Текст книги "Дом Ротшильдов. Мировые банкиры. 1849—1999"

Глава 4
Кровь и серебро (1863–1867)

Мы не работаем на короля Пруссии.

Джеймс де Ротшильд, 1865[57]57
  Почти наверняка ссылка на известное замечание Бисмарка о роли Австрии в кризисе Шлезвиг-Гольштейна в 1864 г.: «Il travaille pour le roi de Prusse».


[Закрыть]

Принимая приглашение Амшеля отобедать у него во Франкфурте в июне 1851 г., Отто фон Бисмарк едва ли сознавал, чьему примеру он следует. За тридцать лет до того Меттерних также «отобедал» у Амшеля; обед положил начало долгой и взаимовыгодной дружбе между австрийским канцлером и Домом Ротшильдов. Ротшильды и занимались личными финансами Меттерниха (часто на льготных условиях), и наладили тайный канал для быстрой дипломатической связи; Меттерних в свою очередь снабжал их важными политическими новостями и отводил им привилегированное положение не только в финансах империи Габсбургов, но и в австрийском обществе. Очевидно, Амшель надеялся, что отношения Ротшильдов с Бисмарком пойдут по тому же образцу; и какое-то время его ожидания не казались несбыточными.

Хотя антиавстрийская политика Бисмарка стала причиной недолгого конфликта с Ротшильдами в то время, когда он был посланником Пруссии во Франкфурте, ни одна сторона не приняла происходящее близко к сердцу. Позже Бисмарк поручил свои личные финансовые дела Франкфуртскому дому, который выступал также в роли официального банка прусской делегации. Банк «М. А. Ротшильд и сыновья» вел дела Бисмарка до 1867 г. Как и Меттерних, Бисмарк был небогат до 1866 г.; однако, в отличие от Меттерниха, он никогда не стремился много занимать у Ротшильдов, хотя и слегка превысил кредит в 1866 г.: его расходы (27 тысяч талеров) превысили жалованье министра-председателя (15 тысяч талеров) и доход от его имений (около 4 тысяч талеров). Однако позже, когда Бисмарк получил в награду от ландтага Пруссии 400 тысяч талеров за победу над Австрией, он без труда вернул долг. До того времени Бисмарк рассчитывал на Ротшильдов главным образом как на банк, который обслуживает его текущий счет. Так, он воспользовался услугами Парижского дома, чтобы оплатить свои значительные расходы (10 550 франков) во время посещения Биаррица в 1865 г. В начале каждого года Бисмарк требовал предоставить ему сальдо по его счету, «чтобы я произвел подсчеты, как будто [я завожу часы] по солнечным часам». Вдобавок из-за того, что его сальдо часто бывало активным – например, в июне 1863 г. положительное сальдо составляло 82 247 гульденов, – Ротшильды выплачивали ему проценты (из расчета 4 %) и время от времени делали инвестиции от его имени. В какой-то момент до 1861 г. они купили для него акции пивоваренного завода «Берлин Тиволи», контрольный пакет акций которого находился у Франкфуртского дома (среди других мажоритарных акционеров был кельнский банк Оппенгеймов).

Как показал Фриц Штерн, после 1859 г. Бисмарк постепенно перепоручал свои личные финансовые дела Герсону Бляйхрёдеру, который за четыре года до того унаследовал берлинскую компанию своего отца Самуэля. Но это вовсе не означало разрыва его отношений с Ротшильдами. Бляйхрёдер какое-то время был одним из главных берлинских банкиров, с которым Ротшильды вели дела, и, судя по всему, именно Майер Карл порекомендовал его Бисмарку. Более того, Бляйхрёдер очень старался снабдить Ротшильдов любыми обрывками политических сведений, какие ему удавалось собрать в Берлине. Например, в марте 1861 г. он более или менее точно предсказал, что дальнейшие успехи либералов на выборах приведут к полному разрыву отношений короля и ландтага «по вопросу об армии», за которым «через три месяца» последует «еще один роспуск парламента, а в конце нас ждут изменения в законе о выборах и министр-реакционер или полная ликвидация палаты». Его сведения получили дальнейшее развитие после возвращения Бисмарка в Берлин из Санкт-Петербурга. В его письмах все чаще появлялась фраза «по личной информации от герра фон Бисмарка». Сначала Бляйхрёдер решил, что «непопулярный» «реакционер» Бисмарк долго не продержится. Однако постепенно он завязал более тесные отношения с осажденным премьером, не в последнюю очередь потому, что Бисмарк желал использовать его в качестве канала связи с Джеймсом в Париже. Как выразился помощник Бисмарка Роберт фон Койделл, Джеймс «всегда имел свободный доступ к императору Наполеону, который позволял ему откровенно высказываться не только по финансовым, но и по политическим вопросам. Поэтому удобно было посылать императору через Бляйхрёдера и Ротшильдов те сведения, для которых официальный канал казался неприемлемым». Встречи с Койделлом и самим Бисмарком становились все регулярнее; вскоре письма Бляйхрёдера были полны ссылок на его «надежный источник».

