Текст книги "Становление личности в психоанализе"

У меня уходит очень много времени на то, чтобы осознать, в чем состоит это незаметное воздействие. Единственный известный мне способ состоит в методе, которым пользовался Шарко и который приводил Фрейда в восхищение: «Он снова и снова всматривался в то, чего не мог понять, чтобы с каждым днем углублять свое впечатление, пока вдруг его не осеняло» (Freud, 1983f, p. 12).

Аналитический процесс, происходящий в бессознательном пациента и аналитика, совершает прорыв в форме инсайта спустя месяцы и годы наблюдения за клиническим феноменом. На мой взгляд, в этом заключается один из факторов, отличающих психоанализ от психодинамической психотерапии. Чем глубже фантазия, тем шире распространяется она на поверхности; чем больше аналитик подвержен фантазии, тем дольше по времени до достижения инсайта. Думаю, что осознанию наличия такой фантазии мешает постоянное интерпретирование, так как для того, чтобы оно произошло, необходимо эмоциональное пространство. Наиболее благоприятным психологическим настроем аналитика является мечтательность или равномерно плавающее внимание. Мечтая, он входит в аналитический процесс, который неминуемо смещает фантазию из ее прочно занятого положения в объектной зоне пациента и аналитика. Предшествующее инсайту состояние невидения активно поддерживается фантазией. Психологический инсайт в конечном итоге разрушает фантазию, однако для этого он должен пройти через долгий период созревания, на что требуется эмоциональное время и эмоциональное пространство.

Фантазия не существует только у пациента или только у аналитика, она располагается между ними, в системе их общения. Клиническим следствием этого является то, что интерпретации, фокусирующиеся только на деятельности пациента или только аналитика, не отражают всей правды. Здесь не представляется возможным обсуждать происхождение фантазии, но из общей направленности этой работы станет ясно, что фантазия зарождается не в матери (или в матери и отце) и не в ребенке, а возникает из системы общения между родителями и ребенком. Это определенным образом влияет на направленность интерпретаций, когда ситуация рассматривается уже не как результат поведения матери по отношению к ребенку или наоборот, а как фантазийный результат обоех этих деятельностей.

Мой клинический опыт свидетельствует о том, что большинство пациентов приходит с желанием освободиться от довлеющей над ними фантазии. Осознание этого поддерживает здоровую часть личности и помогает ей преодолеть фантазию. Когда аналитик подвергается воздействию со стороны фантазии, он склонен давать преследующие интерпретации. Это признак того, что он находится под воздействием фантазии. Пример этого ярко описан в работе Кохута «Два анализа господина З.» (Kohut, 1979). При первом анализе господина З. Кохут давал интерпретации в соответствии с положениями классической теории. Он рассматривал пациента как центральную часть его собственной независимой деятельности и наблюдал за его желанием продолжать получать детские удовольствия, к которым тот привык. Второй анализ состоялся несколько лет спустя, тогда фокус его внимания был направлен на стремление пациента освободиться от пагубного объекта самости. В первом анализе его интерпретации носили обвинительный характер, и когда спустя примерно четыре с половиной года после окончания первого анализа пациент вновь обратился к Кохуту за консультацией, он осознал, что невроз просто переместился в другую сферу. На некоторое время он был задвинут вглубь, однако сейчас он вновь проявился. В первом анализе схема интерпретаций находилась под доминирующим влиянием фантазии; фантазия стимулировала чувства, направленные против жизни, несмотря на то, что его слова подкреплялись достойным теоретическим обоснованием. Фантазия способна использовать в своих целях любую теорию.

Еще одна важная область клинической работы состоит в признании активности фантазии и ее способности влиять на тот образ, который она репрезентирует или воображает. Другими словами, сговор пациента с фантазией на самом деле определяет его социальный мир. Он определяет манеру, в которой аналитик делает интерпретации. Одна пациентка рассказывала о том, что она не собирается навещать свою семью на Рождество. Из предыдущих ассоциаций аналитик понял, что это решение было вызвано ее страхом причинить вред своей семье, и потому сказал: «Вы думаете, что не поедете навестить семью на Рождество, потому что у вас есть фантазия, что вы можете причинить вред своей семье». Данное высказывание подразумевало, что это существует лишь в воображаемом внутреннем мире и что на самом деле не может быть никакого вреда. После супервизии аналитик изменил свое высказывание на следующее: «Вы не едете на Рождество к своей семье, потому что чувствуете, что причиняете ее членам какой-то вред».

