Текст книги "Кошка и Токио"

Держа в руке пакет со снедью, я неуверенно кашлянул и рассказал Киоко, как на полставки подрабатывал в магазине Lawson, когда оканчивал юридический.

Глаза у нее лукаво засветились, и она сказала по-английски:

– Юридический? Ты не находишь, что это незаконно, сын? – И, поглядев на меня, тут же переключилась снова на японский: – Догоняешь? Не-law-son.

Последовало неловкое молчание, и лицо у нее покраснело. Видимо, мне следовало посмеяться каламбуру. Но почему я не смеялся? Шутка-то была удачная! Просто меня огорошило то, как чисто она говорила по-английски. Ее произношение было идеальным! Мой английский был вроде бы вполне неплох. Я успешно сдал тест Эйкена и тест TOEFL на знание английского и практическое им владение. Я натаскался в его замысловатой грамматике и набрал приличный словарный запас – и все равно у меня оставался очень заметный акцент. Мне никак не удавалось избавиться от сильного отпечатка катаканы[39]39
  Катакана – одна из двух графических форм японской слоговой язбуки. Ее современное использование главным образом сводится к записи слов неяпонского происхождения.


[Закрыть], что я учил в школе. Но, как бы это ни объяснялось, пока что я оставил ее шутку без реакции. А мне следовало в ответ посмеяться.

– Ха! Да, смешно, – не слишком убедительно сказал я.

Киоко хлопнула меня по руке:

– Не надо притворяться!

– Да не, правда! – «Господи, каким придурком я сейчас выгляжу!»

– Значит, ты тоже работал в магазине, да? – Киоко рассмеялась. – Мне до сих пор снятся кошмары с раскладыванием товара по полкам.

– А я терпеть не мог открывать на кассе пакеты, – приподнял я опустевший пакет, что еще оставался у меня в руке. Потом связал его в плотный узелок и сунул себе в карман.

Затем я попытался развлечь ее затянутыми и скучными рассказами о тех днях, когда подрабатывал продавцом в минимаркете. О забавных и странных людях, что каждый день заглядывали в наш магазин. О запомнившихся мне колоритных личностях: девушке с причудливыми зелеными глазами и пугающе большой татуировкой, таксисте, что постоянно покупал готовый бэнто[40]40
  Бэнто – порционный комплексный обед, упакованный в контейнер с несколькими секциями, традиционно включающий рыбу или мясо, рис, а также сырые или маринованные овощи.


[Закрыть]. Любопытно: кто-нибудь из этих постоянных покупателей обратил внимание, что я уволился? Замечали ли они меня вообще – или я для них был все равно что говорящий автомат? И что, интересно, случилось с тем любезным стариканом в пурпурной бандане? Обычно мы встречались с ним у заднего входа в магазин, и я отдавал ему еду, которая по срокам годности предназначалась для утилизации. Бедный старик! Однажды он просто перестал приходить – еще до того, как я уволился.

– Кампай[41]41
  Kanpai – кампай, или канпай – (букв. «Сухое дно!» (яп.), иначе говоря – «Пей до дна!» (яп.)) – универсальный японский тост в начале возлияний; далее чокаться уже не принято.


[Закрыть], – чокнулась своей баночкой Asaki c моим пивом Киоко, возвращая меня в настоящее. Меня слегка взяла досада, что она поднесла свою банку ниже моей. Выглядело так, будто она меня уже победила.

– Кампай, – ответил я, после чего большими глотками выпил пиво и причмокнул.

– Ну что… – сказала она.

– Что? – отозвался я.

– Я так понимаю, мы никогда еще не говорили этого друг другу, но все-таки… Yoroshiku onegai shimasu[42]42
  Досл.: «Пожалуйста, отнеситесь ко мне с добром» (яп.) – традиционная приветственная вежливая фраза, означающая обмен добрыми намерениями относительно будущего.


[Закрыть]. – И она склонила голову.

– Kochira koso[43]43
  «Взаимно» (яп.).


[Закрыть], yoroshiku onegai itashimasu, – эхом повторил я, склонив голову еще ниже и произнеся это даже более официально. Надеясь, что это как-то компенсировало мой проигрыш по части кампая.

– Надо же, как формально! – Она достала из сумочки маленькое полотенце и обернула им влажную банку.

– Слушай, а откуда ты так хорошо знаешь, какие поезда идут до Тибы? – Воображаемым летящим ударом я храбро бросился в атаку.

– Потому что я там живу. – Она блокировала мой выпад.

– Почему же ты живешь так далеко, считай, в глуши? – Я взмахнул ногой, целясь противнику ниже пояса.

