Текст книги "Право на одиночество"

– Если я пожарю яичницу на помидорах, ты будешь?

– Буду, – Максим развеселился. – А почему именно на помидорах?

Я вздохнула.

– Я последний раз готовила такую в день смерти родителей. Потом, позже, много раз хотела приготовить… но чувствовала, что не могу. А сегодня понимаю, что могу.

Максим несколько секунд просто смотрел на меня, а потом взял за руку и тихонько сжал пальцы.

– Я очень надеюсь, что когда-нибудь ты и цветов перестанешь бояться.

Я тоже очень на это надеялась.

После завтрака я попросила Громова отвезти меня домой. Нужно было покормить Алису и взять кое-какие вещи – не ходить же мне по его квартире в праздничном платье с открытой спиной. Хотя Максим уверял меня, что не будет возражать, если я буду ходить по квартире в неглиже, но на такое я пока была не способна.

И только мы вышли из подъезда и направились к его машине, как нас ждал сюрприз.

– Папа! – послышался звонкий девичий голос. Я вздрогнула и, подняв глаза, увидела Анжелику с Алисой. Обе девочки стояли рядом с машиной и, очевидно, ждали нас. Вид у Лисенка был озадаченный, Лика же смотрела на меня с откровенной ненавистью во взгляде.

Я сглотнула. Конечно, я представляла, что когда-нибудь мне придется встретиться с дочками Громова… но не думала, что это произойдет настолько скоро.

– Вы с матерью совсем офонарели, – зло процедила Анжелика. – Со вчерашнего дня на звонки не отвечаете. Ну я понимаю, мама, ей на всех вокруг пофигу, но ты-то, пап? От тебя я такого не ожидала.

Лисенок нерешительно переминалась с ноги на ногу, косясь то на меня, то на Максима. Видимо, она уже все поняла, но никак не могла до конца осознать. Что ж, она не одинока, я тоже пока не успела осознать случившееся…

– Лика, я тебя прошу… – начал Громов, но не успел больше ничего сказать.

– Просишь? – фыркнула девушка. – О чем, интересно? Вы с матерью хоть бы предупредили, что я должна врать Лисенку.

В воцарившемся молчании не было слышно ничего, кроме тяжелого дыхания Анжелики.

И мне вдруг стало очень ее жаль. Сначала я даже не поняла, откуда взялось это чувство, а потом…

Передо мной стояла даже не девушка – девочка, которая была никому не нужна. Я смотрела на Лику и видела в ее зеленых глазах под презрением и ненавистью настоящую болотную тоску.

– Лисенок, я могу поговорить с тобой наедине? – спросил Максим у своей младшей дочери и, дождавшись кивка, взял ее за руку. – Мы на минутку. Лика, очень тебя прошу, не хами Наташе.

Губы девочки скривились, а я проводила Громова с Лисенком удивленным взглядом. Почему он не захотел говорить при нас? Чем ему помешала Лика? Я чувствовала, что девочку это недоверие очень задевает и обижает, но, по-видимому, она привыкла к такому отношению.

– Шлюха ты, – тут же процедила Лика, как только Максим с Алисой отошли подальше, – все-таки добралась до папы.

Я вздохнула.

– Тебе обязательно оскорблять всех окружающих?

– Не всех. Только тех, кто того заслуживает.

– А почему ты думаешь, что я этого заслуживаю?

Девочка усмехнулась. В ее глазах светилось такое откровенное презрение, которого я никогда не встречала раньше.

– А как еще можно назвать женщину, которая трахается с женатым мужчиной?

Меня кольнуло чужой болью. И я, поддавшись порыву, подошла ближе и положила руки на плечи Лики. Девочка дернулась, на секунду опешив от моей наглости, но я лишь крепче сжала ее плечи.

– Ты ведь знаешь, что между твоими родителями давно нет любви, – тихо сказала я, смотря Лике в глаза. – Его измена не причинит боли твоей маме. Так почему ты так меня ненавидишь, Лика?

Взгляд девочки заметался, словно я посадила ее в клетку.

