Текст книги "Дом Ротшильдов. Мировые банкиры. 1849—1999"

По мнению Джеймса, поражение Австрии в Италии в 1859 г. стало решающим поворотным пунктом: в финансовом отношении он больше не считал Австрию великой державой. Он считал, что позже главный вопрос заключался в том, как ликвидировать австрийское присутствие в Италии – примерно так, как можно было бы ликвидировать предприятие-банкрот: неплатежеспособной империи необходимо ликвидировать свои нежизнеспособные обязательства – рационализироваться. Джеймс недоумевал из-за того, что его диагноз отвергло не только правительство Австрии, но и, в какой-то степени, его собственный племянник Ансельм, который (подобно его отцу до него) все больше отождествлял себя с режимом Габсбургов, особенно после его назначения в 1861 г. советником императорского финансового комитета в рейхсрате. Что касается слабости Австрии, Джеймс, конечно, во многом был прав; однако из-за того, что сами австрийцы решительно отказывались признавать свою слабость, он склонен был преувеличивать.

Стоило начаться военным действиям в 1859 г., как австрийское правительство обратилось к нему с просьбой о срочном займе в 200 млн гульденов; Джеймс реагировал так, словно Австрия всецело зависела от его милости. Так, он настаивал, чтобы в операции не участвовал ни один другой иностранный банк. Однако подобная монополия была недостижимой мечтой: слишком много конкурирующих банков стремились дать Вене в долг. Первую серию нового займа (в виде лотерейного займа) разместили Бишоффсхайм и Гольдшмидт. Джеймс отомстил, продав австрийские ценные бумаги и отказавшись сотрудничать, когда Ансельм ссудил правительству 11 млн гульденов, оставшихся от займа 1859 г. «Мы ничего не получили от австрийских стерлинговых облигаций, – сердито писал он, – в том числе нет цены, по которой мы можем их продавать». Джеймсу становилось «нехорошо» при мысли о том, что он ссудил деньги Вене, хотя Австрия не предоставила никакого реального обеспечения, и даже поговаривал об иске против австрийского правительства, чтобы защитить «наши деньги». Отношения достигли низшей точки в 1862 г., когда велись продолжительные споры о комиссионных, не выплаченных за облигации 1859 г., и шли разговоры о приостановке выплаты причитающихся по ним процентов. Когда в 1862 г. обсуждалась возможность нового займа Австрии в размере 50 млн гульденов, Джеймс проявил равнодушие: «Не думаю, что нам много достанется, поэтому нам следует сказать Ансельму, чтобы он сообщил нам по телеграфу заранее, за 24 часа, сколько мы возьмем на себя, потому что в Вене ничто никогда не идет по плану. Признаюсь, мне все равно, но я не хочу, чтобы Ансельм говорил, что мы бросаем его в затруднительном положении и не поддерживаем его банкирский дом».

Только когда Ансельм пригрозил образовать консорциум с Эрлангером и другими банками, остальные дома Ротшильдов поспешно согласились принять участие в том, что в конечном счете вылилось во второй выпуск премиальных облигаций 1860 г. Угроза Ансельма стала признаком растущего отчуждения между Венским домом и другими домами Ротшильдов; она крайне разозлила Майера Карла и Джеймса. То же самое повторилось год спустя, когда австрийский министр финансов Брентано заговорил еще об одном займе. Ансельм снова привел Джеймса в ярость, согласившись действовать в компании с двумя конкурирующими синдикатами, образованными для участия в займе. В компанию вошли «Креди мобилье», его лондонские подражатели – «Интернэшнл файнэншл сесайети» (International Financial Society) – и новый Англо-австрийский банк, учрежденный ранее в том же году Джорджем Гренфеллом Глином. Более того, этот свободный консорциум в конце концов просто выдал Брентано заем на 4 млн ф. ст. На следующий год, когда правительство захотело консолидировать этот краткосрочный заем, выпустив облигаций на 70 млн гульденов, помимо «Кредитанштальта», в торгах принял участие лишь еще один банк. «Кредитанштальт» предложил подписку всего на 19 миллионов.

