Текст книги "Аромат розы (Буря в песках)"

Глава 8

Там, в темном коридоре дома Баррета Макклейна, Энжи испытала первый в своей жизни поцелуй. Который был совсем не таким, каким она себе его представляла и о котором мечтала. Энжи всегда казалось, что при этом донельзя смущенный молодой человек должен скромно потупить глаза и дрожащим от волнения голосом попросить у нее позволения. Получив его, юноша неловко наклонится и чуть коснется своим ртом ее губ, тоже дрожащих. Причем его руки непременно останутся висеть по швам, как две плети…

Пекос Макклейн был не из породы застенчивых. И никогда в жизни ему бы даже не пришло в голову попросить разрешения у женщины, которую он решил поцеловать. Пекос не сомневался, что если он попросит у Энжи позволения, та непременно откажет. Поэтому просто воспользовался случаем.

Этот поцелуй привел девушку в полнейшую растерянность. И несказанно удивил. Она никак не ожидала такого. Наверное, именно поэтому машинально открыла ему навстречу губы…

То, что и губы Пекоса оказались широко открытыми, в какой-то степени шокировало Энжи, ибо она почувствовала в этом нетерпение и жадность. К тому же дыхание Пекоса было насквозь пропитано запахом только что выпитой мадеры. Правда, губы его были теплыми и мягкими. Энжи вдруг испытала такое наслаждение от их прикосновения, что чуть было не упала в обморок. Она смотрела на лицо Пекоса своими огромными изумрудными глазами, полными страха и доселе неведомого сладостного томления.

Пекос крепко обнял Энжи за талию и, не отрываясь от ее губ, с осторожной настойчивостью начал подталкивать к двери спальни. Его поцелуй ошеломил Энжи, вызвал трепет во всем теле и проник в самое сердце. Она почувствовала, что смутно ожидает чего-то большего. Но чего? Этого Энжи еще и сама не знала. Тем временем кончик языка Пекоса проник между ее зубами и мягко прошелся по деснам. Энжи обиженно захныкала и тут же почувствовала, как у нее подгибаются колени. Но сильные руки Пекоса быстро ее поддержали. И она этому не противилась…

Энжи начало казаться, что она куда-то исчезла. Остались только губы, в которых теперь заключался весь остальной мир. А Пекос продолжал ее целовать. Его поцелуи становились все более страстными и настойчивыми. А язык искал кончик ее языка. Инстинктивно Энжи уже поняла, что если кончики языков наконец встретятся, то это будет неземным блаженством. И наверное, не только для нее одной, но и для Пекоса тоже. В следующий момент встреча состоялась и не обманула ожиданий. Доказательством чему явился одновременный глубокий вздох. После чего Пекос еще крепче обнял Энжи и плотно прижал ее к себе.

Ладони девушки лежали на груди Пекоса. Сквозь тонкую ткань рубашки она чувствовала теплоту сильного мужского тела. Энжи вновь громко вздохнула и обвила руками шею Пекоса. Ее тонкие длинные пальцы утонули в его густых волосах. Но тут Энжи почувствовала, что Пекос уже держит ее только одной рукой. Другой он пытался дотянуться до ручки двери, ведущей в спальню. Судя по расположению комнат, это должна была быть как раз ее спальня. О том, что это могло означать, Энжи не успела подумать, поскольку в тот же момент губы Пекоса вновь прильнули к ее губам так жадно, что она почувствовала не только их жар, но и разгоравшийся огонь во всем теле. Соски окаменели и, казалось, рвались наружу. Под животом что-то засосало. В следующий момент Энжи почувствовала, как жгучий пламень перекидывается именно туда. Но особенно напугало Энжи непреодолимое желание прижаться к телу этого властного, сильного человека, долго сопротивляться которому, как она уже чувствовала, будет выше ее сил.

Как они очутились в спальне, Энжи даже не помнила. Пекос продолжал прижимать ее к себе. Дыхание его сделалось горячим, лихорадочным.

– Детка, – задыхаясь, прошептал он и снова прильнул к губам Энжи.

И тут же она почувствовала, как каблуки отрываются от пола. Пекос поднял ее и понес к стоявшей у дальней стены кровати.

– Пекос, Пекос! – бессвязно бормотала Энжи.

