Текст книги "Ранняя философия Эдмунда Гуссерля (Галле, 1887–1901)"

В связи с усилиями Вейерштрасса, направленными на разработку основ «анализа», необходимо соотнести их с его (и других математиков) стремлением арифметизировать математику. Можно с уверенностью говорить о том, что книга Гуссерля, названная именно «Философией арифметики», в тематически – математическом смысле является совокупным результатом влияния именно идей и подходов его учителя Вейерштрасса. Ведь этот выдающийся математик, как его во второй половине XIX века называли многие (такое же определение дают историки математики и сегодня), прославился, в частности, тем, что он – в числе других математиков – призывал «арифметизировать» математику. При этом арифметизация должна прежде всего затронуть ту часть математики, которую именовали «анализом» (две другие главные части – это алгебра и геометрия). «“Анализ” – это и есть исчисление интегралов и дифференциалов. Собственная специализация молодого Гуссерля – это подчиненная анализу сфера-исчисление вероятности»[244]244
  См.: Philip Miller J. Op. cit. P. 23. Миллер, в свою очередь, ссылается на работу: H. Eves and C. V. Newson. An Introduction to the Foundations and Fundamental Concepts of Mathematics. N. Y., 1965, pp. 196 ff.


[Закрыть] (речь идёт о начальной специализации и о первой, чисто математической диссертации, защищенной Гуссерлем у Вейерштрасса).

Говоря конкретнее и уже на современном языке, отмечают H. Eves и C. V. Newson, «классический анализ следует твердо опереть – как на основу, фундамент – на реальную систему чисел» (P. 202). Но для этого требовалось обновить, по-новому обосновать саму теорию чисел. Как раз в этом общем замысле Гуссерль, когда он стремился обосновать «философию арифметики», был горячим последователем Вейерштрасса – с тем существенным добавлением, что этот замысел он дополнил философско-математическими устремлениями. Согласно Дж. Миллеру (а он ссылается на: H. Eves and C. V. Newsom «An Introduction to the Foundations and Fundamental Concepts of mathematics». N. Y., 1965, pp. 196 ff.), «трудно с точностью определить дисциплину, известную как “анализ”. Часто говорят, что это одна из трех главных сфер математики – две другие это алгебра и геометрия. В общем и целом анализ состоит из исчисления интегралов и дифференциалов – вместе с некоторыми другими ответвлениям математики, восходящими к этому исчислению. Собственная специализация (молодого) Гуссерля – это подчиненная сфера, исчисление вероятностей (вариаций)».[245]245
  Philip J. Miller, op. cit. P. 23.


[Закрыть] (Речь идёт о начальной специализации и о первой, чисто математической, диссертации Гуссерля, защищенной у Вейерштрасса.)

Что касается направленности работы Вейерштрасса, то она нередко определяется как “арифметизация анализа” (Ibidem. P. 2). Благодаря ей предполагалось прояснить темные места и нерешенные проблемы сферы анализа.

Говоря конкретнее и уже на современном языке, отмечают H. Eves и C. V. Newsom, замысел Вейерштрасса состоял в следующем: «классический анализ следует твердо опереть на реальную систему чисел как на основу, фундамент» (An Introduction… P. 202).

Но для этого надо было, конечно, привести в систему, обновить саму теорию чисел. Вот в том замысле Гуссерль, когда он создавал ФА, был последователем Вейерштрасса. Но этот замысел он дополнил философско-математическим, который, в свою очередь, состоял в попытке обоснования теории числа с выходом в сопредельные области, занятые исследованием человеческого сознания. Как именно это делалось, мы рассмотрели применительно к ФА.