– Ты ничего не знаешь, – наконец буркнула она. Презрение в ее глазах уменьшалось, уступая место смятению. – За последние пять лет у папы были три женщины, и они все бросали его первыми, поняв, что он никогда не разведется с мамой. Это причиняет ему боль, каждый раз он очень переживает. Уже полтора года у папы не было ни с кем отношений, и тут ты… – глаза Лики вновь вспыхнули ненавистью, а я глубоко вздохнула.

Девочка переживает за отца. Как все просто! И как же она не похожа на мать, которая сама толкала меня в объятия Максима, не думая о последствиях.

Теперь я, смотря на Лику, больше не видела в ней молодую Лену.

– Ты красивее их всех вместе взятых и моложе, намного моложе. И папа… он очень увлечен тобой. И когда ты его бросишь, ему будет очень больно. Я не хочу, чтобы ему было больно!

Ее голос, сорвавшийся к концу речи на визг, окончательно уверил меня в принятом решении.

– Лика, – я опустила свои руки вниз и сжала ладони девочки, – никто на свете не застрахован от боли и переживаний, но я обещаю, что постараюсь не делать больно твоему папе. Клянусь.

Она смотрела на меня, чуть приоткрыв рот, а в глазах больше не было ненависти. Только удивление.

В этот момент совсем рядом послышались шаги Максима и Алисы, и мы резко развернулись к ним лицом. Громов явно был доволен, он улыбался, глядя на нас с Ликой, а Лисенок смотрела на меня спокойно и без малейшего осуждения.

– Дочка, – сказал Максим, как только подошел поближе, – я не успел тебя спросить – как вы с Алисой узнали, где я?

– Я просто догадалась, – пожала плечами Лика, уже вернувшая себе прежнее хмуро-презрительное выражение лица. – Где ты еще мог быть? Это мама по чужим квартирам шастает, а ты только в своей торчишь.

– Понятно. Ну, садитесь в машину. Мне нужно отвезти Наташу домой.

– Домой? – удивилась Лика. – Но впереди ведь выходные…

– Мне нужно покормить кошку, – объяснила я, ободряюще улыбнувшись девочке. – Ее, кстати, зовут Алисой.

Лисенок рассмеялась, услышав об этом забавном совпадении, и мы забрались в машину. Громов явно думал, что я сяду на переднее сиденье, но мне хотелось быть поближе к девочкам и кое-что спросить у Алисы.

– Лисенок, – тихо сказала я, пока Максим заводил машину и выруливал со стоянки на дорогу, – ты не сердишься на меня?

– Нет, – она покачала головой, – папа все хорошо объяснил. Да и я уже начала догадываться… давно. Просто мне хотелось, чтобы это оказалось неправдой. Хотелось, чтобы мама с папой любили друг друга. И меня.

– Они оба тебя любят, – сказала я серьезно. – Просто так уж получилось, что у них не сложились отношения между собой.

Лика прислушивалась к разговору и косилась на меня с каким-то странным выражением на лице. Заметив мой взгляд, девочка помрачнела, отвернулась и нарочито громко спросила:

– Папа, а Наташа теперь будет жить в твоей квартире?

Я чуть не подпрыгнула, услышав подобное предположение.

– Вообще-то мы еще об этом не думали, – ответил Максим спокойно. – Но можем узнать мнение друг друга прямо сейчас. Что скажешь, Наташа?

Я покосилась на Лисенка. Девочка улыбнулась и прошептала:

– Переезжай к папе.

Лика же поджала губы, но в ее глазах не было ни ненависти, ни презрения. – Максим… я не очень понимаю… разве ты живешь отдельно от жены и дочек?

– Нет. Я не живу отдельно, просто это моя квартира.

– Тогда я не понимаю, как ты будешь видеться с Ликой и Лисенком…

Глаза Максима, отражавшиеся в зеркале заднего вида, иронично вспыхнули.

– Ну, Лисенок может и с нами пожить какое-то время, если хочет. А Лика уже большая девочка.

Второе предложение в этом комментарии мне совсем не понравилось, потому что я сразу додумала продолжение: «…Большая девочка, которая справится и в одиночестве».

Лике оно тоже не понравилось – в ее прозрачных зеленых глазах вновь мелькнула болотная тоска.

– Нет, Максим, – я покачала головой. – Я так не могу. Я лучше останусь у себя.

