Текст книги "Ромео и Джульетта. Величайшая история любви"

Поклоны, голоса, звон бокалов у столов у стены, журчание струящихся бесед, взрывы смеха и возгласы…

– О Боже! – вдруг вырвалось у Ромео.

– Что случилось, друг? – заинтересовался Бенволио.

Меркуцио к тому времени уже вовсю любезничал с дочками старого Джезаре, смеша их до раскатистого, не слишком приличного хохота. Эти две девицы, каждая на голову выше папаши, и, наверное, пошире в плечах, с удовольствием склоняли к забавнику пестрые, с перьями, шапочки на высоких прическах.

Лишь Бенволио еще находился при друге, помогая ему в этом непростом занятии – гордо подпирать стенку. Скрещиваться собственным взглядом со взглядами мужчин и склонять голову перед полуулыбками дам.

– Клянусь спасением души – это она! – снова воскликнул Ромео.

– Розалина? Где?

– Какая Розалина? Кто такая эта Розалина?.. Бенволио, ты только посмотри – Она! Вот, вот, левее, рядом со старой бабой, страшной, как смертный грех, и пьяной, как рота наемников… Она, Меркуцио, воплощение красоты, ангел, тихо ступивший ножкой на грешную землю!

– Тише, тише, друг! Что-то я не пойму, что-то прослушал, прости меня великодушно… Ты говоришь – пьяная, страшная и ангел при этом? Клянусь крестом Папы, твои страдания по Розалине становятся все более лихорадочными, если ты вдруг возмечтал о подобном! Ромео, ты точно чувствуешь себя здоровым?

– Нет, ты только посмотри, Бенволио, посмотри вон туда!

– А!.. Вижу. Там юная дочка хозяина. А рядом – ее старая Кормилица.

– Я люблю ее!

– Кормилицу? – опешил Бенволио. Озадаченно почесал в затылке. – А!.. Понимаю… Наверно, она напоминает тебе кухарку, в которую ты был влюблен в девять лет? Тоже, признаюсь, редкостная была уродина… Нет, я понимаю… Взять хоть ту же Розалину – любовь к старым бабам всегда была твоим слабым местом. (Вот паршивец!) Но знаешь, друг, ты лучше никому не говори об этом, люби ее молча…

– Да чтоб твои глаза лопнули! Чтоб твой язык отсох и упал, как лист! – мгновенно вскипел Ромео. – Какая, к чертям собачьим, Кормилица?! При чем здесь Розалина?! Девушка, Бенволио! Я люблю эту девушку!

– Джульетту?

– Значит, ее зовут Джульетта… Джули… Господи, Бенволио, есть же на божьем свете имена, сами звуки которых отдаются в сердце как сладкая музыка…

– Ну, извини, извини, не понял сначала, – проворчал тот. – Спасибо тебе, конечно, за любезные пожелания, мой добрый друг, но порою весьма непросто уследить за тем, кого ты любишь сейчас, и кого полюбил пять минут спустя…

– Джульетта… Я должен поговорить с ней, Бенволио! Я обязательно должен поговорить с ней! Сейчас! Немедленно!

Бенволио звонко выругался, что случалось с ним крайне редко:

– Да гореть мне в аду, чтоб я сдох!.. А я-то, дурак, думал, что все плохое на сегодня уже случилось… Я-то надеялся, что ангелы хоть на остаток ночи сжалятся над нашими душами, а черт – над телами!..

* * *

– Кормилица, Кормилица!

– Что, ласточка моя?

– А кто тот прекрасный юноша, чьи глаза ярки, как угли в ночи?

– Да Господь с тобой, ласточка! Уж юношей здесь, как блох на собаке! И все, между прочим, так и горят глазами, так и стригут ручками, и притопывают в нетерпении ножками. Уж не я ли говорила тебе, малышка моя, доброе, выдержанные вина уж так заводят, так заводят, уж таким всех проказниками делают – спаси-сохрани…

– Кормилица!

