Текст книги "Непридуманные истории (сборник)"

Соборный чтец

Ты еси Бог творяй чудеса.

В Рождественский сочельник в ризнице кафедрального собора сидели сразу пятеро семинаристов. Все они приехали на рождественские каникулы в свою родную епархию. И все пришли в кафедральный собор прислуживать архиерею за праздничным богослужением. Такого количества молодых иподиаконов кафедральный собор еще не видел. Обычно архиерею всегда прислуживали двое: его личный шофер Александр Павлович и заведующий епархиальной канцелярией Андрей Николаевич. Оба уже довольно солидного возраста. В духовных семинариях от епархии в разные годы одновременно обучались не более одного-двух семинаристов. На весь Советский Союз было всего три семинарии. Когда желание учиться изъявили пять человек сразу, то архиерей дал им рекомендации в разные места. Двое поступили в Московскую семинарию, двое – в Одесскую и еще один – в Ленинградскую.

Семинаристы сидели в ризнице, ожидая ночной рождественской службы. Ленинградский семинарист Константин Макаров увлеченно читал книгу. Московские семинаристы Михаил Сеняев и Николай Груздев стояли перед иконой и вычитывали «каноны ко Святому Причащению». Братья Коньковы Алексей и Борис, учащиеся Одесской семинарии, начищали до блеска архиерейский жезл и репиды. Короче, каждый был занят своим делом.

Вдруг дверь с улицы распахнулась и в ризницу ввалился Авдеев Сергей, соборный чтец. В свое время, по окончании духовной семинарии, его, как музыкально одаренного человека, поставили управлять архиерейским хором. Вскоре он женился на одной из певиц хора и стал готовиться к рукоположению в сан диакона. К несчастью, брак оказался неудачным, не прожив и полгода, они разошлись. Но когда архиерей уже было собрался рукоположить его в диаконы, Авдеев неожиданно женился во второй раз и опять неудачно. Вопрос о рукоположении его в духовный сан отпал сам собой по каноническим причинам. Авдеев стал выпивать. Тогда архиерей перевел его с верхнего хора в нижний, любительский. От этого «низвержения», как его называл сам Авдеев, он стал выпивать еще больше. В конце концов его пришлось уволить и из регентов нижнего хора, правда, архиерей, пожалев, разрешил оставить его чтецом собора. Сейчас, когда он вошел в ризницу, было заметно, что он пьян, но на ногах Авдеев еще держался.

Отряхнув снег и оглядевшись, он вдруг стал громко хохотать, тыкая пальцем в сторону семинаристов.

– Хо-хо-хо, ну, рассмешили! Я сейчас живот с вами надорву от смеха. Ой, насмешили. Ну, спасибо, повеселили меня на праздник.

Семинаристы недоуменно переглядывались, пытаясь понять, что так рассмешило Авдеева. Костя Макаров, оторвавшись от книги и сняв очки, близоруко щурясь, спросил:

– Объясните нам, Сергей Петрович, что вы увидели смешного?

– Вас, вас увидел, вот это и смешно, – продолжая давиться от смеха, говорил Сергей.

– Что же в нас такого смешного? – не унимался Костя. – Растолкуйте нам, и мы тоже посмеемся.

– Растолкую, конечно растолкую, – успокоил его Авдеев.

Наконец ему удалось справиться со своим неудержимым смехом.

– Когда я учился в Московской духовной семинарии, – начал он, – то среди нас ходил такой афоризм, что в Ленинграде семинаристы учатся, в Москве – молятся, а в Одессе – работают. Захожу я сейчас к вам и что же вижу? Из Ленинграда Костя книгу читает, эти двое, московские, молятся, а эти – работают. Ну, разве это не смешно? Теперь понятно?

– Все нам понятно, – нахмурился Михаил Сеняев, – только непонятно, как вы будете в таком виде службу справлять?

– А вы еще до такого понятия не доросли, молоды больно, чтоб все понимать.

Он присел на лавочку и, сразу поскучнев, грустно вздохнул:

– Что же вы думаете, я всегда таким был? Да я вообще к этой гадости не притрагивался, диаконом мечтал быть. Вот, думаю, стану диаконом, выйду на горнее место, да как запою великий прокимен. В каждую ноту вложу всю свою душу, чтобы до всех стоящих в храме дошло, как велик Бог и как велики Его чудеса.