Стимулы к разработке именно проблемы числа – в связи с теориями анализа – были весьма неоднозначными. С одной стороны, теория чисел относилась к сфере древнейших и важнейших проблемных разделов математического знания, причем именно в XIX веке внимание к ней неизмеримо возросло. С другой стороны, Гуссерль многократно высказывал свою неудовлетворенность тем, сколь слабо оснащена теоретически и методологически эта область, претендующая – и в принципе по праву – на фундаментальную роль в математике. В одной из своих рукописей он записал, имея в виду новые знания в области анализа: «Ни один разумный человек не сомневается в правильности их результатов, ни один естествоиспытатель или специалист в сфере техники не поколеблется использовать, где возможно, эти знания как инструмент исследования и овладения природой. И все же: просто невероятно, и однако же несомненно то, что среди основных понятий анализа нет ни одного, в отношении которого существовали бы ясность и глубокое понимание» (Ms. KI 28/32a).

«Гуссерль, – верно комментирует эту ситуацию Дж. Миллер, – никогда не сомневался, что эти понятия могут быть прояснены, а их употребление – теоретически “оправдано”; проблема состояла только в том, что это фактически сделано не было» (J.Ph. Miller, op. cit. P. 5).

Какие возможности видел здесь молодой Гуссерль?

В Манускрипте, подготовленном к лекции, прочитанной в Галле, Гуссерль связывает прояснение понятий анализа с «вспомогательными геометрическими представлениями» (geometrische Hilfsvorstellungen) (Ms. KI 28/30a). Дж. Миллер справедливо отмечает, что в данном случае Гуссерль хочет далее обосновать стремление своих учителей в математике Вейерштрасса, Дедекинда и Кантора, которые пытались обеспечить «последовательное, чисто арифметическое развитие анализа» (Ms. KI 28/30a). Уместна в этой связи и ссылка в I томе ФА Гуссерля: «Вейерштрасс имел обыкновение начинать свои эпохального значения Лекции по теории аналитических функций с таких слов: чистая арифметика (или чистый анализ) – это единственная наука, которая базируется на понятии числа. Она не нуждается в каких-либо предпосылках, постулатах и предварительных положениях (буквально так говорил он в летнем семестре 1878 и зимнем семестре 1880/1881 годов). За этим следовал анализ понятия числа в смысле кардинального числа (Anzahl)» (ФА 12).

Как показано в исследованиях философии раннего Гуссерля, такое почти что отождествление «анализа» с наукой о числах – в духе раннего Вейерштрасса – было затем преодолено Гуссерлем (J. Miller, op. cit. P. 31 и ff). Но стремление тесно и изначально связать их, несомненно, осталось.

Можно в общем и целом присоединиться и к хорошо обоснованному мнению Дж. Миллера о том, что даже на ранней стадии своего развития в качестве математика Гуссерль все же не следовал за Вейерштрассом слепо и что он «с самого начала своей работы в данной области искал основания анализа на более радикальном и строгом пути, чем тот, который виделся самому Вейерштрассу» (J. Miller, op. cit. P. 6). При этом необходимость подобной радикальности и строгости Гуссерль выводил (в чем тоже прав Миллер, ссылающийся на ранее упомянутый манускрипт) из факта постоянного существования теоретических и логических трудностей даже в условиях значительного прогресса знания (Ibidem. P. 24).

В раннем развитии Гуссерля были, как мы видели, разные причины, приведшие его от математики к философии. Но среди них на первое место можно смело поставить научно-теоретические основания. Ибо сам Гуссерль неоднократно увязывал эту рано овладевшую им страсть именно с философией. Да, это была именно страсть, горячее желание отыскивать, ясно и четко усматривать основания исследуемых областей, их фундаментальные понятия. И когда в математике он обнаружил, с одной стороны, огромный, поистине неограниченный прогресс в смысле прироста знаний, а с другой стороны, дефицит оснований и обоснований, в сущности, был предопределен его путь к философии. И имелся в виду поиск такой философии, которая учила бы ясному, отчетливому, строгому, проверяемому «усмотрению сущностей». Конечно, этот путь был необычайно трудным, он занял по сути дела всю жизнь Гуссерля. А в ранний период требовалось ещё найти к нему мост от достаточно конкретных математических занятий.

