Текст книги "Право на одиночество"

Впервые в жизни мне настолько трудно далась ложь…

– Да, – ответила я, смотря девочке в глаза. Они вспыхнули радостью, а в следующую секунду Лика уже обнимала меня и, уткнувшись мне в плечо, плакала от облегчения.

– Не плачь, – сказала я тихо, чувствуя такой дикий стыд, что впору было провалиться сквозь землю, – а то опять разболеешься. Пойдем, умоемся, а потом я тебя в постель уложу.

Лика закивала. Я отвела ее в ванную, аккуратно смыла всю муку с нее и себя, а потом отправила спать.

Пироги, кстати, получились нормальные. Не самые лучшие, но и не ужасные. А с учетом того, что доделывала их я, сгорая от стыда и уговаривая саму себя, что просто не могла сказать бедному ребенку «нет, не люблю», их вообще можно считать кулинарным шедевром.

А ночью я поразила Максима, отдаваясь ему с такой страстью, будто просила прощения за свою ложь…

Впрочем, так оно и было.

Неумолимо приближался Новый год. А после того как Лика наконец выздоровела и Лисенок вернулась домой, атмосфера праздника особенно чувствовалась.

Впервые за последние несколько лет я ощущала приближение Нового года. Смотрела в окно на снегопад и вспоминала свое детство: запах пластиковой новогодней елки и мандаринов, салата «Оливье» и соленых огурцов, радостное ожидание подарков, вкус шоколадных конфет с самого утра – вместо завтрака – и внутренний трепет от осуществившейся сказки…

Мне вдруг захотелось почувствовать все это еще раз. И подарить девочкам эти ощущения – ведь они обе ни разу не праздновали Новый год так, чтобы казалось, будто к тебе в окошко заглянула сказка. Лика вообще не любила все праздники, потому что Лена вечно таскала ее с собой во всякие путешествия, где развлекалась со своими любовниками, а девочка была предоставлена самой себе. А Лисенок настолько привыкла к маминому неумению готовить и новогодним походам в ресторан, что почти удивилась, когда узнала, что в этот раз все будет иначе.

За неделю до праздника мы с Максимом вертелись по магазинам, как белки в колесе, выбирая девочкам подарки. С Лисенком все было просто – несколько книжек, огромная коробка с конфетами и музыкальная шкатулка с изящными фигурками на крышке (девочка мечтала именно о ней) – и дело сделано. Но вот что подарить Лике, мы с Максимом думали очень долго. И в конце концов я нашла все, что хотела.

– Она слишком резко повзрослела, – объяснила я Максиму свой выбор, – понимаешь? Это надо делать постепенно, а Лика сразу прыгнула во взрослую жизнь. Поэтому ей нужно подарить, с одной стороны, капельку детства, а с другой – она все-таки уже почти девушка, и об этом тоже не стоит забывать.

Именно поэтому мы купили Лике большого плюшевого медведя. Мягкий и бархатный, он был очень теплым, а на мордашке застыло такое умильное выражение, что я сразу представила, как девочка будет его обнимать.

Вторую мою задумку осуществить было сложнее, но все-таки мы справились.

Ломать голову над подарком Максиму тоже пришлось долго. В итоге я купила ему кожаный ежедневник и обложку для книг. А Миру – хороший дорогой табак для его любимой трубки.

Последний рабочий день в этом году ознаменовался крупной пьянкой. Корпоратива не было, все отделы праздновали в тесном «семейном кругу», но и этого хватило, чтобы к четырем часам дня половина сотрудников, пьяно похрюкивая, бродила по коридорам издательства и поздравляла всех подряд. Если учесть, что предусмотрительное руководство вместо воды загрузило в кулеры вино, совсем трезвыми остались немногие.

И я с легким чувством удовлетворения заметила, как захмелевшая Ирина Матвеевна из редакции детской литературы что-то пьяно, но вполне дружелюбно растолковывает хихикающей Эле. Кажется, окончательное примирение этих двух персонажей состоялось именно в последний рабочий день года. И я подмигнула Эле, про себя радуясь, что больше не придется каждые три месяца спускать в отдел кадров запрос насчет в очередной раз освободившейся должности младшего редактора.