– Нет, ежели, к примеру, взять испанскую мадеру, да вот взять ее…

– Кормилица же! Ну хватит же о вине! Сколько можно!

– Что, ласточка моя?.. Ну да, конечно, вам, молодым стрекозам, еще непонятно, как кровь густеет с годами, как медленнее течет по жилам, как нуждается в том, чтоб ее подгоняли, словно ленивый мул, что нуждается в палке погонщика…

Больше не слушая ее бормотание, Джульетта быстрым движением поправила прядь волос, что выбилась из-под маленькой шапочки с кокетливым перышком, так же неуловимо одернула на талии нарядное платье-котта, украшенное серебряным шитьем по голубой, с отливами ткани и сделала шажок в сторону. Потом – другой, третий, четвертый…

– А я скажу, ласточка моя, сладкая испанская мадера да терпкий херес – вот что хорошо разгоняет кровь в жилах, вот что греет нас холодными ночами и холодит жарким днем… – продолжала бубнить кормилица, не замечая ее отсутствия.

Эта почтенная дама к тому времени уже прилагала немало труда, чтобы устоять на ногах. Глядеть вокруг сил просто не оставалось. Так что юная Джульетта могла безнадзорно двигаться в любую сторону.

Ох, не зря пенял Николо Капулетти жене, предполагая, что от компании Кормилицы на балу будет не больше пользы, чем от старого чучела на заброшенном огороде. А та, репейник колючий и злонамеренный, имела глупость не соглашаться…

Ученые мужи уверяют нас, что есть такое загадочное явление природы – магнетизм. Это когда два предмета притягиваются друг к другу без видимых причин. У людей, по-моему, тоже существует магнетизм своего рода. Иначе с чего бы Ромео и Джульетта так неудержимо устремились друг к другу, обменявшись лишь парой взглядов?

Нет, внешне все выглядело вполне пристойно. Джульетта маленькими шажочками двигалась вдоль стен павильона, равнодушно посматривала по сторонам и, казалось, никого не искала. Ромео двигался более целеустремленно, но, почему-то, по другой стене. Так что его путь оказался длиннее, и он, в результате, был вынужден красавицу догонять. С деланным безразличием на лице и, одновременно, притоптывая от нетерпения.

По пути его два раза окликали знакомые, и пришлось говорить с ними, с усилием растягивая рот в улыбке. Веселый Меркуцио по пути цапнул его за руку, попытался завлечь в кружок смеющихся дам. Ромео ответил ему таким злобным, змеиным шипением, что тот лишь недоуменно развел руками и отступил.

Таким образом, Джульетта сделала полкруга по залу, а Ромео – все полтора. Но в сутолоке развлекающихся это не было так заметно. Пожалуй, только Бенволио, по-настоящему понимал суть их передвижений и грустно вздыхал, наблюдая за ними…

Глава 5

– Извините, сеньорита… Я глубоко извиняюсь, припадаю к вашим стопам и нижайше прошу простить меня!

– За что вы извиняетесь, достойный юноша? – немедленно повернулась к нему Джульетта.

Похоже, чуть ли не до того, как он заговорил с ней, отметил со стороны Бенволио. Вот уж ловкость почище, чем срезание кошельков на веронских рынках…

– Ну… За все сразу! – не слишком находчиво ответил Ромео.

– Не вижу с вашей стороны ничего такого, что требовало бы извинений… Впрочем, извольте, я извиняю вас. Извиняю за прошлое, настоящее и, одновременно, за будущее! Вы ведь хотите этого?

Под ее теплым, лучащимся взглядом Ромео чуть не расплылся в широкой, глуповатой улыбке, не подобающей истинному мужеству. С восхищением подумал, что первый раз в жизни встречает такой ясный, выразительный взгляд, имеющий силу сказочной живой воды.

– Жажду, прекрасная сеньорита Джульетта! – поклонился он.