А это уже в ранний период развития Гуссерля было опосредовано более общим устремлением – приведу слова из одной гуссерлевой рукописи: «…просто ограничения [занятий] какой-либо сильно специализированной областью работы – это не то, в чем состоят ценность и достоинство. Это всего лишь неизбежное зло. Исследователь в полном смысле этого слова (vollkommene), который стремиться стать совершенным человеком, поэтому не позволит себе выпустить из поля зрения отношение науки к всеобщим и более высоким познавательным ценностям человечества. Профессиональное ограничение узкой областью необходимо; но целиком в ней замкнуться – значит заслужить законные упреки. И в особенности те работы должны представляться нам заслуживающими подобных упрёков, которые равнодушны к всеобщим вопросам, составляющими и фундамент их наук, и их ценность и достоинство, как и касающимися их положения в царстве человеческого познания вообще» (Ms. KI 28/25a – курсив мой. – Н. М.).

В литературе о Гуссерле существует также спор о том, ведет ли гуссерлевский уклон в сторону психологического анализа математического материала вообще, проблемы числа, в частности, свое происхождение также и от работ математиков. Некоторые авторы отвечают на этот вопрос положительно. Так, Элай (Eley) в своем Предисловии к ФА (Husserliana, Bd. XII, s. XXIV) высказывает мнение, согласно которому понятие числа у Вейерштрасса также было «имплицитно психологическим». Б. Пикер (B. Picker) считает, что восхождение Гуссерля в ФА к созерцаниям «было стимулировано тем, что Гаусс ссылался на Veranschanulichung, применительно к воображаемым числам, т. е. на их отнесенность к созерцанию».[246]246
  Bernold Picher. Die Bedeutung der Mathematik für die Philosophie Edmund Husserls/Philosophia naturalis’7 (1961–1962). S. 292.


[Закрыть] Дж. Миллер опровергает эти точки зрения – на том основании, что математики, включая Вейерштрасса, не усматривали здесь проблемы, тогда как для Гуссерля она постепенно становилась основой и спецификой его работы, причем уже на первых стадиях сколько-нибудь самостоятельных исследований (J. Miller, op. cit. S. 8).

Миллер считает, что уже тогда Гуссерль по крайней мере в двух главных отношениях если не расходился с Вейерштрассом принципиально, то во всяком случае начинал прокладывать свой собственный исследовательский путь. В чем же? Во-первых, Гуссерль определяет свою главную проблематику не как чисто математическую, а как философско-математическую. Во-вторых, при конкретном исполнении исследования совершается присоединение психологического измерения (Ibidem). Я в принципе согласна с этим уточнением Миллера, хотя одновременно считаю в высшей степени полезными и необходимыми ссылки (Элая, Пикера и др.) на тот материал, где содержатся предпосылки выхода самой математики если не к психологии, то к «философии созерцания» (Anschauung), т. е. в сферу чувственно-предметного опыта. И в моей работе были приведены ещё и другие ссылки такого рода.

Имеются и указания на конкретные временны́е вехи всё более решительного размежевания Гуссерля с позициями его математического учителя. Феноменологи и историки показали, что в тексте ФА Гуссерль уже защищал несколько иную, чем прежде, позицию в истолковании сущности «анализа» как области математического знания и исследования. В. Бимель в своей весьма важной работе «Решающие фазы в развитии философии Гуссерля» (1970) сослался на неопубликованные тогда манускрипты (относящиеся к 1889 году), в которых запечатлен отход Гуссерля от прежнего понимания проблемы. «Некоторое время после публикации Bd 2 (первой диссертации. – Н. М.) весной 1887 года, но точно не позднее февраля 1890 года, – разъясняет В. Биммель, – Гуссерль пришел к фундаментально новой позиции, касающейся характера “анализа”. Он счел себя вынужденным отойти от некоторых базисных предпосылок, которые он заимствовал у Вейерштрасса… Гуссерль пришел к необходимости сформулировать настоятельные философские проблемы, касающиеся “анализа”, и сделал это совершенно по-новому. Эта новая формулировка проблем, в свою очередь, стала базисной для целого периода интенсивной рефлексии и для исследования математики в начале 90-х годов XIX в.», – пишет Дж. Миллер (J. Miller, op. cit. P. 10). Кстати, такой вывод привел Миллера к стремлению обесценить ФА на таком основании: Гуссерль защищал в ней (в понимании анализа) позиции 1886/87 годов, которые им самим ко времени публикации ФА в 1891 году уже были преодолены.