Глаза его при этих словах увлажнились, и он, встав с лавки и вытерев их кулаком, во весь голос запел великий прокимен: «Кто Бог велий яко Бог наш, Ты еси Бог творяй чудеса. Сказал еси людем силу Твою…»

Его голос звучал насыщенно и мелодично, заставляя в волнении трепетать сердца семинаристов. Пение прокимена вселяло какую-то радостную уверенность в том, что Бог и данная Им православная вера есть то единственное на свете, ради чего нужно и должно жить. Семинаристы встали со своих мест, с восхищением взирая на Сергея Авдеева. Допев прокимен до конца, он еще некоторое время стоял, как бы прислушиваясь к уходящим в небо звукам. Потом, понурив взгляд в пол, обреченно махнул рукой:

– Теперь все мои мечты коту под хвост, а вы еще что-то говорите. Думаете, сам не понимаю, что негоже в таком виде на рождественскую службу идти? Да я и не пойду на клирос. Встану в храме среди народа и буду молиться Богу и вопрошать Его: пошто не дал мне диаконом стать? Хотя чего вопрошать, сам виноват. А то прямо как у Адама выйдет: «Жена, которую Ты мне дал, она дала мне от дерева, и я ел», – и Авдеев опять захохотал. – Не женитесь, братья, поспешно, а то можете всю жизнь себе испортить. А уж почитать сегодня на клиросе любой из вас сможет.

– Почитать-то мы почитаем, – сказал Борис Коньков, – да только, как вы, все равно не сможем. Сергей Петрович, а вы ложитесь и поспите, до службы еще четыре часа, а мы вас потом разбудим.

– Правда, Сергей Петрович, останьтесь, пожалуйста, – просительно сказал Николай Груздев, – без вас не обойтись, никто не сможет лучше вас проканонарить «С нами Бог…», у вас это так здорово получается! Вы ведь голосом в каждое слово такое глубокое понятие вкладываете, что просто аж мурашки по телу. Кстати, признаюсь вам честно, идти учиться в семинарию я надумал после того, как два года назад случайно зашел в собор на Рождество и услышал, как вы провозглашали: «С нами Бог. Разумейте языцы и покоряйтеся, яко с нами Бог».

– Это правда? – удивился Авдеев. – Значит, вот как, оказывается. Никогда бы не подумал, что ты из-за этого в семинарию пошел.

– Да вот так и получилось, Сергей Петрович, я тогда как раз раздумывал, куда мне после армии поступать учиться. Верующим себя не больно-то считал, а как услышал вас, что-то в душе моей перевернулось, и я решил идти в духовную семинарию.

Авдеев в раздумье почесал затылок.

– Да, красиво сказать и пропеть – это действительно проповедь. Хорошо, пожалуй, останусь, посплю, а то вдруг еще кто-нибудь в храм сегодня войдет, вроде нашего Николая Груздева. – И он, подмигнув семинаристам, пошел укладываться на диван.

Семинаристы выключили свет и на цыпочках вышли из ризницы, осторожно прикрыв дверь.

Ноябрь 2003. Самара

Попутчик

Состав поезда лязгнул и остановился, обдав стоящих на перроне специфическим запахом дыма, чего-то прелого, кислого, свойственного всем нашим поездам. Отец Виктор немного неудачно выбрал место на платформе: как раз в конце состава, где обычно прицепляют вагоны с общими местами, и поэтому оказался в водовороте мешочников, которые ринулись в атаку на общие вагоны, для того чтобы успеть занять места получше. На него неслись плюшевые фуфайки, матерная ругань, надсадные вопли. Кто-то больно стукнул чемоданом по ноге. Он повернулся посмотреть, кто именно, хотя это не имело никакого смысла, а так, одно любопытство, но тут же, зацепленный мешком за плечо, был развернут на сто восемьдесят градусов. Странно было в восьмидесятые годы наблюдать эту сцену, чем-то напоминавшую двадцатые годы разрухи и Гражданской войны. Отец Виктор с трудом выбрался из этого людского круговорота. Ему некуда было торопиться, поезд стоит сорок минут, место в купейном никто не займет, и он с интересом взирал на одушевленную стихию, штурмующую вагоны. В основном это были женщины из села Большие Коржи, одетые поголовно в плюшевые фуфайки и темные платки. Отличить их от остальных можно было легко и по особому выговору с акцентом на букву «ц»: «Цаво лезешь, как на буфет?» – кричала одна. «А тебе цаво, одной только надат ехать?» Раздался звон разбитого стекла, и стоявшая до того невозмутимо проводница кинулась в толпу с ругательствами. Неторопливой походкой двинулся к вагону старшина милиции. Отец Виктор, потеряв к зрелищу всякий интерес, пошел к своему вагону.