– Почему? Ведь… – начал было Максим, но тут раздался негромкий голос Лики:

– Живи с папой, Наташа. Пожалуйста.

В машине стало очень тихо. Громов переваривал сказанное дочерью, видимо, обалдев от того, что она сказала волшебное слово «пожалуйста». Лисенок просто улыбалась, переводя взгляд с меня на сестру. А я смотрела на Лику, пытаясь понять мысли и чувства этого ребенка. Я понимала – она что-то задумала, но вот что именно…

– Хорошо, – наконец сказала я, – но с одним условием. Когда у нас будет гостить Лисенок, ты, Лика, тоже будешь нашей гостьей.

Глаза девочки расширились от удивления.

– Ты… хочешь… чтобы… я приходила? – прошептала она.

– Да, – я кивнула. И в тот же миг лицо Лики преобразилось, осветившись такой радостной улыбкой, что мне показалось, будто в машине стало немного светлее.

Добравшись до моего дома, Громов оставил дочек в машине, а сам пошел со мной наверх, чтобы помочь собрать вещи и «упаковать» Алису.

Впуская его в свою квартиру, я немного волновалась. Еще никто из мужчин не заходил сюда, кроме Антона. И теперь, открывая дверь перед Максимом, я чувствовала себя так, словно принимала какое-то судьбоносное решение.

Алиса бросилась ко мне под ноги, оглушительно мурча. Я подняла ее на руки и зарылась носом в теплую серую шерсть, чувствуя, как спину царапают когти моей кошки – она всегда выпускала их, встречая меня после долгого отсутствия.

Отпустив Алису, я положила ей в миску вареной курицы и налила воды. И только затем обратила внимание на Максима, который стоял посреди коридора и заглядывал в большую комнату, улыбаясь немного смущенно.

– Почему-то я так и представлял себе твою квартиру, – в следующую секунду он заключил меня в объятия и поцеловал. Нахлынувшие в тот же миг эмоции чуть не сбили меня с ног, и в комнату мы не вошли, а ввалились, страстно целуясь. Наткнувшись на диван, рухнули на подушки и зашлись в оглушительном хохоте, не выпуская друг друга из объятий.

– Ты, кажется, поладила с Ликой, – сказал Максим, поудобнее устраиваясь на моем диване.

– Пока это нельзя так называть, – я покачала головой. – Но все же лучше, чем та ненависть, с которой она смотрела на меня в самом начале.

Максим, лукаво улыбаясь, начал поглаживать мою грудь. Я перехватила его руку, переплела пальцы и сказала:

– Не сейчас и не здесь.

– Почему? – он поднял вторую руку и погладил меня по щеке.

– Потому что нас ждут. Или ты забыл? Мне нужно собраться. Это не займет больше двадцати минут. Так что давай лучше встанем, а пока я буду складывать вещи, ты расскажешь мне о Лике.

С явной неохотой Громов позволил мне встать с дивана и поднялся сам. Я сочувственно улыбнулась и, чмокнув его в щеку, отскочила к шкафу, уже начиная раздумывать о том, что мне понадобится из вещей.

– Почему именно о Лике?

Роясь в огромном количестве платьев, брюк, кофточек и костюмов (большинство из этой одежды было подарено мне когда-то Антоном), я ответила:

– Максим, ты не замечал, что твоя старшая дочь несчастна?

Несколько секунд Громов молчал.

– Почему ты так думаешь?

– Я не думаю, я это вижу. Почему она такая злая, угрюмая и хамоватая? Что случилось с Ликой?

– Если честно – не знаю. До двенадцати лет это был совершенно нормальный ребенок. Веселый, искренний, немного избалованный, но в целом – в пределах нормы… Лика изменилась в одночасье. Стала грубой, несдержанной, она постоянно хамит окружающим. Даже учителям зачастую грубо отвечает. Я много раз пробовал с ней поговорить, но все время натыкался на пуленепробиваемую стену. Лика почему-то больше не хочет раскрывать свою душу даже передо мной.

Я задумалась.

– А у тебя есть предположения, отчего она вдруг такой стала?

– Нет. Абсолютно. Единственный человек, с которым Лика оставалась немного напоминающей себя прежнюю, – это ее бабушка, моя мама. Но и она не смогла достучаться до девочки. Лена постоянно возит Лику с собой по курортам и пытается растормошить, думает, что перемена обстановки пойдет ей на пользу, но никаких результатов это пока не принесло.