– Там дешевле аренда. – Она легко перескочила мою ногу. – Ну а ты где живешь? – Она вметелила мне ногой прямо в нос.

– Хм-м… – оторопел я.

– Да, извини, это уже совсем излишнее любопытство. – Она проворно отскочила в свою часть экрана с полной шкалой здоровья. – А когда ты начал играть в Street Fighter II?

С этим вопросом я почувствовал себя куда увереннее.

– Еще мальчишкой. Играл обычно с братьями.

– Со старшими или младшими?

– И так и этак. Я средний.

– Ух ты, средний! И я тоже. И кто у вас был лучшим «уличным бойцом»?

– Ну… Так просто и не ответишь…

– Почему же? – Киоко хлебнула пива и откусила от сэндвича.

– Когда я был маленьким, то всегда побеждал старший брат. Он постоянно нас обоих побивал.

– А что случилось потом?

– Не знаю, как так получилось, но однажды я его победил.

– Ого! Классно!

– Да нет… Я бы так не сказал… Это был не самый лучший день…

Мне вспомнилось, что произошло в тот день, когда я его обыграл. Младший брат был так рад видеть меня победителем, что громко рассмеялся. Тогда старший мертвенно побледнел. Его аж затрясло от злости. Но вместо того чтобы наброситься на меня, он вцепился в младшего и стал бить его кулаком в лицо. Я глядел на это в ужасе, не зная, что делать.

– Ну, а ты как со своим старшим братом? – поспешно свернул я в другое русло. – Ты говорила, что играла с ним. Кто был круче?

– Я, конечно же.

– А где теперь твой старший брат?

– Умер. – Она поглядела в окно.

– Ох, как жаль… Это ужасно…

Она снова посмотрела на свой сэндвич и поморщилась:

– Нет. Извини.

– Что ты имеешь в виду?

– Э-э-э… – Она мотнула головой, потом легонько хлопнула себя по лбу. – То есть на самом деле он не умер. Даже не знаю, почему я так сказала. Прости. Очень гадко, наверно, с моей стороны было так говорить.

– Ну… – Не зная, что ответить, я глотнул пива. Может, она с приветом?

Между тем Киоко положила ладонь мне на предплечье:

– Послушай, я не знаю, зачем я так сказала. Можешь просто об этом забыть?

Я проглотил пиво.

– Естественно.

– В общем, мой старший брат вполне жив и здоров. И мы вовсе не поссорились, ничего такого. Мы отлично ладим. Он живет на Хонсю, в Гунме. Женат, и у него очень красивая жена. И двое прелестных деток. И я регулярно езжу к ним в гости. Вот только… – Она снова уставилась в темноту за окном. Где-то там, у самого горизонта, медленно перекатывались океанские волны, только мы не могли сейчас их видеть. Возможно, сидя в покачивающемся вагоне, все мы ощущали их непрерывное движение.

– Вот только… что?

– Ну… не знаю, как объяснить. Это, наверное, глупо. Вот ты никогда не ощущал, как все в твоей жизни меняется? В смысле даже если в твоей жизни не происходит ничего такого страшного или драматичного. Разве взросление само по себе не наносит человеку душевную травму? Когда я вспоминаю, как мы в детстве сидели со старшим братом на татами, мне невыносимо больно думать, что этот момент жизни остался где-то в прошлом. Эта постоянно накатывающая ностальгия напоминает мне, что мы никогда не сможем вернуться туда, домой. Что тех детей, сидевших там рядом на полу, такие юных и счастливых, уже не существует. Они никогда не вернутся обратно… А о другом моем брате, который намного нас младше, даже не спрашивай… Он перестал ходить в школу и не хочет ни с кем из нас разговаривать. И я ничего не могу с этим поделать. Он всегда был таким жизнерадостным мальчишкой! Но теперь, мне кажется, сам процесс взросления медленно его убивает…

Я даже не представлял, что на это ответить, а потому просто молча слушал. Я был не готов к тому, что она будет со мной настолько откровенна.

– Извини. Несу тут всякую чушь… – вздохнула Киоко.

– Да нет, я так не думаю. Я тебя понимаю! Семья – это очень непросто… – Ну вот опять: начал говорить как конченый придурок!

– Спасибо! – Повернувшись ко мне, она улыбнулась, потом достала из пакета онигири с мясом и кимчи и вручила мне. – Знаешь, а ты умеешь слушать.

– В общем, не огорчайся!

Когда я брал из ее рук онигири, наши пальцы соприкоснулись, и она быстро стрельнула на меня взглядом. Я тут же поспешил что-нибудь сказать.