Мы с Громовым, поздравив, наверное, в издательстве каждую собаку, ушли с работы в первых рядах.

И началось, закрутилось… Нас сразу захватили предновогодние хлопоты – на следующий день, 30 декабря, с утра мы первым делом поставили елку. Потом я схватила Лисенка с Ликой в охапку и, усадив на диван, заявила, что они никуда не уйдут, пока мы не составим меню на новогодний вечер.

Поскольку девочек домашней едой никто не баловал, пришлось предоставить им кучу вариантов различных блюд. И они очень расстроились, когда поняли, что готовить десять салатов и пять видов горячего я не буду. И даже не потому, что не хочу, а потому, что мы это просто не съедим.

Потом мы помчались в торговый центр, где царил предновогодний хаос. И если мы с Максимом воспринимали все происходящее достаточно спокойно, то в глазах девочек я видела настоящий фанатизм – так им хотелось купить все и сразу. Анжелику с Алисой мама часто таскала с собой в различные бутики с одеждой, а вот в продуктовых магазинах девочки бывали редко. Поэтому и воспринимали происходящее как увлекательную игру «кто утащит с полок побольше всего ненужного».

Вечером в этот день я занималась заготовками для салатов – варила картошку, морковь, яйца и так далее. В это время Максим, запершись в нашей спальне, сосредоточенно упаковывал подарки – у него это получалось лучше, чем у меня. А девочки сидели со мной на кухне и с круглыми глазами следили за моими действиями.

– А мы тоже будем готовить? – уточнила Лика, глядя, как я намываю картошку.

– Естественно.

– А что? – встрепенулась Лисенок.

– Вот что дам – то и будете.

– А что ты дашь?

– Что-нибудь точно дам. Пока не знаю, посмотрим.

Они замолчали. Лисенок выводила какие-то узоры пальчиком на столе, а Лика смотрела на меня, не отрываясь ни на секунду.

– Кто тебя научил этому? – спросила она, когда я домыла картошку и выключила воду.

– Ты имеешь в виду – готовке? Мама. Хотя не всему. Чему-то я училась уже после ее смерти.

– А меня… научишь?

Я улыбнулась.

– Непременно. Начнем с завтрашнего дня. И кажется, я уже знаю, каким будет наш первый урок.

Я всегда любила 31 декабря. За его длину (лично для меня это был всегда самый длинный день в году), за фильмы, которые идут по телевизору, за запахи, витающие на кухне, за радостное предвкушение…

Но ничему я не радовалась так, как удивительной детской непосредственности, с которой этот день встретили мои девочки. С самого утра пребывая в восторженном возбуждении, они носились по квартире, поминутно что-нибудь сваливая и пугая бедную Алису.

– Фурии, – только и сказал Максим, лукаво посматривая на дочерей, – угомонитесь, а? Если будете себя плохо вести, к вам Дед Мороз не придет.

Услышав эти слова, девочки оглушительно расхохотались. И я, поняв, что успокоить разбушевавшихся фантомасов невозможно, посадила их на кухне – чистить вареную картошку и морковку.

Сосредоточенно пыхтя и двигая маленькими ножами, девочки начали свою работу. Хмыкнув, я оставила их и поспешила к Максиму, который уже начинал собирать пылесос. Совместная уборка у нас с ним заняла не больше получаса, и когда я наконец вернулась на кухню, девочки как раз заканчивали чистить картошку.

– Ну что, совместный труд объединяет? – спросила я, улыбаясь и потирая руки.

Салаты, второе, закуски и пироги – все это делали мы вместе, втроем, и девочки с удовольствием принимали участие почти во всем, а на то, что не могли делать, смотрели с таким искренним восторгом, что я поневоле улыбалась.

И мне, когда я нарезала салат под «Иронию судьбы», казалось, будто я вернулась в детство. Я уже давно не чувствовала приближение сказки – и вот, это ощущение наконец пришло ко мне опять.

Думая об этом, я месила тесто для пирогов. И, забегая вперед, скажу, что вкуснее тех моих пирогов я ничего не ела.

За стол мы сели в девять часов вечера, когда девочки уже начали ходить вокруг елки и петь «Елочка-елочка, гори!».