Это иллюстрация того, о чем пишет Сьюзен Айзекс, считающая, что в фантазии присутствует аспект реальности. В отношениях пациента с аналитиком это означает, что, помимо интерпретаций, существует также необходимость в другой работе. Эта работа может быть названа психологической установкой аналитика по отношению к пациенту. Психологическая установка является результатом психологического процесса и основывается на нем, а не на фантазии. Напротив, когда интерпретации основываются на фантазии, анализа на самом деле не происходит. Поэтому задача аналитика по преодолению активности фантазии является более важной, чем интерпретирование. Если аналитик позволяет, чтобы пациент притеснял его, эксплуатировал, надоедал ему, нападал на его образ мыслей или оказывал на него давление, значит, необходимо работать именно с данной активностью. Лишь когда фантазия перестает порождать то, что она представляет, ее можно будет считать побежденной. У фантазии есть странное свойство: когда она исчезает, кажется, что она была лишь мыльным пузырем, который лопнул, хотя, когда она находится в активном состоянии, она вполне реальна. Во время клинического взаимодействия необходимо учитывать обе стороны этого странного феномена. Создание интерпретаций без преодоления фантазии не способно вызвать длительных психических изменений, хотя внешнее впечатление может быть вполне благоприятно. Сейчас я хотел бы перейти к теоретическим рассуждениям.

Теоретические положения

Основная идея данной работы состоит в том, что фантазия обладает активностью и воспроизводит то, что она представляет или репрезентирует. Но фантазия локализуется в объектной части личности, поэтому здесь возникает противоречие. В последующем разделе сделана попытка разрешить это противоречие.

Человеческая психика состоит из объектной и субъектной части. Субъекта, который действует, мы называем Эго, или личным местоимением «я». Также в личности присутствует объектная часть. Интернализованные объекты, хорошие объекты, плохие объекты, преследующие объекты, интроекты, «части самости», спроецированные части, внешний мир, прошлое и будущее – все это входит в объектную сторону личности. Субъект, или Эго, находится в настоящем и представляет собой источник действия. Кажется, что это противоречит тому, что я говорил о фантазии. Я рассуждал о фантазии так, будто она сама является источником своего действия. Это действительно так, и я говорил о том, что часть самости действует автономно. Думаю, что проблема получила бы более верное осмысление, если было бы учтено, что часть личности может действовать, словно у нее есть собственное Эго, если Эго согласно на это. Объектная часть личности подобна бизнесмену, который сможет основать новую компанию и запустить на рынке новый продукт, только если управляющий банка будет продолжать относиться к нему доброжелательно и предоставит ему гарантии продолжения кредитования. Эго как бы одалживает часть своей субъектной, или либидинозной, энергии различным частям личности. В этом смысле можно представить себе, что фантазия находится в объектной части личности, но может существовать лишь при том условии, что Эго продолжит снабжать ее своей либидинозной энергией, равно как и объект хозяина в другой личности. Продолжая аналогию с бизнесменом, можно сказать, что ему нужно не только получить от управляющего банка гарантии на кредит, но и заручиться поддержкой местного муниципалитета, чтобы тот согласился разместить на своей территории его завод, офисы и службы маркетинга. Без сотрудничества с управляющим банка, с одной стороны, и с муниципалитетом, с другой, весь план провалится. Используя термин «бессознательная фантазия», мы подразумеваем, что Эго предоставляет энергию, имеющуюся только у него. (Оно представляет собой единственную инстанцию в личности, обладающую эго-либидо.) При этом управляющий банка и местный орган власти действуют совместно, так что когда местная власть отзывает свое разрешение на деятельность этого бизнесмена, одновременно прекращается и кредит, выданный управляющим банка. Как только фантазия теряет свои позиции в объекте хозяина, она разрушается. Психоаналитик не может изменить политику Эго, нападая на него, но может сделать это только если перестанет предоставлять свою объектную часть в качестве носителя фантазии.