– А кто у тебя любимый персонаж из «уличных бойцов»?

– Кен, – ни секунды не раздумывая, ответила она. – А у тебя?

Как меня угораздило предположить, что она выберет Чунь Ли? Господи, да я, оказывается, сексист!

– Кен.

– Вот он, выбор настоящего игрока! – улыбнулась Киоко.

– А ты в игре включаешь ускорение? – решил я проверить.

– Ну разумеется!

– Помнишь, как это делать? А то я подчас забываю…

– Ну да. Вниз – R, вверх – L-Y-B. Тебе непременно надо будет сделать это на втором джойстике!

Ого! Да она полностью в теме!

– Слушай, а ты слышала историю создания М. Байсона[44]44
  Один из главных отрицательных персонажей серии, военный диктатор восточноазиатской страны, стремящийся захватить весь мир.


[Закрыть]?

– Это про то, как боксер Балрог в Америке изначально должен был называться М. Байсоном, потому что его смоделировали по образу Майка Тайсона, но разработчик испугался, что Тайсон может подать на «Capcom» иск, и они быстренько переменили имя?

– Интересно, есть ли что-нибудь такое, чего ты не знаешь о Street Fighter?

– Откуда же мне знать, есть такое или нет! – рассмеялась Киоко.

– Можно я кое в чем тебе признаюсь?

– Выкладывай.

– В игре есть пара движений, которые у меня еще ни разу не получились.

– В самом деле?

– Ну да. У меня никак не выходит йога-телепорт Дхалсима и вращающий пайлдрайвер Зангиева[45]45
  Пайлдрайвер – мощный бросок противника на голову. Зангиев – в видеоигре: национальный русский герой по прозвищу Красный циклон, тренирующийся на медведях в Сибири. Прототипом образа явился советский борец, рестлер Виктор Зангиев.


[Закрыть]. Боюсь даже полюбопытствовать, но все же… Ты умеешь это делать?

– О да, тут пришлось хорошо поупражняться! Это очень сложные движения.

Я определенно недооценивал эту девчонку!

– А ты не против, если я чуточку посплю? – неожиданно спросила она.

– Поспи, конечно.

– И не сочтешь за невоспитанность, если я положу голову тебе на плечо?

– Ну что ты! Пожалуйста.

Киоко пристроила голову мне на плечо, и я почувствовал на шее легкое прикосновение ее мягких волос.

– Разбуди, когда доедем.

– Разумеется.

Чем дальше мы отъезжали от Токио, тем меньше было пассажиров. И наконец в нашем вагоне стало почти пусто. Мы сидели бок о бок у темного окна, и яркий свет внутри лишал возможности увидеть что-либо снаружи. Я сидел и размышлял. Я уже понял, что ни за что не стану побеждать Киоко в Street Fighter II. С той же абсолютной уверенностью, как и то, что этот поезд прибудет на станцию Тиба, я знал, что позволю ей надрать себе задницу.

Между тем поезд остановился на очередной станции, где в вагон не зашел ни один человек. После того как раздался знакомый гудок, сигнализирующий о том, что двери вот-вот закроются, в сужающуюся щель между створками проскочила маленькая трехцветная кошка и запрыгнула на сиденье напротив.

– Ничего себе! – воскликнул я, не удержавшись.

Киоко слегка пошевелилась, однако не проснулась. Левой рукой я как можно осторожнее пошарил в кармане в поисках смартфона, чтобы сфотографировать эту едущую в пригород кошку.

Выпрямившись на передних лапах, она, как статуэтка, застыла на сиденье и поглядела на меня. И в ее светящихся глазах я увидел нечто необычное. Хаос. В ее черных зрачках, казалось, мелькал огромный город, как будто кошка внимательно наблюдала за всеми нами, движущимися вокруг нее. И, так же как образ города бесстрастно отражался от кристалликов ее глаз, ее кошачья сущность отвергала любую мысль о человеческих правилах или контроле над собой. У этой кошки определенно не было хозяина – и в этом я ей даже позавидовал.

Киоко все так же сидела, опустив голову мне на плечо, и от тихого спокойного дыхания ее грудь мерно вздымалась и опускалась. Мои пальцы еще нащупывали в кармане телефон, но стоило мне его вытащить, как поезд подъехал к следующей станции. Двери открылись, и в тот же миг – как будто точно зная, куда ей нужно, – кошка соскочила с сиденья и покинула поезд. Я посмотрел на фотографию, которую успел сделать: какая-то размытая, смазанная ерунда. Вместо кошки там оказался бесформенный пестрый комок, выкатывающийся из вагона. Я коснулся пальцем значка с мусорной корзиной, и неудачная фотография исчезла. Подняв взгляд от телефона, я посмотрел в окно поезда и увидел ту самую кошку, которая, гордо задрав хвост, уходила по платформе прочь.