Максим страдальчески морщился и шепотом просил меня поторопиться с готовкой, потому что еще немного – и он умрет от голодной смерти и увядания ушей (обеим девочкам медведь на ухо наступил).

– А когда будут подарки? – подпрыгивая на стуле от возбуждения, вопросила Лисенок. Судя по глазам Лики, ее интересовал тот же вопрос, но вот прыгать она уже считала несолидным для своего возраста.

– После двенадцати, – ответил Максим, строго посмотрев на дочку. Однако в его глазах плясали веселые искорки. Я фыркнула.

– Вы сначала поешьте. А потом будем с подарками разбираться.

– Да уж, еда – это очень хорошо, – сглотнул Громов, косясь на «Оливье» голодными глазами. И я, улыбаясь, принялась раскладывать наш праздничный ужин по тарелкам.

Две маленькие троглодитки в тот вечер смели со стола почти все. Хотя Максим им помогал, конечно, но количество съеденного им меркло по сравнению с количеством проглоченного его голодными дочерьми.

Думаю, Лика с Лисенком не были бы столь счастливыми, если бы неделю назад не узнали, что мама вернется из своей поездки только пятого января. С тех пор они вздохнули с облегчением.

Время приближалось к двенадцати, и мы зажгли елку. Лисенок откинулась на спинку стула и завороженно уставилась на мигающие лампочки, Лика смотрела в пустую тарелку и как-то странно улыбалась, а Максим щелкал каналами, пытаясь найти что-нибудь смотрибельное.

– Сплошные «голубые огоньки», – вздохнул он разочарованно, останавливаясь наконец на одном из центральных каналов.

– Какая разница, – я засмеялась. – Мы с родителями в новогоднюю ночь всегда не обращали внимания на телевизор. Пищит что-то – и ладно. Главное, не пропустить куранты, – и я, убрав грязные тарелки со стола, плюхнулась на диван рядом с Ликой.

– Наташа, – сказала она вдруг очень тихо, – а почему умерли твои родители?

– Погибли в автокатастрофе, – ответила я спокойно. – Столкнулись с фурой. За рулем был пьяный водитель.

– Наверное, они были такими же замечательными, как ты, – эти слова Лика произнесла настолько тихо, что я их не услышала, а почти угадала.

И не смогла придумать ответ.

Во время боя курантов я всегда загадывала желание. Каждый год, кроме последних четырех. Потому что это желание уже не имело смысла, ведь у меня больше не было родителей, которым я могла загадать долгой жизни, здоровья и счастья.

Но теперь я знала, какое желание загадать. И, глядя на Максима, Лику и Лисенка, сосредоточенно сжимающих в руке бокалы, пожелала изо всех своих сил:

«Господи, дай им счастья. Дай им любви, которую они заслуживают. Пусть у них все будет хорошо. Отныне и навсегда».

В этот момент я встретилась взглядом с Громовым. Его серо-желтые глаза светились радостью, и на последнем ударе курантов я добавила:

«Пусть он встретит женщину, которая полюбит его так же, как мама любила папу».

И как только зазвучал гимн России, Лисенок вскинулась и громко спросила:

– Ну так что насчет подарков-то?

Лика захихикала, Максим улыбнулся, а я вопросительно на него посмотрела.

– Что думаешь?

– Ладно, девочки, – Громов хлопнул в ладоши. – Идите-ка на секунду в свою комнату, хорошо? А сюда Дед Мороз наведается.

– Красный нос который?

– Нет, фиолетовый. Идите, если хотите подарки получить!

Пара минут – и мы с Максимом выгрузили все свертки под елку. Заметив, что он добавил и сверток для меня, я последовала его примеру.

Девочки не вышли из комнаты – они из нее вывалились, как только Максим прокричал: «Можно!» И тут же ринулись к елке, чуть не сметя по дороге собственного отца.

Следующие несколько минут я только и слышала, что восторженные охи и вздохи Лисенка. А вот Лика…

Лика молча распаковала плюшевого медведя и с минуту на него смотрела. Потом подняла на нас с Максимом глаза, и я с удивлением заметила в них слезы.

– Спасибо, – сказала она негромко, – я о таком давно мечтала.

– Правда? – удивилась я. Девочка кивнула.

Когда Лика разворачивала следующий маленький сверток, я придвинулась поближе, чтобы лучше видеть ее лицо. Все-таки это был подарок, который я придумала сама и выбирала очень долго…

В коробочке лежал золотой медальон – две целующиеся птички. Две цепочки, два замка.

– Это медальон, – объяснила я Лике, как только она открыла коробку. – Он состоит из двух частей. Одну часть оставишь себе, а вторую подаришь человеку, которого полюбишь. Близкому человеку, другу или возлюбленному – как тебе самой захочется.

Девочка рассматривала птичек, поглаживая их подушечками пальцев, и молчала.

– Не нравится? – я начала беспокоиться.

– Нравится, – она наконец посмотрела на меня и улыбнулась. А потом добавила, словно не решаясь на что-то:

– Можно… я тебе тоже кое-что подарю? Только это… в нашей с Лисенком комнате…

– Да, конечно, – я кивнула и направилась за Ликой, так и не посмотрев, что мне приготовил Громов. Впрочем, я знала, что Максим не обидится на меня за это промедление.

В комнате девочка залезла в комод и вынула большую и толстую тетрадку-альбом с плотной бумагой. Несколько секунд Лика держала ее в руках, а потом отдала мне, при этом погладив тетрадку по обложке ладонью очень нежно, как живую.

Я открыла ее. И еле сдержала изумленный вздох.

Со всех страниц тетрадки на меня смотрела… я сама. Я сижу в кресле и читаю книжку, я готовлю что-то у плиты, я смеюсь, я грущу, я улыбаюсь… Сотни маленьких зарисовок меня – в полный рост, в профиль и анфас, в разной одежде и обстановке… Я переворачивала листок за листком, поражаясь технике исполнения этих портретов, четкости линий и точности образа – я даже понимала, какие именно моменты нашей жизни Лика рисовала по памяти…

На одном из последних листов акварелью было нарисовано только мое лицо. Я смеялась, глаза радостно светились.

– Этот портрет – мой любимый, – сказала Лика тихо.

Я подняла глаза. Девочка стояла, повесив голову, и робко смотрела на меня. Как будто ждала, что я буду ее ругать.

Громов говорил, что Лика ходит в художественный кружок с пяти лет, но я не предполагала, насколько хорошо она рисует.

– Очень красиво, – я ободряюще улыбнулась Лике. – Ты настоящий художник. У тебя талант.

– Спасибо, – на ее щеках выступили два красных пятна. – Я… хотела подарить тебе какой-нибудь из моих рисунков. У меня их еще много, я могу показать, если ты не захочешь брать свой портрет… Только вот… в последнее время я рисую… только тебя.

Эту фразу Лика прошептала очень тихо, склонив голову так низко, что я уже не видела ее глаз. И я, положив альбом на стол, осторожно приподняла пальцами подбородок девочки.

– Почему? – спросила я как можно мягче. – Почему ты рисуешь только меня?

Неяркий свет комнаты пульсировал в глазах Лики. При таком освещении они казались не зелеными, а золотыми.

– Никто не относился ко мне так, как ты, – ответила девочка. – Ты говоришь со мной, как с равной. Ты заботилась обо мне, когда я заболела. Ты не такая, как другие люди… ты необыкновенная. И когда я рисую тебя, то успокаиваюсь. Мне хочется рисовать тебя, мне нравятся черты твоего лица, то, как ты улыбаешься…

Голос Лики сорвался. Она попыталась отвести взгляд, но я не дала ей этого сделать, взяв ее лицо в ладони.

– Лика, – сказала я серьезно, – ты очень хороший человек. И прекрасно рисуешь. Если тебе нравится рисовать меня – делай это.

– Ты не сердишься? – выдохнула она с радостью.

– Нет, – я покачала головой. – Наоборот. Смотри, сколько моих портретов ты сделала! Да любой обзавидуется. Другие люди деньги за портреты платят, а ты меня бесплатно увековечила.

Лика улыбнулась. Потом шмыгнула носом – глаза явно были на мокром месте.

– Пойдем. Я завтра рассмотрю все твои рисунки и выберу какой-нибудь себе, хорошо? Не хочу сейчас торопиться.

Она кивнула. Но как только я повернулась к двери, воскликнула:

– Подожди! – схватила мою руку и что-то туда вложила.

Подняв ладонь повыше и увидев, что это, я охнула.

– Лика!..

– Пожалуйста, возьми! – горячо зашептала девочка, зажав мою ладонь опять, чтобы не вздумала отдавать. – Ты… пожалуйста! Это для меня очень важно… Ты… ты для меня очень важна…

И тогда я впервые обняла ее – крепко, изо всех сил прижимая к груди и зарываясь носом в пшеничные волосы, пахнущие липовым медом и молоком.

А в кулаке я сжимала вторую часть медальона с птичкой.

И этот поступок Лики значил для меня намного больше всех слов. Она могла ничего не объяснять и не говорить – под взглядом ее зеленых глаз, из которых наконец потекли прозрачные слезы, я поняла, что девочка впервые в жизни полюбила – полюбила не за родственные узы, как бабушку, отца и Лисенка, а просто так.

Воистину – в новогоднюю ночь случаются настоящие чудеса…

– О чем вы говорили с Ликой? – спросил Максим, когда мы ложились спать. Я стояла у окна и сжимала в руке его подарок, не решаясь сорвать яркую обертку – боялась, что сюрпризы для меня на сегодня не кончились.

– Она хотела сделать мне подарок, – ответила я и отвернулась от окна. Максим сидел на постели и задумчиво смотрел на меня.

– Я просто поражаюсь. Как ты умудрилась подружиться с Ликой за полтора месяца? Лене это не удалось и за шестнадцать лет, – Громов покачал головой и улыбнулся. – А с тех пор, как ты стала общаться с Ликой, она изменилась. Моя дочь больше не грубит, гораздо чаще улыбается, а иногда у нее такой взгляд, будто в данный момент она витает где-то в параллельных мирах. Скажи мне, ты приворожила Лику?

Я засмеялась.

– Чем, интересно? Просто… Максим, ты извини меня, но я… Я на тебя даже немного зла.

– Это почему? – Громов с интересом посмотрел на меня. Я укоризненно покачала головой и села рядом. Он тут же взял меня за руки.

– Странно, что ты этого не понимаешь. Когда Лике было двенадцать, она узнала, что вся ее жизнь была ложью. Любящие родители – это притворство, фантазия. А на самом деле у мамы куча любовников, и папа живет с ней только из-за общих детей. Девочка переживала, замкнулась в себе, начала грубить – это поведение типично для подростков, когда у них происходит нечто подобное. Почему Лена так ничего и не добилась от своей дочери, я прекрасно понимаю – она вообще не способна на какие-либо переживания, поэтому Лика и не открылась ей. Но ты, Максим… Ты просто переключил свое внимание на Лисенка, потому что она была младше и больше на тебя похожа. И оставил несчастного подростка разбираться в своих комплексах самостоятельно.

Максим чуть сжал мои пальцы. В его глазах я увидела искреннее сожаление о тех временах.

– Ты права, родная. Я понимаю, что все мои оправдания глупы, но все же… Когда перед тобой растет точная внешняя копия жены, поневоле начинаешь думать, что и характером Лика пойдет в Лену.

– Она совершенно не похожа на Лену.

– Теперь я это понимаю. Но когда в двенадцать лет Лика начала грубить и капризничать, я решил, что природа берет свое… И переключился на Лисенка. Ей было семь, она только-только пошла в школу. Что и говорить, общаться с ней было куда приятнее, чем с Ликой.

Максим замолчал. Я понимала, что в этой ситуации говорить больше нечего – что было, то было, не исправить и не изменить… Главное, что он действительно понимает, в чем была его ошибка.

Я отогнула ворот платья и показала Максиму медальон. Его глаза вспыхнули удивлением.

– Она отдала его тебе?!

– Как видишь.

– Надо же…

– Я сама не ожидала. Лика сказала, что никто не относился к ней так, как я.

– Так оно и есть, – тихо сказал Максим, горько усмехнувшись. А потом, поддавшись внезапному порыву, крепко обнял меня. Я прижалась щекой к его груди, чувствуя, как бьется сердце под тонкой рубашкой.

– Ты необыкновенная, – прошептал Громов. Я улыбнулась и вздохнула, наслаждаясь терпким запахом его тела.

– Лика прекрасно рисует. Кстати, ты знал, что последний месяц она рисует только меня?

– Что? Нет… не знал. С ума сойти можно…

– Зачем? – я рассмеялась. Максим приподнял мой подбородок, наклонился и прошептал, легко касаясь своими губами моих:

– Не зачем, а от чего, дурочка. От тебя с ума сойти можно. От твоего присутствия, от запаха твоих волос и тела…

– Погоди сходить с ума, – улыбнулась я, чмокнув его в нос. – Я еще твой подарок не открыла.

– Тогда открывай скорее!

Зашуршала обертка. Под ней оказалась небольшая красная коробочка. Сняв крышку, я с изумлением уставилась на тонкий серебряный браслет с маленькими синими камнями.

– На этот раз я решил обойтись без книг, – прошептал Максим мне на ухо. – Тебе нравится?

– Очень.

Я сказала правду. Несмотря на то, что раньше мне не хотелось получать от Громова дорогих подарков, это оказалось очень приятно… неожиданно.

– Вот теперь можно сходить с ума, – сказала я, поворачиваясь к Максиму лицом. И в следующую секунду нам стало не до разговоров.

А за окном кружился снег. По-новогоднему волшебный снег. Он тихо шелестел за окном, ложился на подоконник, залетал в открытую форточку и тут же таял.

Я давно уже перестала быть снежной королевой. Но поняла это только в ту новогоднюю ночь, когда под поцелуями Максима во мне растаяла самая последняя льдинка.

Следующие несколько дней прошли в тепле и спокойствии. Мы гуляли, катались с горки в парке, смотрели разные фильмы. Девочки так объедались конфетами, что я всерьез стала опасаться, не слипнется ли у них чего-нибудь. Но обошлось.

Лика подарила-таки мне один из своих рисунков. Выбрать она мне не дала, просто первого января вручила мне листок бумаги, сказав, что именно этот портрет должен быть у меня, и все тут. А если мне еще что-нибудь нравится, то она мне тоже это подарит.

На портрете были изображены мы с Максимом. Он стоял боком и улыбался, глядя на меня. А я смотрела на него, чуть запрокинув голову, и на моих губах расцветала чудесная улыбка, а глаза светились, почти как у мамы. Не знаю, как Лике удалось создать настолько «живой» портрет… Очень талантливая девочка все-таки.

Пятого января возвращалась Лена. С самого утра девочки и Максим уехали в аэропорт, встречать ее, а я, обрадовавшись, решила повидать Мира. Тем более что он сам звонил уже дважды и предлагал встретиться, но каждый раз я отказывалась, чтобы не расстраивать Лику, Лисенка и Максима. А тут такая прекрасная возможность – пока они там повидают Лену, пока Громов отвезет Лисенка в гости к подружке, а Лику – в художественный кружок (на пятое января почему-то назначили первое занятие в этом году), потом пока он до дома доберется… Мы с Миром как раз успеем наговориться.

Чтобы не терять время на дорогу, мы встретились в кафе неподалеку от моего нынешнего дома. Рашидов, в джинсах и черной рубашке, немного напоминал мне Стива Джобса.

– Привет, – я тут же кинулась к Миру и крепко обняла его. – С Новым годом!

– Здравствуй-здравствуй, – он радостно улыбнулся и чмокнул меня в макушку. – И тебя с прошедшим. Рассказывай, как дела. Как отметили?

Минут пятнадцать я рассказывала про новогоднюю ночь. Мир удивленно приподнял брови, когда услышал про подарок Лики.

– Впрочем, чему я удивляюсь. Ты любого способна покорить, девочка моя, – тут же рассмеялся он.

– Ладно тебе, – я смутилась. – Я ведь не ставлю себе такой цели…

– Вот именно поэтому. Если бы ты ставила себе такую цель, это было бы неестественно. А так девочка почувствовала, что ты искренна с ней на самом деле, и прониклась. И я ее прекрасно понимаю. Будь у меня такая мамаша, я бы уже давно из дома ушел. Не повезло Максиму с женой.

– Да уж, – я вздохнула.

– Зато ему повезло с тобой, – Мир ободряюще улыбнулся и пожал мою руку.

– Ну а ты как встретил Новый год?

– О, замечательно. Со своим младшим сыном и его семьей. Жена Артура, Лида, нравится мне гораздо больше, чем жена Сергея, она как-то мягче и спокойней. Так что я наелся от пуза, вдоволь наигрался с внуком и лег спать в три часа ночи.

Внуков у Мира трое. И он уже несколько раз жаловался мне, что давно мечтает о внучке – все-таки у самого два сына, и у тех тоже сыновья… «Настоящая футбольная команда», – качал головой Рашидов, рассказывая мне о них.

Мы обменялись подарками, и я еще минут пять восторгалась большой коробкой со швейцарским шоколадом и огромной пачкой китайского чая, на котором не было ни слова по-русски.

– Это черный чай с медом, – пояснил Мир. – Попросил друга привезти из командировки. Настоящий китайский чай – это что-то потрясающее.

Нам как раз принесли кофе и пирожные, когда, случайно посмотрев на входную дверь, я увидела Громова.

Максим входил в кафе, мрачный, как предгрозовая туча. И что-то мне подсказывало, что здесь он не просто так… Да и вообще, как он может быть здесь?! По моим подсчетам, у нас с Миром еще около двух с половиной часов…

Увидев мое изменившееся лицо, Рашидов обернулся. И окаменел, заметив Максима. Последний подошел к нашему столику и просто встал рядом, сложив руки на груди. Его серо-желтые глаза сейчас казались мне просто серыми, а губы превратились в тонкую ниточку.

Громов злился. И я прекрасно понимала, на что…

– Как ты здесь оказался? – ляпнула я, решив прервать молчание. Право слово, лучше бы я ничего не говорила… Потому что после этого моего вопроса Максим, помрачнев еще больше, прошипел:

– Я? Как я здесь оказался? А ты, Наташа? Как ты здесь оказалась в компании этого человека?

– Максим… – только и успела сказать я, как вмешался Рашидов:

– Прошу вас, Максим, не нужно нервничать. Поверьте, у вас нет причин для ревности.

Но Громов не слышал его. Он сверлил взглядом мое виноватое лицо.

– Ты врала мне! – наконец бросил он и, развернувшись, вышел из кафе.

Я чуть не плакала. Мир сочувственно посмотрел на меня и, взяв за руку, тихо сказал:

– Иди. Вам нужно поговорить. Прямо сейчас. Не жди, потому что чем дольше он будет об этом думать, тем больше придумает сам себе всяких глупостей.

– Спасибо, – я благодарно пожала его пальцы и вымученно улыбнулась. – Извини, что так получилось. Я так хотела увидеться с тобой.

– Ничего страшного, – Мир поднялся сам и помог мне встать, а потом поцеловал в щеку и погладил по волосам. – Мы увиделись. Позже, когда вы с Максимом разберетесь с этой ситуацией, мы с тобой еще встретимся.

– Мир, – я уткнулась лицом в его рубашку, – я не знаю, что ему сказать…

– Девочка моя, – он взял мое лицо в ладони и посмотрел в глаза, – просто слушай свое сердце.

Максим был дома, когда я пришла. Один, без девочек. Сидел на кухне и гипнотизировал взглядом окружающую обстановку.

Я села рядом и взяла его за руку. Он тут же дернулся и отобрал свою руку.

– Максим, пожалуйста, – я вздохнула, – выслушай.

– Наташа, – в его голосе была горечь, – я ведь просил не обманывать меня.

– Я и не обманывала.

– А это как называется?

– Это называется дружба. Максим, у нас с Миром…

– Как ты его называешь?! – воскликнул Громов и посмотрел на меня с изумлением.

– Миром. Рашидова зовут Эльмир. Но это неважно…

– Еще как важно!

– Максим! У нас с ним ничего нет! Мы просто друзья!

Он смотрел на меня, прищурившись.

– И давно вы друзья?

Я вздохнула.

– С октября.

Громов хмыкнул.

– Неужели ты думаешь, я поверю, что вы с ним, как ты говоришь, просто подружились? Ты очень красивая девушка, и то, как Рашидов на тебя смотрел… Я ведь видел еще на корпоративе в честь дня рождения издательства. Наташа, я ни за что не поверю, что у вас с ним ничего не было.

– А почему нет?! – я взорвалась. – Вообще-то я тебе досталась «свеженькой»! Или ты забыл?!

– А позже?

– Что – позже?!

– Позже, когда ты уже не была «свеженькой»…

У меня перед глазами поплыл туман. Я встала со стула и, уставившись Громову в лицо, гневно произнесла:

– Ты думаешь, что я спала с вами обоими?!

– А что тут такого? Рашидов привлекательный мужчина, пусть и не очень молодой…

Тут я, не выдержав, со всего размаху влепила Максиму пощечину. И, развернувшись, побежала прочь из кухни.

Он догнал меня уже на пороге нашей спальни. Сжал в железных объятиях так, что я не могла и шагу ступить.

– Пусти!

– Не пущу.

– Пусти! Черт бы тебя побрал! Отпусти меня!

– А куда ты собралась? – Максим развернул меня лицом к себе и посмотрел в глаза. – Ты к нему пойдешь, да? К Рашидову?

– Идиот! – я попыталась вывернуться, но только причинила себе боль этими лихорадочными движениями. – Ты меня достал со своей ревностью!! Как ты вообще мог подумать, что я спала сразу с двумя мужиками?!

Максим молчал, упрямо сжав губы.

– Не было у меня ничего с Рашидовым. Клянусь. А не говорила я тебе о нем просто потому, что боялась твоей реакции. Вот и не зря боялась!

В этот момент Максим немного ослабил хватку, и я сразу обмякла в его руках, устав сопротивляться.

– Ты говоришь правду?

Я взяла его лицо в ладони и, глядя в глаза, повторила:

– Я не изменяла тебе, Максим.

Он вымученно улыбнулся.

– Прости. Когда я увидел вас вместе, у меня в глазах помутилось от ревности. Ты ведь ничего не говорила про Рашидова. И я сложил два и два – твою скрытность и то, что ты утром так обрадовалась, когда сказала, что раз мы с девочками сегодня уезжаем, то ты пойдешь на встречу с подругой… Это он твоя «подруга»?

– Да, – я кивнула. – А… Максим, а как ты вообще нас нашел?

Громов смутился.

– Понимаешь… У меня есть друг, он занимается частным сыском и слежкой. Я утром позвонил ему и…

– Попросил следить за мной? – чувствуя, как внутри закипает ярость, зашипела я. – Да как ты мог!

Я все-таки вырвалась из его рук, подбежала к шкафу и схватила свою спортивную сумку, с которой я когда-то пришла в эту квартиру.

Больше ничего я сделать не успела. Максим оттащил меня от шкафа, бросил на постель и, прижав своим телом, прошептал:

– Я тебя никуда не отпущу. Никогда, слышишь?

На этот раз его губы были жестокими, они не просили, а требовали. Я пыталась увернуться, мотала головой, но все было бесполезно.

Максим будто обезумел. Он целовал меня, шепча только одно слово – «моя» – и не слышал того, что я ему говорила.

Я просила отпустить меня. Шептала, что не хочу, умоляла перестать…

До этого дня Максим ни разу не был настолько груб со мной. Я пыталась отпихнуть его, уворачивалась от его губ, но он, с помутившимися от ревности глазами, ничего не слышал и не чувствовал…

Впервые физическая близость принесла мне столько боли. Боль была в каждом уголке тела, включая мою душу. И когда Максим, наконец, отпустил меня, я отползла в сторону и встала с постели, чувствуя, как огненным кольцом охватывает все внутри, как подкашиваются ноги.

Я молча оделась. Дрожащими руками натянула белье, штаны и блузку, и только собиралась выйти из комнаты, как Максим остановил меня.

– Наташа? – он вскочил с постели и попытался обнять меня. Я увернулась. – Что с тобой?

– Животное, – ответила я, не глядя на него. – Ты настоящее животное. Ты вообще слышал, что я тебе говорила? Я ведь просила тебя перестать. Зачем ты со мной так… грубо? Или тебе именно так и нравится, а все, что было раньше – это разминка?

– Наташа…

– Я ухожу. Ухожу, слышишь? И только попробуй меня задержать!

Максим и не пытался. Он просто отошел в сторону. Я не смотрела не него, поэтому не знаю, какое у него было лицо.