Итак, Ротшильды возобновили финансовую поддержку австрийского правительства в основном в попытке сохранить семейное единство «против всех»; при этом Джеймс постоянно выражал пессимизм в связи с судьбой австрийских облигаций. Он много продавал и летом 1862 г., и на следующий год. Неожиданное возобновление конфликта из-за Шлезвиг-Гольштейна в ноябре 1863 г. подтвердило его опасения: он не видел для Австрии никаких преимуществ в том, что она встанет на сторону Пруссии против аннексии Данией Шлезвига и Гольштейна, тем более что их интервенция не получила одобрения на съезде Германского союза во Франкфурте. Правда, технически Дания нарушала Лондонский договор; но война, которая началась в феврале 1864 г., казалась большинству членов семьи нелепой: Шарлотта называла ее «обыкновенным капризом королей, императоров и герцогов – членов королевского семейства». Более того, она склонна была сочувствовать датчанам. Подобные чувства получили широкое распространение как в Лондоне, так и в Париже. Джеймс же предвидел лишь рост расходов, которые Австрия не могла себе позволить. Все происходящее еще больше затрудняло продажу последнего транша австрийских облигаций, хотя, разумеется, он сразу же разглядел возможность предоставить заем Дании в том случае, если на нее наложат контрибуцию[61]61
  Что характерно, Джеймс советовал Бляйхрёдеру также «присматривать за старыми картинами и другим антиквариатом, потому что после войны против бедных датчан на рынок, возможно, попадет много красивых и интересных вещиц».


[Закрыть].

Джеймса особенно тревожило то, что сразу после поражения Дании союз между Австрией и Пруссией распался: объединившись против Дании (и против иностранного арбитража, к какому безуспешно пытались прибегнуть Франция и Великобритания), они так и не сумели договориться между собой о том, как поступить со Шлезвигом и Гольштейном. На встрече двух монархов в Шёнбрунне обсуждались различные комбинации, но Вильгельм не соглашался отдать прусскую землю в обмен на Шлезвиг и Гольштейн, в то время как Франц Иосиф по-прежнему отказывался удовлетворить старое требование Пруссии о военной гегемонии на севере Германии. Австрийцы все больше тяготели к излюбленному решению немецких либералов: чтобы обе спорные территории отошли герцогу Августенбургскому. Однако в феврале 1865 г. Бисмарк признался: он пойдет на такой шаг, только если Шлезвиг и Гольштейн сделают всецело зависимыми от Пруссии. Его демарш (всего через несколько месяцев после того, как он заблокировал заявку Австрии на вступление в Таможенный союз) сделал вполне реальной угрозу еще одной, более серьезной войны – между Австрией и Пруссией. Положение Австрии еще больше ухудшилось. Самое любопытное, что Ротшильды выбрали именно этот момент, чтобы принять на себя 3 млн ф. ст. из займа 1859 г., номинированного в фунтах стерлингов, в том числе 500 тысяч ф. ст. «а форфэ» (операция, при которой финансовый агент выкупает без права регресса коммерческое обязательство заемщика перед кредитором; основное условие – все риски по долговому обязательству переходят к форфейтеру без права оборота на продавца обязательства). И снова единственным обоснованием для такого безрассудно смелого шага оказалось стремление расстроить планы еще одного конкурента, Ланграна-Дюмонсо, который вынашивал план Австрийского ипотечного банка и обеспечения займа императорскими землями. Судя по всему, Австрия обанкротилась, когда Шмерлинга на посту канцлера в июле 1865 г. сменил Белкреди. Новый канцлер столкнулся с дефицитом в 80 млн гульденов. Никаких явных способов покрыть его, кроме других займов у банков, не было.