Через мгновение поезд опять начал тихонько покачиваться. Я прислонился к сиденью спиной и закрыл глаза.

Порой у меня возникает такое чувство, будто наш город – один громадный организм. Словно это гигантское человеческое существо, частями которого мы все являемся. Однако мы ограничены определенными дорогами, водными путями, тоннелями, железнодорожными линиями. Как будто наши пути проложены специально для нас и нет возможности от них отклониться. Вот чем эта кошка отличается от нас! Она может запрыгнуть в поезд где ей заблагорассудится и вольна из него выскочить. Мы же, человеческие создания, тесно связаны с городом и его судьбой. И нам не вырваться из его цепких когтей. Я и рад был бы собрать вещички и переехать куда-нибудь за город, но не могу отсюда выбраться. Я застрял здесь капитально! Детский сад, начальная школа, потом средняя и старшие классы, университет, стажировка… От стажировки – к работе, от работы – к пенсии, от пенсии – к могиле. Таков мой жизненный путь, уже зримо простершийся передо мною. Передо мной и многими миллионами других людей, с которыми я сталкиваюсь каждый день. Город нуждается во всех нас, а мы нуждаемся в городе. Симбиоз, черт подери, в немыслимых масштабах!

Дайте-ка я на секундочку нажму на паузу.

Вплоть до этого момента, как вы, наверное, заметили, я обо всем говорил в прошедшем времени. И многие из вас, пожалуй, недоумевают: «Так чем же все закончилось?»

Так вот. Правда в том, что именно сейчас я и рассказываю эту историю. И именно сейчас я сижу с Киоко в поезде. Считаные минуты назад сюда пробралась кошка, проехала остановку и выскочила из вагона – и это заставило меня прокручивать в уме события минувшего вечера.

Мне вот что любопытно: доводилось ли вам когда-нибудь испытывать этакое щемящее чувство, как будто наверняка знаешь, что произойдет дальше? Это, как и поезд, на котором я сейчас еду, несется вперед и никак не может свернуть со своих рельсов. И, сидя здесь, я как будто заранее знаю, как пройдет остаток вечера. Мало того, я даже не сомневаюсь в его исходе.

А дальше будет вот что.

Мы доедем до Тибы. И оба будем очень рады наконец там оказаться.

Мы сразу двинем к бару ее приятеля и по пути будем болтать о том, как же нам не терпится поиграть в «бойцов». О том, сколько звездочек наберет каждый из нас, на какой сцене будем биться и тому подобной ерунде.

А затем, когда мы уже подойдем к самому бару и увидим над входом вывеску с крупными буквами «Пламя йоги», наши взгляды опустятся к маленькому белому листку бумаги на двери, и мы оба оторопеем.

Еще даже не прочитав записку, примерно догадаемся, что там:

«Сегодня бар закрыт в связи с неотложными семейными обстоятельствами. Приносим свои извинения».

Мы начнем прикидывать, что делать дальше. Может, просто зайти в любой другой бар, взять какой-нибудь выпивки и там уже решить, куда податься дальше? И тогда я, не подумав как следует, предложу:

– Слушай, мы же можем закатиться в отель для свиданий!

Киоко смерит меня презрительным взглядом:

– Ты за кого меня принимаешь?

И до меня дойдет, что я не с того начал, когда это предлагал.

– Нет-нет, ты не так поняла! Я хочу сказать, что в некоторых таких отелях есть игровые консоли. Мы можем сперва поискать в инете, в каком из отелей в Тибе есть Super Famicon. И тогда нам все-таки удастся сразиться в «уличных бойцов»!

Но мои объяснения все равно заронят в ее сердце обиду, и она заявит:

– Я, знаешь ли, тебе не шлюха какая-нибудь!

Тут я впаду в уныние, стану угрюмым и обиженным, потому что имел в виду совсем другое.

Между нами случится небольшая перепалка, и она наконец поймет, что я хотел сказать вовсе не то, что получилось. Вид у меня станет совсем удрученным и жалким. И тогда она тоже извинится. И скажет нечто вроде:

– Вообще я тут живу недалеко. Так что, если хочешь, можешь переночевать у меня.

На что я поинтересуюсь:

– А у тебя есть Street Fighter II?