Там было людно от провожающих, но в его купе было пусто. Он положил «дипломат» на верхнюю полку и вышел в проход к окну вагона. В это время недалеко от перрона притормозил «уазик», из которого вывалились трое. Двоих он сразу узнал: директор банка и первый секретарь райкома комсомола, третий ему был незнаком, хотя мельком несколько раз видел его в райисполкоме. Все трое были немного навеселе. О чем-то оживленно разговаривая и смеясь, они прошли в купе отца Виктора, не заметив его в проходе. Отец Виктор хотел было зайти поздороваться, но, заметив, что они разливают коньяк, передумал. Игорь, так звали секретаря райкома комсомола, обращаясь к третьему, сказал:

– Ну, Паша, счастливый ты человек – едешь в столицу, отдохнешь, развеешься.

Из этого отец Виктор сделал вывод, что они провожали своего друга Павла. Друзья чокнулись, выпили, и тут Олег, директор банка, заметил его.

– Ба! Кого я вижу! Да это наш батюшка, отец Виктор! Вы тоже в Москву разгонять тоску? Какое у вас место?

– В этом же купе, – ответил отец Виктор.

– Ну так заходите, есть немного коньяка, пока поезд не тронулся, выпьем на посошок. Паша, познакомься: это настоятель церкви в нашем райцентре, при этом наш ровесник. Правильно я говорю, отец Виктор, вы тоже с пятьдесят третьего года? А Паша, или официально Павел Петрович, но, я думаю, между нами это ни к чему, так вот он – заведующий отделом культуры при райисполкоме, едет на конференцию в Москву, так сказать, опыт перенимать.

– А вы, отец Виктор, в Москву так или по делам? – спросил, разливая коньяк, Игорь.

– На экзаменационную сессию в Духовную академию.

– А вы разве не окончили ее?

– Я семинарию духовную окончил.

– Да что же, кроме семинарии, еще и академии есть? – удивился Игорь.

– Даже аспирантура, – подытожил батюшка не без тайной гордости.

– Вот вы даете, – покачал головой Игорь.

– Да у них там преподавание на высшем уровне, не то что у нас в институте, небось марксизм-ленинизм досконально знают, – вмешался в диалог Олег.

И все посмотрели на отца Виктора с уважением к его знанию марксизма-ленинизма.

– Нет, марксизм-ленинизм мы не изучаем, – сказал отец Виктор, видя, что его правдивое признание несколько разочаровало собеседников.

После третьего предупреждения проводницы о том, чтобы провожающие покинули вагон, Игорь с Олегом, допив коньяк и пожелав доброго пути, направились к выходу.

Поезд медленно тронулся. Отец Виктор достал конспекты с лекциями, решив воспользоваться дорожным временем для подготовки к экзаменам. Павел сидел напротив и внимательно наблюдал за его манипуляциями. То, что попутчик собирался углубиться в чтение, ему явно не нравилось. По всему было видно, что он хочет поговорить, но не знает, с чего начать.

– Что читаете? – поинтересовался он.

– Конспект по патрологии, готовлюсь к экзаменам.

– А, понятно, – протянул Павел. Хотя было видно, что ему ровным счетом ничего не понятно. – А мы же, батюшка, с вами враги, – вдруг ни с того ни с сего сказал он.

Отец Виктор аж растерялся от такой постановки вопроса:

– Это как так?

– А так, вы – служитель религии, так сказать, а я – служитель культуры. Религия и культура всегда были врагами, это, батюшка, вам надо бы знать, – явно наслаждаясь растерянным видом отца Виктора, самоуверенно изрек Павел.