Австрия еще ниже пала в глазах Джеймса после того, как неплатежеспособной оказалась семья Эстерхази, которой Франкфуртский и Венский дома предоставляли займы начиная с 1820-х гг. В 1861–1864 гг. не менее 6,3 млн гульденов удалось добыть путем выпуска облигаций под обеспечение земель Эстерхази. В июне 1865 г. Пал Эстерхази вынужден был приостановить платежи по премиальным облигациям, носящим его имя, вызвав бурю общественного осуждения, направленного на банки, которые выпустили облигации. Хотя Мориц Эстерхази, министр без портфеля, все больше управлял австрийской внешней политикой, крах финансов его собственной семьи отражал крах финансов самой империи Габсбургов. Замешательство, которое вызвало новое фиаско у Ротшильдов, могло послужить предупреждением.

Почему же Ротшильды продолжали вести дела с Веной? Ответом на вопрос может служить то, что Джеймс считал – у него есть решение австрийской проблемы. Уже с декабря 1861 г. он начал обдумывать операцию, которая, по его мнению, сулила австрийскому правительству не только финансовые, но и дипломатические выгоды, а также значительные комиссионные для него самого: продажу Венеции Италии. Гастайнский компромисс августа 1865 г., по которому Австрии временно передавался Гольштейн, а Пруссии – Шлезвиг, не помешал аналогичной сделке, по которой Австрия могла продать Гольштейн Пруссии. Более того, Бисмарк годом ранее предлагал такую сделку в Шёнбрунне; казалось, что Гастайнское соглашение создаст прецедент: Лауэнбург передавался от Австрии Пруссии в обмен на 2,5 млн датских талеров. Казалось, вопрос заключался только в том, устроит ли цена все заинтересованные стороны. Если бы этого удалось достичь, территории, оспариваемые Австрией и ее врагами к северу и югу, превратились бы просто в недвижимое имущество, так же пригодное для продажи, как заложенные и перезаложенные имения семейства Эстерхази.

Для того чтобы понять, чего пытались добиться Ротшильды в мучительных, но решительных переговорах 1865 г., важно понимать, что на самом деле наблюдалась определенная симметрия в положении Пруссии, Италии и Австрии. Все эти государства нуждались в деньгах. Поэтому потенциальные покупатели спорных территорий могли добыть деньги лишь одним способом: взяв заем. Но ни одному из них не удалось бы занять без труда: Пруссии – из-за конституционного конфликта, Италии – из-за неуклонно снижавшегося кредитного рейтинга. Ротшильдам казалось, что решение очевидно: обеим странам следует приватизировать государственные активы – предпочтительно железные дороги – и на доходы от них купить соответственно Гольштейн и Венецию. В то же время финансовое положение Австрии было столь шатким, что сбалансировать бюджет едва ли удалось бы даже после продажи одной или обеих спорных территорий. Австрия к тому времени уже распродала почти все государственные железные дороги, поэтому в ее случае о приватизации речь не шла: вместо этого Джеймс рассудил, что железные дороги, перешедшие в частные руки, могут получить налоговые льготы у правительства в уплату за финансовую помощь. Вот вкратце каковы были представления Джеймса в 1865 г.: комплекс взаимозависимых операций, призванных ликвидировать нежизнеспособную Австрийскую империю без необходимости экономически разрушительной войны.

Прусский случай известен лучше всего. С финансовой точки зрения Пруссия была сильнее Австрии; но в краткосрочной перспективе конституционный кризис и война с Данией порождали кризис денежного потока. Как только стало ясно, что ландтаг не санкционирует никакого государственного займа, Бисмарку пришлось исполнить свою угрозу: он решил прибегнуть к другим источникам.