– Нет, но…

– Ну и ничего, – пожму я плечами. – Значит, просто поеду домой.

– Но до утра поездов уже не будет…

– Могу и подождать.

– Что ж, давай я тогда составлю тебе компанию? – предложит она.

– Да нет, все нормально! Иди спокойно домой.

Возникнет небольшая заминка.

– Ну ладно, – скажет она. – Тогда пока.

– Пока.

На этом мы развернемся и пойдем – каждый в свою сторону.

А когда я в понедельник утром увижу Киоко, она просто посмотрит сквозь меня, словно я невидимка.

Но ничего этого пока что не случилось. Я по-прежнему сижу в поезде, пытаясь вообразить ближайшее будущее. Вот только почему у меня такое чувство, будто все это уже состоялось? Как будто подобное происходило уже тысячи раз и всегда будет происходить. Словно фрагмент записи с камеры видеонаблюдения, снова и снова просматриваемый по кругу. Ее голова все так же покоится у меня на плече, и единственное, о чем я сейчас способен думать, – есть ли у нас хоть какая-то власть над собственной жизнью? И как бы я мог изменить будущее? Ибо что такое судьба, как не тот самый момент, когда, играя в компьютерную игру на высшем уровне сложности, потратив все жизненные силы, ты вдруг совершаешь одну-единственную оплошность?.. Эти мучительные мгновения проходят, как вечность, пока тебя не настигает последний, решающий удар. Ты уже знаешь, что облажался и пути назад нет. Ты можешь сколько угодно нажимать на паузу, однако это не отвратит того, что неминуемо должно произойти.

Ну что ж, пора снова нажать на «старт». Снять игру с паузы и дать ей пройти до конца.

Киоко сонно поднимает голову и открывает глаза:

– Что, уже приехали?

Сакура

– К Уэно, пожалуйста! – говорит она и, низко опустив голову, ныряет на заднее сиденье.

Кивнув, я тяну за рычажок под рулем, который автоматически закрывает задние дверцы. В молчании мы трогаемся с места. На ней розовое кимоно с узором в виде цветущей сакуры. Исключительно изысканное и нежное. По старомодной прическе сразу видно, что она из небольшого городка. В Токио женщины таких причесок больше не носят. Причем готов поспорить, что из городка с богатой историей – вроде Киото, к примеру. Богатая, преуспевающая дама. Не хочу и пытаться угадать ее возраст – это как-то не приличествует джентльмену.

Иногда, когда мне скучно, а день тянется невыносимо долго, я развлекаю себя тем, что пытаюсь определить, что представляет собою очередной мой пассажир. Бывает любопытно составить мнение о незнакомых людях, когда они еще только садятся ко мне в такси, постараться угадать, что они собой являют, чем занимаются и куда едут. Хотя у меня нет привычки совать нос в чью-то жизнь. Большей частью я все-таки сосредоточен на дороге и стараюсь не быть излишне любопытным. Чужие дела меня не касаются.

– Какой чудный весенний день, не правда ли? – произносит пассажирка.

– Совершенно верно, – отвечаю я.

– Я столько лет не видела цветения сакуры в Токио! – вздыхает она.

– Издалека приехали?

– Из Канадзавы. Мне не часто доводится бывать в Токио. Для меня это как подарок.

– Ну что же, надеюсь, вы приятно проведете время!

– Спасибо. – В зеркале заднего вида ловлю ее улыбку. – Я приехала повидаться с подругой-американкой. Вообще она из Портленда, штат Орегон, но какое-то время жила в Канадзаве. А сейчас переехала сюда и работает переводчицей.

Я не могу сдержать улыбки. Эти провинциалы всегда меня изумляют! У токийцев не принято много рассказывать о себе при первой встрече.

Некоторое время мы едем в молчании, затем она снова заводит разговор.

– А вы когда-нибудь бывали в Канадзаве?

– Нет, – отвечаю. – Я на самом деле мало куда ездил.

– Наверное, вы очень заняты работой?

– Да, есть такое дело.

– А дети у вас есть?

«Во дает! Такой глубоко личный вопрос!»

– Да, есть дочка.

– А где она живет?

– В Нью-Йорке.

– Как замечательно! Чем же она занимается?

Я вынужден немного притормозить у перекрестка: на светофоре загорается красный.

– Она замужем за американцем по имени Эрик. Он славный парень, не прочь душевно посидеть за стаканчиком. Любит их пиво и наше сётю. Когда они приезжают сюда на Новый год, мы отлично проводим праздники. И всегда очень грустно, когда они уезжают. Она сейчас в приятном ожидании. Кто бы мог подумать? Я – и дедушка!