Этот подход я не считаю полностью обоснованным, и вот почему. Хотя проблема отношения Гуссерля к анализу введена по праву и хотя факт изменения позиции зафиксирован правильно и в соответствии с высказываниями самого Гуссерля,[247]247
  Это подтверждает, например, письмо Гуссерля К. Штумпфу (13 февраля 1890 года).


[Закрыть] осталось не доказанным, что следует перечеркнуть всё исследование, проведенное в ФА. Ибо ведь сам Гуссерль уже в этой книге (ФА. S. 12_16–17) говорит о неосуществимости (Undurchführbarkeit) исследований целиком на фундаменте позиций, выработанных Вейерштрассом (что он обещает показать во II томе ФА). А значит, какие-то коррективы к более раннему толкованию уже были внесены в саму эту книгу. (Чего, впрочем, не отрицает и Дж. Миллер, хотя дает специфическое объяснение такому “курьёзному факту”: во введении к ФА (апрель 1891 г.) Гуссерль-де уже фиксирует новую позицию, тогда как книга написана на основе прежнего понимания анализа – J. Miller, op. cit. P. 12). Здесь, по моему мнению, Миллером доказан только следующий факт: уже после опубликования ФА (а быть может, и тогда, когда он писал Предисловие к ранее созданной и отдаваемой в печать книге – такое ведь тоже случается с быстро развивающимися, самокритичными умами), Гуссерль четко осознал: исследования теории и понятия числа, какими бы глубокими и основательными они ни были, не могут обеспечить «окончательного философского обоснования для всех трудных проблем высшей математики» (J. Miller, op. cit. P. 12–13). Что совершенно верно.

Однако не рушится ли ценность всего исследования с утратой такой чрезмерной претензии? В этом я сомневаюсь, как сомневаюсь и в том, что решение специального математического и философско-математического вопроса об анализе, его значении, объеме, функциях было столь судьбонсным для гуссерлевской философии математики и на ранней, и на последующих стадиях её развития.

В 1988 году (т. е. через год после приезда Гуссерля в Галле, а значит, к началу его интенсивных поисков собственного пути в науке) вышла из печати важная работа видного математика Р. Дедекинда «Что есть и чем должны быть числа?». Для нас существенно то, что первый набросок этой работы создавался между 1872 и 1878 годами, т. е. тогда, когда Гуссерль учился математике, интенсивно овладевая, как было показано, всем интересным и новым в этой научной области. Потому не удивительно, что на названную работу Дедекинда Гуссерль сошлется позже, в «Философии арифметики» (ФА. S. 125, 177, 192) – впрочем, в полемическом духе. Но независимо от этого, считаю важным при освещении проблематики данного раздела напомнить и о том, что идеи Р. Дедекинда, особенно касающиеся теории числа, привлекли внимание раннего Гуссерля при разработке им философии математики. (Ибо полемика ученых ведь тоже означает взаимодействие, взаимопересечение идей и поисков.) Коротко об идеях Дедекинда, на которые так или иначе отреагировал ранний Э. Гуссерль.

1. Дедекинд разделял с некоторыми другими современными ему математиками ту точку зрения, согласно которой «вещью» (Ding) правомерно называть любой “предмет» мысли.[248]248
  R. Dedekind. Was sind und was sollen sein die Zahlen / R. Dedekind. Gesammelte mathemathische Werke. Bd. 3. Braunschweig. 1932. S. 1.