В начале 1864 г. представилась возможность займа в 15 млн талеров у консорциума банков, возглавляемых Рафаэлем Эрлангером. Бляйхрёдера новость встревожила: он знал, как враждебно Джеймс относится к выскочкам вроде Эрлангера. Поэтому Бляйхрёдер и поспешил заверить Джеймса, что предложение было «полностью отклонено», хотя на самом деле «Зеехандлунг» вскоре после того провел какую-то операцию с Эрлангером. Трудность заключалась в том, что Ротшильды хотели, чтобы Бляйхрёдер остановил Эрлангера, и в то же время сами не хотели одалживать деньги Берлину напрямую. Когда Бляйхрёдер предложил, чтобы правительство добыло деньги, заложив 4,5 %-ные облигации на сумму около 20 млн талеров, уже авторизованные съездом, чтобы заплатить за Силезские железные дороги (пока непроданные), Джеймс направил его к Майеру Карлу; но последний переложил ответственность снова на Джеймса, заявив, что Парижский дом должен «оставаться в стороне» от такой операции. Бляйхрёдер счел разумным скрыть такой отказ от Бисмарка: «Напротив, я постарался убедить его в том, что ваши почтенные дома охотно окажут поддержку финансовым операциям Пруссии». К тому времени в правительстве не было единства по финансовому вопросу; министр финансов Бодельшвинг был против направления железнодорожных облигаций на военные цели, и Бисмарка заставляли созвать съезд в надежде добиться авторизованного займа. Но все надежды, что победа над Данией заставит либералов в ландтаге стать более благодушными, исчезли в 1865 г., когда поведение правительства осудили как незаконное и все его запросы на предоставление средств решительно отклонили.

В связи с этим возникает важный вопрос: если бы Австрия согласилась продать Гольштейн Пруссии, каким образом Пруссия бы за него заплатила? Уже в ноябре 1864 г. Бисмарк обещал «прекрасные эквиваленты денег»; если бы эти эквиваленты «были высоки», как сказал Эстерхази прусскому послу Вертеру, «он не отказался бы от предложения». Именно здесь Ротшильды впервые пожелали выступить в качестве посредников. Бляйхрёдер и Мориц Гольдшмидт из Венского дома вели постоянную переписку, пытаясь договориться о цене, которая устроила бы обе стороны. Как писал Гольдшмидт, сумма, о которой шла речь, «должна быть достаточно крупной, чтобы преодолеть страшное нежелание улаживать дело с помощью наличных, что было бы не слишком почтенно». Такой же точки зрения придерживался и Пленер, австрийский министр финансов. Вскоре стало ясно, что Пруссия имеет в виду сумму в 40 млн гульденов (около 23 млн талеров). Но откуда она должна была появиться? Пусть Бляйхрёдер и уверял, что у Пруссии «сундуки полны», но Бодельшвинг, выступая на съезде, объявил, что война против Дании уже обошлась в 25 млн талеров, причем половину этой суммы взяли из государственной «казны» (то есть из резервных фондов); по мнению Бляйхрёдера, после всего в резерве еще оставалось около 37 млн талеров. Если бы Пруссия купила Гольштейн, у нее бы осталось немного.

Вторая возможность заключалась в том, чтобы Пруссия продавала государственную недвижимость с целью собрать необходимые средства. На самом деле вариантов здесь было два, и оба Бляйхрёдер уже предлагал до 1864 г. Первый касался железной дороги между Кельном и Минденом (возле Ганновера), «главной опоры железнодорожного сообщения на северо-западе Германии»; второй, более амбициозный, проект относился к так называемым королевским землям в Сааре и особенно к тамошним угольным шахтам. Вначале королевство Пруссия вложило около 1/7части капитала в 13 млн талеров в прокладку линии Кельн – Минден, но, по условиям сделки, заключенной с министром торговли Пруссии бароном Августом фон дер Хейдтом, Пруссия гарантировала выплату процентов со всей суммы и в обмен получала право в 1870 г. выкупить доли всех остальных акционеров. В декабре 1862 г. Бляйхрёдер предложил преемнику фон дер Хейдта, фон Итценплитцу, чтобы правительство вернуло свой опцион на акции компании за 14 млн талеров. Еще один вариант, предложенный Бляйхрёдером в ноябре 1863 г., заключался в том, чтобы правительство продало королевские земли в Сааре специально созданной акционерной компании, оставшись мажоритарным акционером, но получив от компании деньги за остальные акции. Слухи об этой сделке ходили начиная с 1861 г., хотя сообщения о том, что французские Ротшильды предлагали 20 млн талеров за шахты, оказались необоснованными. Если не считать очевидных преимуществ от того, что правительство получало требуемые им деньги, приватизация имела дополнительное обоснование: если бы, как полагал Бисмарк, Франция потребовала Саарские земли в качестве «компенсации» за прусскую территориальную экспансию в других местах, шахты все равно остались бы во владении Пруссии. С точки зрения Бляйхрёдера, приватизация расширяла в Рейнской области и без того значительную промышленную империю Оппенгеймов, с которыми он также наладил прочные деловые связи.