В течение всей работы я использую слово «фантазия» в отрицательном значении. В этом значении оно приближается к понятию плохого внутреннего объекта. Однако различие между ними в том, что фантазия является не только внутренним явлением. Плохой внутренний объект является воображаемой репрезентацией фантазии. Логически его можно рассматривать отдельно от фантазии, хотя это не совсем так, потому что с разрушением фантазии разрушается и плохой объект. Тогда в чем состоит разница между действиями, вызванными хорошими объектами, и действиями, типичными для фантазии?

Мой подход к этому вопросу основывается на собственном субъективном опыте, в особенности опыте, полученном в процессе взаимодействия с пациентом в анализе. Когда я нахожусь под воздействием фантазии, я чувствую беспокойство и скованность, меня преследует ощущение того, что что-то идет неправильно, что я чего-то не понимаю, веду себя бестолково и что я сделал интерпретации, которые расстроили пациента. Это состояние тревоги направлено на конкретного пациента (хотя я не всегда могу осознать его источник), и в его основе лежит чувство того, что у меня нет настоящего контакта с пациентом. Есть ощущение того, что между нами происходит нечто, затрудняющее наш контакт.

Думаю, что в этом субъективном переживании есть два важнейших момента: чувство отсутствия контакта с пациентом и то, что существует какое-то препятствие, внешнее по отношению как к моему Эго, так и к Эго пациента. Есть ощущение того, что Эго вовлечено в некий сговор, не соответствующий его природе. Именно в этом смысле плохой объект обладает качествами Эго, поскольку он является источником действия, способным привлечь к себе на службу эго-либидо. Плохой объект как элемент фантазии обладает этим же малоизученным качеством. Кажется, что он является объектом и не обладает свойствами Эго. Вместе с тем, если Эго оказывается в состоянии «проработать» фантазию, он разрушается и переходит в небытие. Однако в активном состоянии он представляет собой разрушительный фактор такой интенсивности, что способен привести к самоубийству. Он способен подавлять правду и блокировать развитие, и тем не менее кажется, что он бесследно исчезает. Хорошие внутренние объекты обладают совсем другими свойствами.

Хороший объект не имеет этого качества чуждости, вынесенности вовне. Он ощущается как находящийся внутри Эго, отдающий ему свое содержание и идентифицирующийся с ним, так что он не кажется инородным по отношению к Эго. Он отождествляется с тем центром в Эго, который по-настоящему открывается в системе социального взаимодействия. Под влиянием хорошего объекта Эго способно действовать свободно. Кроме того, Эго привлекается к прямому взаимодействию со свободным центром Эго другого человека. Устанавливается прямой эмоциональный контакт. В этих двух аспектах хороший объект противопоставлен плохому объекту, являющемуся характерным представителем фантазии. Психоаналитический процесс поддерживает развитие, стимулированное хорошими объектами. Как процесс он происходит на более глубоком уровне, чем тот, на котором функционирует фантазия. В то же время он активен и на поверхности, пересекает границы самости и устанавливает связь с другим, но в той области другого, которая выделена центром Эго. Психоанализ как процесс работает на уровне прямого эго-взаимодействия. Этот процесс обеспечивает наступление инсайта, он совершенно необходим для жизни. Когда этот процесс прерывается, нарушается психологическое равновесие человека, и тогда у него появляются симптомы или расстройство.