[Закрыть] Эта частная идея, полагаю, тесно связана с общими традициями философии, согласно которым немецкая философия давно, со времени Канта, отошла от чисто материально-вещественного толкования (в духе бытового употребления слова «вещь»), наделив термин «вещь» отвлеченным содержанием и затем относя его уже к специальным обозначениям каких-то «предметов мысли». Важно, что, вероятно, еще раньше в математике стало возможным употребление слова «вещь» (Ding) при обозначении какого-либо математического содержания. Например, Дедекинд рассуждает так: если мы обозначим вещь, Ding, буквой a, то мы напишем a=b, если всё, что можно сказать об a, мыслят и о b, как и наоборот. Если a=b и b=c, то a=c. Если мы объединяем в каком-либо аспекте различные вещи a, b, c, то говорим, что они формируют систему (множество) S и a, b, c называют элементами S. «Такое множество, со своей стороны, поскольку оно становится объектом нашей мысли, равным образом рассматривается как одна вещь. Дедекинд, следовательно, ясно выражает ту мысль, что некоторое множество может быть понято как элемент другого множества» (Ebenda. S. 400 – курсив мой. – Н. В.).

Вот почему историки математики считают, что не только Г. Кантор, но и Дедекинд причастен к рождению теории множеств.[249]249
  J. Diendonné. Geschichte der Mathematik. S. 399 (курсив мой. – Н. М.)


[Закрыть] И, кстати, когда Кантор начал свои разработки в данной области, он встречался и переписывался, обмениваясь идеями, с Дедекиндом. Да и дальнейшая переписка Кантора и Дедекинда в 1874, 1877 годах содержала весьма интенсивное и плодотворное ознакомление с идеями друг друга этих математиков по конкретным проблемам формирующейся теории множеств (например, о «мощностях» – (Mächtigkeiten), «эквивалентных друг другу», (gleichmächtig, äquivalent) или об отличающихся друг от друга множествах.

2. В своей работе «Stätigkeit und irrationale Zahlen» («Непрерывность и иррациональные числа») Дедекинд развивал мысль о том, что арифметические операции сами обладают известной непрерывностью (Stätigkeit). (Из этой идеи, констатируют историки математики, родилась будущая типологическая теория в алгебре).

3. В теории чисел Дедекинда, в частности, в упомянутой выше работе, содержалась попытка прежде всего осмыслить проблему целых чисел. Любопытно, что набросок вышеупомянутой работы носит такое название – «Размышления о числах», с подзаголовком «Попытка анализа понятия числа с наивной точки зрения» (!)

4. Имея в виду интерес Гуссерля к проблеме числа и к идее о фундаментальной роли натуральных (кардинальных) чисел (Anzahl), обратим внимание на то, что роль Дедекинда в специально-математическом осмыслении соответствующей проблематики была значительной.

С использованием понятий «бесконечных множеств» и «класса просто бесконечных систем» (Klasse der einfach unendilichen Systeme) – после исследования сложения, умножения и потенцирования естественных чисел, Дедекинд анализирует сложное понятие Anzahl, кардинального числа, в применении к элементам конечной системы или конечных множеств. «Здесь Дедекинд показывает, что множество конечно или бесконечно в зависимости от того, имеет ли оно одинаковую мощность с множеством Zn… Если числа используют для того, чтобы выразить это свойство, то их называют кардинальными числами, а именно кардинальными числами конечных множеств» (Diedonne, Ebenda. S. 414).

Таким образом, Дедекинд – уже с использованием понятий (и раскладок) теории множеств – снова как бы работает на дополнительное обоснование действительно «кардинальной» роли Anzahl. И эти его усилия, скорее всего, принимал во внимание Э. Гуссерль с его поддержкой идеи о фундаментальной роли Anzahl.

Есть и более прямое высказывание Дедекинда о том, что «любое, пусть и далеко отстоящее положение алгебры и высшего анализа можно выразить и как положение о натуральных числах». При этом Дедекинд говорил, что подобное суждение он не раз слышал от Дирихле.[250]250
  Густав Дирихле (1805–1859), на авторитет которого ссылался Дедекинд, – известный немецкий математик, родился в Аахене, учился в Париже; потом он преподавал в университетах Бреслау и Берлина; с 1855 года занимал кафедру Гаусса в Университете Геттингена.


[Закрыть]

5. Дедекинда расценивают (Diedonne, op. cit. S. 767) как одного из математиков, который – благодаря введению принципа «дефиниции черед индукцию» – заложил основы математической логики. (В эту тематику, специальную для нашего исследовательского контекста – не подразумевающего разработку проблем математической логики – мы, естественно, входить не будем.)