Но после этих слов от растерянности отца Виктора не осталось и следа. Он, уже предчувствуя грядущую победу в предстоящем споре, просто возликовал в душе. Павел, отхлебывая пиво, с интересом поглядывал на него, ожидая, как же тот будет выкручиваться перед ним, человеком политически подкованным.

«Это ему не безграмотным старухам мозги компостировать», – не без злорадства подумал Павел.

Отец Виктор не стал горячиться и выкладывать свои козыри, а решил прощупать противника.

– Многие ученые и деятели культуры думали по-другому, они считали, что вся культура из храма.

– Это ничем не обосновано, небось они были идеалисты, – небрежно бросил Павел, – а ты читал, что пишут классики: Маркс, Энгельс и Ленин? Вы же это, сам говорил, не изучали в семинарии.

– Представь себе, я читал, так, из любопытства, но ничего серьезно подтверждающего твое утверждение, я там не нашел. А то, что вся культура из храма, это доказать несложно. Как, по-твоему, что такое культура?

– Ну как – что? Культура – это наука, живопись, архитектура, литература, музыка – словом, все искусство.

– Отчасти правильно, но нужно сразу оговориться, что слово «культура» происходит от слова «культ», – начал отец Виктор свое наставление. – Первые написанные книги и стихи были религиозными гимнами и молитвами, первая живопись еще с пещерных времен имела культовое значение. Театр родился из религиозной мистерии. Как могли быть врагами науки древнеегипетские жрецы, создавая основы математики? А вавилонские жрецы стали первыми астрономами. В средневековой Европе Церковь была единственным очагом культуры и науки.

– Это когда еретиков на костре поджаривали, – съехидничал Павел, – хорошее христианство: возлюби ближнего и посади его на горящие угли, – и, довольный своей шуткой, он громко засмеялся.

Отец Виктор вспыхнул и в запальчивости проговорил:

– Инквизиторские пытки имеют такое же отношение к христианству, как пытки на Лубянке к идее коммунизма. – От этих неосторожно вылетевших слов у него похолодело в груди, а Павел заерзал, как будто ему было неудобно сидеть.

Наступившую паузу прервал первым Павел.

– Да, в коммунизм никто почти не верит, даже там, наверху. Да ну их, к едреной фене, все эти серьезные разговоры. Я так, в шутку сказал, какие там враги. Нам долбили в институтах диамат, больше-то мы ничего не знаем. Лучше я тебе анекдот про КГБ расскажу, раз о них речь зашла. Вот сидят трое командированных в гостиничном номере. Один из них уже лег отдыхать, а двое мешают ему спать, анекдоты рассказывают, смеются. Ему это надоело, он вышел в коридор, дал горничной рубль и попросил ровно через пять минут принести три стакана чая. Затем заходит и говорит приятелям: «Вот вы тут анекдоты политические травите, а у КГБ повсюду подслушивающие устройства». – «Да ладно, – говорят, – сказки нам рассказывать». – «Ах, сказки! – подходит к электророзетке и говорит в нее: – Товарищ майор, три стакана чая нам в номер, пожалуйста». Через минуту открывается дверь, вносят три стакана чая. Друзья сразу приумолкли, попили чаю и в кровать. Утром просыпается этот человек, смотрит, его приятелей нет. Спрашивает у администратора, куда они подевались. Тот отвечает: «Их ночью КГБ забрало за политические анекдоты». – «А меня почему не взяли?» – «Товарищу майору ваша шутка с чаем понравилась».

От смеха отец Виктор повалился на свой диван и долго хохотал. Наутро в Москве они расстались большими друзьями.

Отец Виктор хорошо сдал экзамены и вернулся домой в прекрасном настроении. После обеда к нему зашел участковый Василий Вениаминович, с которым они дружили и частенько посиживали за шахматной партией. Он отвел отца Виктора в сторону и шепнул на ухо:

– Ребята из органов ко мне приезжали, когда тебя не было, все о тебе расспрашивали, что да как. Но я тебе ничего не говорил, ты от меня ничего не слышал. Понял?

Отец Виктор кивнул головой, и настроение его сразу испортилось.

1991–1993. Саратов

Нательный крестик

– Раздевайтесь, – сухо бросил врач, не отрываясь от заполнения формуляра.

