Текст книги "Ранняя философия Эдмунда Гуссерля (Галле, 1887–1901)"

Для нас здесь заключен очень важный теоретический пункт. Когда Гуссерль в ФА свободно включал психологический материал в философско-математическое, теоретико-познавательное, логическое исследование, то он фактически вставал в оппозицию не только по отношению к логикам фрегевского типа. Он двигался и… против основного потока тогдашней психологии, представленной весьма громкими именами. Ибо немало авторитетных психологов того времени уже старались отстоять на глазах расширяющийся домен психологии от непосредственных посягательств других дисциплин и других специалистов, например, логики и логиков.

В этом месте внимательный и осведомленный читатель наверняка станет недоумевать или высказывать прямые возражения: как же быть тогда с упомянутыми философскими ориентациями вундтовской психологии (и не только её)? Дело, впрочем, не только в этих общих ориентациях, а в самом характере работы, которую на протяжении всей своей жизни выполнял этот видный ученый, в проблематике и содержании его произведений. Ибо мы не должны забыть о том, что Вундт был не только выдающимся психологом своего времени, но и известным логиком! Он также был автором опубликованного (сначала в 1880 году) учебника по логике, который имел такие выразительные, почти чисто философские подзаголовки: «Исследование принципов познания и методологии научного исследования. Т: 1. Всеобщая логика и теория познания» (Logik-eine Untersuchung der Prinzipien der Erkenntnis und der Methoden wissenschaftlichen Forschung. Bd. I. Allgemeine Ligik und Erkenntnistheorie. St., 1980). Позднее, в 1893/94 годах «Логика» была разбита Вундтом на два тома: т. 1 – Теория познания, т. 2 – Учение о методе. В 1908 году был напечатан 3 том «Логики» под названием «Логика наук о духе» (Logik. Bd. 3. Logik der Geisteswissenschaften). Итак, в «Логике» Вундта, оформлявшейся и в конце XIX и в первые десятилетия XX века, логика, подобно психологии, мыслилась как философская наука – в том числе по своему предмету, концентрируясь вокруг проблем «Теории познания», «Учения о методе». Впервые появившаяся уже в 80-х, доработанная к середине 90-х годов вундтовская «Логика» (в её более ранних вариантах) была, несомненно, одним из сочинений, против которых и станет бороться Гуссерль в ЛИ. В особенности в I томе, где в центре внимания как раз и находился спор вокруг «атрибутивно-субсумирующего» психологизма, т. е. вокруг попыток психологов пересмотреть – в борьбе за «территории» исследования, за статус «обосновывающей» науки, а тем самым – нельзя этого забывать – за институциональные университетские позиции (спор о кафедрах). Такой была ситуация, сложившаяся к самому концу XIX века в отношениях между философией, логикой, психологией.

Гуссерль в ФА ссылается на I том «Логики» Вундта 1880 года, причем выбирает из неё интересующие его рассуждения о числовых понятиях, в частности о понятии «единства» (Einheit). Эти ссылки частично сочувственные, солидарные, частично критические. Ещё Гуссерль ссылается в ФА на работу Вундта «Основные черты физиологической психологии» (Grundzüge der physiologische Psychologie, Bd. II, zweite Anflage, Leipzig. 1880), также выбирая то немногое, что относится к проблеме числа. Тем дело по существу и ограничилось. Во всяком случае Вундт и как психолог, и как логик не был автором, оказавшим на раннего Гуссерля сколько-нибудь существенное, тем более определяющее влияние. В психологии куда заметнее обращение Гуссерля к Гельмгольцу, Гербарту, Керри, в логике – к Фреге или Зигварту.