Вильгельм Вундт (1832–1920) – один из тех немецких психологов XIX–XX веков, которые оказали большое влияние на процесс развития психологии и, в частности, на её взаимоотношения с философией. Небольшой раздел о нем входит в данный Экскурс, поскольку Гуссерль хорошо знал и учитывал уже в ФА его разработки.

Вунд родился в 1832 году в местечке Некарау (около города Мангейм), учился в Тюбингене и Гейдельберге, причем он изучал медицину и естественные науки, философию, психологию, математику. В те времена подобные сочетания в учебных программах были в порядке вещей. В 1856 году в Гейдельберге Вундт защитил первую диссертацию, став доктором (в нашем понимании кандидатом) медицинских наук, в 1857 году – вторую диссертацию, на этот раз по психологии. Известнейший в это время немецкий ученый, тоже внесший большой вклад и в развитие психологии Герман фон Гельмгольц пригласил Вундта стать ассистентом. В качестве ассистента Гельмгольца Вундт работал в Гейдельбергском университете в 1858–1863 годах. С 1864 года он был профессором антропологии и медицинской психологии в Гейдельберге, с 1874 года – профессором философии в Цюрихе, с 1875 года – профессором философии в Лейпциге. (Что «профессор философии» мог в то время быть психологом, о том уже упоминалось. Но Вундт его широкими философско-логическими интересами и познаниями как никто другой из психологов мог претендовать на это звание.) В Лейпциге Вундт в 1879 году основал первый Институт экспериментальной психологии. В 1917 году он ушел в отставку. Умер Вундт в 1920 году в местечке Гросботен около Лейпцига.

Многогранная деятельность Вундта в качестве психолога, философа, основателя экспериментальной психологии в Германии не может уместиться в рамки небольшого очерка, тем более что последний здесь с самого начала нацелен на осмысление связующих линий и размежеваний между идеями этого выдающегося ученого и начинающего философа Эдмунда Гуссерля.

Гуссерль в студенческие годы, как уже упоминалось, слушал в Лейпциге лекции Вундта. Но они, по-видимому, не увлекли тогда ещё ориентированного на математику молодого человека. Потому ли, что Брентано был более ярким лектором, чем Вундт, или потому, что просто пришло свое время, но именно талантливому австрийскому философу и психологу несколько позднее довелось увлечь колеблющегося Гуссерля на путь философии. А вот когда Гуссерль начал писать ФА и обнаружил твердое намерение включить в кадр своего анализа психологию, ему уже нельзя было пройти мимо работ и идей Вундта, признанного корифея немецкой и мировой психологической науки.

Впрочем, при анализе ФА мы обнаружили, что из работ Вундта Гуссерль тогда извлёк и обсудил (притом весьма критически) лишь то, что относилось к философско-математическим темам, в частности и особенности к проблеме числа. Более фундаментальные идеи Вундта, касающиеся предмета, методов психологии, её соотношения с философией, пока не попали непосредственно в кадр гуссерлевского анализа. Это произойдет несколько позднее, в ЛИ; после ФА Гуссерль, видимо, более основательно занимался изучением сочинений Вундта и других ученых, идеи которых в то время формировали быстро меняющийся облик психологии.

Вот почему в нашей книге мы сосредоточили главное внимание на тех работах и идеях Вундта, которые оформились к началу 90-х годов XIX века и должны были так или иначе повлиять на раннее становление Гуссерля. При этом и здесь я руководствуюсь методологической установкой, согласно которой в определенное время в той или иной науке или сумме наук существует целостный идейно-теоретический контекст, и он так или иначе воздействует на рождение и модификацию новых идей (независимо от того, как авторы последних подмечают и объективируют это воздействие). Постараюсь далее реконструировать те идеи, теоретические и методологические установки Вундта, которые могли заинтересовать молодого Гуссерля в период создания ФА, а потом и в новый период усиленной работы над логикой, окончившийся именно написанием ЛИ.