– Вы совсем не выглядите как дедушка. Сколько вам лет?

– Шестьдесят.

– А вы с женой поедете в Нью-Йорк, когда дитя родится?

Даже не знаю, что и ответить, – не хочется портить настроение.

– Надеюсь, что да.

– Вам там очень понравится!

«Ей-то уж точно бы понравилось».

– Надеюсь, – отвечаю вслух.

Когда мы подъезжаем к парку Уэно, она вытаскивает из кошелька несколько новеньких шуршащих купюр и с благодарностью вручает мне. Я отсчитываю сдачу, передаю ей, после чего тяну за рычажок, открывая заднюю дверь. Какая удобная штука этот автозамок! Уверен, в желтых нью-йоркских такси таких не водится. Женщина склоняет голову на прощанье, и я тоже низко киваю в ответ. На этом, привычно придерживая кимоно, она выбирается из такси.

На улице ее сразу же встречают три молодые дамы, тоже одетые в кимоно с расцветкой в духе благоухающей весны. Вижу и американскую подругу, о которой говорила пассажирка, – блондинку с голубыми глазами. И кимоно ей, надо сказать, очень к лицу. Подруги тут же начинают оживленно разговаривать, причем эта американка изумительно говорит по-японски. Затем они всей стайкой направляются к парку. Я же трогаюсь дальше, и разговор их быстро затихает.

Подвыпивших гуляк сегодня хоть отбавляй. Они сидят под цветущими кронами, пьют пиво, едят каждый свой бэнто и передают по кругу пластиковый контейнер с жареной курицей из магазина. Некоторые мужчины постарше уже упились в зюзю – спят на расстеленных под деревьями кусках синего тарпаулина. Причем рядом с подстилкой аккуратно выстроена снятая обувка. И так по парку – сотни и сотни пар обуви. Большей частью черные ботинки офисных служащих, но попадаются и сандалии, и туфли на шпильках, и кроссовки, разумеется. Интересно, сколько людей теряют свою обувь в этой всеобщей суматохе по случаю ханами[46]46
  Ханами (букв. «любование цветами») – японская национальная традиция любования цветущими деревьями (прежде всего японской сливой умэ и сакурой), стоящая в одном ряду с осенним любованием покрасневшими листьями кленов и луной.


[Закрыть]?

Жаль, я не могу к ним присоединиться и тоже спокойно выпить под кронами цветущих вишен. Однако мне все же необходимо пообедать и немного вздремнуть. Короткий дневной сон – единственный способ нормально отработать долгую смену: с восьми утра и до четырех ночи. Дома я почти и не бываю, что, собственно, вполне меня устраивает. Признаться, я вообще не люблю бывать там один. Пустые места в доме – самые действенные напоминания о том, что было там раньше. Этакие негативные пространства. Пустота на другой половине постели, пустой стул, пустующее кресло, пара давно не используемых палочек для еды, что стоят в буфете, чашка для риса, что покоится на полке рядом с суповой миской, – обе уже запылившиеся… И вот что любопытно: хоть я и переехал в это новое жилище, покинув наш прежний дом в Накано после ее кончины, но все равно не смог выкинуть ее вещи.

Наконец я останавливаюсь перед круглосуточным магазином Lawson, куда наведываюсь чаще всего, чтобы купить к обеду бэнто и бутылку зеленого чая. Я улыбаюсь и киваю новенькому парнишке на кассе. Штат здесь, похоже, постоянно меняется, сотрудники то и дело приходят и уходят. В последнее время, как я заметил, здесь работает много выходцев из других азиатских стран – Вьетнама, например, или Китая. Должно быть, студенты. Приятно видеть, что они приезжают к нам изучать японский. Все магазинные упаковки еды и напитков сейчас украшены картинками с цветущей сакурой, и яркие розовые узоры на банках с пивом действуют на меня искушающе.

Но что поделаешь – работа!

Обычно я ем свой обед в машине. Заодно могу послушать какую-нибудь музыку. Сейчас у меня в магнитоле стоит компакт-диск Кэта Стивенса. Иногда я включаю музыку во время работы, но некоторые клиенты бывают против. Так что лучше всего слушать ее во время перерывов или когда я езжу один.

Свернув на тихую боковую улочку, нахожу идеальное место для обеденного перерыва – под сакурой, что раскинула свои пышные ветки над дорогой, создавая благодатную тень. И вот я сижу в машине, включаю «Father and Son» Кэта Стивенса, ем свой бэнто, пью чай и любуюсь вишней в цвету. Это мой тихий, уединенный ханами.