Но вернемся к Вундту. Если станут утверждать, что психологию следует радикально отделить, скажем, от логики, то как же он сам, будучи психологом – и горячо отстаивая её начавшиеся эмпирически-экспериментальные исследования – одновременно считал необходимым вести специальную работу в таких областях, как логика (а ведь они будут решительно отделяться от психологии)? Трудный это вопрос, но он наилучшим образом отражает суть и специфику сложившейся весьма противоречивой ситуации. Когда психолог работает «на почве философии», он действует «по законам» философии, например, согласно требованиям, которые выдвигаются гносеологическим материалом. То же и с логикой. Но и наоборот: в чисто психологическую работу гносеолог или логик уже не должны вмешиваться, если они, вторгаясь в психологию, сами не становятся психологами. Это была своеобразная хартия о «нейтралитете», «невмешательстве», оградительная – в данном случае в отношении психологии, защищающая границы её с трудом обретаемой самостоятельности. Пройдет несколько лет, и от «хартии» не останется и следа, ибо психология, окрыленная первыми своими (относительно) самостоятельными успехами и начальными формами союза с естествознанием, сама будет переступать границы и перейдет в наступление. Тогда реально возникнут предпосылки для психологизма как особого явления, связанного прежде всего с «атрибутивными» и «субститутивными» (в терминологии М. Рата) проблемами, т. е. с «завоевательными» претензиями психологизма и решительной защитой, а потом и активным наступлением антипсихологизма.

Но в рассматриваемый нами период мало что предвещает последующие бурные события на воображаемых границах между психологией и другими науками. Пока наблюдается относительная «свобода передвижения». Философы и логики при желании работают в психологии, а психологи (по своей главной специализации) пишут учебники, читают лекции и по философии, теории познания, логике. Это не только фактически разрешается, но и считается нормальным в практике университетской жизни тогдашней Европы – со специфическими нюансами в разных странах. (Снова напомним, что не только философы, психологи, логики, историки, филологи, но и математики в Германии работают при философских факультетах.) Скоро всему этому придет конец. Начнет складываться иная институциональная система научных учреждений и, соответственно, структура отношений между отдельными науками.

Гуссерля, практически включенного в (пока) установившуюся, закрепившуюся структуру, как говорилось, мало волновали даже те «пограничные» (атрибутивные) споры, которые тогда уже случались. Ничто, казалось бы, не мешало ему – непосредственно занимавшемуся в ФА философией математики – подключить к исследованию материал из логики и психологии. Он сделал это, но что следует подчеркнуть, в почти беспрецедентном для философии математики масштабе. Тут существовали, что мы видим при анализе ФА, огромные трудности – прежде всего потому, что разнородные материалы и подходы (как бы ни требовали авторы вроде Фреге «радикального размежевания») нужно было так или иначе синтезировать. Именно на пути обретения нового синтеза родилась, как отмечалась, новая феноменология как выдающееся, перспективное открытие Гуссерля. Итак, Гуссерль в ФА синтезировал знания разных наук свободно, открыто, подчиняясь исключительно исследовательским задачам. Он не ожидал никаких окликов – например, с требованием «не переступать границы…». Но такой «окрик» раздался – со стороны автора, которого он больше других цитировал и идеи которого критически разбирал в ФА, – со стороны Фреге. Причем случилось это раньше, чем Фреге опубликовал разгромную рецензию на ФА, книгу начинающего автора, а уже в переписке Гуссерля – Фреге. Потом, увы, и Гуссерль несколько заразился стратегией «критического окрика». Это произошло в ЛИ, в которых он столь же «отлучил» от подлинной, настоящей, “чистой” логики целый ряд видных авторов, сколь решительно и строго Фреге отлучил от логики в собственном, строгом, «чистом» смысле слова, самого Гуссерля как автора ФА.

Выдающийся психолог, философ и логик В. Вундт, как известно, потом попал в «компанию» других знаменитых авторов XIX века, резко и однозначно отнесенных Гуссерлем периода ЛИ в лагерь психологистов. Но вся эта история уже выходит за временные рамки моей книги.