Психология, как её в то время понимал В. Вундт, считалась и действительно была не просто философско-ориентированной наукой, но и дисциплиной философского круга. Но перемены в этом отношении уже назревали; психология уже уходила из-под эгиды философии. Вундту в этом отношении история предназначила сложную, неоднозначную роль. Некоторое время он акцентировал и защищал сугубую философскую ориентированность психологии. Характерно следующее событие: в 1881 году стали выходить «Философские исследования (штудии)» (Philosophische Studien), основателем и издателем которых был именно Вундт – к тому времени очень известный психолог, уже основавший Институт экспериментальной психологии. Объясняя эту свою инициативу по изданию «Философских исследований», Вундт писал о том, почему он решил, чтобы в само название серии (буквально: an der Stirne tragen, буквально: написано на лбу) было вынесено обозначение: «Философские исследования». Программу будущего периодического издания Вундт в «Заключительном слове» к публикации I выпуска «Studien» обрисовал следующим образом: «Итак, “Философские исследования” и в дальнейшем будут содержать попытку по-прежнему служить философии. Прежде всего будет обращено внимание на выстраивание экспериментальной психологии, потому что эта область, по моему убеждению, в наибольшей степени поддается точной обработке и требует ее. Но кроме того в “ФИ” будут время от времени предприниматься исследования, осуществляемые в других частях философии, особенно в теории познания и теории науки, и они резервируют за собой это направление – когда соответственно потребности и интересу будут добавлены другие области. Наконец, мы, как это было прежде, и в будущем не откажемся от обычая в критических и полемических статьях дискутировать с другими направлениями. Ибо в философии, как я полагаю, в ещё большей мере, чем в других науках, борьба воззрений является необходимым стимулирующим средством продвижения по долгому пути к истине».[251]251
  Wilhelm Wundt. Schluβwort zum ersten Band / Philosophische Studien, 1(1883). S. 617.


[Закрыть]

Итак, в тот период дело шло о решительных попытках Вундта (и согласных с ним психологов) сохранить философскую ориентированность психологии, прежде всего её связь с теорией познания и философской теорией науки, – при том, однако, что исследования по экспериментальной психологии начинают естественным образом выдвигаться на первый план, и именно благодаря усилиям Вундта и психологов его круга.[252]252
  В трудах по истории психологии из этой исторической целостности по-своему оправданно выделяется и становится предметом главного, если не единственного интереса чисто психологическая составляющая, а также будущие линии её развертывания и превалирования внутри обособляющейся психологии. Столько же понятно, что на первый план впоследствии выдвинется именно экспериментальная психология В. Вундта. Она сыграет особую роль в её формировании и институционализации. Правда, психологи по понятным причинам не вникали в философские проблемы, ибо это потребовало бы вхождения в области, не просто пограничные с философией, но в эпоху Вундта ещё представлявшие некоторую теоретическую и дисциплинарную философско-психологическую целостность. (См.: Т. Д. Марцинковская, А. В. Юревич. История психологии. М., 2008. С. 215–219).


[Закрыть]

Применительно к основной проблематике данной книги я столь же решительно подчеркиваю: в период подготовки и публикации ФА Гуссерль имел дело преимущественно с психологией именно такого типа, т. е. – пока еще – с философской психологией. Дело, впрочем, будет меняться довольно быстро, и начало стремительных изменений можно датировать как раз 90-ми годами XIX века. Но единство с философией для В. Вундта и многих выдающихся психологов того времени – отнюдь не исторически проходящий момент, а устойчивая ориентация, которую М. Рат обрисовывает так: «Психология, согласно Вундту, не вспомогательная дисциплина… Её цель – философская, а именно: объяснение философских проблем средствами “современной” (modernen), экспериментальной психологии и именно в “размежевании с другими направлениями” философии, которые не рассматривают психологию как легитимное дитя философии» (M. Rath, op. cit. S. 183 – курсив мой. – Н. М.). Но от этой точки истории уже рукой подать до того чуть более позднего состояния, когда выросшее, возмужавшее «легитимное дитя» философии – новая психология – станет претендовать на пальму первенства в объяснении коренных вопросов не одной психологии, но также и логики, этики, эстетики и других философских дисциплин. Словом, достаточно скоро появятся и первые ростки будущего «психологизма» в том историческом смысле слова, что будет подразумеваться ведущая и фундаментальная роль психологии в семье родственных наук. Но в период, который мы анализируем, подчеркнем, этого нет – и психология в лице её ведущих представителей (включая Вундта), в чьей работе воплотились и новые тенденции, охотно приемлет эпитет “философские” применительно ко многим её исследованиям и делам. А вот уже в 1903 году тот же, но и иной Вундт отметит, что его периодическое издание изжило заглавие «Философские исследования», по существу превратившись в «Психологические исследования» (Siehe: M. Rath, op. cit., 184).