Если такая ситуация возникает в современной городской среде, человек может обратиться за консультацией к специалисту, который занимается патологией данной функции. Мы называем таких специалистов психоаналитиками. У меня был пациент, который происходил из рабочей среды и очень гордился знанием себя и жизни, полученным из инсайтов, случившихся с ним в процессе организованного по всем правилам психоанализа. Однажды он пришел на сессию сильно удивленным, поскольку обнаружил, что его отец, служивший курьером в одной большой фирме, располагавшейся в Сити, и без психоанализа обладает глубоким пониманием жизни и проницательностью. Его потрясло понимание того, что он пришел в формальный психоанализ из-за нарушения данной функции, тогда как у его отца она, по-видимому, находилась в достаточно сохранном состоянии. Это было для него источником зависти. К формальному психоанализу прибегают не здоровые, а больные люди. Нет сомнений в том, что данная функция совершенно незаменима, если человек хочет выжить в современной городской среде. Именно этот процесс нарушается фантазией. Фантазия приводит психику в ригидное, неприспособленное к изменениям состояние и становится преградой для развития, если одна фантазия не сменяется другой. Особенно сегодня, когда социальные изменения происходят стремительно, застревание в одном фиксированном состоянии приводит к психологической катастрофе.

Большинство моих пациентов производят впечатление умудренных жизнью людей, однако после непродолжительного анализа становится очевидно, что они очутились в ловушке определенного комплекса довольно традиционных ценностей и привязанностей и им оказалось не под силу измениться так, чтобы счастливо жить в современном городе. Аналитический процесс развивается, используя хорошие объекты в качестве измерителей происходящих изменений. Хорошие объекты играют такую же роль в аналитическом процессе, как двигатель внутреннего сгорания в автомобиле. Формальный психоанализ восстанавливает свойства хороших объектов или переносит их из потенциального существования в актуальное.

Фантазия представляет собой активный процесс, она действует в соответствии с тем, что она репрезентирует. Как развивается ее деятельность? Каким образом она действует в соответствии с тем, что она репрезентирует? Как объяснить то, что аналитик чувствуют скованность во время сессии? Как формируется это чувство? Что происходит между аналитиком и пациентом, и каким образом это происходит? Само собой разумеется, что я могу чувствовать что-то, несмотря на отсутствие слов. Это должно означать, что данное чувство регистрирует наличие определенной формы существования. Я не могу понимать это иначе, чем установление взаимодействия между объектными зонами двух личностей, и это взаимодействие воспринимается как чувство. Чувство может быть элементом фантазии исключительно при условии того, что объектная часть личности подвержена нарциссизму. Только когда личность хозяина является носителем той же культуры, в ней может поселиться фантазия. Можно сказать, что тогда происходит слияние и деятельность фантазии имеет в этом случае плодородную почву. Неудивительно то, что фантазия может действовать внутри одного человека. Также не стоит удивляться тому, что нарциссизм, уничтожая «инаковость», способствует тому, что она может действовать в двух людях. Чувство, которое возникает в результате взаимодействия с Эго через хороший объект в другом, представляет собой не тревогу, а эмоциональное удовлетворение.

Фантазия – странный феномен, свойственный человеческой природе. Она существует, но способна бесследно исчезнуть. Она препятствует развитию и подавляет правду. Кажется, что она присуща человеку и в то же время чужда ему. Психоанализ обязан преодолевать ее разрушительное действие.

Глава пятая
Зрелость и интерпретация как совмещенные терапевтические факторы

У меня всегда вызывает недоверие то, что я могу сделать легко.

(Jones, 1966, p. 93)

