь не шуточным: члены SK во время 24-х сроков выборов стояли во главе университета Галле. При этом в период с 1898 по 1948 годы, т. е. за пятидесятилетний период существования SK, они 22 раза возглавляли ректорат (SK. S. 16). А некоторые ректоры, члены SK, избирались на свой пост по два или три раза. На примере интересующего нас периода мы далее еще проследим, каким заметным, активным было влияние SK и на такие жизненно важные внутриуниверситетские процедуры, как выборы деканов, ходатайства о профессорских местах перед министерством, защиты диссертаций, утверждение тематики лекций и т. д.

Теперь кратко осветим историю SK, который историки во времена ГДР стали более скромно, более традиционно и менее однозначно называть Vortrags-Kränzchen (что можно понимать как малый кружок, в котором делают доклады). Один из зачинателей исследования SK, историк из ГДР Гейнц Швабе писал: «Vorrags-Kränzchen, кружок докладов в области наук о духе, впервые собрался 8 ноября 1890 года на квартире Эдуарда Мейера (1855–1930), вскоре ставшего высокопочитаемым специалистом по древней истории – и тогда кружок насчитывал всего 10 членов».[232]232
  Heinz Schwabe. Entstehung und Frühzeit des geisteswissenschaftlichen Vortragskränzchens an der Universität Halle (1890–1914) / Spirituskreis, I. S. 47.


[Закрыть] Среди первых членов SK было шесть ординарных профессоров философского факультета, три теолога и один юрист. Заметим, что профессора философского факультета не обязательно были философами. Но вот что было обязательным – притом и с самого начала, и на протяжении всей истории SK, так это принадлежность членов кружка к той дисциплинарной области научных знаний, которую в Германии традиционно называли Geisteswissenschaften, т. е. буквально «науками о духе» (и которую в России чаще всего называют гуманитарными науками). Ибо как раз здесь заключались и первопричина, и смысл возникновения, долгого функционирования данного неформального объединения.

Ссылаясь на Т. Моммзена, выдающегося немецкого историка, и А. фон Гарнака (оба, кстати, были популярны в России), Гейнц Швабе выражает ту мысль, что наука ни от чего так не страдает, как от ограничений, которые она сама налагает на себя, и от разделений, противопоставлений отдельных дисциплин и, соответственно, факультетов.[233]233
  Heinz Schwabe, op. cit. S. 47.


[Закрыть] И одна из главных целей SK (по отношению к которой регулярные доклады и их обсуждения были чисто научной и вообще-то второстепенной задачей) состояла в объединении специалистов-гуманитариев и их совместном неформально-формальном противостоянии тому, что они считали, во-первых, засильем точных, естественных наук в университетской политике, а во-вторых, затянувшимся всевластием университетских «профессоров-бонз» старших поколений. Если говорить о возрасте членов SK, то в 1890 году он колебался между 32 и 52 годами; основное ядро составляли те, кому было около 40 лет или немного за сорок. Основателю SK Эдуарду Мейеру было 35 лет. Итак, в SK вначале входили, в основном, более молодые, активные, амбициозные профессора «geisteswissenschaftlichen» дисциплин, к которым тогда причислялись философия, теология, история, экономические и юридические дисциплины, литературоведение, языкознание, искусствознание, т. е. весьма широкий круг наук. Многие из них, если не все они, тогда формально принадлежали «ведомству» философского факультета, что для нас весьма важно: ведь все члены SK в течение десятилетия 1890–1900 годов были коллегами молодого Гуссерля по философскому факультету. Кстати, коллегами были также и математики, например, Г. Кантор, но члены SK – без всякого разбора, что я, забегая вперед, обозначу как большую стратегическую и тактическую ошибку, – уже самим фактом образования кружка как бы отмежевывались от них и противостояли им как носителям принципиально иного знания и, как предполагалось, сторонникам другой внутриуниверситетской политики.

Имеется сделанный в 1902 году впечатляющий и репрезентативный снимок членов SK. Вот как его описывает Г. Швабе: «Он запечатлел 12 тогдашних членов SK; портреты одного из членов-основателей Бенно Эрдманна, а также Р. Пишеля, к тому времени ставших профессорами в Бонне, висят на стене; в память умершего ориенталиста А. Мюллера – памятный венок, тоже на стене. На переднем плане справа – небольшое фото напоминает о заместителе обер-бургомистра Галле Х. Шмидте, который в январе 1892 года был принят в качестве 12-го члена; и после того, как Шмидт с 1895 года стал обер-бургомистром в Эрфурте, он все еще участвовал в собрании кружка».[234]234
  Heinz Schwabe, op. cit. S. 53.


[Закрыть]

Согласно Г. Швабе, наиболее представительной была группа историков или филологов, изучавших древность (E. Meyer, W. Dittenberger, A. Müller, R. Pischel и C. Robert). За нею следовала малочисленная, но очень влиятельная группа собственно философов, которая и интересует нас в первую очередь. Это неокантианцы Бенно Эрдманн и Алоиз Риль. О них, их идеях и «пересечении» с идеями Гуссерля речь идет в моей книге. Здесь мы коснемся их деятельности в рамках SK. Заметные позиции в своих дисциплинах занимали члены SK, специалисты по экономике, праву. Иоханнес Конрад (Conrad, 1839–1915) – вместе с Эдгаром Лёнингом (Edgar Loening) из Галле, В. Лексисом (W. Lexis) из Гёттингена и Л. Эльстером (L. Elster) из Берлина.

Эдгар Лёнинг (Edgar Loening, 1843–1919), с 1886 года профессор в Галле, в качестве юриста занимался проблемами государства, управления, семьи, церковного права. (По мнению Г. Швабе, на упомянутом фото он находится в центре группы потому, что с 1901 года Вильгельм II сделал его постоянным представителем университета Галле при своей канцелярии.)