Таким был один из результатов упомянутого очень быстрого, занявшего не более десятилетия, процесса изменения отношений между философией и психологией. Но пока – к началу 90-х годов XIX века – мы («вместе» с Вундтом и Гуссерлем) находимся в конце периода «мирного сосуществования» психологии и философии, причем даже под эгидой последней. Возможно, что Вундт, одновременно психолог философского типа и зачинатель экспериментальной психологии, долгое время хотел – даже и в экспериментальную эпоху сохранить преимущества философской ориентированности и ангажированности психологов старой школы… Для нас же констатация того, что Гуссерль в ФА почти целиком остается на почве философской психологии, имеет огромное значение. Ибо даже и тогда, когда он, вслед за авторитетными психологами своего времени, вторгается в область более конкретных психологических исследований (проблемы числа, генезис математических понятий по преимуществу), теоретическая почва остается или чисто философской, или философско-психологической. (Я стремилась подробно и последовательно доказывать и раскрывать этот тезис при конкретном анализе ФА.)

При этом для автора ФА далеко не все проблемы тогдашней психологии представляли непосредственный интерес. Так, в томе «Философских исследований» (1889 год) Вундт поместил свою работу «О разделении наук» (Über die Eintheilung der Wissenschaften), в которой, с одной стороны, увязал проблему с историей философии, с другой же стороны, показал, что на смену интересу к разделению наук, ранее развивавшихся внутри философии как объемлющей научной системы, приходит разделение, размежевание отдельных наук теперь уже внутри совокупной системы научных дисциплин. И всё же эта проблематика, которая очень скоро станет животрепещущей, остродискуссионной, в конце 80-х – самом начале 90-х годов XX века (т. е. в период создания и выхода ФА Гуссерля) ещё не имела такого смысла, и её обсуждение не было таким шумным, таким общезначимым для философии, психологии, логики, как к середине и концу последнего десятилетия XIX века. Однако когда нам уже известна последующая история, и в этой работе Вундта можно обнаружить зародыш некоторых чрезмерных претензий психологии. Так, в целом относя психологию к наукам о духе (Geisteswissenschaften), Вундт пишет, что именно «психология, как всеобщее учение о духовных процессах, образует основу всех наук о духе».[253]253
  Wilhelm Wundt. Ueber die Eintheilung der Wissenschaften / Philosophische Studien, 5(1889). S. 44 f.


[Закрыть] В ориентациях этой более ранней работы (1889 год) Вундта должны быть отмечены и другие моменты, позволяющие лучше понять путь, избранный Гуссерлем в ФА. Их хорошо суммирует М. Рат в уже цитировавшейся нами работе: «Обращают на себя внимание два момента в вундтовском разделении наук. С одной стороны, психологией, с точки зрения Вундта, можно заниматься как эмпирически, так и философски; оба направления, следовательно, не вступают в противоречие. Все чисто экспериментальные психологизмы односторонни, чисто идеализирующие – не менее односторонни. Во-вторых, Вундт [теперь уже. – Н. М.] радикально отделяет психологию, все равно в какой форме, от теории познания и логики, и тем самым избегает опасности «субсумирующего психологизма» т. е. подчиняющего другие науки психологии (M. Rath, op. cit.).