По трепету ее тела, горячему дыханию, затвердевшим соскам, которые Пекос чувствовал даже сквозь одежду, он понял, что еще несколько мгновений – и все должно свершиться. Они уже были у самой кровати. И здесь Пекос неожиданно поставил ее на ноги. Энжи растерялась. Она стояла перед Пекосом, который опустил руки и, казалось, застыл в каком-то странном столбняке. Энжи вновь обвила руками его шею.

– Пекос, что с тобой? Разве ты больше меня не поцелуешь?

В ответ он нежно улыбнулся и осторожно разжал у себя на шее ее пальцы. Затем отступил на шаг и стал медленно расстегивать свою рубашку.

– Конечно, милая, – сказал он каким-то очень деловым тоном. – Я буду тебя целовать. Целовать очень долго. Но сначала не лучше ли нам обоим раздеться и лечь в эту кровать? Или, может, сначала принять ванну? Кстати, она очень просторна и вместит нас обоих!

Тут Пекос заметил, что огонь желания в изумрудных глазах Энжи резко сменился ледяным холодом. Влажные чувственные губы сразу высохли и вытянулись в тонкую жесткую линию. Дыхание, только что горячее и лихорадочное, стало спокойным и ровным…

Пекос не мог понять причины столь резкой перемены. До него не дошло, что Энжи уже опомнилась от первого поцелуя в темноте коридора и поняла, насколько позорным выглядело все ее поведение. Поэтому-то Пекос и решил, будто может позволить себе с ней абсолютно все, что только пожелает! Энжи с ужасом смотрела, как он расправляет кровать, снимает рубашку и расстегивает свой тугой ремень, явно намереваясь спустить брюки.

И тем не менее за все происходящее она осуждала скорее себя, чем его. Нельзя было так распускаться и давать ему повод!

Решительно оттолкнув Пекоса, Энжи громко крикнула:

– Нет!

Пекос посмотрел на нее как на безумную.

– Нет? Это почему же?

От удивления он выпустил из рук уже снятую рубашку, и она упала на пол.

– Какого черта, Энжел?! – тоже повысил голос Пекос. – Или ты боишься, что я все расскажу отцу? Брось! Каждый взрослый человек волен поступать так, как считает нужным! Я лично уверен, что веду себя честно. Ведь твоя внешность и великолепное тело заслуживают большего, чем ты имела в «Харрикейн Гассис». Я не возражаю против того, чтобы ты обрела здесь свой дом. Вместе с мехами, бриллиантами и кучей денег. Но Боже, спать с человеком, который годится тебе даже не в отцы, а в дедушки! Это просто непостижимо!

Энжи смотрела на Пекоса и ничего не могла понять. Как будто тот говорил на каком-то иностранном языке. Ошеломленная и смущенная его лишенными, как ей казалось, всякого смысла словами, она сама потеряла дар речи.

Пекос же, продолжая ухмыляться, протянул руку и положил ладонь на ее прикрытое полупрозрачным шелком плечо. Тут же эта рука соскользнула вниз, оказавшись между тугими и высокими полушариями груди. Он застонал и резко привлек Энжи к себе:

– Успокойся, детка! Я же не враг тебе! Во всяком случае, пока ты не заставишь меня им стать.

И он стал быстро расстегивать пуговицы у себя на брюках.

– Нет, нет! – вновь закричала Энжи уже на грани истерики. – Извини, но я ничего не понимаю из того, что ты сейчас говоришь! И изволь немедленно уйти отсюда!

Руки Пекоса упали с ее груди и плеч. Он тяжело вздохнул.

– Энжел, пойми же, я твой союзник. Не надо притворяться и пытаться скрыться от меня! – На его лице вновь появилась саркастическая ухмылка. – Я не могу поверить, что ты могла забыть тот наш вечер! Или тебе напомнить?

Пекос вновь протянул к ней руку, но Энжи гневно ее отбросила.

– Ладно, ладно, – снова тяжело вздохнул Пекос.