Покончив с едой, откидываю назад сиденье и вытягиваюсь на нем, подложив руки под голову и глядя на цветущие кроны. Сильным порывом ветра с веток срывает лепестки, и они, кружась, точно вишнево-розовая вьюга, усыпают лобовое стекло. Закрыв глаза, я чуть ли не физически ощущаю, как нежные лепестки падают мне на лицо.

Я сплю. Точно знаю, что сплю, потому что оказываюсь в отцовском кабинете и сам он еще жив. Я тихонько наблюдаю от двери, как он пишет свои рассказы. Пользуется он своим старым вечным пером, которое отдал мне перед смертью. На квадратных листах рукописи старательно выводит ярко-синими чернилами кандзи – китайские иероглифы. Когда я вхожу в кабинет, он поднимает на меня взгляд и улыбается. Повсюду лежат аккуратные стопки исписанной бумаги, уже подготовленные для отправки редакторам и издателям. Высокими шаткими башнями сложены книги. В нижней угловой секции его книжного шкафа хранится собрание ракуго, которые мой старший брат Итиро перечитывает снова и снова. А вот и сам он – удобно свернулся на полу с книжкой. Он снова юный отрок.

Я по-прежнему храню отцовскую перьевую ручку, только теперь она лежит в шкафу. Ею не пользовались уже многие годы. Я обещал отцу, что напишу еще много стихов, но так и не выполнил обещания. Я не писал стихи с тех пор, как встретил ее. С момента нашего знакомства я просто не испытывал потребности что-либо сочинять. А затем, когда родилась Риоко, единственным моим желанием было побольше трудиться, чтобы заработать денег для семьи. Чтобы они были счастливы.

Когда я снова поднимаю взгляд на отца, у него уже лицо моего брата. Тот сидит в позе сэйдза[47]47
  Сэйдза (букв. «правильное сидение») – японский термин для обозначения одной из традиционных поз сидения на полу: выпрямив спину и поджав под себя голени.


[Закрыть], в кимоно, с красиво сложенными перед собой руками, как будто вот-вот примется исполнять ракуго.

Итиро всегда был отличным рассказчиком, известным ракугокой.

А теперь его тоже нет.

Я не смог даже позвонить ему – сказать, что она умерла.

Из сна меня выдергивает будильник на смартфоне. Солнце вовсю светит в окно машины, так что я даже просыпаюсь в горячем поту. Спина ужасно ноет. Открыв бардачок, нащупываю баночку с таблетками. Непослушными спросонья пальцами открываю крышку, и с немалым трудом мне удается ухватить ими таблетку. Кладу ее на язык, чувствуя знакомую горечь. Запиваю остатками чая. Затем натягиваю чистую пару белых водительских перчаток, ровно надеваю фуражку, гляжу на себя в зеркало – все ли в порядке? – и наконец отправляюсь работать.

Когда я проезжаю мимо станции Уэно, мне голосует странного вида мужик лет эдак за тридцать. Волосы у него длинные и клочковатые, лицо небритое. Судя по одежде и наружности, это, скорее всего, какой-нибудь фабричный рабочий в выходной день. Он молча забирается в салон, и мы трогаемся с места.

– Куда ехать? – спрашиваю.

– В Акихабару, – бросает он, колюче глядя в окно.

Жилые кварталы снаружи то вьются длинными лентами, то обступают дорогу плотным роем. Солнце стоит высоко, и полуденный жар уже раскаляет асфальт. В воздухе кое-где колышется знойное марево. Стеклянные высотки Акихабары, этого «электрического района» Токио, отражают глубокую синеву неба. Окна серых бетонных коробок среди них – точно вкрапления белых облачков. Будь у меня с собой ручка, я бы это записал. Отцу бы наверняка понравилось.

Когда мы проезжаем мимо группки иностранных туристов на тротуаре, парень вдруг со злостью говорит:

– Мне кажется, или наш город и впрямь наводнили гайдзины[48]48
  Гайдзин – грубо-просторечное сокращение от слова «гайкокудзин» (букв. «человек из внешней страны»), иначе говоря, чужак для японца.


[Закрыть]?

И щелкает костяшками пальцев.

Меня от звука передергивает.

– Ну да, меня наполняет гордостью…

– А мне от них блевать хочется, – перебивает он.

– Что вы говорите!

– Являются сюда, проявляют неуважение к нашей культуре. Они даже не говорят по-японски! – презрительно фыркает он.

– В самом деле?