И Майер Карл во Франкфурте не пренебрегал все более влиятельным клиентом. Мы уже видели, что к 1860 г. он, отчасти благодаря Бисмарку, добился титула придворного банкира Пруссии и незначительного ордена. В надежде получить более высокую награду Майер Карл написал Бисмарку в 1863 г. в тщательно составленных льстивых выражениях, от которых давно уже отказались его английские и французские кузены: «Вам известно о моей старой, доказанной и безграничной преданности вашему превосходительству; вы знаете, как близко к сердцу я всегда принимал интересы Пруссии, хотя мои большие и давние заслуги до сих пор… не были отмечены ничем особо выдающимся… И вот я обращаюсь к вам, полный уверенности в вашем превосходительстве как в благородном, великодушном и всесильном представителе, и не сомневаюсь, что ваше превосходительство, по справедливости рассмотрев известные вам факты, любезно подумает обо мне и дарует мне достойный символ высочайшей признательности… Да пребудет с вашим превосходительством небесное Провидение и да ждут вас только дни величайшей радости и безграничной удачи в кругу семьи, да будет мне позволено всегда наслаждаться благосклонностью и милосердием вашего превосходительства… позвольте считать себя среди ваших самых верных поклонников и слуг»[58]58
  Майер Карл рассчитывал на Большой крест с широкой лентой, но король Пруссии Вильгельм I по-прежнему считал Большой крест слишком высокой наградой для еврея. «Барон фон Ротшильд, – писал он, – пережил сильный приступ солитера перед церемонией пожалования титула. Я не могу предложить лекарства от этого, но мог бы исцелить его от Kreuzschmerzen [букв. «крестовая болезнь», каламбур с немецким названием люмбаго].


[Закрыть].

Однако его надеждам не суждено было сбыться. Хотя финансовые отношения Ротшильдов с Меттернихом процветали, их связи с Бисмарком увядали. Несмотря на полузависимость от Ротшильдов, чье нерасположение было бы болезненным для пока еще мелкой компании, Бляйхрёдеру, судя по всему, удалось переманить к себе счет Бисмарка из Франкфуртского дома. Вначале он лишь получал официальное жалованье Бисмарка в Берлине и оплачивал некоторые его личные расходы. Однако еще до того, как Бисмарк в 1862 г. вернулся в Берлин, Бляйхрёдер начал предлагать ему свои услуги в качестве советника по инвестициям. Так, он подал жалобу от имени своего предполагаемого клиента, когда компании «Тиволи» не удалось выплатить дивиденды. Вскоре Бляйхрёдер предложил Бисмарку ряд прусских железнодорожных и банковских акций. Кроме того, он регулярно снабжал политика сводками с Берлинской биржи. К концу 1866 г. его цель была достигнута: Бляйхрёдер, а не Ротшильд, инвестировал 400 тысяч талеров, полученные Бисмарком в дар, а после июля 1867 г. Бисмарк закрыл свой счет во Франкфурте и перевел остаток (57 тысяч талеров) Бляйхрёдеру. «Не обязательно позволять евреям одерживать над собой верх, – заявил позже Бисмарк, – или впадать от них в финансовую зависимость до такой прискорбной степени, как обстоят дела в нескольких странах. Мои отношения как министра с еврейскими высокими финансами всегда были таковы, что обязательства брали на себя они, а не я». Он не лукавил: Бляйхрёдер всегда относился к Бисмарку с таким почтением, на которое, несмотря на цветистые льстивые письма Майера Карла, Ротшильды не были бы способны, если бы Бисмарк по-прежнему держал деньги в их банке. Более того, путь, по которому Бисмарк вел Пруссию после 1862 г., был чужд интересам Ротшильдов в Австрии, в Италии и во Франции.