В своей предыдущей работе (Symington, 1983) я говорил о том, что внутренний акт свободы, совершаемый аналитиком, вызывает благоприятные изменения в пациенте. Одна коллега-аналитик подвергла эту идею критике, так как сочла, что таким образом обесценивается интерпретация. Это заставило меня глубже изучить отношение между эмоциональным состоянием, в котором происходит акт свободы, и интерпретацией. Я буду называть это эмоциональное состояние «зрелостью». Зрелость следует понимать не как однажды достигнутое состояние, а как процесс развития, названный так по своей конечной цели. Высказывание о том, что зрелость аналитика вызывает терапевтическое изменение у пациента, звучит угрожающе, потому что, когда аналитик застревает, подразумевается его определенное недоразвитие, которое нарушает течение процесса. Поэтому аналитик должен ждать, когда в нем продолжится процесс созревания. Аналитик подчиняется этому процессу, а не управляет им. Это может быть болезненно для самооценки. Он чувствует особое давление, когда пациент нападает на него из-за его незрелости. Часто агрессию пациентов можно отнести на счет восприятия реально существующих слабых сторон аналитика. Думаю, было бы ошибкой слишком быстро приписывать эту агрессию переносу. Анализ занимает центральное место в формировании психоаналитика, так как его целью является освобождение пациента от фиксаций, чтобы процесс созревания мог развиваться беспрепятственно. Аналитические общества признают необходимость этого процесса для аналитика, потому что без него ухудшается качество терапевтической деятельности. Хотя многие считают интерпретацию основным фактором изменения, здесь просматривается логическое противоречие. Думаю, что данное противоречие существует в силу двух причин. Во-первых, это сопротивление признанию той истины, что зрелость является фактором изменения, во-вторых, желание подчеркнуть важность интерпретации. В этой работе я хочу рассмотреть это сопротивление и изучить причины, по которым так важна интерпретация.

Если ответственность за изменения берет на себя зрелость, то аналитик подчиняется этому процессу. Знание того, что инструмент, который обеспечивает изменение, не находится в нашей власти, болезненно для самолюбия. Самооценка тесно связана с профессиональным умением и мастерством. Для аналитика она неотделима от его отношения к процессу созревания, и в этот процесс могут вмешиваться жадность, зависть или нетерпение. Это всегда очень шатко. Аналитик никогда не может признаться, что достиг совершенства. И если наш профессионализм и даже наша жизненная сила на самом деле зависят от физических реалий, которые никогда нельзя четко определить, неудивительно, что мы признаем этот вывод об определяющей роли зрелости с некоторым сопротивлением. Жить в такой неопределенности чрезвычайно некомфортно, впрочем, в этом отношении аналитик во многом повторяет судьбу художника, писателя или композитора. Практика психоанализа представляет собой скорее творчество, чем мастерство, и как любое настоящее творчество находится в тесной зависимости от моральных качеств.

Мне кажется, вывод о том, что зрелость является основным элементом терапевтического изменения, может вызывать сопротивление еще по одной причине. Никогда не бывает так, чтобы аналитик обладал зрелостью, необходимой для удовлетворения потребностей всех своих пациентов. На приеме пациент почти всегда намекает, что ему нужно, чтобы аналитик обладал определенным качеством. Одна пациентка ясно дала мне понять, что и мать, и предыдущий терапевт боялись ее. Для нее было главным, чтобы ее новый аналитик не боялся ее. «Я лаю громче, чем кусаюсь», – сказала она, имея в виду, что хотя ее поведение и манеры указывают на возможную опасность, но на самом деле она не причиняет вреда. Другой пациент продемонстрировал на приеме, насколько виртуозно он может проникнуть в душу человека, и главным для него было не натолкнуться на параноидную ответную реакцию. С некоторыми пациентами аналитику надо будет кое-чему подучиться, чтобы удовлетворить их потребности. Это значит, что на аналитика ложится значительная психологическая нагрузка. На мой взгляд, в этом как раз и состоит наиболее трудный и в то же время благодарный аспект работы аналитика. Здесь опять можно повторить, что аналитику требуются высокие моральные качества, следовательно, он не может быть до конца уверен в том, соответствует ли он этим требованиям.

Существование институтов и заведений, призванных обучать людей тому, как заниматься психоанализом или практиковать аналитическую терапию, только усугубляет ситуацию. Они не способны научить людей процессу созревания, но могут учить теории и предлагать интерпретации. Это усиливает внутреннее желание верить в то, что интерпретации являются основными факторами изменений, но это не так.