Экскурс в философию Р. Г. Лотце может быть здесь лишь кратким. Но он совершенно необходим по нескольким причинам. Во-первых, в материалах к биографии Гуссерля есть его собственные воспоминания и свидетельства о том, что он в студенческие годы и впоследствии знакомился с работами Лотце и испытал их влияние. Так, ещё в 1880 году, т. е. в студенческие годы, Гуссерль приобрел книгу Лотце «Микрокосм» (Mikrokosmos). Любопытно, что во время экзаменов при габилитации Гуссерля в Галле один из экзаменационных вопросов касался теории «локальных знаков» Лотце. Мы уже упоминали о важном признании Гуссерля: в начале 90-х годов при анализе философии математики наибольшую помощь ему оказали идеи Больцано, Лотце и Юма. В 1892/93 годах Гуссерль (с благословения Брентано, всегда увлекавшегося идеями своего учителя Лотце) ведет в университете Галле специальное занятие, посвященное доказательству бытия Бога у Лотце (См. Husserl-Chronik. S. 8, 19, 26, 34, 59). Во-вторых, при тех попытках учесть состояние логики к концу XIX века, которые предпринял Гуссерль в ФА, в последующих работах по логике и в ЛИ, никак нельзя было пройти мимо фундаментального сочинения Лотце «Логика», первое издание которого появилось еще в 1843 году, а в 1874 году вышло в новом, существенно расширенном варианте. В этой версии работа называлась: «Логика. Три книги о мышлении, исследовании и познании» (Logik. Drei Bücher vom Denken, vom Untersuchen und vom Erkennen. Lpz, 1874). Правда, в ФА Гуссерль, насколько я смогла уловить, лишь один раз ссылается на Лотце, причем это ссылка на работу «Метафизика» (Metaphysik. Leipzig, 1879). (У скромного присутствия идей Лотце в кадре ФА есть свои причины, над которыми следовало бы подумать.) Есть и другие оттенки в понимании проблемы «Лотце – Гуссерль». Последний в 1913 году, когда писал Предисловие к новому изданию ЛИ, отметил, что отходу в ЛИ от психологизма и платонизма он обязан «изучению «Логики» Лотце.[254]254
  Husserl E. Entwurf einer «Vorrede» zu den «Logischen Untersuchungen» (1913) / Tijdschrift voor Filosofie 1(1939). S. 128 f.


[Закрыть] В свете того, что будет сказано далее, здесь есть свои трудности.

В-третьих, в случае Лотце возможно (и необходимо, по моему мнению) использовать тот же методологический прием, что и в случае Больцано – задуматься над «спонтанной параллельностью» идей, которые, что называется, носились в воздухе тогдашней философии, в частности и особенности философской логики и которые запечатлелись в работах Лотце, так или иначе повлиявших на Гуссерля.

Поразмыслим о главных темах и идеях «Логики» Лотце, которые объективно релевантны ФА и последующим логическим работам раннего Гуссерля.

Сначала – сжато – о жизненном пути и сочинениях Лотце.[255]255
  Краткий очерк о философско-логических идеях Лотце в моем кратком изложении см.: История философии. Запад–Россия–Восток. Книга третья. М. 2012. С. 57–58.


[Закрыть] Он родился в 1817 году в местечке Баутцен в Германии; с 1834 года изучал философию и естественные науки в Лейпциге, где его учителями были К. Вайсе, Е. Вебер и Г. Фехнер. В 1838 году Лотце защитил диссертацию по философии. Потом работал врачом. В 1839 году он защитил в Лейпциге вторую диссертацию – уже по медицине, а в 1840 году – снова по философии. Кстати, в Германии такие профессиональные сочетания медицины и философии были нередкими. С 1844 года Лотце работал в Гёттингенском университете, наследовав профессорское место, которое ранее занимал его учитель Гербарт (Herbart), известный психолог (о нем в контексте нашей работы могла бы идти речь, т. к. на него часто ссылается Гуссерль в ФА). С 1880 года Лотце был профессором Берлинского университета.