Ротшильды со своей стороны вскоре начали относиться к Бисмарку со смесью антипатии и восхищения. В марте 1866 г. Джеймс назвал его «сумасбродом». Примерно к тому же времени относятся слова Ансельма, который сравнил Бисмарка с «диким кабаном, который покрыт пеной от ярости». Бисмарк, писал Джеймс месяц спустя, – «малый, который хочет только войны». «Ужасный Бисмарк! – восклицала Шарлотта, – он неумолим; он разбойник с большой дороги второй половины девятнадцатого века». Однако еще ярче отношение Ротшильдов демонстрируют слова восхищения, которое они, судя по всему, также питали по отношению к «белому революционеру». Уже в 1868 г. Шарлотта ставила в пример «ум Бисмарка» своему зятю. Альфонс, который из всех Ротшильдов имел больше оснований ненавидеть Бисмарка, отзывался о нем лишь с намеком на горечь, называя его «великим господином мира» и «человеком за занавесом… который двигает марионетками всего европейского политического спектакля». В 1890 г., когда Бисмарк наконец отошел от власти, Альфонс отозвался о событии, отдавая дань старому сопернику: после ухода Бисмарка, писал он, «нельзя сказать, что европейские страны размышляют о прочных фундаментальных принципах». Бисмарк никогда не питал такого же уважения к Ротшильдам; в ряде случаев он, ссылаясь на них, допускал антисемитские оскорбления. Вместе с тем он высоко ценил их финансовое чутье. Возможно, он также признавал в них нечто близкое собственному деловому «реализму». Позднее он писал, что его принципы схожи со взглядами Амшеля, который, как он в шутку вспоминал, обладал привычкой спрашивать старшего клерка: «Господин Майер… будьте добры, скажите, каковы сегодня мои принципы по отношению к американским запасам?»

В одном отношении легко понять, почему Бисмарку удалось избежать «зависимости» от Ротшильдов или других банков таким способом, к какому не мог прибегнуть ни один австрийский политик того времени. В финансовом отношении Пруссия находилась в другой лиге. В таблице 4 а приводятся цифры номинального роста расходов для трех главных противоборствующих сторон того времени. Данные для Франции и Пруссии на самом деле очень похожи; но данные для Австрии – судя по которым ее расходы в 1857–1867 гг. почти утроились – недвусмысленно свидетельствуют об устойчивой приверженности Габсбургов к милитаризму. Причиной такого роста стали расходы на армию и оборону, а вовсе не инфляция, как можно было бы подумать. Инфляция оставалась сравнительно небольшой (цены выросли всего на 5 %, на удивление мало ввиду значительной денежной экспансии в те годы).

Таблица 4 а

Государственные расходы в эпоху объединения, 1857–1867

Источники: Mitchell, European historical statistics. P. 370–385; Schremmer, Public finance. P. 458 f.

Однако установки банкиров более прямо определялись тем, как финансировались военные расходы. И здесь преимущество Пруссии перед обеими ее главными соперницами становилось более выраженным. В 1847–1859 гг. совокупный долг Австрии вырос в 2,8 раза; для Пруссии эта цифра составила всего 1,8. Что еще важнее, Пруссия начала тот период с исключительно низким долговым бременем: в 1850-е гг. государственный долг в пропорции к национальному доходу составлял около 15 %, а в 1869 г. был менее 17 %; соответственные показатели для Франции выросли с 29 % в 1851 г. до 42 % в 1869 г. Столь же очевидна разница в стоимости обслуживания государственного долга. В 1857 г. Австрийская империя тратила на обслуживание госдолга 26 % доходов; для сравнения, такая же цифра в Пруссии составляла всего 11 %. Для бонапартистской эпохи в целом соответственная цифра во Франции в среднем составляла 30 %; даже на пике, в 1867 г., Пруссия тратила на обслуживание государственного долга гораздо меньше (27 %). Следовательно, с точки зрения потенциальных кредиторов, Пруссия имела хорошие показатели по кредитным рискам, Франция чуть хуже; показатели же Австрии были откровенно плохими. Разницу можно также проиллюстрировать применительно к котировкам облигаций. Австрийские пятипроцентные «металлики» дважды, в 1859 и 1866 гг., опускались до низшей точки примерно в 42 (цена невиданная после Наполеоновских войн). Прусские 3,5 %-ные облигации, напротив, никогда не падали ниже 78 (см. табл. 4 б).