Еще одна существенная причина сопротивления идее о процессе созревания как самостоятельном факторе изменения состоит в том, что основной элемент психоанализа смещается из консультационной комнаты в водоворот повседневной жизни. Как аналитик я не могу утверждать, что единолично контролирую процесс созревания. Это психологический процесс, свойственный всему человечеству. Это означает, что психологическое излечение является одним из спонтанных последствий человеческих отношений. Поначалу я чувствую дискомфорт, когда узнаю, что мой мойщик окон может оказывать терапевтическое воздействие на своего друга, в то время как мне пришлось десять лет учиться, чтобы приобрести в точности такую же способность. Гарольд Сирлз (Searls, 1975) говорит, что стремление к психотерапии присуще всем людям. И всем нам известно, что среди людей спонтанно идет целительная работа. Психоанализ мобилизует естественный ресурс и совершенствует его для достижения наилучшего результата, подобно зоологу, который разводит определенную породу кряквы, чтобы получить больше мяса, чем дает ее дикая разновидность. Иными словами, речь идет об искусственном культивировании элементов, уже существующих в социальной среде. Поскольку на развитие этого индивидуального умения затрачивается много усилий, нас приводит в замешательство, когда мы встречаемся с примерами врожденных терапевтических способностей, которые превосходят наши собственные.

Еще одна сходная причина состоит в том, что если изменение в других можно объяснить именно процессом созревания, то и ответственность за благополучие других можно вынести за пределы консультационной комнаты, распространив ее на все другие области общественной и профессиональной жизни. Деструктивный характер другого человека ставит передо мной задачу изменения, так же как это происходит в консультационной комнате. Приведу лишь два примера, однако каждый читатель сможет вспомнить и какие-то свои. Пара, находящаяся в супружеской терапии, жаловалась на угрюмый характер своей дочери. Так, например, родители постарались устроить для нее день развлечений. В конце этого дня она спросила, можно ли ей подольше не ложиться спать, чтобы побыть на ужине, на который родители пригласили своих друзей. Родители ответили отказом, и тогда маленькая девятилетняя девочка надулась и сказала, что ей не понравился этот день. Родители начали возражать, обвиняя ее в эгоизме, и т. д. В процессе супружеской терапии стало очевидно, что родителей сердило такое самовлюбленное поведение избалованного ребенка частично еще и потому, что они сами испытывали вину за свое самовлюбленное поведение. Каждый такой случай заканчивался тем, что они выходили из себя и дочь в некотором смысле ощущала, что попадала в самое яблочко. Родители ясно это увидели и договорились между собой, что больше не будут выходить из себя в подобных случаях. Они сделали это и стали следить за реакцией друг друга, чтобы предупредить, когда партнер окажется на грани потери контроля над собой. Они просто стали демонстративно игнорировать недовольство и угрюмость девочки. К концу недели они заметили, что поведение их дочери заметно изменилось, более того, это изменение закрепилось в ее характере.

Другой пример основан на рассказе моего друга-банкира, которому я объяснял свой взгляд на эту проблему. Он рассказал мне, что в его банке сложились группировки, между которыми имелись разногласия по поводу политики инвестирования. Среди них был один очень неприятный человек, занимающийся инвесторами из Ближнего Востока. Этот человек доводил людей до ярости тем, как он говорил, и особенно тем, как он критиковал совет директоров. Его критика сводилась к тому, что банк ведет себя очень глупо, так как не избирает его в совет директоров. Своими постоянными нападками он доводил своих коллег до приступов бешенства. Они подвергли его остракизму, и каждый раз, когда к нему относились с неуважением, он мстил изысканным способом, а порою и не очень изысканным. Когда мой друг начал работать в банке, он почувствовал, что этот человек бесит его в точности так же, как и всех остальных, и не может его выносить. Однажды он разговаривал с этим «бельмом на глазу», который с самодовольной улыбкой восхвалял себя. Мой друг едва сдерживался, и вдруг его пронзило неприятное ощущение. Он почувствовал, что в нем самом есть самодовольство, и это было отвратительное чувство. После этого момента он смог установить более дружеские отношения с этим человеком. Когда он смирился с собственной нарциссической частью, ему удалось проявить больше самообладания и в отношениях со своим коллегой. После этого инсайта случилось несколько важных событий, во время которых этот человек был готов прибегнуть к разрушительной и провокационной манере поведения, но мой друг смог мягко его остановить. Ему удалось сделать это, потому что он перестал слишком сильно ненавидеть самодовольство в своем собственном характере, стал к нему более терпимым, что помогло тому человеку почувствовать себя в большей степени принятым. Это только два примера, но я надеюсь, что они в достаточной степени иллюстрируют процесс созревания, происходящий вне стен консультационной комнаты.