Он начинает с работ по метафизике, философии медицины, а затем обращается к логике и создает трехтомную «Логику», о которой мы уже бегло говорили. Фундаментальная работа «Микрокосм» (Mikrokosmos), I–III, Leipzig, 1856–1864) имеет такой разъясняющий подзаголовок «Идеи к истории природы и истории человечества. Опыт создания антропологии». Ещё одно его большое произведение называется «Система философии» (System der Philosophie, I–III, Leipzig, 1874–1879) и включает новую редакцию «Логики» и «Метафизики». (Уже в 1884–1888 годах оно появилось в английском переводе; эдитором был известный английский неогегельянец Б. Бозанкет.) Заслуживает быть отмеченным то обстоятельство, что Лотце, этот знаменитый философ и логик второй половины XIX века, также опубликовал книгу «Основные черты психологии» (Grundzüge der Psychologie, Leipzig, 1881). Поэтому Гуссерль в ФА и называет Лотце «выдающимся психологом». Книга эта была обработанной записью его лекций – как и целый ряд опубликованных в 80-х годах произведений об основных чертах натурфилософии, практической философии, философии религии, метафизики, эстетики, об истории немецкой философии после Канта.

Лотце, в самом деле, к началу 90-х годов XIX века был одним из самых знаменитых и почитаемых – в собственной стране и за рубежом – немецких философов (в совокупном тогда значении этого слова). И в истории метафизики, и в истории логики, и даже в истории психологии этой эпохи он занимает почетное место.

Глубокий современный исследователь и издатель работ Лотце Г. Габриель пишет в этой связи о влиянии идей Лотце на английское неогегельянство (Ф. Бредли, Б. Бозанкет), на американский прагматизм (В. Джеймс, Д. Дьюи). «Внутри немецкой философии Лотце можно считать единственным автором и учителем, к которому восходит как неокантианская традиция, особенно юго-западной школы, занимавшейся теорией ценностей (В. Виндельбанд, Г. Риккерт), так и феноменологическая традиция (К. Штумпф, Э. Гуссерль)».[256]256
  Gabriel G. Einleitung / in: H. Lotze. Logik. Erstes Buch. Vom Denken (Reine Logik). Hamburg, 1989. S. XII.


[Закрыть]

Один из наиболее важных в данной связи историко-философских вопросов касается влияния Лотце на идеи Готтлоба Фреге. Интерпретаторы более или менее согласны в том, что главным пунктом здесь оказывается «историческое и систематическое соотношение традиционной и современной логики» (Ibidem. S. XIII). Фреге, как известно, учился у Лотце. Исследователи уже прочертили главные линии влияния идей Лотце на концепцию Фреге (См. G. Gabriel, op. cit. S. XII. Сноска 5). В контексте нашей работы мы не можем останавливаться на этих конкретных вопросах, как и на многих других частных проблемах.

Да и вообще в предлагаемом далее очерке идей Лотце (имея в виду сопоставление с работами раннего Гуссерля) пойду по нетрадиционному для литературы пути. Нас будет главным образом интересовать тот же парадокс, что и в случае сопоставления: Больцано–Гуссерль.

С одной стороны, как говорит заголовок первой книги лотцевской «Логики», она ведет речь о мышлении (Vom Denken). Более того, имеется строгий подзаголовок: «Чистая логика» (Reine Logik). С другой стороны, открыв книгу и начав читать её, мы наталкиваемся на формулировки, (как и у Больцано) возводящие логический материал… к представлениям (Vorstellungen)! Что по меркам «строгих», «чистых» логиков à la Фреге должно расцениваться как психологизм. Приведу некоторые из этих формулировок. «Из возбуждения (органов) чувств в каждый момент нашей бодрствующей жизни в нас одновременно или в неопределенной последовательности возникают представления».[257]257
  Lotze R. H. Logik. Erstes Buch. Vom Denken. Hamburg, 1989. S. 3. Далее ссылки на эту книгу даются в нашем тексте.