Для того чтобы ярче проиллюстрировать разницу, в течение всего периода между 1851 и 1868 гг. разница в доходности между прусскими и австрийскими облигациями варьировалась в пределах 2,7–8,6 %, в среднем достигая почти 5 % (см. ил. 4.1). Разница между Пруссией и Францией выражена не столь ярко, и все же она есть: в среднем между 1860 и 1871 гг. она составляла чуть более 1 %. Как заметил в январе 1865 г. Талейран (слегка преувеличив, что вполне извинительно), «Пруссия в политике ценилась выше номинала, как на бирже». Таким образом, в то время как еще возможно объяснить исходы различных конфликтов в 1858–1871 гг. умной дипломатией государственных деятелей или отважной стратегией полководцев, таким же необходимым, если не достаточным, условием может служить и финансовое положение. Можно смело утверждать, что политика Австрии провалилась именно из-за своей нежизнеспособности с финансовой точки зрения: не в силах поддерживать военные расходы, необходимые для достижения победы и в Италии, и в Германии, австрийцы вынуждены были распродавать свою территорию в одном месте, чтобы суметь защитить другое. В сущности, именно такой подход отстаивали Джеймс и его племянники. Упорно закрывая глаза на свое финансовое положение, Австрия в конце концов потерпела поражение на обоих фронтах.

Таблица 4 б

Финансовые последствия объединения Германии

Примечание. Британские и французские цены приводятся по лондонским котировкам; прусские и австрийские – по франкфуртским.

Источники: House of Commons, Accounts and papers. Т. XXVII, XXXI; Economist; Heyn. «Private Banking and Industrialisation». P. 358–372.

Тем не менее ошибочно предполагать, что победа Бисмарка была предрешена с финансовой точки зрения. Доступ Бисмарка к государственным доходам в решающие 1862–1866 гг. был, строго говоря, незаконным из-за отсутствия одобрения со стороны ландтага, и даже его собственная так называемая «теория пробелов» (Lückentheorie) не способна оправдать рост расходов, значительно превышающий последний одобренный бюджет. В среднем расходы в 1863–1866 гг. превышали обычные, санкционированные расходы 1861 г. примерно на 38 млн талеров в год. Бисмарк рисковал тем, что его обвинили бы в получении ссуд без санкции парламента. В январе 1864 г. ландтаг, управляемый либералами, отказал ему в просьбе о займе всего на 12 млн талеров. Начиная с того времени у него не оставалось другого выхода, кроме того, чтобы, как он выразился, «брать [средства] там, где он мог их найти». Но это, как мы увидим, было легче сказать, чем сделать, и Бисмарк блефовал, когда летом 1864 г. заверял австрийского поверенного в делах, что у него есть резерв в размере 75 млн талеров. Более того, можно утверждать, что уверенность рынка в финансах Пруссии в тот период была в известной степени преувеличенной. Сразу после войны с Данией Бисмарк выступал за урезание военных расходов, считая, что так можно собрать деньги; после достижения такой цели, по его мнению, «никто не сможет сформировать мнение о финансовой мощи Пруссии». Его слова позволяют увидеть высокие котировки прусских облигаций совсем в другом свете.

4.1. Разрыв доходности Пруссии и Австрии (доходность австрийских облигаций минус доходность прусских), 1851—1875

Во всяком случае, борьба за власть в Германии велась не только военными, но и дипломатическими средствами: деньги подпитывали войну, но роль денег в дипломатии 1860-х гг. оказалась довольно ограниченной, как, к своей досаде, понял Джеймс. Несмотря на слабость Австрии, в ряде случаев планам Бисмарка вполне можно было бы противостоять, если не погубить их: не следует забывать о влиянии случайности в дипломатии 1860-х гг. Например, будь политика России не такой враждебной по отношению к Австрии, Бисмарк подвергся бы давлению с Востока, из-за которого в прошлом Пруссия вынуждена была согласиться с восстановлением власти Германского союза («Ольмюцкое унижение» 1849 г.). Если бы политика Великобритании не была столь пассивной, польский и датский кризисы могли бы окончиться не так выгодно для Пруссии. Если бы Наполеон III не заменил Тувенеля Друином де Люи, возможно, французская политика была бы более последовательной. Вместо того чтобы действовать главным образом в интересах Италии (в Венеции, если не в Риме), Наполеон мог заранее понять, какую угрозу представляет для Франции экспансионистская Пруссия. Да и попытки Австрии реформировать Германский союз нельзя сбрасывать со счетов как просто несбыточные мечты. Всякий раз, как Австрия затрагивала эту тему – в феврале 1862 г., в январе 1863 г. и, что было самым опасным для Бисмарка, в августе того же года, – положение Пруссии выглядело шатким. Австрия пользовалась более широкой поддержкой со стороны других германских государств. И Франц Иосиф, по-видимому, мог бы обменять Венецию или Гольштейн на наличные и «фиговый листок» территории, а не оказаться лицом к лицу с очередной войной и очередным поражением.