Задумавшись, я пихала в сумку джинсы. С девочкой явно что-то случилось в двенадцать лет. Но что это могло быть?

Поняв, что я не найду ответа на этот вопрос, пока не пообщаюсь с Ликой еще, я направилась в ванную. Быстро забрала с полки зубную щетку, шампунь и пенку для умывания, вернулась в комнату и застала Громова за рассматриванием моего книжного шкафа.

– Шикарно, – выдохнул Максим, кивая на мою коллекцию. – Впрочем, у меня больше.

Я улыбнулась, вспомнив библиотеку Мира. После этого зрелища меня уже ничем нельзя было удивить. Если только в хранилище Ленинской библиотеки завести.

Последним я запихнула в сумку ноутбук и засунула сопротивляющуюся Алису в переноску. Максим с удивлением рассматривал мою небольшую спортивную сумку, которую я попросила вынести в коридор, пока я буду переодеваться из платья в джинсы и свитер.

– Неужели это все?

– На первое время хватит. Не смотри на меня так, я не барахольщица.

– Да? А я думал, что ты любишь одежду. У тебя ее полный шкаф.

– И не один. В маленькой комнате еще шкаф есть, он тоже забит. Но это почти все покупала не я, а… э-э… в общем, это подарки.

Почувствовав, что краснею, я отвернулась и нервным движением сняла с себя платье. Послышался вздох, а потом руки Громова легли на мои обнаженные плечи.

– Наташа, – он развернул меня лицом к себе и заглянул в глаза, – хочешь сказать, что у тебя есть поклонник, который дарит тебе одежду… и ты ее принимаешь? Да еще и в таком количестве…

Я улыбнулась и, подняв руку, провела ладонью по лбу Максима, словно желая разгладить морщинки, которые появились там из-за того, что он нахмурился.

– Ты ревнуешь, – сказала я и рассмеялась.

Он вздохнул.

– Да. Честно говоря, впервые в жизни.

Максим обнял меня и, зарывшись лицом в волосы, прошептал:

– Пожалуйста, если захочешь уйти, скажи сразу. Не обманывай.

Я отодвинулась и, взяв его лицо в ладони, прошептала:

– Обещаю.

С того дня моя жизнь изменилась. Потихоньку я перетаскивала к Максиму все больше вещей, а Алиса полюбила новое место жительства так же сильно, как и прежнее. Только вот она перестала будить меня по утрам. А я больше не вскакивала ни свет ни заря, чтобы сфотографировать рассвет. Мне теперь нравилось другое – просыпаясь, обнимать мужчину, лежавшего рядом, прижиматься щекой к его груди и слушать стук его сердца.

Лисенок и Лика не гостили у нас – они жили с нами. После того памятного вечера Лена нашла себе нового любовника и укатила с ним в Париж, сказав, что вернется к Новому году. Оставлять в большой «золотой» квартире Лику в одиночестве я не позволила и заявила Максиму, что девочки будут жить с нами – благо, в квартире место есть, все же три комнаты, пусть одна и гостиная.

Поначалу было очень необычно вставать по утрам и вместо того, чтобы завтракать пустым чаем или бутербродом, готовить полноценные завтраки на «семью» из четырех человек. Но мне нравилось. Особенно мне нравилось следить за тем, как постепенно оттаивает Лика, начиная улыбаться мне все чаще. Я не навязывала девочке свое общество и не лезла в душу, понимая, что сначала ей нужно ко мне привыкнуть. Лика, конечно, пока не доверяла мне, она по-прежнему была хмурой и грубоватой, но я видела, что лед тронулся. И запаслась терпением, чтобы не спугнуть девочку.

Зато Лисенок искренне радовалась всему, что случилось. Уплетая по утрам за обе щеки завтрак, который я готовила, она болтала ногами и честно докладывала мне, что мама так вкусно готовить не умеет. В ответ на это Лика вздыхала и пряталась за чашкой с чаем, но я успевала заметить тоску, мелькавшую в ее зеленых глазах. И мне казалось, что я вплотную приблизилась к тайне этой грустной девочки.