В самом деле, можно было бы считать большой удачей, если бы благодаря таким мерам Ротшильдам и их помощникам в Пруссии удалось разрешить ссору между Австрией и Пруссией. Но там их поджидала и ловушка. Если бы у Пруссии появились деньги, Бисмарк вполне мог бы поддаться соблазну и воспользоваться ими не для уплаты за Гольштейн, а для развязывания войны с Австрией. На самом деле еще до Гастайнского договора прусское правительство думало как раз о том же. 18 июля 1865 г., когда было достигнуто соглашение по линии Кельн – Минден, по которому правительство уступало опцион на акции на 13 млн талеров, Бисмарк сразу же сообщил кронпринцу: «Появились финансовые условия для полной мобилизации и одногодичной военной кампании; сумма составляет около 60 млн талеров». «У нас есть деньги, – ликовал военный министр Роон, – которых хватит на то, чтобы у нас были развязаны руки во внешней политике, хватит, если понадобится, на то, чтобы мобилизовать всю армию и заплатить за всю кампанию… Откуда деньги? Не нарушая закона, главным образом благодаря договоренности с железной дорогой Кельн – Минден, которую я и даже Бодельшвинг считаем весьма выгодной». Вскоре австрийский поверенный в делах Хотек сообщал, что у Пруссии «такой важный запас денег, какой обычно держат наготове в предвкушении войны»[62]62
  Кроме того, правительство вернуло контроль над гарантийным фондом, который создавался для более мелких линий, связанных с линией Кельн – Минден. Часть выплат договорились произвести деньгами (3 млн талеров 1 октября, 2,7 млн – 2 января 1866 г.), а остальное – акциями линии Кельн – Минден.


[Закрыть]. С другой стороны, продажа линии Кельн – Минден еще не гарантировала победы; Роон еще рассуждал с точки зрения того дипломатического рычага, какой приобретала Пруссия благодаря своей явной готовности к войне, а не действительной войны. В августе и Бисмарк отговаривал Бляйхрёдера продавать ценные бумаги от его имени «из преждевременного страха перед войной». «Условия наших финансовых и военных приготовлений, – писал он после Гастайна, – требуют не форсировать разрыв раньше срока». В особенности у Бисмарка имелся повод бояться того, что, если и Австрии удастся добыть деньги, противоборствующие стороны, по крайней мере в финансовом исчислении, окажутся в равных условиях. Поэтому летом 1865 г. его цель была проста: любыми средствами, имеющимися в его распоряжении, помешать австрийскому правительству успешно получить заем.

В конечном счете в 1865 г. Австрии все же понадобился заем; и, возможно, чтобы поощрить правительство все же обратиться к нему, Джеймс в середине августа купил на 300 тысяч ф. ст. англо-австрийских облигаций по сравнительно щедрой цене в 78,9. Правда, вначале он не хотел брать на себя новый большой заем. 9 сентября он даже сказал чиновнику министерства финансов барону Бекке, посланному в Париж для переговоров с ним, что «предоставить такой заем нам невозможно». Однако на него произвела сильное впечатление реакция Бекке: «Он был совершенно подавлен и сказал: «Это значит, что правительству придется признать себя банкротом». Угроза была ужасной, если вспомнить крах австрийских финансов в годы Наполеоновских войн, и она тронула человека, помнившего те времена. Джеймс поспешил предложить компромисс: заем на год в размере 1 или 2 млн ф. ст., который должны были предоставить Лондонский и Парижский дома в компании с Бэрингами (Джеймс знал, что к Бэрингу Австрия тоже обращалась), с возможностью последующего долгосрочного займа.