– Даже так, сеньор юноша? Вы находите меня прекрасной?

– Несравненной!

– А еще какой?

– Божественной!

– А еще?

Ромео опять смешался. Он, дамский угодник, отвесивший за свою недолгую жизнь больше комплиментов, чем мясник отвешивает нарезки, почему-то не находил слов. А все ее глаза, что проникают, кажется, прямо в душу.

– Но я не буду, не буду вас мучить допросом, – поспешила ему на помощь Джульетта. – Девушке не к лицу такая настойчивость! Наверное, вам трудно подбирать комплименты для скромной, неприметной затворницы, когда в глубине души вы чувствуете лишь скуку…

– Скуку?! Джульетта, как вы можете… Скуку в вашем обществе?!

– Сознайтесь же, сеньор юноша – именно скуку!

– Да пусть лопнут мои глаза, пусть треснет брюхо..! Ой, нижайше извиняюсь, прекрасная сеньорита… Пусть все святые будут моими свидетелями! Что угодно – только не скуку! Другое чувство…

– У вас удивительно мужественная манера выражаться, сеньор юноша… И брови приподнимаются так красиво, и уголки губ… А о каком же чувстве здесь идет речь? Я заинтересована!

– Желание…

– Желание?! – Джульетта удивленно вскинула тонкие, выровненные щипчиками брови. Персиковая кожа щек подернулась заметным румянцем.

– Ой, простите, нижайше извиняюсь… Совсем не то я хотел сказать, что-то я сегодня…

– Ну, говорите же! Я не обиделась, я ведь уже простила вас вперед…

– Я испытываю желание поцеловать вас! – бухнул Ромео, как бросаются головой в воду.

– Поцеловать?.. Вот странность! Меня никто никогда не целовал… Разве что батюшка с матушкой, но это, наверное, не считается…

Конечно, прямого разрешения ему дано не было. Но ведь и отказа не прозвучало! А персиковая щечка была так близко, и, похоже, еще приблизилась… И огромные, сияющие глаза были вовсе не осуждающими…

Ромео быстро, словно клюнул, чмокнул ее в щечку и тут же отпрянул. Сердце билось так лихорадочно, что в ушах словно молотки стучали.

– Вот странность! – снова повторила Джульетта. – Разве целуются настолько быстро? Я не знала…

– Не всегда быстро… – хрипловато пробормотал Ромео.

– А как еще? Наверное, вы знаете, сеньор юноша… Наверное, такой красивый и обходительный кавалер не может этого не знать.

Вместо ответа Ромео снова поцеловал ее. На этот раз куда дольше, полностью ощутив мягкий аромат ее щечки. Он глянул в ласковые глаза. Они были полузакрыты темными, густыми ресницами, а под тугой вязью шнуровки корсажа бурно и часто вздымались груди. Головокружительно близко! Маленькие, изящные, открытые его взгляду почти до сосков.

– Вот. Я так и знала, – не произнесла, а, скорее, прошептала Джульетта. – Вы хорошо умеете целоваться, сеньор юноша, просто скрываете своё умение…

Ромео снова приблизил свое лицо к ее лицу. И поцеловал прямо в губы.

Те, в первое мгновение сжатые, раскрылись навстречу его поцелую. Нежность и сладость! Точно так же красивый, медоносный цветок доверчиво раскрывается навстречу солнцу! – мелькнуло у него…

– Ромео! Ромео!

Юноша и девушка отстранились друг от друга.

Он оглянулся. Бенволио, оказавшись рядом, настойчиво дергал его за рукав.

– Ромео, друг мой!.. Извините, прекрасная сеньорита Джульетта… Должен похитить у вас моего друга на несколько важных слов! Тысячу и одно извинение – всего на несколько слов!

– Ромео? – она не смотрела на Бенволио. – Значит, вас зовут Ромео, сеньор юноша? Какое красивое имя…

– О да, прекрасная сеньорита, я тоже в восторге от этого имени, – галантно согласился Бенволио. – Но, увы! К глубокому сожалению, – дела, дела…

Он быстро и сильно потащил друга прочь.