Он покорно кивнул и, сунув руки в карманы, отступил на шаг. Энжи бросила взгляд на его обнаженную грудь и увидела на ней длинный белый шрам, тянувшийся от левого соска до пояса. Она поймала себя на мысли, что хотела бы дотронуться до него. А Пекос тем временем сбавил тон. Он стал говорить тихо и миролюбиво:

– Энжел, чуть больше трех недель назад я путешествовал вдоль мексиканской границы и заехал в маленький городок Пасо-дель-Норте. Там, в премилом ресторанчике «Харрикейн Гассис», мы с тобой и встретились. Ты пела на сцене. А за столиками сидело много молодых людей. Все они восторгались тобой. Но ты выбрала именно меня. Закончив петь, ты спустилась со сцены и направилась прямехонько к моему столику. Я сидел за ним один. Так что ошибки быть просто не могло. Конечно, тогда ты не знала, кто я. Равно как и того, что мой отец – не кто иной, как твой теперешний жених, старик Баррет Макклейн. Но Боже мой, зачем я это рассказываю? Быть того не может, чтобы ты все начисто забыла!

Пекос с раздражением пожал плечами.

– Прикажешь продолжать? Что ж, изволь! Ты села за мой столик, мы отлично поужинали и хорошо выпили. Затем пошли к тебе в номер. И когда уже поднимались по лестнице, в зал ворвался какой-то сумасшедший англичанин с револьвером в руках и, крикнув, что ты принадлежишь ему одному и никому больше, выстрелил в меня. Хорошо, что не попал. Не сомневаюсь, что это был один из твоих очередных любовников. Что случилось потом? Шум и стрельбу в ресторане услышал случайно проходивший мимо местный шериф. Он вбежал в зал, арестовал меня и отвел в участок. Там я просидел всю ночь. Больше мы с тобой не встречались. Вот и все. Надеюсь, сейчас-то ты вспомнила?

Энжи бросила на Пекоса такой холодный и бесстрастный взгляд, что заподозрить ее в притворстве было трудно. Если, конечно, не предположить, что она великая актриса. Очевидно, именно так и подумал Пекос. Он вновь бросился к Энжи и прижал к себе.

– Ну перестань же ломаться! – зашептал он ей прямо в ухо. – Раздевайся и давай ляжем в постель! Это будет самое разумное. Я уже сказал, что никто ничего не узнает. У меня достаточно пороков. Но любой шантаж мне претит. Я никогда ничем подобным не занимался и не собираюсь этого делать. Поверь, что…

– Убирайся отсюда! – прервала его Энжи.

Она вырвалась из объятий, отступила на шаг и смерила его таким ледяным взглядом, что у Пекоса сразу же опустились руки. Он ошалело посмотрел на нее.

– Ты либо сошел с ума, либо хочешь довести меня до безумия, – сказала Энжи совершенно бесстрастным тоном. – Меня зовут Энжи Уэбстер. Я приехала сюда из Нового Орлеана, чтобы выйти замуж за твоего отца. У меня не было другого выхода, поскольку мой папа умер и я осталась одна на целом свете. Даже без каких-либо средств к существованию. Ни о каком «Харрикейн Гассис» я никогда не слышала. В городе Пасо-дель-Норте никогда не была. И никогда не знала никакого англичанина, который из ревности стрелял в тебя из пистолета. Ты, наверное, принимаешь меня за какую-то другую девицу. А потому я больше не хочу слышать всех этих грязных речей. Сейчас же убирайся отсюда! А то я завизжу на весь дом.

Энжи указала Пекосу на дверь, втайне надеясь, что тот не заметил в ее глазах смертельного страха. Он молча подобрал с пола рубашку, надел ее, застегнул ремень и медленно направился к выходу. Но при этом не переставал улыбаться. В дверях он на мгновение остановился и посмотрел на Энжи:

– Не знаю, удастся ли тебе убедить Баррета в своей невинности. Признаться, не представляю, что такое вообще возможно! Но все-таки я тебя поздравляю, Энжи. Ты облапошила моего великовозрастного родителя! Правда, это не так уж и трудно. В тебе Баррет нашел ответ на свои многолетние молитвы. Он всегда хотел иметь нестарую и красивую жену. А ты – само совершенство: молода, очаровательна и многоопытна в постели. – Улыбка сползла с лица Пекоса. – Вот что, милая, – продолжал он уже совершенно серьезно. – Меня тебе трудно обмануть. Я отлично знаю, кто ты и что ты работала в ресторане «Харрикейн Гассис», в городке Пасо-дель-Норте на мексиканской границе. За последнюю пару лет, с тех пор как потеряла невинность, как бы тебе сейчас ни хотелось доказать обратное моему отцу, клиентов у тебя было предостаточно. Так что спи спокойно, Энжи. А когда хорошо отдохнешь и проснешься, то назови мне свою цену. Пока!