Рудольф Штаммлер (Rudolf Stammler, 1856–1936) занимался историей права. Между прочим, он был активным сторонником перенесения на почву наук о духе, применения к общественным реалиям и явлениям естественно-научных понятий. Правда, в SK он сделал доклад на актуальную политическую тему: «Теория анархизма». «Социалистам он рекомендовал более не рассматривать капиталистический способ производства как анархический; буржуазным мыслителям он адресовал призыв не отождествлять достойных уважения социалистов с анархистами».[235]235
  Heinz Schwabe, op. cit. S. 58.


[Закрыть] Книга Штаммлера 1896 года «Экономика и право в материалистическом историческом рассмотрении» («Wirtschaft und Recht in der materialistischen Geschichtsauffassung»), как считается сегодня, «пролагала путь социальной рыночной экономике» (Ibidem) и обосновывала историческую необходимость усиления правовых и этических регулятивов, сдерживающих стихию рынка.

Теология в SK была представлена церковным историком Фридрихом Лоофсом (Friedrich Loofs, 1858–1928), Эмилем Каучем (Emil Kautzch, 1841–1910), специалистом по Ветхому Завету, и Эрихом Хауптом (Erich Haupt, 1841–1910), занимавшимся толкованием Нового Завета.

Об ученых, которые вступили в SK уже в ХХ веке, мы говорить не будем, ибо это выходит за исторические рамки нашей темы.

Член SK В. Диттенбергер (W. Dittenberger) был профессором риторики; он представлял в университете не только эту свою специальность, но и был, как выражается Г. Швабе, «представителем того традиционного латинства, которое для молодого кайзера было всё равно что бревно в глазу и которое другими кругами – за исключением (нео) гуманистических традиционалистов – воспринималось как устаревшее».[236]236
  Heinz Schwabe, op. cit. S. 61.


[Закрыть] Еще одним представителем классической филологии в SK был Георг Виссова (Georg Wissowa, 1859–1931), профессор в Галле с 1894 года. В 1897/98–99 годах он избирался сенатором философского факультета. А впоследствии (1908–1909) был ректором Университета, деканом (1910–1911)философского факультета.

В общем и целом члены SK периода 1890–1900 годов были достаточно авторитетными, а иногда и весьма известными учеными в соответствующих специальностях, вписавшими свое имя в историю наук, которыми они занимались. В особенности это относится, по-видимому, к основателю SK историку Эдуарду Мейеру, к философам Бенно Эрдманну и А. Рилю, к экономистам И. Конраду и Р. Штаммлеру.

Теперь надо вернуться к проблеме целей, задач, амбиций и самого кружка, и его отдельных членов.

Уже было в общем и целом отмечено, что главной и вообще-то оправданной целью этих объединившихся ученых Галле стало укрепление позиций наук о духе, гуманитарных – и значит, гуманистических – дисциплин в период, который обоснованно представлялся опасным и для этих наук, и для культуры, образования в целом. Далее более конкретно (хотя и по необходимости кратко) обрисуем особенности исторической ситуации, сложившейся в самом конце 80-х годов XIX века и более непосредственно повлиявшей как на возникновение SK, так и на его политику, на идеи и умонастроения его членов в 90-х годах.

Процитирую авторов книги «Spirituskreis»: «Около 1890 года произошли широкомасштабные преобразования, затронувшие духовную ситуацию и духовно-идеологические размежевания. Ганс Файхингер также специально пометил 1888 год».[237]237
  Spirituskreis. S. 193.


[Закрыть] Имеется в виду то, что общество захлестнула волна ранее скрытого «гражданского беспокойства» (Unbehagen), касавшегося самого существа старых ориентаций, идеалов в социальной, политической жизни и неспособности с их помощью ответить на вызовы существенно изменившихся исторических условий. Предлагаемые новые варианты ответов на эти вызовы были различными. С 14 по 20 июля 1889 года в Париже состоялся Международный конгресс социалистов, к которому готовились и в котором приняли участие немецкие социал-демократы. «Под лозунгом “Пролетарии всех стран, соединяйтесь” он стал и конгрессом, основавшим II Интернационал» (Ibidem).

Прямо противоположный ответ на вызовы времени предложили правящие круги Германии, объединившиеся вокруг Вильгельма II, который «в своем антисоциалистическом Указе о школах от 1 мая 1889 года дал противоположную ориентацию – “сделать школу пригодной для того, чтобы противостоять социалистическим и коммунистическим идеям”» (Ibidem). Авторы книги «Spirituskreis» ссылаются на весьма многочисленные мероприятия, упоминают о возникновении объединений, которые были реакцией на конкретные политические противостояния 1890 года. Эти события: выборы 20 февраля 1890 года – с удвоением числа социал-демократических избирателей, отставка Бисмарка, демонстрация рабочих 1 мая 1890 года. Конкретным ответом официальных политических кругов на эти тревожные события стали: создание союзов предпринимателей, объединений и католиков, и протестантов, их усилившееся внимание к социальным вопросам и т. д. (Ibidem. S. 194). Р. Г. Шенк и Р. Майер также цитируют воспоминания авторитетных философов (Р. Ойкен, Г. Файхингер), которые однозначно усматривали в происшедшем упадок духа, пагубный для «философских устремлений».[238]238
  Rudilf Eucken: Lebenserinnerungen. Ein Stuck deutsches Lebens, Leipzig 1921. S. 65 ff.


[Закрыть] Подчеркивается также: для Ойкена упадок все же предполагал – впоследствии – движение вперед, тогда как «пессимист» Файхингер вел от этого времени отсчет непрекращающегося социального и культурного упадка (Spirituskreis. S. 195).