– Да чтоб тебе сдохнуть, разлучник! – очнулся, наконец, Ромео. – Чтоб черная оспа баюкала тебя на ночь! Куда ты меня тянешь, заклятый враг любви?! Зачем?!

– Опомнись, Ромео! Заклинаю тебя всеми небесными покровителями – опомнись, друг!

– Что еще случилось?

– Случилось?! А сам ты не понимаешь – что здесь случилось?!

– Да что такое? – снова разозлился Ромео. – Разве не могу я поговорить с девушкой без твоего занудливого вмешательства?!

– Поговорить?! Ты называешь это «поговорить»?!.. Да ты просто как тот старый падре, что задирал подол прихожанкам, клялся, при этом, что только поговорить… Ведь вы с Джульеттой едва не начали раздевать друг друга на глазах всех гостей! Вы так же бросились всем в глаза, как гнойный свищ на щеке у первой красавицы! И это – в доме Капулетти! С его дочерью! На глазах у его гостей!

Нет, Ромео слышал его. И слушал. Но понимал его слова как-то по-своему.

– Ты думаешь, Бенволио… Думаешь, Джульетта тоже обратили на меня внимание? Это правда, друг?!

– Клянусь святостью всех на свете праведников – вот что теперь называется обратить внимание! Да маленькая Джульетта чуть не выпрыгнула из платья, спеша подставить тебе губы для поцелуя!.. Опомнись, Ромео, пока все это не кончилось еще хуже, заклинаю тебя! Если ты не думаешь о себе, о нас, подумай хотя бы о чести девушки!

– Убью любого, кто покуситься на ее честь!

– В таком случае, начни с себя!

Бенволио думал, что его вспыльчивый друг опять разозлиться, но тот лишь покачал головой:

– Бенволио, Бенволио… Старый добрый Бенволио, всегда осторожный как ангел, пролетающий мимо ада… Я влюблен, друг! Лишь Господь видит, как я влюблен!

* * *

– Джульетта, сестра моя!

– Что, Тибальт?

– Ты ведешь себя неприлично, сестра! Говорю, как брат!

– В чем, братец? Что неприличного ты вдруг увидел?! О… Да ты опять пьян, братец, ты просто пьян!.. Наверное, тебе опять мерещиться что-то, как в прошлом году, когда ты гонялся по двору за крылатыми крокодилами?.. Сознайся, пьян?!

– Джульетта, Джульетта… Да, я пьян, сестра! Пьян от гнева, от горя, от унижения, от бесчестия! Я, гордый воин Тибальт, вынужден был улыбаться и кланяться заклятому врагу нашего рода, ненавистному Монтекки! Тогда как моя сестра целуется с этим Монтекки на глазах у всех!

– Монтекки? Кто говорит о Монтекки?! Тибальт, ты шутишь?! Это очень зло с твоей стороны! А ну, признавайся, пошутил! – от досады она притопнула ножкой.

– Ромео Монтекки! Именно Ромео Монтекки только что целовал тебя! – Тибальт лязгнул зубами и громко, нетрезво всхлипнул. – Моя маленькая Джульетта, как ты наивна, коварство и ад… А где Кормилица?! – тут же рассвирепел он. – Где эта проклятая баба, что вмещает в себя больше вина, чем любая стоведерная бочка?! Так-то она охраняет доверенное ей сокровище чести?!

– Где Кормилица, где Кормилица… А Кормилица здесь! А Кормилица всегда здесь! – раздалось сбоку. – И нечего шуметь, молодой господин! И нечего пускать дым из ноздрей, словно бы вы не господин, а, извиняюсь, Великий Могол! И нечего здесь хрипеть жеребцом, словно здесь, извиняюсь, собрался табун…

Как и все старшие слуги, Кормилица не уважала Тибальта, считая его пустым, вздорным малым. И всячески демонстрировала неуважения, прячась за покровительством сеньоры и сеньорины Капулетти и попустительством самого Николо.