[Закрыть] Далее мы увидим, что тема представления занимает и в логике Лотце почетное место. Уже это отражает объективно-содержательную связь с ФА Гуссерля и оправдывает вышеприведенное суждение Г. Габриеля о влиянии учения Лотце на раннего Гуссерля.

И далее следуют различения представлений, снова же живо напоминающие об усилиях другого ревнителя чистоты логики, Бернарда Больцано. Согласно Лотце, бывают представления, пробуждаемые той «действительностью», от которой они непосредственно исходят (zusammengehörige, т. е. сопринадлежные представления), а бывают такие, которые хотя они и собраны вместе, но возникают под действием различных причин. Речь далее у Лотце идет о повторении, новом «оживлении», сплаве представлений. «Словами “протекание представлений” (Vorstellungsverlauf), – пишет Лотце во Введении к своей “Чистой (!) логике”, – мы обозначаем богато разнообразную целостность процессов, к которым ведет своеобразие жизни нашей души. Необходимую связь между членами этого целого мы могли бы, если б нам предоставлялась возможность всезнающего наблюдения, открыть в каждом примере: в специфическом ходе мысли бодрствующего человека (des Wachenden), грезах полусонного человека (in den Träumen des Schlummernen), в бреду больного. Ибо из-за применимости всеобщих законов поведения, которые равно значимы для всех душ… ход этих внутренних событий должен был бы всюду вытекать в качестве неизбежного успешного результата» (H. Lotze, op. cit. S. 4).

Не упуская из виду то, что логика, особенно «чистая», должна говорить о «всеобщезначимости», об «истине», Лотце пишет: «Общезначимость и истина – это ведь два преимущества, которые уже обычное словоупотребление сохранно приписывает тому связыванию представлений, осуществления (Herstellung) коего оно ожидает только от мышления. Но ведь истина обычно предполагает обычное определение понятий в согласовании с представлениями и их объединений с представляемыми предметами и их собственными отношениями», – пишет Лотце (Ibidem. – курсив мой. – Н. М.) Лотце, кстати, предвидит сомнения и возражения по поводу такого увязывания истины с представлениями (особенно на почве «чистой» логики), но отвлекается от подробного рассмотрения данного вопроса именно во Введении.

Лотце затрагивает и более общую философскую проблему рассмотрения, анализа мышления как деятельности (Tätigkeit).

Эта деятельность, согласно оценке Лотце, чрезвычайно сложна, но и по-своему скромна – в сравнении с возможностями того воображаемого «духа» (Geist), который мог бы стоять в центре мира и всего действительного и мог бы быть всепроникающим, вездесущим – только он мог бы претендовать на непосредственное «созерцание» и отображение всей действительности (Ibidem. S. 10). Человеческий же дух таким расположением в центре мира и такой способностью не обладает. Он всегда находится где-то, в конкретном месте действительности и принужден по частям, крохам добывать, объединять, корректировать знания, которые ни в коей мере не могут претендовать на роль вечно сохраняющихся частей всего здания человеческих познаний (Ibidem. S. 11).

С этими философскими (иногда теологическими) рассуждениями предварительного порядка связаны формулировки Лотце, касающиеся соотношения логики – дисциплины, которой, вспомним, он посвящает свою книгу – и философии, психологии, а также всех других областей науки, которые занимаются проблемами происхождения знаний. Лотце зарисовывает проблему как противоречивую, двойственную. «Предположив, что существует все это – восприятия, представления и их сплетения, подчиняющиеся законам механизма души, логику все же начинают с убеждения, что все это не должно ее затрагивать, что между связками представлений, как бы они ни возникали, скорее существует различие истинного и ложного, что, наконец, имеются формы, которым соответствуют эти соединения, законы, которым они должны подчиняться». С таким подходом к логике Лотце не собирается спорить. Но он добавляет: «Во всяком случае должно иметь место психологическое исследование, которое будет стремиться объяснить происхождение в нас этого законодательствующего сознания. Но и такая попытка также должна быть в состоянии измерять правильность своих собственных результатов в соответствии с масштабом, который выдвигает именно это подлежащее исследованию сознание. И сначала должно быть выяснено, каково содержание этого законодательствующего убеждения в нас, и только во вторую очередь может быть предпринято исследование истории его возникновения – вместе с теми требованиями, которое оно само выдвигает» (Ibidem. S. 12 – курсив мой. – Н. М.).