Иван Терентьев быстро скинул брюки и стал через голову стягивать футболку. Но тут он вспомнил о нательном крестике, который ему подарила бабушка. «То, что ты идешь служить в армию, – хорошо, – говорила она, надевая на него простой алюминиевый крестик на металлической цепочке, – быть защитником Родины – это Богу угодно. Крестик тебя спасет и сохранит от всего дурного». Иван не возражал, а даже втайне был рад бабушкиной заботе. В то, что крестик его защитит от чего-то плохого, он тоже поверил, хотя верующим себя не больно-то считал. «Это только для неграмотных старушек, – думал он, – а современному человеку вера ни к чему». Теперь, вспомнив о крестике, испугался, что врач увидит и будет над ним смеяться, как над отсталым и невежественным человеком. Иван решил крестик снять. Отвернувшись от врача, постарался быстро и незаметно снять крест вместе с майкой. Но получилось как-то неловко, цепочка оборвалась, и крест упал на пол. Иван нагнулся, чтобы поднять крестик, но на полу лежала только цепочка, а крестик куда-то исчез. Он стал искать рядом, но креста нигде не было, он как будто провалился сквозь пол. Врач, заметив, что призывник ползает на полу, спросил:

– Что вы там потеряли, молодой человек?

Ивана пронзила мысль, что это не он потерял крест, а крест сам его покинул, после того как Иван постеснялся креста. От этой мысли все похолодело внутри. На вопрос врача он и не подумал лукавить, а прямо и сказал:

– Я крестик нательный потерял.

– Нечего на себе всякую ерунду носить, – сердито буркнул врач, – подходите ко мне, некогда мне с вами тут в бирюльки играть.

Уже в воинской части, вспоминая этот случай и досадуя на свое малодушие, Иван твердо решил раздобыть себе крестик и ни под каким видом не расставаться с ним. После карантина с его каждодневными строевыми занятиями и зубрежкой устава их распределили по воинским подразделениям. Иван попал в роту автомобилистов, его посадили шоферить на трехосный «Урал». В гаражной мастерской Иван решил смастерить себе нательный крестик из медной пластины. Вырезав крестик, он старательно обработал его надфилем. Когда почистил его наждачкой и отполировал, крест засиял, как золотой. Вдоволь налюбовавшись своим произведением, Иван раздобыл шелковый шнурок и надел крест.

Но уже при первом посещении армейской бани командир отделения младший сержант Нечипоренко, заметив крестик, закричал:

– Рядовой Терентьев, почему у вас на груди висят какие-то неуставные знаки отличия, немедленно снять!

– Это мое личное дело, товарищ младший сержант, хочу – ношу, хочу – не ношу, – возразил Иван.

– Не понял. Ты что это, салабон, совсем оборзел? – Он протянул руку, чтобы сорвать крестик.

Иван, отстраняясь от Нечипоренко, наткнулся на проходившего мимо ефрейтора Садыкова. Тот щелкнул его по стриженой голове:

– Куда прешь, салага?

– Прости, земляк, я не хотел, – извинился Иван.

– Ну-ка, влепи ему, сержант, пару нарядов вне очереди, чтобы он «дедов» аж за километр чуял.

– Ты представляешь, Ренат, – обрадовался Нечипоренко неожиданной подмоге, – этот салабон обнаглел дальше некуда. Я ему говорю: «Сними крестик», – а он еще возражать мне пытается.

– Что за крестик, покажи, – заинтересовался Ренат. Иван зажал крестик в кулаке, готовый лучше расстаться с жизнью, чем с крестом.

– Да ты не бойся, салага, – успокоил Ивана Садыков, – я только взгляну.

Иван нехотя разжал кулак, и Ренат стал разглядывать крестик, поворачивая его во все стороны.

– Золото, что ли? – наконец спросил он.

– Нет, он из меди, я сам его сделал, – не без гордости признался Иван.

– А ты молоток, салага, мастер. Ладно, носи, разрешаю.

– Ты что, Ренат, не положено, – всполошился Нечипоренко. – Ты же мусульманин, тебе зачем это надо?

– Молчи, «черпак», полгода назад мне портянки стирал, а теперь «деду» будешь указывать, что положено, а что не положено. Может быть, мне, татарину, это действительно не положено, а вот твоим предкам на том свете, наверное, стыдно за тебя, урода, и чтобы больше не приставал к парню.