Пекос повернулся и вышел в коридор. Энжи одним прыжком очутилась у порога и с силой захлопнула за ним дверь. Из коридора донесся громкий хохот Пекоса.

Она упала на кровать и закрыла лицо руками. В ушах продолжали звучать позорные обвинения Пекоса. За что он так оскорбил ее? Что за ерунду плел? Нет, здесь, очевидно, кроется какая-то роковая ошибка! Скорее всего Пекос принял ее за другую. Возможно, очень на нее похожую… Однако как теперь убедить его в том, что он ошибся? И поверит ли он? Судя по его последним словам, на это трудно рассчитывать. Но как же так? Неужели Пекос мог поверить, что она, Энжи Уэбстер, была… была шлюхой? Нет, такого не может быть! Конечно, произошла лишь ужасная ошибка, и ничего больше!

Да, но ведь она позволила Пекосу Макклейну целовать себя, хотя фактически была с ним едва знакома. И это был не случайный поцелуй. Он целовал ее много раз. И как страстно! А она даже не сделала попытки сопротивляться!

Вспоминая ту сцену в темном коридоре, Энжи чувствовала, что вся горит от стыда. Разве она сама не дала понять Пекосу, что якобы легкодоступна? Тем, что вела себя именно как падшая женщина, к обществу которых Пекос потому ее и причислил? Разве после того, как в первую же ночь, проведенную под одной крышей, она в общем-то сама бросилась ему на шею, Пекос поверит ей? Разве он сможет поверить, что Энжи Уэбстер – честная, порядочная девушка, у которой еще не было ни одного мужчины?!

Рыдания подступали к ее горлу. Энжи встала с кровати, разделась и вновь легла, укрывшись простыней. Продолжая всхлипывать, она шептала слова своей вечерней молитвы. И при этом просила Господа простить ей беспутное поведение.

Энжи повернулась на спину и уже в который раз тяжело вздохнула. Отец учил ее, что главное в жизни – пища духовная. Утоление же телесного голода – греховное деяние. Поэтому его дочери надлежит постоянно заботиться о чистоте духа. А что касается жизненных удовольствий и утоления плотских желаний, то от них должно держаться подальше.

И в этом смысле Энжи очень даже повезло. Баррет Макклейн, предназначавшийся ей в мужья, оказался человеком добрым и глубоко верующим. Он согласился взять Энжи в жены, чтобы она имела дом и всегда ощущала заботу о себе.

Иеремия Уэбстер уверял свою дочь, что Господь благословил этот союз. И Энжи, как всегда, поверила отцу. Баррет Макклейн был не менее набожным, чем она сама. Это давало Энжи дополнительную уверенность в том, что их брак освящен Всевышним.

Она понимала, что после свадьбы с Барретом должна будет исполнять и вполне определенные супружеские обязанности. И это тоже предопределено Богом. Но Энжи утешала себя надеждой, что Баррет Макклейн, будучи в преклонном возрасте, не станет очень уж часто пользоваться своими правами мужа или вообще откажется от них. А она в его лице получит надежную защиту от всяких жизненных передряг. Порукой тому, как думала Энжи, может стать его доброта и очевидное мягкое отношение к ней.