– Конечно, давайте!.. – продолжала скрипеть она. – Бейте копытами, молодой господин! Фыркайте, раздувайте ноздри!.. Лязгайте зубами как пес на блоху в полное свое удовольствие… А мы с моей ласточкой пойдем себе потихоньку, а мы вот пойдем и пойдем… Время позднее, свечи уже догорают, и мадера вычерпана до дна… Джульетта, ласточка моя, сердце мое, пойдем-ка пока здесь тебя не затоптали и не зафыркали! Некоторые, извиняюсь, господа!..

Джульетта покорно дала себя увести. Она все еще не могла опомнится от известия, что Ромео – это молодой Монтекки. Из тех самых Монтекки, которых в доме упоминали не иначе, как злейших врагов почтенного рода Капулетти.

Ромео в скором времени кинулся ее разыскивать, но не смог найти.

* * *

К сожалению, а может, к счастью, каждый праздник когда-то кончается. Закончился и бал Капулетти. Последние гости покидали хлебосольный дом, кто – на своих ногах, с разговорами, выкриками и песнями, а кто – при помощи слуг, без лишних церемоний тащивших обмякших господ к воротам и закидывающих в носилки.

Ромео, заранее притаившись в зарослях густых акаций, терпеливо ждал.

Он слышал, как Бенволио и Меркуцио искали его, звали, чертыхались, перебрасываясь между собой шутками.

Бенволио, например, предположил, что друга украли черти. Потом взнуздали, запрягли в повозку и гоняют теперь на нем по ночным дорогам, визжа и распевая похабщину. Меркуцио уверял, что этого не может быть, потому что он, якобы, сам видел, как Ромео сидел на луне, свесив ножки, и шпагой пытался отковырнуть от небесной тверди небольшую звездочку. А в повозке чертей, как известно, так далеко не уедешь. Нет, скорее всего Бенволио обознался, может кто и распевал с чертями в обнимку похабные куплеты, но уж наверняка не Ромео. А кто же еще? – стоял на своем Бенволио. Ну, так сразу не скажешь… Может, архиепископ Миланский. Этот все может! Этого не надо долго искать, если видишь похабщину и пьяные безобразия!

Распри рода Дела Скала с архиепископом Миланским были широко известны. Но Бенволио явно не был настроен их обсуждать. Он еще пошарил вокруг столов и предположил, что Ромео просто хлебнул вина через меру. Наверняка уже отправился спать. Меркуцио, обнаруживая свою обычную проницательность, предложил в заклад двадцать цехинов и душу в придачу, что сна у Ромео сейчас ни в одном глазу. А искать того, кто не хочет быть найденным, друг Бенволио, не только глупо, но и неприлично…

Слушая их привычную трепотню, Ромео улыбался.

Потом друзья удалились.

Он ждал.

Настал час слуг. Он видел, как они гасили недогоревшие свечи, как убирали посуду из павильона и со столов под деревьями, как шарили по саду и под кустами, разыскивая тела не в меру захмелевших гостей. Ему пришлось два раза переползать с места на место, опасаясь попасться им на глаза. Затем те же голоса долго и яростно препирались из-за каких-то объедков, которые некий Сотейщик, вроде бы, сожрал один, не подумав поделиться с друзьями. А вот теперь Сотейщик лишь облизнется на ореховые кексы, потому что те были припрятаны загодя. И если Сотейщик раззявил пасть и на кексы, то пусть захлопнет ее так же быстро, как он метал туда остатки копченого окорока и утятины с черносливом! – громко ругался кто-то.