Нечипоренко сплюнул зло и отошел, ругаясь вполголоса.

– Спасибо тебе, Ренат, – сказал повеселевший Иван.

– Меня тебе не за что благодарить, через три месяца я дембельнусь, вот тогда тебе твой крест тяжело будет носить, ох как тяжело. Но, как говорится, – подмигнул он Ивану, – Бог терпел и нам велел.

Август 2003. Самара

Высокая ставка

Генерал-майор Трофимов Сергей Николаевич, отложив газету, в задумчивости рассматривал унылый пейзаж казахских степей, проплывающий мимо окна его купе. Поезд уносил генерала все дальше и дальше из России в глубь Средней Азии. Туда, где у подножия вершин заснеженных гор, в раскаленной южным солнцем долине располагалась его дивизия. Почему после отпуска решил вернуться поездом, а не самолетом, он и сам бы не мог ответить на этот вопрос. Нет сомнения, на самолете быстро и удобно. И хотя современный технический прогресс позволяет сэкономить человеку уйму времени, которое он тратил раньше на дорогу, но стало ли от этого у человека больше времени, чтобы побыть с самим собой? Увы, у современного человека этого времени стало еще меньше. В поезде трое суток подумать о жизни – вот, пожалуй, подлинный мотив, возникший в подсознании генерала при выборе транспорта.

Возвращался Трофимов из Москвы, где провел свой отпуск, общаясь с детьми и внуками. Уже в конце отпуска зашел в Генштаб, где повстречал своего однокашника по училищу – генерал-лейтенанта Палатина Константина Петровича. Посидели вечерок за бутылочкой коньяка, вспоминая курсантскую юность. А уж наутро Сергею Николаевичу пришлось уступить настоятельным просьбам друга и согласиться приехать к нему в гости, в подмосковную дивизию. Думал, денька на два, а получилось на неделю. Охота, рыбалка – ну, это все знакомые развлечения. Но вот что поразило Сергея Николаевича, так это древний монастырь рядом с военным городком. Да не столько сам монастырь, сколько его настоятель игумен Даниил, веселый, живой, современный человек. Сергею Николаевичу было очень приятно общаться с умным и обаятельным отцом Даниилом. Так что уезжать сразу не очень-то и хотелось. Отец Даниил восстанавливал полуразрушенный монастырь, в котором раньше была колония для несовершеннолетних. Палатин помогал, чем мог, игумену, а тот, в свою очередь, духовно окормлял офицеров и солдат его дивизии.

Сейчас, когда Сергей Николаевич возвращался в свою дивизию, у него вдруг появилось желание построить храм рядом с военным городком. Офицеры с женами и детьми могли бы туда ходить, да и других русских в городе немало живет. Ему представлялось, что храм в далекой мусульманской стране будет частицей России, как бы неким духовным центром, объединяющим всех русских людей, волею судьбы оторванных от Родины.

Приехав в часть, Сергей Николаевич первым делом позвонил Палатину и попросил его подыскать ему с помощью отца Даниила готовый проект небольшого храма. Константин Петрович одобрил желание своего друга и обещал переговорить с отцом Даниилом. Вскоре проект однокупольного храма был прислан Сергею Николаевичу, и тот стал хлопотать у местных властей о разрешении на строительство. Но тут он встретил неприятие его планов со стороны администрации. «Вот если бы мечеть, – разводили те руками, – а христианский храм нам ни к чему, люди нас не поймут». – «Да у вас же мечетей полно, – возмущался генерал, – а для русских ни одного храма». Но те ни в какую. Сергей Николаевич же прямо заболел своей идеей. «Все равно добьюсь своего», – решил он. Прошел год, а вопрос со строительством храма так и не сдвинулся с мертвой точки. Отец Даниил прислал письмо Трофимову, в котором советовал тому помолиться Богу и попросить Его помощи. Генерал подумал: «Ну вот, еще чего, помолиться. Молиться я не умею, воевать умею, а вот молиться…» И он в который уже раз пошел к местному главе администрации Тулмызову Акаю Бербалтыевичу. Тот принял его радушно, на просьбу о храме, как всегда, сощурив и без того узкие глаза, улыбаясь сказал:

– Дорогой Сергей Николаевич, ты думаешь, мне жалко дать разрешение строить тебе храм? Да мне хоть десять храмов строй, но пойми меня правильно, надо мною тоже есть начальники, что они скажут, я не знаю. Вот если бы сам Муртазов дал такое разрешение, тогда другое дело. Кстати, у него завтра день рождения, тебя тоже приглашают. Может быть, там и решат.