Энжи успокоилась и уткнулась лицом в подушку, стремясь как можно скорее забыть все связанное с Пекосом. Но сделать это оказалось не так-то просто. Даже закрыв глаза, она видела перед собой его красивое, улыбающееся лицо. Энжи старалась отогнать от себя этот образ, мучивший ее и пробуждающий греховные желания. Но на губах продолжали гореть поцелуи Пекоса, а ладони помнили прикосновение к его густым, мягким волосам. Энжи казалось, что она видит совсем рядом эту сильную мужскую грудь, поросшую черными курчавыми волосами. И загадочный белый шрам, который ей так хотелось потрогать хотя бы кончиками пальцев. В полузабытьи она вновь и вновь как бы прижималась к его теплому, соблазнительному телу. И слышала низкий голос, обещавший:

– Конечно, милая! Я буду тебя целовать. Целовать очень долго…

Энжи села на кровати и вновь стала молиться:

– Прошу тебя, Боже, помоги мне стать хорошей! Я не хочу быть грешницей. Не хочу! Не хочу! Ты слышишь меня, Боже? Прошу тебя: сделай так, чтобы Пекос Макклейн уехал отсюда. И как можно дальше!

Но и во время молитвы Энжи не могла отрешиться от предчувствия, что теперь, даже если Пекос и уедет, будет уже поздно…

Глава 9

Педро Родригес устало открыл глаза. Кто-то изо всех сил молотил кулаками в дверь его маленького кирпичного домика. Младший сын Хосе дремал на узенькой койке посреди комнаты. Педро нехотя потянулся, потом встал, надел брюки и, заправив в них майку, пошел в прихожую. Стук в дверь между тем стал еще более требовательным и громким.

– Иду, иду! – проворчал Педро, проклиная про себя раннего и столь нетерпеливого посетителя. Прежде чем повернуть ключ в замке, он с беспокойством оглянулся на сына, боясь его разбудить.

Хосе лежал на спине, скрестив на груди длинные смуглые руки. Его шоколадного цвета лицо выглядело ангельски красивым рядом с отцовским, изборожденным старческими морщинами. Педро хорошо помнил, как его очаровательная жена Кончита призналась, что ждет очередного младенца. К тому времени в их семье уже было девять детей. Она считала, что неплохо было бы и остановиться. Но Педро очень обрадовался известию и стал уверять, что этот ребенок скрасит их преклонные годы. К тому же коль скоро он будет последним, то непременно окажется удивительно красивым.

Хосе Родригес появился на свет точно в день рождения своего отца, которому тогда стукнуло сорок шесть лет. Однако то лето оказалось для семьи Родригес роковым. Страшная эпидемия неведомой болезни унесла жизни Кончиты и восьмерых их детей. Смерть пощадила только самого Педро и младшего сына Хосе. С тех пор они стали жить друг для друга…

Дрожащими от холода пальцами Педро отпер замок и открыл дверь. Жмурясь от утреннего солнца, он не сразу узнал стоявшего на пороге Эйсу Грэнгера – старшего телохранителя Баррета Макклейна. Вспомнив все подробности своего недавнего приезда на ранчо с сыном, когда некоторая вольность Хосе по отношению к Энжи вызвала гнев Макклейна, старый Родригес задрожал от страха. Зачем еще мог в такую рань пожаловать к ним Эйса, если не по приказу хозяина? А от Баррета можно было теперь ждать всяких неприятностей. И в первую очередь сурового наказания для Хосе за его легкомысленное поведение в экипаже.

– Где твой мальчишка? – сурово спросил Эйса, отстранив Педро и входя в комнату.

– Пожалуйста, сеньор Грэнгер, не будите его. Он спит. Ведь еще очень рано.

– Что случилось, отец? – откликнулся Хосе, протирая глаза и приподнимаясь на койке.

Эйса шагнул к кровати и остановился над Хосе. Большой, суровый, непреклонный… Хосе при виде его окончательно проснулся и настороженно смотрел на нежданного гостя. Тот взял его за плечо, потом грубо дернул за руку и заставил встать на ноги.

– Хватит дрыхнуть, парень! Сейчас ты пойдешь со мной.

– Мистер Грэнгер, я послушно последую за вами, – ответил Хосе, с удивлением и страхом смотря на сурового великана. – Но только разрешите мне по крайней мере надеть брюки и сапоги.

– Они тебе не понадобятся, – отрезал Эйса и потащил Хосе к двери в чем тот был – босиком, в одной ночной рубашке.

– О, прошу вас, сеньор Грэнгер! – взмолился старший Родригес. – Я ведь хорошо понимаю, в чем тут дело! Но мой мальчик невиновен! Он обнял молодую сеньориту только для того, чтобы укрыть ее от ужасной песчаной бури. И ничего больше! Уверяю вас!