От нечего делать Ромео поудивлялся про себя, как странно устроен божий мир – кто-то рыгает от сытости и сплевывает непрожеванные куски, а кто-то рядом скандалит из-за объедков…

Впрочем, Господу, конечно, виднее, как пасти свое брыкливое стадо…

Слуги долго ворчали друг на друга, перекрикивались, и на все лады честили неведомого Сотейщика. Звон бутылок, бокалов, бульканье и причмокивание явного говорили о том, что гости старого Капулетти не смогли справиться со всем угощением, немало оставив и слугам.

Потом и эти ушли, позевывая.

Ромео остался совсем один. В чужом саду. Наблюдал, притаившись, как один за другим гаснут окна в доме.

Почему он остался?

Ну, это как раз объяснить нетрудно. Он сам рассказывал мне чуть позднее, что на него словно морок нашел, словно наваждение с ним случилось. Бывает у него так – одна-единственная мысль овладевает всем и ведет за собой, и всего остального как будто не существует. А юная красавица Джульетта настолько завладела к тому времени всеми его мыслями и чувствами, что удалиться от нее хоть на полет стрелы казалось почти преступлением.

В сущности, он даже не хотел многого. Просто стоять, смотреть на ее неосвещенные окна, на тень балкона, на каменных горгулий, что поддерживают балкон и отпугивают бесов. Томиться от сладкой сердечной муки и представлять себе, как эта богиня мирно спит, разметав по подушке кружево золотистых волос.

Но вот как он угадал – где стоять? Что это именно ее окна, ее балкон?

Он, впервые попавший в дом Капулетти! В котором даже привычному человеку сложно разобраться во всех аляповатых нагромождениях. Строил-то дом один архитектор, но пристраивали к нему на протяжении нескольких поколений, вкусы которых все время менялись…

Загадка! Которую даже сам Ромео не брался потом разгадать. Сердце подсказало, просто объяснил он.

За неимением лучшего – тоже объяснение. Из тех, которое не стоило бы повторять перед святой инквизицией, чуткой к подобным странностям.

Так или иначе, Ромео пришел почти под окна Джульетты. По пути, правда, на него излилось нечто… Не благодать, другая субстанция, что хранится под кроватями в ночных вазах, а потом выплескивается из окна. Это всегда изливается из ночных окон, таким гулякам, как наш Ромео, данный факт хорошо известен.

Услышав возню и характерные звуки, Ромео с привычной ловкостью увернулся. Лишь негромко выругался от неожиданности. Впрочем, в ночной тиши и это прозвучало, как удар гонга. Поэтому Ромео тут же призвал себя к осторожности, и притаился на всякий случай.

От себя добавлю, наши предки, гордые римляне, знали и канализацию и водопровод, и содержали свои города в чистоте и порядке. А мы, потомки, выливаем прямо из окон на улицы ночные горшки и помойные ведра, а воду набираем из тухлых колодцев. Признаетесь, что изобретательность предков не идет ни в какое сравнение с нашей! В отличие от них, от предков, мы, потомки, только и смогли изобрести, что шляпу с полями, защищающую во время прогулки по городу от дерьма на ушах. Я сам, сеньоры и сеньориты, не из тех старых пердунов, уверяющих будто мир от поколения к поколению становится хуже, просто не нахожу достаточно тезисов, чтобы доказать обратное…

О чем это я?.. Ах, да! О любви…

Трудно представить, что молодая Джульетта выбегала на балкон на каждый шум снизу, как пьяный медник, что высовывается из окна на любой звук с намерением обругать проходящих. Но тут она действительно вышла. Как была, в легкой кружевной рубашке и ночном чепце, тоже, впрочем, вполне кокетливом.

От кого-то из великих мастеров фехтования словами, от Данте или от Бокаччо, не помню, мне довелось услышать, что непосредственность – самая высшая форма кокетства в нашем лукавом мире. Пожалуй, я склонен согласиться с этим…

При виде любимой, чей тонкий силуэт просвечивала сквозь рубашку луна-проказница, Ромео тут же оставил свое намерение молча страдать и томиться. Забыв про всякую осторожность, он мгновенно очутился под самым ее балконом и был замечен. А то, что обошлось без вскриков, охов и других женских звуков тревоги, свидетельствует, как его ждали. Именно его, именно сейчас, именно в такое время, когда прогулки по чужим садам не очень-то приняты…

О чем они говорили? О любви, конечно!