– Приезжают сюда, попирают наши святыни, оскверняют наши храмы и могилы. Они не уважают ни нашу историю, ни нашу культуру. Они везде! Ходят по кабакам, пьют как не в себя, лапают наших женщин. Обращаются с нами как с недоумками.

– Прошу прощения, кьяку-сама[49]49
  Вежливое обращение к клиенту или покупателю (букв. «досточтимый клиент»).


[Закрыть]… Возможно, я что-то не так понял. Но мне казалось, они приезжают сюда как раз потому, что интересуются нашей культурой…

– Да ладно! Вы что, серьезно так считаете?! – Он издает горлом какой-то булькающий звук, будто я сейчас сморозил несусветную глупость. – Америкосы сбросили на нас ядерную бомбу, они выхолостили нас, заставили принять навязанный ими мир. Не наш мир, а их мир! И теперь мы просто стоим и тупо смотрим, как китайцы пытаются отжать у нас острова Сэнкаку[50]50
  Проблема принадлежности островов Сенкаку (архипелаг Дяоюйдао) является предметом территориальных споров между Японией, КНР и Китайской Республикой (Тайванем) с 1970-х годов.


[Закрыть], а корейцы – Такэсима[51]51
  Речь идет о принципиальном территориальном споре между Южной Кореей и Японией из-за двух островов в Японском море (называемых Такэсима у японцев, Токто у корейцев и Лианкур во всех остальных странах, в этих островах не заинтересованных).


[Закрыть]! Мы уже сделались посмешищем всей Азии, поскольку всем и каждому позволяем вытирать об нас ноги! Гайдзины не уважают ни Японию, ни нашу культуру. И меня от них просто тошнит!

«Что за чушь он несет?» – изумляюсь про себя. Но не могу же я высказать это клиенту!

– Понимаю, – единственное, что я могу сказать.

– Спасибо. Здесь я, пожалуй, выйду.

Я останавливаю такси, он расплачивается. Когда отсчитываю сдачу, мужик протягивает мне какую-то карточку:

– Вдруг заинтересуетесь.

Когда он уже уходит прочь, начинаю разглядывать карточку. На дешевой обтрепанной по краям бумажке напечатано: «Не будь одним из муравьев!» Это что еще такое? Может, «Йоку дантай», эта ультранационалистская группа? Гляжу в окно ему вслед и вижу, как парень скрывается в одном из заведений, где предлагают свои услуги девушки-иностранки. Помотав головой, пихаю карточку в маленький пакетик для мусора, что спрятан у меня в нише для ног.

В течение следующих нескольких часов я вожу туда-сюда самых разных пассажиров: компанию старшеклассниц, решивших закатиться в караоке; пару борцов сумо, под которыми машинка моя жалобно скрипнула и чуть даже просела сзади; одного любезного пожилого профессора с целой стопкой подержанной литературы, что он накупил себе по книжным лавкам в Дзимботё[52]52
  Дзимботё – квартал в Токио, известный многочисленными издательствами и книжными, сувенирными лавками, а также антикварными магазинами.


[Закрыть].

К заходу солнца я оказываюсь в районе Токийского вокзала. Здания бизнес-квартала Маруноути стремительно пустеют, когда рабочий день подходит к концу. Большинство работников посолиднее на этот день взяли отгул, чтобы от души принять на грудь под цветущими кронами. А вот служащие помоложе как раз в это время выбираются из офисов и спешат присоединиться к празднующим ханами.

Со стоянки такси возле Токийского вокзала я везу одного парня в Симбаси. Сдается мне, он хорошо поднабрался уже в поезде. Возможно, ездил на деловую встречу за город.

– Простите, не могли бы вы ехать чуть медленнее? – просит он, кашляя.

– Разумеется, сэр. Прошу извинить.

– Все в порядке, я просто… Я лишь…

– С вами все хорошо? – Я поспешно подруливаю к тротуару.

– Мне надо… – Он испускает рвотный позыв и закрывает рот ладонью.

Я выдергиваю из бокового кармана гигиенический пакет и как можно быстрее передаю ему. Беднягу рвет, я же смотрю пока в другую сторону. Слышу лишь, как жижа с силой разбрызгивается по бумажному днищу пакета. До ноздрей уже дошел запах кислятины, а потому я украдкой закрываю нос и приопускаю стекло на своей дверце.

– Простите, – произносит он наконец.

– Ничего страшного, сэр. Это бывает. Не стоит извиняться. – Я ободряюще улыбаюсь ему, видя, как ниточка липкой слюны тянется от его рта к краю бумажного пакета. Я передаю назад бумажные платочки, которые всегда имеются у меня в кармашке на дверце как раз для таких ситуаций.