– Мне очень жаль, старина. Но я так же выполняю приказ моего господина, как это обычно делаешь и ты.

Не говоря больше ни слова, Эйса открыл дверь и вытащил юношу за порог. Там их ждал еще один всадник. Это был, естественно, Панч Добсон. Он сидел в седле, нахлобучив шляпу на лоб, и, казалось, был готов вот-вот уснуть. Увидев своего старшего напарника, тащившего за руку Хосе, который и не думал упираться, Добсон вынул из-под седла веревку из конского волоса, сделал на ней большую петлю и набросил ее на мексиканца, затянув чуть повыше стройного торса Хосе. Руки юноши оказались крепко прижатыми к бокам.

– Сеньор, умоляю, пожалейте мальчика! – со слезами на глазах просил Педро Родригес. – Он же еще совсем ребенок! А если вам непременно надо кого-то наказать, то возьмите меня!

– Ребенок? – фыркнул Панч. – Тогда почему ты, Педро Родригес, не приказал ему оставить в покое девушку, на которой женится Баррет Макклейн? И уж тем более не трогать ее своими грязными темными руками! Я, черт побери, скорее сунул бы руку в гнездо гремучих змей, чем посмел бы дотронуться до белой кожи этого милого и скромного создания!

Панч прикрепил к седлу конец веревки, которой был связан Хосе, тронул с места коня и поволок несчастного юношу за собой. Тот все же сумел устоять на ногах и побежал за всадником, как на поводке.

– Не делайте этого, умоляю вас! – громко закричал Педро.

Он бросился к сыну и схватил его за плечи, пытаясь удержать. Но Хосе остановил отца мужественным, полным достоинства взглядом.

– Не надо, отец! Со мной ничего не случится. Успокойся и иди спать.

Но Педро ни в какую не хотел его отпустить. Он в отчаянии повис на плечах Хосе, который был вынужден изо всех сил бежать за конем Панча, стараясь не упасть. Добсон же и не думал останавливаться. Наоборот, он пустил коня рысью. Хосе, понимая, что его шестидесятидвухлетний отец не сможет выдержать подобной бешеной скорости, обернулся к Педро и крикнул:

– Я люблю тебя, папа! Не беспокойся! Все будет в порядке!

После чего чуть заметным движением осторожно оттолкнул от себя отца, который тут же свалился на траву. Когда же с трудом поднялся, то увидел далеко впереди двух всадников и сына, бежавшего между ними с такой быстротой, будто сам хотел поскорее очутиться там, где его ждало наказание.

Очень скоро все трое оказались за территорией ранчо. Позади остались его поля, рощи, сараи, конюшни и видневшийся вдали господский дом. Грэнгер и Добсон тащили за собой несчастного Хосе в направлении голого, лишенного всякой растительности пространства между двумя невысокими холмами. Посредине, на небольшом расстоянии друг от друга, торчали два столба. Хосе и раньше не раз проезжал между этими холмами. Но тогда никаких столбов там не было.

Телохранители доскакали до столбов и остановились. Хосе еле держался на ногах, которые были все в крови. Он дышал так часто и тяжело, что казалось, его легкие вот-вот разорвутся. С лица ручьями катил пот. Юноша был почти уверен, что сейчас упадет на землю и больше никогда не встанет. И ему уже было все равно, какое наказание его ожидает, поскольку пытки страшнее, чем бежать на веревке за скачущей лошадью, охранники Макклейна вряд ли смогут придумать. Так по крайней мере думал Хосе Родригес.

Панч Добсон легко спрыгнул с коня и пошел к Хосе, сматывая конец веревки. Эйса же тяжело сполз с седла, постоял несколько мгновений и только после этого последовал за напарником. Ни тот ни другой не сказали Хосе ни слова. Мексиканец также не задавал никаких вопросов.

Добсон грубо сорвал с него прилипшую к израненному веревкой телу рубашку. Хосе сморщился от боли, но не издал ни звука. Только старался по возможности смирить бешеное биение сердца и скрыть от своих мучителей предательский стук зубов. Его глаза, не отрываясь, смотрели на Эйсу Грэнгера, который вынул из сумки седла еще одну веревку и крепко обвязал ею запястье правой руки мексиканца. Другой конец он прикрепил над его головой к одному из столбов. Затем проделал ту же операцию с другой рукой Хосе, привязав ее ко второму столбу. Отступив на шаг, Эйса в течение нескольких мгновений любовался проделанной работой. Потом посмотрел на Панча, который одобрительно кивнул ему. Это, видимо, означало, что юноша привязан надежно и убежать не сможет.