Задержимся на заключительных формулировках Лотце из Введения в «Логику», ибо они куда более точные, взвешенные, чем высказывания на ту же тему более знаменитых или более поздних логиков, например, Фреге. «Сама чистая логика покажет и разъяснит, что формы понятий, суждений и умозаключений прежде всего надо рассматривать как идеальные формы, которые затем – если удается включить в него, упорядочить данное содержание (Stoff) представлений – рождает правильное логическое понимание этого содержания» (Ibidem. S. 13). Итак, логика, согласно Лотце, занимается идеальными формами – понятиями, суждениями, умозаключениями. Но рука об руку с логическим исследованием может и должно осуществляться, по Лотце, психологическое и – шире – генетическое исследование, которое ведется при обязательном предположении, что и здесь есть свои законы, а также условия поиска процедур, механизмов «законодательствующего” сознания. В этом смысле идеи Лотце – в их объективном звучании и значении – могли служить подкреплением интенций Гуссерля в ФА.

Такое соединение с теоретической точки зрения вполне может осуществляться, так сказать, «под одной обложкой» (и практически могло как в предшествующие века, так и в ту эпоху) в книге с названием «Логика» и даже, как сказано, с «устрожающим», потому что ограничивающим подзаголовком «Чистая логика».

Вот Лотце и начинает I главу «Логики» – с поистине святым для логики названием «Учение о понятии» – …с представлений.

Первый раздельчик этой главы называется «Формирование впечатлений (Eindrücke) в представление». Идея здесь проста и достаточно знакома: самые различные впечатления могут беспорядочно атаковать наше сознание; но для объединения в форму мысли нужны процедуры придания формы (Formung) – с тем, «чтобы они вообще впервые стали логическими кирпичиками, чтобы из впечатлений они стали представлениями (Vorstellungen)» (Ibidem. S. 14).

Кстати, Лотце верно отмечает, что из огромного множества «бесформенных» ощущений, чувственных впечатлений исключительно немногим удается принять форму не только мысли, но даже и представления. Когда это происходит, совершается важное изменение: «Нечто ощущаемое мы теперь ставим перед собой – не как наше пассивное состояние, но как некоторое содержание. А оно есть само по себе то, что оно есть, и означает оно то, что означает… – независимо от того, направлено ли на него сознание или нет. Здесь можно легко открыть необходимое начало той деятельности, которую мы относим к мышлению вообще; здесь эта деятельность ещё не направлена на то, чтобы составленное многообразие преобразовать в нечто взаимопринадлежное (zusammengehörige); она прежде всего решает предварительную задачу – придать каждому отдельному впечатлению значение чего-то в себе безразличного…». И далее следует весьма важное разъяснение: такое первое достижение мышления можно назвать «объективированием субъективного» (Ibidem). И речь идет не просто о смысле чего-то воплощенного в языке, разъясняет Лотце, а об «объективности в значении так или иначе оформленного действительного бытия (Dasen), которое в состоянии – и тогда, когда о нем никто не думает – становиться логическим действием (Tat). А оно проявляет себя в творении имени, коему не приписывают возникающее благодаря именно этому творению содержание представления то, что по истине хочет сказать это первое мыслительное действие. Последнее же делает хорошо понятными языки, которые сохраняют употребление артикля (т. е. имеется в виду процедура точного отнесения существительного, через его артикль, к какому-либо роду. – Н. М.)» (Ebenda. S. 15).