Нетипичная готовность работать в тандеме с Бэрингами – а также с «Сосьете женераль» и «Креди фонсье», к которым также обращались, – доказывает, что Джеймс не склонен был недооценивать риски, связанные с австрийскими займами. Тем не менее, «что-то сделав», он хотел продемонстрировать Бекке, что «мы не против Австрии». О причинах догадаться нетрудно. Помимо всего прочего, Ротшильды по-прежнему держали значительные пакеты австрийских облигаций: как выразился Джеймс, «мы вложили слишком много [денег] в это правительство». Если бы Австрия в самом деле объявила о банкротстве, ее облигации резко упали бы в цене: «Хорошему человеку деньги нужны для того, чтобы заплатить проценты, и такое желание я могу понять. Бэринг тоже многим обязан Австрии, так что и у него есть свой интерес». Более того, условия такого займа в крайнем случае могли быть только прибыльными: «Явно человек позволит нажить на нем столько денег, сколько можно пожелать, а Австрия, в конце концов, остается великим государством».

Вначале Джеймс играл с мыслью о займе, обеспеченном так называемыми «коронными землями», который ранее предлагал Лангран-Дюмонсо. Но финансовые затруднения Ломбардской линии, из-за которых Парижскому дому и «Сосьете женераль» пришлось сделать денежное вливание в размере 63 млн франков, натолкнули его неуемную деловую фантазию еще на одну интересную возможность. По уставу компании, она должна была начать выплачивать налог Австрии в 1868 г. Джеймс усмотрел способ повысить рыночные котировки падающих акций: освобождение от налога, который, по выражению Альфонса, «так тяжело давит на будущее наших «ломбардцев». Наконец, на переговорах о займе предложили способ оказать давление на Австрию, чтобы она пришла к своего рода компромиссу с Пруссией и Италией, что позволило бы избежать войны. 16 сентября Альфонс обсуждал с итальянским послом возможность обмена Венеции – за деньги или за Дунайские княжества (Румыния); три дня спустя Джеймс выражал надежду, что «итальянский вопрос» можно «решить», и предлагал включить в договор «фирменное» условие Ротшильдов: заем предоставляется при сохранении мира. 23 сентября он выразился даже еще радикальнее: «Можно добавить торговый договор с Англией и, может быть, Францией… Более того, можно провернуть отличное дельце. Эти люди хотят, чтобы мы сделали на них деньги. Вот наши условия: одобрение [займа] парламентом и сокращение армии. Думаю, что с конституцией народ получит лучший кредит, чем до настоящего времени».

Всего через три дня им с Альфонсом показалось, что они добились «всего, чего хотели» после «долгой беседы» с Бекке: «Торговый договор удастся увязать с займом без всякого труда… Таким же возможным кажется взаимопонимание по вопросу о налоге на Ломбардскую линию. В конце можно получить самые выгодные условия [если мы согласимся на заем] сегодня, поскольку у правительства есть простор [для новых идей]. Правительству нужны деньги для того, чтобы консолидировать свое политическое положение, и оно хочет добиться успеха во что бы то ни стало».

Из отчетов австрийского дипломата Мюлинена известно, как отчаянно хотелось Бекке заручиться согласием Джеймса на том этапе. По мнению Бекке, «финансовая судьба» Австрии находилась «в его [Джеймса] руках», и он, не колеблясь, предлагал приманки личного характера: «Если мы не добьемся с ним успеха, мы не достигнем ничего важного с другими. Поэтому мы должны бить на эмоции и особенно польстить старику Джеймсу. Все, что приятно его самомнению, стоит 1 или 2 процентов… Может быть, наградить его орденом? Русский заем решил орден Станислава. Есть ли у него орден Железной короны первой степени? Если нет, можно ли вселить в него надежду на получение?»

3 октября казалось, что все решено, и договор оставалось лишь подписать.