Эйса отошел в сторону и остановился, скрестив руки на груди. Панч выудил из своего глубокого кармана сигару, раскурил ее и выпустил в воздух большое облако голубого дыма.

Грэнгер продолжал неподвижно стоять и вроде бы чего-то ждал. Панч курил сигару и тоже ждал. Хосе поневоле также приходилось ждать. Чего? Этого он понять не мог. Но чувствовал себя беспомощным и страшно униженным. От стыда на щеках выступил румянец. Его все еще детская душа была готова громко взывать о помощи. Но в то же время в Хосе уже пробуждался взрослый мужчина, который повелевал молчать. Суровый внутренний голос говорил юному мексиканцу, что если сегодня придется умереть, то нужно встретить свой конец гордо… Без слез и стенаний…

В этот момент Хосе почувствовал за спиной какое-то движение. Чуть повернув голову, он увидел, что Эйса Грэнгер вытянул руки по швам, а Панч Добсон отбросил недокуренную сигару. Хосе вдруг ощутил на себе взгляд чьих-то еще глаз. В следующую секунду кто-то щелкнул его по затылку и пробежался кончиками пальцев по голой спине вдоль позвоночника. Юноша невольно вздрогнул.

Сзади раздался смех. Хосе сразу же узнал его. Сердце мексиканца вновь бешено заколотилось. На этот раз – от страха. Такого Хосе не ожидал. Он был уверен, что будет подвергнут экзекуции только Эйсой и Панчем. И никто больше не станет свидетелем его позора. Но сейчас понял, что ошибался.

На пару секунд он закрыл глаза и подумал об отце. Ведь теперь старший Родригес будет на всю жизнь обесчещен. Ибо уже к полудню каждый пастух или конюх на ранчо будет знать, что единственный сын Педро Родригеса был раздет донага и высечен здешним, имевшим в округе неограниченную власть патриархом. Эта новость очень скоро перешагнет границы ранчо и достигнет Марфы. Тогда все в этом городе узнают, что молодого Родригеса выпороли по голой заднице за то, что он… Впрочем, Хосе никак не мог понять, за что именно… Он знал только, что его отец будет унижен. И от этого сердце юного мексиканца разрывалось на части…

Макклейн обошел привязанного к столбам юношу и остановился прямо перед ним. Баррет смотрел на него и улыбался. Хосе вдруг показалось, что все происходившее доставляло хозяину ранчо наслаждение. Он холодно посмотрел в глаза Макклейну. Тот не выдержал взгляда и, делая вид, будто смотрит куда-то вдаль, сказал:

– Сын мой, ты ведь знаешь, что должен быть наказан.

– Нет, не знаю, – уверенно ответил Хосе.

Улыбка погасла на старом лице Баррета. Он сдвинул брови и смерил мексиканца презрительным взглядом.

– У тебя хватает наглости со мной спорить? Не разыгрывай из себя святую невинность. Ты отлично знаешь, за что должен понести наказание.

– За что же?

– За то, что посмел обхаживать очаровательную молодую женщину, на которой я собираюсь жениться.

– Я никогда в жизни никого не обхаживал, – гордо ответил Хосе, глядя прямо в глаза Макклейну.

– Ты пытался соблазнить Энжи Уэбстер, чему я был свидетелем. И заплатишь мне за это! – Баррет с омерзением оглядел с ног до головы голого юношу. – Посмотри на себя. Ты не мальчик. Это тело взрослого мужчины, который хотел засунуть тот предмет, что болтается у тебя между ног, в плоть моей очаровательной Энжи. Не так ли?

– Вы больной, старый и к тому же очень грязный человек! – ответил Хосе, продолжая с презрением смотреть в лицо хозяину. – И мне очень жаль мисс Энжи Уэбстер. Она еще не понимает, с кем имеет дело, и считает вас приличным человеком!