При этом движение к объективности, т. е. объективирование, как его изображает Лотце – не простой, а многоступенчатый процесс. Так, если мы говорим о боли, о святости, о свободе, то не имеем в виду, что они существуют и при условии, что никто не испытывает боли, устремлений к святости или свободе. И все же логическое объективирование, по Лотце, обладает специфическими отличиями. «Благодаря логическому объективированию, которое проявляет себя в создании имени, называемое содержание после этого не возвращается во внешнюю действительность; общий мир, в коем мы должны снова обнаружить то иное, на которое мы указали, есть вообще только мир мыслимого; по отношению к нему будет приписываться только первый след собственного существования и внутренней закономерности, а они одни и те же для всех мыслящих существ и независимы от них. И здесь совершенно безразлично, обозначают ли отдельные части этого мыслительного мира Нечто (Etwas), что обладает кроме того самостоятельной действительностью за пределами мыслящих душ (Geister), или все их содержания вообще имеет свое бытие (Dasen) только в мыслях мыслящих существ, причем с равной значимостью для всех их» (Ibidem. S. 16–17; курсив мой. – Н. М.).

Эти очень сложные для понимания (и, кстати, для перевода) рассуждения Лотце имеют в контексте нашего исследования особо важное значение. Ведь здесь Лотце, во-первых, допускает взаимноравноправные, взаимодополнительные логические и психологические исследования, в случае которых как бы господствует правило – «каждому своё». Логика занимается идеальными, «чистыми» формами как таковыми, самими по себе, психология – процессами в сознании. А здесь, при обсуждении темы «объективирования», прочерчивается, во-вторых, возможность исследования, своеобразно объединяющего, синтезирующего то и другое: может и должно быть показано, полагает Лотце, как при протекании процессов сознания, в которые уже имплантировано хотя бы простейшее «логическое» (в виде употребления и увязывания имен, слов языка), совершается обобщение представлений и пролагается путь к мыслительно-логическому объективированию.

Такой ход мысли (который я здесь анализирую не на языке Лотце) объективно близок стилю анализа Гуссерля, причем уже в ФА, а потом и в ЛИ и собственно феноменологических работах. Всего ближе это движение исследования к темам более поздней генетической феноменологии. Но и в ЛИ Гуссерль, отправляясь от выражений языка, переходит в мир феноменов сознания, анализирует их объективные значения (Bedeutung) и смысл (Sinn). Что касается ФА, то в ней Гуссерль отправляется от понятий математики, т. е. уже наполненных значением «имен», от идеальных содержаний, и спускается в мир как в сферу представлений, операций и процедур сознания. Он надеется отыскать именно то, что на языке Лотце можно было бы назвать путями, процедурами, способами их «объективирования». Здесь в конкретном материале воплощено то, что я делаю главной идей моего анализа истории логической и одновременно психологической, философской мысли в её влиянии (для меня объективном и несомненном) на раннего Гуссерля в период ФА, а также II тома ЛИ. Эта идея, по-моему, редко встречается в литературе вопроса, что вызывает сожаление.

Интересна ещё одна особенность хода мысли Лотце, которая, полагаю, тоже повлияла на Гуссерля. Он вводит понятие «Vergegenständlichung», имея в виду «превращение в предмет», или «опредмечивание», т. е. возникновение – именно из недр процессов мысли – особого мира предметов (Gegenstände), которым нет соответствия в мире физически данных вещей и процессов. Произведя такие новые предметы, сознание отводит им особое местоположение и как бы создает совершенно свои типы более или менее устойчивого бытийствования (Bestehen). Значительная часть текста Лотце – не забудем, посвященного коренной логической теме понятия – отводится проблеме происхождения различных частей речи, существительных, прилагательных, глаголов из действий мышления. Мы отвлекаемся от этих рассуждений, хотя из них вырастает логическая семантика, заинтересовавшая и раннего Гуссерля.