После завтрака мы выходили из дома и садились в машину. Доезжая до ближайшего метро, Максим высаживал дочерей, Лисенок при этом каждый раз кидалась нам обоим на шею, а Лика смущенно перетаптывалась на улице, ожидая, когда младшая сестра со всеми нацелуется. Каждый раз я ободряюще улыбалась Анжелике и желала ей удачи, от чего щеки девочки немного розовели, а из глаз на несколько секунд почти совсем исчезала тоска.

Я не могла поверить, что то, чего я так опасалась, оказалось настолько нестрашно. Максим, Лисенок, и даже Лика – были довольны происходящим (хоть последняя и не могла в этом признаться даже самой себе), и единственное, чего я по-прежнему боялась – того, что я когда-нибудь захочу уйти к другому мужчине. Но я старалась не думать об этом.

С Миром я теперь не могла видеться так же часто, как раньше, но все же раз в неделю у меня получалось вырваться под предлогом встреч с подругой. Почему-то я опасалась сказать Максиму правду, помня о внезапной вспышке ревности у меня в квартире. Меньше всего на свете я хотела, чтобы поссорились эти двое дорогих мне мужчин.

Мир был очень рад за меня. Он, правда, подшучивал теперь над моим «семейным положением», а на самой первой нашей встрече, распахнув объятия, воскликнул:

– Девочка моя!

А потом, прищурившись, добавил:

– Или уже не девочка? – и тут же, заметив, что я надулась, рассмеялся. – Ну ладно, ладно, шучу, не обижайся.

Но я была слишком рада его видеть, чтобы обижаться.

Антону я ничего не рассказала. Понимала, что это глупо и нечестно по отношению к другу, но была не в силах выяснять с ним отношения. Приедет – расскажу. В подробностях. А пока пусть друг пребывает в спокойной уверенности, что я по-прежнему одна.

Светочка с Аней оказались поразительно единодушны. Обе светились от радости, узнав, что я уступила наконец Громову, и клещами вытаскивали из меня подробности нашей первой ночи. Чуть не убила сначала одну, потом вторую. Причем если Светочка замолчала уже после моего вопроса, не собирается ли она дарить Громову на 23 февраля трусы, то Аня допрашивала меня до тех пор, пока я не взвыла в голос.

– Ну что тебе, жалко, что ли? – в который раз надулась подруга. – Давай я тебе расскажу, какой у моего Витьки…

– Нет! – взмолилась я. – Аня, миленькая, пожалуйста, я этого не вынесу! Если хочешь, я в следующий раз линейкой померяю, только избавь меня от подробностей своей постельной жизни!

Почему-то это предложение с линейкой Аню настолько впечатлило, что подруга, расхохотавшись, обещала у меня больше ничего подобного не спрашивать.

Удивительное дело – теперь, когда сотрудникам нашего издательства точно было о чем сплетничать, никто даже не думал этого делать. Хотя мы с Максимом приезжали на работу в одной машине и уезжали тоже. Почему-то весь коллектив дружно нашел нам оправдание («он просто подвозит коллегу»), чем окончательно меня поразил. Максим же просто хохотал, уверяя, что мы слишком хорошо притворяемся и поэтому никто ни о чем не догадался.

Но я бы так не сказала. И это, пожалуй, был единственный минус…

С той самой ночи я изменилась, и эти изменения мне не нравились. Мне становилось все сложнее контролировать собственные желания. Когда Максим на совещании под столом начинал поглаживать мою коленку, у меня перехватывало дыхание. Когда он подходил ко мне близко и смотрел в глаза, я чувствовала, как слабеют ноги, а желудок совершает сальто-мортале вместе со всеми остальными внутренними органами. И услужливое воображение немедленно подбрасывало мне какую-нибудь из картинок, которые имели место быть прошлой ночью, и я нервно облизывала губы, пытаясь справиться с собственным сердцебиением и желанием немедленно запереться где-нибудь вместе с Громовым. А он, гад, прекрасно видел, как мне трудно, и только сильнее дразнил.

Все закончилось предсказуемо – мы сорвались.

В тот день я пол-утра провела с Максимом в кабинете, обсуждая несколько проектов редакции детской литературы, о которых нам предстояло рассказывать на ближайшем совещании. Мы пересматривали расчеты и выкладки отдела маркетинга по популярности подобных проектов среди покупателей и никак не могли прийти к единому решению.