По меньшей мере, было бы странно, если бы они обсуждали, очередной указ муниципалитета об очистке сточных канав. В Вероне, добавлю, всегда было больше указов, чем лопат для их чистки, поэтому, сколько не пишут, канавы до сих пор исправно воняют…

Но как они говорили о любви – вот в чем суть!

Ты зря хихикаешь, Альфонсо… Я-то видел недавно, как ты обхаживал нашу служанку. Как надувался щеками, притоптывал петухом, сучил ручками, и хватал ее за все выпуклости. Полагал, видимо, что именно так, со всех сил шлепая даму по заднице, ухаживают «по благородному». А что с женщиной нужно сначала поговорить тебе, наверное, и в голову не приходило… Ведь любовь от похоти, мальчик, отличается, только одним. И это одно называется – нежность и понимание. Именно так и никак иначе! Мотай на ус, который у тебя пока едва пробивается…

Потом Ромео признался мне, что балкон и второй этаж сразу показались ему не самым большим препятствием. Он, малый ловкий и сильный, сразу увидел, за какую из горгулий можно бы зацепиться, куда перекинуть ногу и за что подтянуться. Оказаться рядом с любимой, прижать ее к себе – стало бы для него делом двух-трех минут. Только он оставил это намерение. Потому что почувствовал к Джульетте такую нежность, которая даже не требует даже прикосновений. Смотреть на нее, любоваться неповторимой игрой лица, слышать переливы ее голоска-колокольчика – вот все, что ему было нужно.

И они говорили до самого восхода солнца. Никак не могли расстаться, хотя и понимали всю опасность их положения.

Клятвы, признания, объяснения, восхваления – обычное, в общем, дело. Любовь – это бесконечное любование, а слова здесь – лишь костыли в руках калеки. Поэтому я не буду приводить здесь их разговор, столь важный для двоих и, наверное, не слишком-то внятный для ушей посторонних.

В конце концов, я хочу рассказать вам факты. А домыслы оставим тем, кто кормит себя свою семью сочинениями фантазий из чужой жизни. Я-то сам, поймите правильно, ничего не имею против сочинительства, считая его почти таким же достойным занятием, как, скажем, ремесло булочника или сапожника. Но публика, слышал, полагает иначе. Я слышал, эти господа всегда томятся нуждой, а их несчастные семьи – голодом-холодом. Оставим же им хоть ту малость, что эти бедняги могут заработать своими перьями, и продолжим беспристрастное изложение событий…

* * *

Говорят, истинная любовь стремительна как пожар. Не знаю, не знаю, по-разному, наверное… Я, например, свою Розалину обхаживал почти три месяца, прежде чем понял – мой штурм будет иметь шансы на успех.

А вот у них, действительно, все сладилось настолько скоро, что просто диву даешься. При первой же встрече Ромео и Джульетта уже целовались, а при второй встрече (той же ночью, так что второй ее можно назвать лишь условно) обменялись любовными признаниями и клятвами верности.

Да, Ромео влюбился. Но и маленькая Джульетта вцепилась в него так же крепко, как клещ вцепляется в спину собаки, да простит мне небо не лестное сравнение.

Могу подтвердить – у этой девочки был характер! И характер не менее крепкий, чем латы знаменитых оружейников из Бордо. Она понимала, что хочет, и шла к этому так же непреклонно, как судейские шествуют на опись имущества в доме должника.