– С Муртазовым я уже разговаривал, – сказал генерал, – он, как и ты, наверх кивает.

На день рождения Муртазова генерал поехал со своим замом – полковником Свириным. Столы были накрыты прямо в саду по новомодной манере а-ля фуршет. По дорожкам сада прогуливались павлины и играла восточная музыка. «И здесь американцам подражают, – подумал генерал, – но, может быть, это лучше, чем сидеть перед низенькими подставками, заменяющими у азиатов столы. Да и ноги еще так не сложишь, как они это делают».

Муртазов встретил его с распростертыми объятиями, как старого друга. Но когда тот заикнулся о своей просьбе, Муртазов дипломатично ушел в сторону от вопроса:

– Ну что мы, дорогой Сергей Николаевич, будем с вами говорить о серьезном, давайте отдыхать и веселиться. Не желаете ли сыграть со мной партию в бильярд?

Надо заметить, что Муртазов был страстный любитель бильярда и играл превосходно, не имея достойных себе соперников. Трофимову раньше не раз доводилось играть с Муртазовым, и, естественно, он каждый раз проигрывал. А так как проигрывать никому не нравится, особенно генералам, то он всякий раз старался уклониться от игры с Муртазовым. В этот раз также стал отнекиваться, а Муртазов настойчиво уговаривал Сергея Николаевича. Очень уж хотелось ему показать при всех гостях, как он обыгрывает русского генерала.

– Что же вы, дорогой Сергей Николаевич, не хотите мне в день рождения сделать удовольствие.

– Хорошо, – вдруг согласился генерал, – я буду с вами играть, но только на интерес.

– Отлично, – обрадовался Муртазов, – что за игра без интереса? На что будем играть?

– Если я выиграю, вы мне разрешите построить храм. Муртазов удивленно поднял брови и задумался. Потом вдруг разулыбался:

– Ставка высокая, а что ставите вы на случай проигрыша?

– Свои генеральские погоны, – с отчаянной решимостью выпалил генерал.

Все зааплодировали. А Муртазов обвел гостей торжествующим взглядом и поднял указательный палец вверх:

– Все слышали, господа. Если я проиграю, то разрешу построить храм да еще помогу стройматериалами, а если проиграет генерал, он подает в отставку. Так ли я вас понял, Сергей Николаевич?

– Вы меня правильно поняли, даю слово русского офицера, так и будет.

– Что же вы делаете, Сергей Николаевич, – испуганно зашептал полковник Свирин, подойдя сбоку к генералу, – ведь вы же проиграете, неужели это стоит генеральских погон?

– Знаешь, Игорь Александрович, я думаю, никакие, даже все маршальские погоны мира не стоят хотя бы одного храма.

Муртазов снисходительно уступил генералу право начинать партию. Трофимов, взяв кий, вспомнил, как в училище инструктор по стрельбе капитан Кращенко говорил курсантам: «Если ты взял в руки оружие, то забудь, что оно отдельный от тебя предмет. Оружие – часть тебя, и если ты это почувствуешь, то уже никогда не промахнешься». Теперь, взяв в руки кий, генерал мысленно представил себе, что кий – это естественное продолжение его руки. Уже подойдя к бильярдному столу, сказал шепотом: «Господи, помоги победить – не ради собственной славы, а ради славы Твоей». Он уже хотел нанести удар, но тут вдруг остановился, переложил кий в левую руку, а правой осенил себя крестным знамением и тогда уже снова, взяв кий, нанес удар. Треугольник из шаров рассыпался по всему бильярдному столу, и семь шаров закатились в лузы при оцепенелом молчании окружающих. Восьмой шар генерал вкатил без всяких усилий.

Скрывая досаду, Муртазов бросил кий на стол и засмеялся:

– Ну, Сергей Николаевич, шайтан тебе помог.

– Не шайтан, а Бог, – сказал генерал и осушил фужер вина, поднесенный ему удивленным и обрадованным полковником Свириным.

Декабрь 2003. Самара