В конце концов я, устав, заявила, что хочу есть, и встала со стула, прихватив со стола огромную папку с бумагами. Громов немедленно вскочил с места, подхватил папку и, нагнувшись, легко поцеловал меня в губы.

– Я тоже… хочу.

У меня немедленно перехватило дыхание, когда я заметила выражение его глаз.

– Только не есть.

И папка с грохотом полетела на пол. Максим целовал меня с жадностью, как будто не видел по крайней мере несколько недель, а я отвечала, непроизвольно подаваясь навстречу и закидывая на него одну ногу…

Опомнилась я, лежа на диване с расстегнутой блузкой и задранной юбкой. Сверкая на весь кабинет голой грудью, я смотрела, как тяжело дышащий Громов застегивает штаны.

– О господи, – пробормотала я, закрывая глаза руками. Желание отхлынуло – и меня настиг стыд.

Я! Только что! Занималась… О-о-о!.. На работе! Со своим начальником!

Да еще и вот так, полуодетыми…

– Ой бли-ин, – всхлипнула я. Вопреки здравому смыслу, я продолжала держаться за голову, вместо того чтобы пытаться прикрыть грудь или опустить юбку.

– Наташа, – Максим сел рядом и оторвал мои руки от головы, – объясни, пожалуйста, что с тобой происходит?

Мне стало еще хуже, как только я заметила, с каким удовольствием он пялится на мой стриптиз. Поэтому я села, оправила юбку, застегнула блузку и только тогда, шмыгнув носом, ответила:

– Стыдно.

– Почему? – он снова взял меня за руку. – Пожалуйста, объясни мне, я хочу понять.

Я посмотрела на него со страданием.

– Что ты со мной сделал, Максим? Я никогда не была такой. И никогда не думала, что вообще могу быть. Я всегда была благоразумной и спокойной, могла управлять своими чувствами. Кажется, исполнилось твое желание, потому что я абсолютно потеряла голову.

Он рассмеялся.

– Все равно не понимаю, что тебя не устраивает.

– Не понимаешь? – я вздохнула. – Каждый раз, когда ты ко мне прикасаешься, у меня в голове вспыхивают неприличные картинки.

Смех Громова перешел в откровенный хохот, и я надулась.

– Не обижайся, Наташ, просто если бы ты знала, какие у меня там бывают картинки! Мы же с тобой оба обладаем слишком хорошим воображением. Поэтому ты так и реагируешь – начинаешь представлять то, чего хочешь. Ты ведь так делаешь и в других случаях, например, когда голодна, представляешь еду. Просто тогда ты этого не замечаешь.

– Возможно, ты прав, но… Пожалуй, то, что было сегодня, – это чересчур… Я не могу так. На работе, полуодетые, как какие-то животные… Мне стыдно…

Несколько секунд Максим просто смотрел на меня. А потом обнял и погладил по волосам, успокаивая.

– Не нужно стыдиться своих чувств, родная.

Я вздрогнула, услышав это обращение – до сих пор Громов называл меня только Наташей.

– Не нужно стыдиться чувств. Ими нужно наслаждаться. Они касаются только нас с тобой, здесь больше никого нет, и поверь мне, я никогда в жизни не стану смеяться над тобой из-за твоих чувств или желаний.

– Дело не в тебе. Дело во мне.

Он приподнял мое лицо и легко поцеловал в губы, а потом ласково улыбнулся.

– Не нужно стыдиться самой себя, родная. Но, так уж и быть, обещаю, что больше не буду провоцировать тебя на работе.

– Честно-честно? – я обрадовалась.

– Клянусь своей треуголкой! – рассмеялся мой барон Мюнхгаузен.

Мы даже не заметили, как пришла зима. Настоящая, с огромными сугробами и колючим, как елка, морозом. Узорами раскрасила окна, засыпала дорожки, захрустела под ногами, заставила одеваться теплее. Я сама съездила с Лисенком и Ликой в торговый центр за пуховиками, шапками и шарфами – Алиса из всего выросла, а Анжелику мне просто хотелось порадовать.