В конечном счете можно сказать, что Бисмарк воспользовался чужими ошибками. Такими ошибками стали, в частности, решение Дании аннексировать Шлезвиг и Гольштейн в ноябре 1863 г., апелляция Австрии к Германскому союзу из-за герцогств в июне 1866 г., и позже – неуместное требование Франции о вечном отказе Гогенцоллернов от притязаний на испанский престол в 1870 г. Даже военные конфликты были более уравновешенными, чем принято считать: когда началась Австро-прусская война 1866 г., Австрия заручилась поддержкой могущественной Франции, а также нескольких крупных государств в составе Германского союза, в то время как единственными союзниками Пруссии были, как заметил один прусский чиновник, лишь слегка преувеличив, «герцогство Мекленбург и Гарибальди». Хотя прусская пехота была хорошо обучена и хорошо вооружена, их «игольчатые ружья», заряжавшиеся с казенной части, не гарантировали победы при Кёниггреце.

Кризис, усугубленный в январе 1863 г. Польским восстанием против царского правительства, стал своего рода генеральной репетицией войн 1864 и 1866 гг.: поскольку Россия вела войну против Польши, она действовала быстро и, несмотря на волнения за границей, удалось обойтись без иностранной интервенции. Финансовые последствия оказались не столь прямолинейными. С точки зрения Ротшильдов, восстание было особенно нежелательным. Впервые за 40 лет в апреле 1862 г. Ротшильдам удалось разместить большой российский заем. Он казался огромной удачей: выпуск пятипроцентных облигаций на 15 млн ф. ст., из которых облигации на 5 млн ф. ст. сразу забирали Парижский и Лондонский дома по 94, а остальные продавались широкой публике за комиссионные. Впрочем, российские облигации расходились не так хорошо, как надеялся Джеймс. Накануне Польского восстания в Лондонском, Парижском и Неаполитанском домах оставалось российских ценных бумаг по меньшей мере на 2 млн ф. ст. Джеймс надеялся, что цена на них вырастет, если Россия не будет втянута в войну; но польский кризис поставил крест на его надеждах. Особенно тревожным казалось даже не то, что Бисмарк довольно неуклюже предложил царю поддержку (его предложение, мягко говоря, не добавило ему друзей)[59]59
  Конвенция Альвенслебена была настолько угрожающей для Бисмарка, что Бляйхрёдер договорился с парижскими Ротшильдами об особом шифре, с помощью которого он мог сообщить об отставке Бисмарка.


[Закрыть], а попытки Наполеона III поддержать Польшу, что, как и в 1830 г., угрожало ввергнуть Россию и Францию в войну. Бисмарку повезло: если бы Великобритания решительнее поддержала Францию или если бы Александра II убедили отступить, его положение оказалось бы уязвимым. Однако попытка Друина де Люи оживить Крымскую коалицию потерпела катастрофическую неудачу, одновременно отдалив от Франции и Россию, и Великобританию.

В то же время Дизраэли предложил типично образное толкование событий, которое с тех пор часто повторяют как доказательство власти Ротшильдов. 21 июля он предупредил миссис Бриджес Уильямс – одну из своих многочисленных поклонниц средних лет, – что «война в центре Европы, под предлогом восстановления Польши, будет… всеобщей и затяжной», добавив: «Ротшильды, которые в этом году разместили два займа, один для России, а второй для Италии…

естественно, очень нервничают». Через три месяца он по-прежнему был настроен пессимистично: «Польский вопрос – это дипломатический Франкенштейн, созданный из трупных останков благодаря непостижимой ошибке лорда Рассела. В настоящее время мир во всем мире сохранен, но не благодаря государственным деятелям, а благодаря капиталистам. Последние три месяца велась борьба между тайными обществами и европейскими миллионерами. Пока побеждает Ротшильд; но смерть Бийо [президента французского сената и одного из ближайших советников императора во время кризиса] может стать для него такой же роковой, как кинжал польского патриота; кажется, в нашей части света их принято называть патриотами, хотя в Неаполе – всего лишь бандитами».