В следующем параграфе I главы Лотце занимается, в сущности, той же темой, которой потом посвятит свои усилия автор ФА. Это проблема «объединения представлений» (Гуссерль назовет их «коллегированием», т. е. объединением в тесное, затем уже нерасторжимое единство). Речь у Лотце идет о «полагании» (Setzung) некоторых содержаний представлений, что и означает объединение впечатлений в более или менее устойчивые единства, сохраняющиеся в сознании. «Непосредственно ясно, – пишет Лотце, – как любое имя, скажем, “сладкое” или “теплое”, “воздух” или “свет”, “дрожать” или “освещать”, охватывает обозначаемое им содержание в виде сопринадлежного единства, которое нечто означает для самого себя…» (Ibidem. S. 25). Вот на этот контекст рассуждений Лотце (единственный раз) и ссылается Гуссерль в ФА (S. 78), кстати, упоминая имя Лотце вместе с именем Штумпфа и называя их «выдающимися психологами». (Гуссерль возводит к Лотце и свое понятие «коллективное представление»). Объединение каких-то «положенных» введенных в действие содержаний, продолжает Лотце, сопряжено с исключением (Ausschlieβung) других содержаний (утверждение – с отрицанием.) «Ибо то, что, собственно, имеется в виду вместе с этим единством положенного содержания, мы его ясно (einleuchtend) интерпретируем только благодаря тому, что подчеркиваем его отличие от других содержаний, и не только говорим: оно есть то, что оно есть, но и утверждаем, что оно не то, чем являются другие. То самое утверждение и это отрицание – одна неразделимая мысль, и они в неразделимой связи сопровождают каждое содержание наших представлений, причем также и тогда, когда мы не прослеживаем с ясно выраженным вниманием это молчаливо отрицаемое Другое» (Ibidem. S. 26). Здесь перед нами скорее сплавленная с главной мыслью мысль побочная (Nebengedanke). Но все это, уместно замечает Лотце, касается только «логического схватывания» (Fassung). И приводит такой убедительный пример. Мы употребляем слово «красное». И неправильно было бы утверждать, что при этом мы непосредственно должны держать в представлении все другие цвета (и содержания) (Ibidem. S. 26). Значит, заключает Лотце, утверждающее полагание какого-либо содержания (на основе объединения впечатлений в представление) фундаментальнее, ибо оно попутно делает возможным «отрицающее различение».

Эти и подобные размышления должны, по мысли Лотце, привести нас к логической проблеме понятия. «Совсем чистый логик» (более «чистый», чем претендующий на это Лотце) сказал бы, что весь подобный материал по крайней мере нерелевантен логике, а то и вредит ей, ибо ведет к психологизации логического. Но Лотце (как впоследствии ранний Гуссерль) мыслит и действует иначе. Если говорить коротко, то он стремится выявить характер, специфику того «первого всеобщего» (erste Allgemeine – Ibidem. S. 29), которое возникает в самом сознании и является предпосылкой, даже толчком к формированию (в разных областях жизнедеятельности, познания) следующей ступени всеобщего (его можно назвать всеобщностью второй ступени) – а затем и наиболее «чистой» из всеобщностей (всеобщность третьей ступени – это мой термин), которую относят именно к сфере логики.

Логики вполне могут заниматься только третьей ступенью всеобщего (выстраивая логическое понятие о понятиях вообще), и чаще всего делают именно это. Пример Лотце показывает, что исследователи синтезирующего стиля могут также обращать внимание на все три ступени, пусть и переходя затем – уже как «чистые логики» – преимущественно к третьей ступени. И у Лотце последующие разделы “Логики” – это учение о понятиях, суждениях, умозаключениях (хотя и там он постоянно возвращается к теме «деятельности»). Единственное, как я полагаю, чего не должны делать логики, так это запрещать другим логикам многоступенчатый анализ всеобщего, подобный исследованиям Лотце или раннего Гуссерля.