Здесь у кого-то может возникнуть справедливый вопрос: является ли созревание самодостаточным процессом? Нужна ли вообще интерпретация? У меня нет сомнений в том, что интерпретация нужна и что она является решающим фактором любого психоанализа. В первую очередь, надо отметить, что, хотя в двух приведенных мной примерах не было высказываний, которые, с точки зрения аналитика, можно было бы назвать интерпретациями, в них содержались сообщения, демонстрирующие изменения в интонации и отношении, и поэтому их можно назвать «зачаточными интерпретациями», то есть интерпретациями, которые еще не родились полностью, но развиваются в этом направлении.

Интерпретация, действующая совместно с процессом созревания, оказывает исцеляющее действие, потому что представляет собой творческий акт. Постараюсь объяснить, что я имею в виду. В интерпретации есть нечто, облеченное в слова. Это «нечто» – эмоциональное явление, которое становится более или менее явным. Это психический акт. Процесс словесного его выражения является творческим актом. Это то, что аналитик должен делать. Иногда, когда пациент жалуется на то, что я только говорю и ничего не делаю для него, он прав в своем недовольстве, потому что не чувствует идущей от меня творческой активности. Можно провести аналогию между живописью и созданием интерпретаций. Художник видит что-то и затем переносит этот акт видения на холст. На холсте находят отражение и другие аспекты его индивидуальности, а не только его видение. Его моторные навыки, чувство цвета и т. д. – все это вступает в игру. Неверно будет сказать, что законченная картина представляет собой то, что видит художник. Она представляет собой то, что он способен создать из своего видения теми средствами, которыми он располагает. Сходным образом аналитик видит что-то в эмоциональном поле и начинает передавать увиденное словами. Зачастую он не может передать это в течение долгого времени. Аналитик часто недоволен своим результатом, хотя иногда и доволен. Именно это индивидуальное творчество и оказывает терапевтическое воздействие. Это так, поскольку пациент знает, что оно является продуктом эмоционального опыта, полученного им самим совместно с аналитиком, и этот дух совместного творчества исцеляет и помогает ощутить внутри себя веру в свои силы. Творчество требует значительного напряжения, и пациент начинает испытывать чувство уважения за то, что это происходит ради него. Кроме того, конечный продукт – интерпретация – оказывает эмоциональное воздействие на пациента, и пациент начинает пробовать и меняет структуру своего эмоционального реагирования.

Тем не менее интерпретации корнями уходят в процесс созревания. Если этот процесс отсутствует, остаются слова, внешне похожие на интерпретации, но не являющиеся ими. Более детально изучив картину, можно выяснить, что она является лишь умелой копией. Психоанализ требует того, чтобы процесс обретения зрелости постоянно преобразовывался в интерпретации. Именно совместная деятельность того и другого и рождает анализ.

Комментарий

Эта работа отстаивает идею, к которой я пришел лишь спустя 20 лет после ее написания. Она состоит в том, что интерпретация – это передача моего собственного эмоционального опыта на уровне языка. Говоря о копии, а не об оригинале, я имею в виду положение дел, когда аналитик играет чью-то роль вместо того, чтобы лично осуществлять эту творческую работу. Сегодня я убежден в том, что общение в большей степени, чем интерпретация, составляет суть психоаналитического процесса. То, что я обозначил в данной статье как «зрелость», или эмоциональное состояние аналитика, является также и фундаментом для общения. Прежде всего, перевод эмоционального опыта на уровень языка представляет собой общение внутри самого себя, но одновременно и с другим. Это разделение своей личной эмоциональной жизни с другим, и именно это исцеляет.