Это была чистой воды фантазия. На самом деле кризис совершенно не поддавался контролю Ротшильдов; Джеймс и Лайонел могли лишь кипеть от злости, так как из-за неудачных шагов, предпринятых французскими дипломатами, цены на российские и итальянские облигации пошли вниз. Как выразился Джеймс, выслушав страстную речь русского посла о желании Наполеона «перекроить всю карту Европы», «дьявольски неприятно выпускать заем именно сейчас»; но он ни на секунду не верил, что будет война – только «плохие биржи» и «неприятности». Его относительный оптимизм отражал тот факт, что Джеймс был информирован лучше, чем Дизраэли: он знал, что и во Франции, и в Австрии члены правительства разделились по данному вопросу (во Франции Валевский выступал за войну, а Персиньи и Фульд – против), и по этой причине надеялся, что кризис скоро закончится. Джеймс усомнился лишь 17 июня, после второй англо-французской ноты России и беседы с Друином. Тогда Джеймс принял решение продать на 25 тысяч ф. ст. российских облигаций. К концу июля, после долгих дискуссий с принцем Альтенбургским в Вильдбаде, «старый биржевик» (как называл себя сам Джеймс) все же уверился в том, что мир удастся сохранить. И Лайонел в Лондоне тоже был уверен в мире на основании данных, полученных из «Вест-Энда» (то есть от политиков) о «лучших временах». «В Польше – ничего, – передал он своему сыну Лео. – Мы не станем вмешиваться ради поляков, которые нисколько не лучше русских»[60]60
  Польский кризис вылился в продолжительные дебаты в еврейской общине Великобритании, причем Лайонел выступал главным противником интервенции в защиту поляков.


[Закрыть].

Самым серьезным последствием польского кризиса стало то, что Ротшильдам пришлось отложить свои планы установить долгосрочные отношения с Россией. Финансовые издержки подавления Польского восстания оказались настолько высокими, что подвергли риску выплату процентов по недавно выпущенным облигациям, из-за чего Джеймс и Лайонел вынуждены были вложить около миллиона фунтов под обеспечение еще большего количества российских облигаций. Желание размещать на рынке больше облигаций у них пропало. Нат укрепился в своем пессимизме в связи с финансами России; до конца 1860-х гг. он выступал против участия в любой другой эмиссии русских облигаций. У Ротшильдов имелись и другие причины держаться на безопасном расстоянии от Санкт-Петербурга: в Париже и в Лондоне сильны были пропольские настроения. И Шарлотта, и Альфонс считали это веским доводом в пользу того, чтобы оставить российские операции другим. «Я так рада, что русский заем взяли на себя Бэринги, а не Ротшильды, – писала Шарлотта в апреле 1864 г., после объявления о том, что новую эмиссию провели старые конкуренты Ротшильдов. – Если бы его оставил за собой наш дом… почти наверняка поднялся бы большой шум, что эти ужасные евреи помогают жестоким русским подавить бедных поляков».

До конца 1860-х гг. Россия пользовалась услугами своих традиционных банкиров, Хоупа и Бэрингов, которые в 1866 г. также выпустили крупный заем на 6 млн ф. ст. Джеймсу тоже очень хотелось принять в нем участие. Он «от всего сердца сожалел, что потерял эту страну», когда там можно было сделать «чистое вино». Уже в феврале 1867 г. он начал обдумывать проект, от которого прежде отказывался: финансирование российских железных дорог. На эту тему он имел долгую беседу с царем и его премьер-министром Горчаковым, когда они в 1867 г. посетили Париж. Однако Джеймс был по-прежнему убежден, что России следует не выпускать железнодорожные облигации, а взять государственный заем, выпустив обыкновенные облигации в Париже и Лондоне. Дискуссии по этому поводу ни к чему не привели, как и очередной замысел российского ипотечного банка. Только после смерти Джеймса Ротшильды наконец согласились разместить для России железнодорожный заем.