Дело потихоньку двигалось к Новому году, и девочки со страхом ожидали приезда мамы. Они ничего не говорили мне, но я ловила отголоски их настроения, понимая, что они не хотят встречать Новый год без меня или папы. И невозможно описать, как мне было это приятно.

В середине декабря неожиданно заболела Лика. Девочка долго гуляла в субботу вечером с подругой, а в воскресенье утром проснулась с температурой, головной болью, жутким кашлем и ознобом.

Мы не знали, что делать с Лисенком – ей нельзя было оставаться в одной комнате с сестрой. Я сама предложила Максиму на время поехать в «золотую» квартиру, пока я буду ждать врача. А потом мы договорились, что на неделе Алиса будет оставаться несколько дней подряд у своей лучшей подруги.

Лика не жаловалась. Она просто молча позволила переодеть себя в чистое белье и протереть мокрым полотенцем, а потом приняла чай с медом из моих рук и также молча все выпила.

Глаза девочки лихорадочно блестели. На градуснике было 38,5 градусов, и я уже начинала волноваться, потому что доктор задерживался.

– Он придет, – вдруг сказала Лика хриплым голосом. – Врачи всегда опаздывают.

Я улыбнулась.

– Хочешь, я сделаю тебе молока с медом? От горла хорошо помогает.

– Хочу, – ответила девочка, помолчав несколько секунд. – Только можно без пенок? У папы всегда получается с пенками. Так противно.

Я захихикала. У моего папы была точно такая же проблема – никак не получалось сделать мне молоко без пенок, когда я болела. А с пенками я пить категорически отказывалась.

Когда я принесла Анжелике горячего молока с медом и сливочным маслом, она выпила всю чашку с таким наслаждением, будто я принесла ей нектар жизни.

– Без пенок? – уточнила я.

Она кивнула и поставила чашку на стол.

– Да.

Помолчав, Лика вдруг сказала:

– Мама всегда уходила, когда в доме кто-нибудь заболевал. Чтобы не заразиться. За нами всегда ухаживал папа или бабушка. Последние три года, с тех пор как она умерла, я старалась не болеть, чтобы не оставаться одной. Почему ты не ушла? Ты не боишься заразиться?

Я покачала головой. Подошла к кровати, села рядом с Ликой и осторожно погладила ее по голове. Она не дернулась, не отшатнулась, только продолжала смотреть на меня своими лихорадочными глазами.

– Я не ушла, потому что очень хорошо знаю, каково это – быть одной.

Больше Лика ничего не сказала. А когда пришел доктор и выписал ей кучу лекарств, спокойно все выпила, чтобы чуть позже провалиться в тяжелый сон.

Я сидела рядом и держала ее за руку.

Лика болела целую неделю. Максим разрешил мне быть с ней дома, договорившись с Королевым, чтобы обойтись без больничного. Лисенок скучала, но мы решили не возвращать ее домой, пока зараза не выветрится полностью.

Лика со мной почти не разговаривала. В первые дни и не могла – все время спала. А потом просто лежала и смотрела в потолок, словно думая о чем-то очень важном, известном только ей одной. Или следила за тем, как я убираюсь в комнате. Лекарства она принимала по-прежнему безо всяких капризов.

Порой я ловила на себе внимательный и сосредоточенный Ликин взгляд – она рассматривала меня так, будто старалась запомнить. Так, будто я вот-вот исчезну. Мне казалось это странным, но я ничего не говорила девочке.

На пятый день, когда температура уже спала, Лика вдруг вошла на кухню. Я в это время увлеченно месила тесто.

Она застыла, увидев, чем я занимаюсь.

– Что ты делаешь? – спросила девочка немного смущенно.

– Пироги. С капустой. Максим сказал, что это твои любимые.

– Да.

Лика нерешительно переминалась с ноги на ногу, не решаясь пройти дальше.

– Ты чего-нибудь хочешь? – решила я прервать молчание. – Чаю? Или суп?

– Нет, – она помотала головой, слегка покраснев. – Я… просто… мне просто скучно.

– О! Ну тогда проходи, садись. Только недолго. А то вдруг опять температура поднимется. С меня тогда Максим три шкуры снимет, что не позаботилась о тебе.

Лика, усаживаясь за стол, лукаво улыбнулась.