Пощечина, которую наотмашь дал мексиканцу Макклейн, была настолько сильной, что голова Хосе откинулась назад. Он больно прикусил язык и почувствовал во рту привкус крови.

– Мы зря тратим время, – со злобой сказал Баррет телохранителям. – Дай-ка мне хлыст, Эйса. Думаю, я заслужил право преподать этому мерзавцу первый урок. Сейчас он почувствует его на своей спине. Что ж, посмотрим, можешь ли ты уже на самом деле называться мужчиной, щенок!

Баррет взял хлыст и ударил им о землю, оставив глубокий след на песке. Затем с дьявольским хохотом подошел вплотную к Хосе. Юноша почувствовал его горячее дыхание. А Макклейн чуть наклонился и прокричал ему в самое ухо:

– Как Господь наказывает своих сбившихся с праведного пути детей, так и я сейчас накажу тебя за беспутное поведение. Это – повеление Всевышнего. Оно будет сейчас исполнено!

Глядя на поднявшееся над горизонтом солнце, обливавшее своим золотым светом все его израненное тело, Хосе Родригес зашептал свою молитву:

– Пощади душу этого человека, Господь! И прими к себе мою. Пусть даже грешную… Аминь!

Взбешенный словами юноши, в которых не было ни тени уважения к своему хозяину, равно как и страха перед ним, Баррет Макклейн сделал несколько шагов назад, высоко поднял хлыст и с разбега ударил по оголенному плечу Хосе. После чего передал орудие пытки Эйсе. Затем отошел к стоявшему рядом экипажу и, присев на переднее сиденье, приготовился оттуда наблюдать экзекуцию. Эйса стоял с хлыстом в руках и ожидал знака Макклейна. Баррет устроился поудобнее, после чего кивнул Эйсе. Это означало, что тот может продолжить экзекуцию, начатую хозяином.

Эйса высоко поднял хлыст, но в это мгновение что-то отвлекло его внимание от несчастного юноши, покорно ожидавшего удара.

На фоне восходящего солнца отчетливо вырисовывался силуэт быстро приближавшегося всадника. Хосе проследил взгляд Эйсы и тоже увидел человека на коне, скачущего во весь опор к ним. Ему очень хотелось протереть глаза, чтобы лучше рассмотреть всадника. Но руки юноши были связаны. Эйса же так и остался стоять с поднятым над головой хлыстом. А Баррет Макклейн, посмотрев из-под ладони на нежданного гостя, досадливо процедил сквозь зубы:

– Боже мой, кто это? И что ему здесь надо в такую рань?

Всадник был уже в каких-нибудь полутораста метрах от них. Неожиданно он резко остановился и, сложив ладони рупором, крикнул:

– Эйса, если этот хлыст опустится на юношу, можешь считать, что тебя уже нет на свете!

В следующее мгновение всадник на огромном вороном коне подлетел к столбам, нагнулся и вырвал хлыст из рук Грэнгера. Тот не сопротивлялся. После чего непрошеный гость выхватил из-за пояса длинный острый нож и двумя взмахами перерубил веревки, которыми Хосе был привязан к столбам. После следующего взмаха ножа мексиканец почувствовал, как упали путы с его рук. Скорее от неожиданности, нежели от слабости Хосе чуть было не рухнул на землю. Но сильная рука подхватила его и подняла в седло. Всадник развернул коня и поскакал прочь, оставив хозяина ранчо и его двух телохранителей в состоянии полнейшего шока.

Отъехав на приличное расстояние, он обернулся к сидевшему за его спиной юноше:

– Скажи, Хосе, твой отец и ты не согласились бы переехать в Мексику и помогать мне добывать золото на шахте «Лост Мадре»?

Уже успевший оправиться от страха, Хосе улыбнулся и обнял своего избавителя за стройную талию.

– Да, да, Пекос! Это было бы просто фантастикой!

Пекос ухмыльнулся и одобрительно покачал головой. Хосе дотянулся до его уха и тихо, как будто все еще опасаясь быть услышанным, прошептал:

– Скажи, Пекос, почему твой отец меня так ненавидит?

Улыбка погасла на лице Пекоса. Он еще раз обернулся к мексиканцу и сказал очень серьезно: