Текст книги "Непридуманные истории (сборник)"
Автор книги: Николай Агафонов
Жанр: Религия: прочее, Религия
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц)
Победа над смертью
Анастасия Матвеевна, собираясь в церковь ко всенощной, с опаской поглядывала на своего супруга, полковника авиации в отставке Косицына Михаила Романовича. Михаил Романович сидел перед включенным телевизором с газетой в руках. Но ни на телевизионной передаче, ни на газете сосредоточить своего внимания он не мог. В его душе глухо росло раздражение, некий протест против намерения жены идти в церковь. Раньше, еще в молодые годы, она захаживала в церковь раза два-три в год. Он на это внимания не обращал: мало ли какая блажь у женщины. Но как вышла на пенсию, так зачастила в храм каждое воскресенье, каждый праздник.
«И сколько этих праздников у церковников – не пересчитать, – с раздражением думал Михаил Романович. – То ли дело красные дни гражданского календаря: Новый год, Восьмое марта, Первое мая, Седьмое ноября и уж совсем святой, особенно для фронтовика, День Победы, вот, пожалуй, и все. А тут каждый месяц по нескольку, с ума можно сойти».
Анастасия Матвеевна думала о том, что последнее время ее супруг очень раздражителен, оно и понятно: болят старые фронтовые раны, здоровье его все ухудшается. Но почему-то больше всего его раздражает то, что она ходит в церковь. Чуть ли не каждый ее уход на службу в храм сопровождается скандалом и руганью.
– Миша, закройся, я пошла в храм.
– Ну чего, чего ты там потеряла, не можешь, как все нормальные люди, посидеть дома с мужем, посмотреть телевизор, – с раздражением на ходу говорил Михаил Романович, чувствуя, как гнев начинает клокотать в его израненной старческой груди.
– Мишенька, так, может, нормальные-то люди, наоборот, те, кто – в храм Божий ходят, – сказала и, поняв, что перегнула палку, сама испугалась сказанного, но слово не воробей.
– Так что я, по-твоему, ненормальный? – переходя на крик, вознегодовал Михаил Романович. – Да, я ненормальный, когда на своем истребителе все небо исколесил, но Бога там не увидел. А где был твой Бог, когда фашистские самолеты разбомбили наш санитарный поезд и из пулеметов добивали раненых, которые не могли укрыться и были беззащитны? Почему Бог их не укрыл? Я был ненормальный, когда летел под откос в санитарном вагоне и только чудом остался жив?!
– Миша, но ведь это чудо Бог совершил, разве ты этого не понял – ни тогда, ни сейчас?
Удивительное дело, но именно эта вылетевшая у Михаила Романовича фраза «чудом остался жив» вмиг иссушила его раздражение. Негодование куда-то исчезло, и, махнув рукой, уже успокаиваясь, он сказал:
– Иди к своим попам, раз тебе нравится, что тебя дурачат.
За всенощной Анастасия Матвеевна горячо молилась за Михаила, чтобы Бог просветил его разум и сердце. Несмотря ни на что, мужа своего она сильно любила. Когда приходила в храм, всегда становилась перед иконой архистратига Михаила, стояла перед ней всю службу, молясь за то, чтобы Господь просветил ее мужа светом истины.
У каждого человека есть какая-то главная мечта его жизни. Такая мечта была и у Анастасии Матвеевны. Она всем сердцем хотела, чтобы настал когда-нибудь день, и они вместе с Мишей под руку пошли бы в церковь к службе. После службы так же вместе возвращались бы домой. Вдвоем читали бы молитвенное правило перед сном и утром. Этого она желала больше всего на свете.
– Господи, если тебе угодно, забери мою жизнь, только приведи Мишеньку в храм для жизни вечной.
Когда Анастасия Матвеевна вернулась домой, Михаил уже лежал в кровати. Не было еще девяти часов вечера, так рано он не ложился, это сразу насторожило Анастасию Матвеевну.
– Мишенька, ты что, заболел, тебе плохо?
– Немного неважно себя чувствую, но ты, Настенька, не беспокойся – пройдет.
Анастасия Матвеевна не успокоилась, она-то хорошо знала: уж раз он лег – дело серьезное, и вызвала врача. Врач ничем не утешил, измерил давление, прослушал сердце, сделал укол и заявил, что необходима госпитализация. Но Михаил Романович категорически отказался ехать в госпиталь. На следующий день его состояние ухудшилось.
– Миша, может, батюшку позвать, ведь ты ни разу не исповедовался, ни разу не причащался.
Он, открыв глаза, глянул сердито:
– Что, уже хоронишь меня?
– Да что ты, Мишенька, Господь с тобою, наоборот, верю, что через это на поправку пойдешь.
Он устало прикрыл глаза, а когда она собиралась отойти от постели на кухню, вдруг, не открывая глаз, произнес:
– Ладно, зови попа.
Сердце Анастасии Матвеевны зашлось в радостном волнении, она выбежала в соседнюю комнату, упала на колени перед иконами и расплакалась. Всю ночь она читала каноны и акафисты, чтобы Миша дожил до утра и дождался священника.
Батюшка пришел в половине девятого, как и договаривались. Она провела его к мужу и представила:
– Вот, Миша, батюшка пришел, как ты и просил, это наш настоятель отец Александр. Ну, я вас оставлю, буду на кухне, если понадобится какая помощь, позовете.
Отец Александр, мельком взглянув на фотографии, где Михаил Романович был в парадном мундире с орденами и медалями, бодро произнес:
– Не беспокойтесь, Анастасия Матвеевна, мы – два старых вояки, как-нибудь справимся со всеми трудностями.
Михаил Романович глянул на молодого священника, сердито подумал: «Что он ерничает?»
Отец Александр, как бы отгадав его мысли, сказал:
– Пришлось немного повоевать, интернациональный долг в Афганистане исполнял. Служил в десанте, так небо полюбил, что после армии мечтал в летное пойти, был бы летчик, как вы, да не судьба.
– Что же так?
– Медкомиссия зарубила, у меня ранение было.
– Понятно.
Священник Михаилу Романовичу после такого откровения не то чтобы понравился, а прямо как родной стал. Немного поговорили, потом отец Александр сказал:
– У вас, Михаил Романович, первая исповедь. Но вы, наверное, не знаете, в чем каяться?
– Вроде жил как все, – пожал тот плечами. – Сейчас, правда, совесть мучает, что кричал на Настю, когда в церковь шла, она ведь действительно глубоко в Бога верит. А я ей разного наговорил, что, мол, летал, Бога не видел в небе и где, мол, был Бог, когда на войне невинные люди гибли.
– Ее вере вы такими словами не повредите, она в своем сердце все ответы на эти вопросы знает. А вот для вас, по всей видимости, эти вопросы имеют значение, раз в минуту душевного волнения вы их высказали. По этому поводу вспоминается случай, произошедший с архиепископом Лукой (Войно-Ясенецким). Он был не только церковный иерарх, но и знаменитый ученый-хирург, во время Великой Отечественной войны – главный консультант военных госпиталей. Делая операции, он не раз спасал от смерти самых безнадежных раненых. Как-то владыка Лука ехал в поезде в одном купе с военными летчиками, возвращавшимися на фронт после ранения. Увидели они церковнослужителя и спрашивают: «Вы что, в Бога верите?» – «Верю», – говорит владыка. «А мы не верим, – смеются летчики, – так как все небо облетали, а Бога так и не видели». Достает тогда архиепископ Лука удостоверение профессора медицины и говорит: «Я тоже не одну операцию сделал на мозге человека: вскрываю черепную коробку, вижу под ней мозг, а ума там не вижу. Значит ли это, что ума у человека нет?»
– Какой находчивый владыка, – восхитился Михаил Романович.
– А насчет того, что невинные гибнут, это действительно непонятно, если нет веры в бессмертие, а если есть христианская вера, то все понятно. Страдания невинных обретают высший смысл прощения и искупления. В плане вечности Господь каждую слезинку ребенка утрет. Всем Бог воздаст, если не в этой жизни, так в будущей, по заслугам каждого.
После исповеди и причащения отец Александр пособоровал Михаила Романовича. После соборования тот признался:
– Веришь ли, батюшка, на войне смерти не боялся, в лобовую атаку на фашиста шел, а теперь боюсь умирать, что там ждет – пустота, холодный мрак? Приблизилась эта черта ко мне, а перешагнуть ее страшно, назад еще никто не возвращался.
– Страх перед смертью у нас от маловерия, – сказал отец Александр и, распрощавшись, ушел.
После его ухода Михаил Романович сказал жене:
– Хороший батюшка, наш человек, все понимает.
Ободренная этим высказыванием, Анастасия Матвеевна робко сказала:
– Мишенька, нам бы с тобой повенчаться, как на поправку пойдешь, а то, говорят, невенчанные на том свете не увидятся.
– Ну вот, опять за старое, да куда нам венчаться, это для молодых, засмеют ведь в церкви. Сорок лет прожили невенчанные, а теперь здрасте, вот мы какие.
– Ради меня, Мишенька, если любишь. Пожалуйста.
– Любишь – не любишь, – проворчал Михаил Романович. – Еще выздороветь надо. Иди, я устал, подремлю малость. Коли выздоровлю, там видно будет, поговорим.
– Правда? – обрадовалась Анастасия Матвеевна. – Обязательно выздоровеешь, быть другого не может, – и, чмокнув мужа в щеку, заботливо прикрыла его одеялом.
Произошло действительно чудо, в чем нисколько не сомневалась Анастасия Матвеевна. На следующий день Михаил пошел на поправку. Когда пришел участковый врач, то застал Михаила Романовича на кухне за чаем и чтением газеты. Померив давление и послушав сердце, подивился:
– Крепкий вы народ, фронтовики.
Когда Анастасия Матвеевна напомнила мужу о венчании, он отмахнулся:
– Погоди, потом решим. Куда торопиться?
– Когда же потом? Скоро Великий пост, тогда венчаться аж до Красной горки нельзя.
– Сказал, потом, значит, потом, – с ноткой раздражения в голосе ответил он.
Анастасия Матвеевна пробовала еще несколько раз заводить разговор о венчании, но, почувствовав, что нарывается на скандал, сразу умолкала. Так и наступило Прощеное воскресенье и начался Великий пост. Анастасия Матвеевна старалась не пропускать службы, в первую неделю ходила каждый день. Потом стала недомогать, снова, как раньше, появились сильные боли в правом боку. А к концу поста вовсе разболелась и слегла. Сын Игорь свозил ее в поликлинику, оттуда направили на обследование в онкологию. Когда они вернулись, Игорь отвел отца в сторонку:
– Папа, у мамы рак печени, уже последняя стадия, врачи сказали – осталось немного.
– Что значит «немного»? Точно проверили, может, ошибаются? Чем-то можно помочь? Операцию сделать, в конце концов, – растерянно произнес Михаил Романович.
Сын отрицательно покачал головой.
– Надо готовиться к худшему, папа. Не знаю, маме говорить или нет?
– Что ты, сынок, не надо раньше времени расстраивать, я сам с ней поговорю.
Он сел к кухонному столу, обхватил свою седую голову руками и сидел так минут пять, потом решительно встал.
– Пойду к ней.
Подойдя, сел на краешек кровати, взял нежно за руку.
– Что же ты расхворалась, моя верная подруга? Давай поправляйся скорей, Пасха приближается, куличи будем печь, яички красить.
– Что сказали врачи, Миша? – прямо посмотрев ему в глаза, спросила она.
Михаил Романович суетливо завертел головой.
– Ну что-что сказали, надо лечиться и поправишься. Вон сколько лекарств тебе понавыписывали.
– Не ври, Мишенька, ты же не умеешь врать, я и так сама все понимаю. Умирать мне не страшно, надо только подготовиться достойно к смерти, по-христиански. Ты мне отца Александра приведи, пусть исповедует, причастит, да и пособороваться хочу. Так мы с тобой и не повенчались, как пред Богом предстанем?
– Милая Настенька, ты выздоравливай, ради Бога, и сразу пойдем венчаться.
– Теперь уж, наверное, поздно. Страстная седмица начинается. Затем Светлая, до Фомина воскресенья я не дотяну. Значит, Богом не суждено.
Михаил Романович шел в церковь за отцом Александром и про себя бормотал: «Это как же – не суждено? Что значит «не суждено»? Ведь мы как-никак сорок лет прожили!»
В церкви, повстречавшись с отцом Александром, договорился, что утром тот подъедет к ним. Поговорил с ним насчет желания венчаться. Отец Александр задумался:
– На Страстной однозначно нельзя, на Светлой хоть и не принято по уставу, но исключение можно сделать. – Посмотрел на осунувшегося Михаила Романовича, добавил: – Если будем усердно молиться, она доживет и до Красной горки, я в этом уверен.
– Буду, конечно, молиться, только не знаю как.
Отец Александр подвел его к иконе архистратига Михаила.
– Здесь ваша супруга постоянно стояла за службой, наверное, за вас молилась вашему ангелу-хранителю. Я вам предлагаю, пока она болеет, заменить ее на этом боевом посту, я не шучу, когда говорю про боевой пост. Апостол Павел пишет, что наша брань не против крови и плоти, но против духов злобы поднебесных[2]2
См.: Еф.6: 12.
[Закрыть].
Для Михаила Романовича от этих слов все сразу встало на свои места. Его соратница, его боевая подруга, его милая жена, пока он дома отлеживался у телевизора с газетой, была на боевом посту. Она боролась за него, за свою семью, против врагов невидимых, а потому более коварных, более опасных. Боролась одна, не имея в нем никакой помощи. Мало того что он не поддерживал ее в этой борьбе, он еще потакал врагу. Теперь, когда она лежит больная, он должен встать на этот боевой пост. И он встанет, ему ли, старому вояке, не знать, что такое долг воина-защитника. Он встанет, обязательно встанет, и ничто не помешает ему в этом!
Анастасия Матвеевна заметила, что муж ее вернулся какой-то подтянутый, собранный, решительный и даже помолодевший.
– Настя, завтра утром батюшка придет, буду собороваться вместе с тобой. Сейчас покажи мне, какие молитвы читать, я за тебя и за себя почитаю.
– Мишенька, что с тобой? – еще не веря всему, прошептала Анастасия Матвеевна.
– Ничего. Вместе воевать будем.
– С кем воевать, Миша? – даже испугалась Анастасия Матвеевна.
– С духами злобы поднебесной, – отчеканил полковник. – И раскисать не будем, – увидев слезы на глазах жены, добавил он.
– Да это я от радости, Миша, только от радости.
– Ну, это другое дело.
Каждый день на Страстной седмице Михаил Романович ходил в храм. Стоять приходилось подолгу, службы Страстной седмицы особые, длинные. Но он мужественно выстаивал их от начала и до конца, хотя и не понимал, что и для чего происходит, но боевой пост есть боевой пост, приказано – стой, высшее командование само знает. Высшим командованием для него в данном случае был отец Александр. После службы он часто подходил к нему, что-нибудь спрашивал. Как-то поделился своими переживаниями.
– Сам-то я хожу сейчас в церковь, а вот сын со снохой… Их разве заставишь? Наш грех: сами не ходили в молодости и детей не приучили.
– Да, это проблема не только ваша, многие подходят с подобным вопросом. Честно признаться, не знаю, что и отвечать. Советую усиленно молиться за детей, молитва родителей многое может. Мне как-то рассказывали один случай. У одного верующего человека был неверующий сын. Отец, конечно, переживал сильно. А перед тем как умереть, завещал сыну, чтобы он после смерти в течение сорока дней заходил в его комнату каждый день на пятнадцать минут, ничего не делал, только молча бы сидел. Сын исполнил последнюю просьбу отца. А как сорок дней прошло, сын сам пришел в храм. Я думаю, что тот отец понимал, что молодежь в суете живет. Некогда над вечным подумать: о смысле жизни, о своей душе, о бессмертии, о Боге.
Великим четвергом Михаил Романович причастился, а вечером, после чтения двенадцати Евангелий, умудрился принести домой огонь в самодельном фонарике. От него зажгли лампадку в комнате Анастасии Матвеевны. В субботу сходил в церковь, освятил кулич и крашеные яйца. Кулич испекла им сноха, а яйца красил сам Михаил Романович, так как Анастасия Матвеевна, вконец обессилевшая, постоянно лежала в кровати. Врач-онколог, курирующий ее, удивлялся, что она все еще жива. После ночной пасхальной службы Михаил Романович пришел домой весь сияющий, уже с порога закричал:
– Христос воскресе!
– Воистину воскресе! – ответила чуть слышно Анастасия Матвеевна, любуясь своим мужем, который на Пасху нарядился в свой парадный мундир со всеми наградами. Раньше он надевал его только на 9 Мая. – Ты прямо как на День Победы, – улыбаясь, сказала она.
– А сегодня и есть День Победы, победы над смертью, так в проповеди отец Александр и сказал.
Они поцеловались три раза.
– Ты давай поправляйся, в следующее воскресенье, на Красную горку, поедем в церковь венчаться.
– Как уж Бог даст, но я буду ждать.
В воскресенье подъехал сын вместе со снохой на своей машине. Сноха помогла Анастасии Матвеевне надеть ее лучшее платье. Михаил Романович с сыном под руки осторожно вывели ее и усадили в машину. В храме отец Александр разрешил поставить для нее стул. Так и венчались: Анастасия Матвеевна сидела, а рядом в парадном мундире стоял ее любимый супруг. Во время венчания он несколько раз поглядывал с заботливостью на нее, а она отвечала полным благодарности взглядом: мол, все со мною в порядке, не беспокойся и молись. Домой привезли Анастасию Матвеевну совсем ослабевшую и почти что на руках внесли и уложили в постель прямо в платье. Дети уехали, обещав вечером подъехать проведать. Михаил Романович сел на стул рядом с кроватью жены и взял ее за руку.
– Спасибо, Мишенька, я сегодня такая счастливая. Теперь можно спокойно помереть.
– Как же я? – растерялся Михаил Романович.
– Мы же с тобой повенчанные, нас смерть не разлучит. Я чувствую, что сегодня умру, но ты не скорби, как прочие, не имеющие упования, мы с тобой там встретимся непременно. Ты помнишь, как мы с тобой первый раз повстречались?
– Конечно, помню: в Доме офицеров, на вечере по случаю Дня Победы, ты еще все с капитаном Кравцовым танцевала, я тебя еле от него отбил.
– Дурачок, я как тебя увидела – сразу полюбила, и никакие кравцовы мне были не нужны.
– Настенька, ты знаешь, мне очень стыдно, хоть и прошло много лет, все же совесть напоминает. Встретимся на том свете, говорят, там все откроется. Так вот, чтобы для тебя не было неожиданностью, короче, хочу признаться: я ведь тогда с Клавкой… Ну, словом, бес попутал.
– Я знала, Мишенька, все знала. В то время мне так больно было, так обидно, что жить не хотелось. Но я любила тебя, вот тогда-то я впервые в церковь пошла. Стала молиться перед иконой Божией Матери, плакать. Меня священник поддержал, сказал, чтобы не разводилась, а молилась за тебя, как за заблудшего. Не будем об этом больше вспоминать. Не было этого вовсе, а если было, то не с нами, мы теперь с тобой другие.
Михаил Романович наклонился и поцеловал руку супруге.
– Тебя любил, только тебя любил, всю жизнь только тебя одну.
– Почитай мне, Миша, Священное Писание.
– Что из него почитать?
– А что откроется, то и почитай.
Михаил Романович открыл Новый Завет и начал читать:
– Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает…[3]3
1 Кор. 13: 4–8.
[Закрыть]
Он вдруг заметил, что супруга перестала дышать и, подняв голову от книги, увидел застывший взгляд его милой жены, устремленный в угол с образами.
– Мы скоро увидимся, Настенька, – сказал он, закрывая ей глаза.
Затем он встал, подошел к столу, взял лист бумаги и стал писать: «Дорогой мой сынок, прости нас, если что было не так. Похорони по-христиански. Сынок, выполни мою последнюю просьбу, а не выполнить последнюю просьбу родителей, ты же знаешь, великий грех. После того как похоронишь нас с мамой, в течение сорока дней заходи в эту комнату и посиди здесь минут пятнадцать – двадцать каждый день. Вот такая моя последняя просьба. Поцелуй за меня Люсю и внуков. Христос воскресе! Твой отец».
Затем он поцеловал жену и, как был в мундире, лег с нею рядом, взял ее за руку и, закрыв глаза, сказал:
– Пойдем вместе, милая, я тебя одну не оставлю.
Когда вечером Игорь с женой приехали к родителям, то долго не могли дозвониться, так и открыли дверь своим ключом. Прошли в спальню и увидели, что мать с отцом лежат на кровати рядом, взявшись за руки, он в своем парадном мундире, а она в нарядном платье, в которых они сегодня венчались. Лица у обоих были спокойные, умиротворенные, даже какие-то помолодевшие, казалось, они только уснули, вот проснутся – и так же, взявшись за руки, пойдут вместе к своей мечте, которая ныне стала для них реальностью.
Январь 2002. Волгоград
Утешение в старости
Мария Ивановна проснулась среди ночи. Ныли все суставы, и коленки распухли. «Наверное, к перемене погоды», – подумала она. Но не только суставы не давали ей заснуть, ныла еще и душа. Женщина долго лежала с открытыми глазами, пока наконец не стала различать очертания предметов: шкаф, стол и диван у противоположной стены, на котором похрапывал ее внук, пятнадцатилетний Василий. Душа болела от вчерашней обиды.
Днем приходила в гости ее сватья, мать зятя, Людмила Тарасовна. Во время ужина сватья не преминула сказать очередную гадость:
– Хорошо некоторые устроились, на всем готовеньком, едят, пьют и ни о чем не думают. А мне надо пойти купить продукты да приготовить, а сейчас все вон как дорого.
Сомневаться не приходилось, что эти «некоторые» – она, Мария Ивановна. После таких слов от обиды стало трудно дышать, а уж ложка и подавно в рот не полезла. Мария Ивановна сидела опустив голову и помешивала ложкой суп, раздумывая, как же ей реагировать на это. Да так и не нашлась что сказать.
Сватья как ни в чем не бывало болтала уже на другую тему.
– Выборы скоро, – говорила она, – президента выбирать будем. Вот при коммунистах-то мы как хорошо жили!
Лежа теперь в темноте и вспоминая высказывания свахи, Мария Ивановна тяжело вздохнула: «Ох уж эти коммунисты, коротка, видать, твоя память, Людмила Тарасовна, а я вот все помню».
Зима в 1931 году выдалась суровая. Иван Артемьевич Копелев зашел в избу какой-то потерянный. Скинул рукавицы и, повесив возле дверей полушубок с шапкой, пошел к рукомойнику. Машенька шустро соскочила с полатей и, зачерпнув из бочки ковшиком воды, стала поливать отцу на руки. Это важное дело она никому из братишек и сестренок не доверяла. Ей нравилось лить воду на отцовские сильные руки. Отец обычно умывался не торопясь, основательно. В большие ладони входило едва ли не полковша воды. Одним движением отцовских рук вся эта вода оказывалась на его лице, бороде, ушах и шее. Брызги летели на Машу, но она на них не обращала внимания. Маша ждала главных брызг. Когда подавала отцу полотенце, то он, смеясь, брызгал со своих рук на ее лицо, а она радостно повизгивала.
Но в этот раз все было не так. Отец как-то задумчиво плеснул себе пару раз на лицо и сразу потянулся за полотенцем, даже не взглянув на Машу. Затем подошел к столу, широко перекрестившись, сел в красный угол.
Детишки, сразу соскочив с печи, тоже сели к столу. Бабушка подала отцу свежий каравай. Он молча нарезал хлеб, прижимая каравай к груди, и раздал его детям. Как было приятно получить из отцовских рук пахучий свежий кусок теплого ржаного хлеба! Это было целое действо. Вначале он подавал хлеб старшему сыну, Ванятке, потом ей, Маше, затем Настеньке, а самому младшему, Грише, – в последнюю очередь.
Мать достала ухватом чугунок щей из печи. И, ловко перелив из него щи в большую миску, поставила ее посреди стола. Щи были пустые, без мяса. Идет Рождественский пост – Филипповки. Вот к Рождеству отец обещал телка заколоть, тогда и мясо на столе будет, и обновку Маше к школе справят. Четырехлетний Гришка полез было зачерпнуть из миски щей, но тут же получил ложкой по лбу от отца. Настенька прыснула смехом и тоже получила по лбу. Теперь оба сидели и потирали лбы. Это им наука: вперед батьки не лезть в миску и вести себя за столом прилично.
После ужина дети забрались на печку спать. Бабушка ушла по хозяйству. Отец с матерью остались сидеть за столом. Иван Артемьевич вынул кисет с самосадом, не торопясь скрутил козью ножку и прикурил ее от лучины, стоящей на столе.
– Плохи наши дела, Фрося, – сказал он, обращаясь к матери.
Маша расслышала слова отца и в тревоге навострила уши.
– Да уж чего хорошего, – поддакнула мать, – озимые могут померзнуть, снегу-то мало выпало. Прогневили мы Бога. Я еще на Покров подумала о том, что урожай плохой будет, раз снег не выпал, это уж верная примета.
– Я не о том, мать, толкую. В колхоз меня тянут, а я опять отказался. Никак у меня душа не лежит свою животину этим босякам на общий двор вести. У них уже год как колхоз образован, а проку никакого нет. То коммуны эти выдумали, то колхозы. Куда податься крестьянину, Бог весть.
– Что же с нами будет? – спросила тревожно мать.
– Что вступать в колхоз – пропадать, что не вступать – пропадать, только об этом целый день душа моя и болит.
– Может, с кем посоветоваться? – предложила мать.
– Да с кем теперь посоветуешься? Матфей Егорыч был умный мужик, так его уж раскулачили и сослали.
– Мы же, чай, не кулаки, мы к середнякам относимся.
– Единоличники мы, а значит, для них – те же кулаки. Уж коли они таких крепких хозяев извели, то до нас теперь им добраться самое время.
– Что же нам делать? – в тревоге спросила мать.
– Ладно, утро вечера мудренее, пойду скотине корму задам и спать.
Это утро Маша запомнила на всю жизнь. В дом вошли чужие. Семью вывели во двор. Маша с Настей и Гришей стояли рядом с мамой, прижимаясь к ее подолу. Старший, Ванятка, стоял рядом с понурым отцом. Чужие люди выносили из избы вещи и грузили их на телегу. Из хлева выгнали корову и теленка и тоже привязали к телеге. Когда вывели кобылу Соньку, отец, проводив ее тоскливым взглядом, сжал кулаки и снова понурил голову. Бабушка крестилась, мать тихо заплакала, вслед за ней заплакали Настена с Гришей. Маша насупилась, но, подражая старшему брату, силилась не плакать.
Больше всех старался их односельчанин – дядя Ваня Кликушев. Он радостно суетился, покрикивая, указывал, что еще выносить. Рядом с ним бегал его сынок Пашка, Машин ровесник. Когда все вынесли, Маша заметила, как Кликушев то смотрит на нее, то переводит взгляд на своего сына. Затем он подошел к Маше и, нагнувшись к ее лицу, оскалив полусгнившие зубы, захихикал. В нос Маше ударил винно-табачный перегар. Маша, отвернувшись, уткнулась в подол матери.
– Ты не вороти свою кулацкую мордочину, давай-ка скидывай полушубок, – сказал он, продолжая хихикать.
На Маше был совсем новый овчинный полушубок, который мама ей сшила к этой зиме. Она вопросительно посмотрела на мать.
– Снимай, дочка, куда же деваться.
Кликушев снял со своего сына драное пальтишко и накинул его на Машины плечи.
– На, носи да помни мою доброту. И ты, сынок, надевай, теперь наше время настало.
Пашка, надев Машин полушубок, показал ей язык. Та, не выдержав такой обиды, заплакала.
Отец, стоявший до этого молча, поднял свой тяжелый взгляд на Кликушева:
– Ты чего же, ирод, над ребенком изгиляешься?
– А ты, эксплуататор, забыл небось, как я у тебя батрачил и что ты мне заплатил, кулацкое отродье? Ты над моими детьми тогда изгилялся, а я сейчас – все по справедливости, вот.
– Какая уж справедливость? Ты же в самый разгар посевной в запой ушел, за что же тебе платить? Не пил бы, работал, как человек, и тебе бы справедливость была. А на чужом достатке своего счастья не построишь.
– Нам советская власть счастье даст. А вас, кулаков, всех под корень, вот.
– Эх, Иван, дурак ты был, дураком и помрешь. Неужто ты думаешь, что советской власти такая пьянь подзаборная нужна будет?
– Но-но, ты у меня поговори еще, враг затаенный! – закричал Кликушев, но как-то уже неуверенно. – Если бы ты, случаем, не воевал в Красной армии, то сейчас бы уже пошел следом за другом своим, за Матфеем Егорычем.
Вечером сидели в пустой избе и пили взвар на бруснике с постными лепешками.
– Не успокоятся они на этом, – сказал отец. – Уходить отсюда надо, пока не поздно.
– Куда же мы пойдем? – вздохнула мать. – Кому мы нужны?
– Поедем под Курск, там новые шахты открывают и заводы строят. Рабочие руки завсегда нужны. Сегодня ходил к Семену Подкорытову, за деньги он справки нам сделает. Ванятка уже большой, его здесь, в городе, в училище пристроим, специальность приобретать. С собой возьмем младших, Настену и Гришу, а Маша с бабушкой пока здесь у Сениных поживут. Как сами устроимся, и им знать дадим, чтобы приезжали.
Так Маша и осталась с бабушкой в деревне. Жили у своей родни, в их избе. Было тесно и голодно. Весной после Пасхи перебрались в сарай. Родня дальняя да бедная, сами кое-как перебиваются. А уж нахлебники им тем более не нужны.
Прошел праздник Троицы. Еды никакой не было уже третий день, и Маша вопросительно поглядывала на бабушку. Та поохала да повздыхала, а потом и сказала:
– Сгибнем мы с тобой, внученька, тут. Надо под Курск к своим добираться.
Взяли они свои нехитрые пожитки в узелки и пошли к ближайшей станции на поезд. А ближайшая станция находилась в сорока верстах от их деревни. На второй день пути Маша упала в голодный обморок. Перепуганная бабушка бегала вокруг внучки, крестила ее, шептала молитвы и брызгала водой, пока Машенька не очнулась. Пожевали они какой-то травы, что росла кругом в изобилии, набирая свою летнюю силу, затем попили воды из ручья и пошли дальше. Когда проходили мимо одного хутора, бабушка постучала в крайнюю избу. Вышла женщина и сердито спросила:
– Чего надо?
– Доченька, не мне, а вот ребеночку хотя бы чашечку супа, пять дней она ничего не ела.
– Много вас тут ходит, своих кормить нечем!
Но увидев огромные, впавшие глаза Маши, смотрящие на нее умоляюще, исполненные надежды, ушла в дом и вынесла чашку гороховой похлебки. Маша накинулась на похлебку, прямо через край чашки выпивая ее крупными глотками, но потом, как бы опомнившись, глянула на бабушку:
– Бабуля, и ты поешь.
– Кушай, внученька, – заплакала старушка, – мне все равно скоро помирать.
– Да ешьте вы скорее и уходите, не рвите мне душу! – в сердцах воскликнула хозяйка. – Я ведь у своих детей отнимаю! – И, заплакав, побежала в избу.
До станции добрались к вечеру. Народу к кассам за билетами было много, все кричали, скандалили, а уж бабушку с Машей совсем затерли. Они вышли из очереди и отошли в сторонку перевести дух. Бабушка шептала молитву Богородице. Маша знала эту молитву, когда-то она учила ее, потому стала шептать вместе с бабушкой.
Это была очень красивая молитва. Но как ни старалась Мария Ивановна впоследствии, через многие годы, припомнить слова не могла.
Когда они закончили читать молитву в третий раз, к ним подошел какой-то военный:
– Тетя Феня, да неужто это ты?
– Ах ты, Господи, Вася! Бог тебя привел! А это моя внучка, Маша.
– Ванина дочка, что ли? – осведомился военный.
– Его, сыночка моего, дочка. Вот к нему едем под Курск, да билеты не можем взять.
– А деньги у вас есть?
– Есть, милок, есть, а как же, сберегла. Сами-то чуть с голоду не умерли, а деньги на дорогу схоронила.
– Давайте их мне и ждите здесь.
Когда он ушел, бабушка пояснила Маше:
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.