– А я иногда слышу, как ты стонешь.

Тут уже покраснела я.

– Э-э… Ну мы вроде стараемся тихо…

– Ага, – девочка заулыбалась еще шире, – когда здесь была Лисенок, совсем ничего не было слышно. А сейчас вы, видимо, расслабились.

Я, почувствовав, как горят щеки, потерла одну рукой, забыв, что ладонь у меня вся в муке. Лика весело расхохоталась, увидев, что у меня из этого получилось.

– Извини, – я тоже заулыбалась, – я постараюсь потише.

– Когда Лисенок вернется, не забудь об этом обещании. Ей еще рано все это слышать.

– А тебе не рано?

Она вдруг погрустнела.

– Мне уже поздно.

– Почему?

Лика пожала плечами.

– Ты забываешь, какая у меня мама. Когда мне было двенадцать, она поведала мне все о своих отношениях с мужчинами. И стала с ними знакомить. Один из них попытался однажды меня изнасиловать.

От изумления я села на стул.

– Я никому об этом раньше не рассказывала, – тихо сказала Лика. – Знает только мама. Она меня тогда из-под него и вытащила. И не особенно впечатлилась, сказала, что это бывает и не нужно переживать. Мама у нас такая – ей все пофигу. Ничем не прошибешь. Знаешь, я думаю, если бы у него получилось-таки меня изнасиловать, она бы тоже сказала, что это бывает и не нужно переживать.

Я встала и вновь стала месить тесто, чтобы успокоить злость на Лену, разгоревшуюся у меня внутри.

Громов уверял, что она неплохой человек. Да, возможно, но равнодушие, как известно, убивает быстрее ненависти.

– Ты поэтому стала такой грубой? Максим говорил, что в двенадцать лет ты начала всем хамить.

– Возможно, поэтому, – Лика пожала плечами. – Я не задумывалась. Мне просто было плохо. Из-за всего сразу. Я ведь считала, что мама с папой друг друга любят, а оно вон как оказалось. И эти мамины любовники, один другого краше… Я поэтому так Лисенка опекала – боялась, что с ней будет то же самое, когда она правду узнает. Старалась ее потихоньку подготовить.

Я поделила тесто пополам и отдала девочке половину. Поймав ее непонимающий взгляд, сказала:

– Учись. Вечером папе скажешь, что помогла мне пироги готовить.

И Лика, поднявшись со стула, нахмурилась и стала мять тесто. Я, улыбаясь, наблюдала за ее действиями.

Когда я была подростком, мама объяснила мне, что тесто – живое. И готовить лучше с хорошими мыслями, потому что оно забирает в себя энергию. На плохих мыслях тесто плохое получится. Но сейчас я была готова пожертвовать вкусом пирогов ради того, чтобы Лике стало легче. Ведь, вымешивая тесто руками, она отдавала ему свою негативную энергию, обиду маленькой девочки, которую, как котенка, в двенадцать лет бросили в воду и оставили выплывать из реки совсем одну.

– Мама никогда не стеснялась проявлять свои чувства, – говорила Лика, с силой сжимая тесто. – Она брала меня с собой в путешествия, знакомила со своими мужиками, селила в соседней комнате, а по ночам я слушала их громкую возню. Поэтому то, что происходит между вами с папой, не может меня смутить. Я уже такого наслушалась, что, боюсь, когда меня саму начнет кто-нибудь соблазнять, убегу из-за собственных воспоминаний.

– Не нужно никуда убегать. Просто подожди человека, которого полюбишь, и тогда все получится.

Лика выпрямилась, вытерла вспотевший лоб ладонью, запачкав его мукой, но абсолютно не обратила на это внимания.

– А ты… ты любишь папу?

И теперь, смотря в ее прозрачно-зеленые глаза, полные робкой надежды, я все поняла.

Передо мной стоял ребенок, который очень желал папе счастья и был готов поступиться собственными чувствами. Когда Лика просила меня переехать к Максиму, она надеялась, что я буду той женщиной, которая наконец даст ее отцу то, чего он заслуживает – любовь, верность, семью.

Но то, что я испытывала к Максиму, было совсем не похоже на мою любовь к Антону. Однако сказать это Лике я просто не могла.