Рассудить здраво, так ведь именно ее, а не его любовь и подтолкнула все последующие события. Давайте на пару минут предположим, что она не ответила Ромео взаимностью… Что бы делал наш герой? Правильно, страдал и томился. Просто сменив в душе имя Розалины на Джульетту. Имя, сеньоры и сеньориты, всего лишь имя, но никак не манеру поведения… А если бы Джульетта не получила от него любви? Что бы было! Вот именно, даже предположить трудно. Совсем как это недавнее, новомодное изобретение – порох, что лежит, лежит, а потом, рассказывают, как бахнет ни с того ни с сего…

Хорошо, оставим предположения… Пока, на следующий день, наши влюбленные в полной мере ощутили горечь разлуки. Где-то после полудня Ромео, попытавшись нанести визит в дом Капулетти, узнал от слуг, что принимать молодого господина не велено.

Наутро, протрезвев после пира, Николо рассудил, что он пока не переметнулся из гвельфов в гибеллины, следовательно, привечать Ромео Монтекки у себя в доме будет в высшей степени глупо. Его прежние соратники по делу гвельфов тоже не дураки, могут что-то заподозрить при такой явной перемене настроения. А ведь нет вернее способа завалить дело, чем заранее обнародовать его план. Он ведь до сих пор не придумал, как и когда безопаснее будет объявить о помолвке Джульетты с рыцарем и гибеллином Парисом. А тут еще неожиданная дружба с Монтекки-младшим. Нет, уж она-то ему сейчас нужно примерно так же, как ржавый гвоздь в заднице!

Политика, сеньоры и сеньориты! Мы можем ругать ее, можем не признавать, но она все равно присутствует в нашей жизни так же неотвратимо, как присутствует в ней сам Господь…

Старый Монтекки, кстати, тоже пришел в бешенство от выходки сына. Обрушился на него так яростно, словно тот взялся выкопать яму для нужника на месте фамильных могил. По его речам выходило, что Ромео, посетив дом Капулетти, наплевал на святое и обесчестил весь честный род Монтекки до седьмого колена. И только слезы жены, только забота о ее подорванном годами здоровье, не позволяют ему немедленно убить непутевого сына, этого выродка из славного и честного рода!

Прошло не мало времени, прежде чем старый утихомирился, нехотя признав, что сия злонамеренность, все-таки, не больше, чем юношеская выходка.

При таких составляющих, понятно, влюбленным было затруднительно увидится вновь.

Я помню, как Ромео пришел ко мне в полном отчаянье, он вообще легко (если не сказать – охотно!) предавался отчаянью. Расписывая мне несравненную красу Джульетты, вмиг ставшей ему нужнее, чем вода и воздух, он горько сетовал, что даже не может посмотреть ей в глаза, перекинуться парой незначительных слов.

Честно сказать, обрадовал! Я, Умберто Скорцетти, всегда считал себя обладателем слишком больших достоинств, чтобы предаваться неразумному чувству ревности, но все-таки последнее время скрытно ревновал его к Розалине. Опасался, что его молодость, красота и меланхолические стенания в один нехороший день не оставят красавицу равнодушной.

Если я однажды взял эту крепость приступом, что помешает другому?

Услышав про любовь к Джульетте, я даже рассмеялся от облегчения. Чем вызвал его понятное недоумение.

Объясняя свой смех, я тут же начал ему втолковывать:

– Милый Ромео, мне даже странно говорить тебе это, как профессору цифири странно объяснять малолетнему школяру сложение и вычитание… Ты хочешь увидеть малышку Джульетту? Всего лишь? Так легче этого и быть ничего не может! Конечно, проникнуть в дом Капулетти тебе не просто… Скажем, не проще, чем в осажденную цитадель. Но и туда, как водится, проникают, да… А что для этого нужно? Стратегия войны учит нас, что в таких случаях нужно заручиться союзниками внутри самой крепости, так-то, друг. Пусть сорок чертей застрянут у меня в глотке – самые высокие стены бессильны против хорошо оплаченного предательства. Ты понял меня, мой мальчик? Уяснил? Словом, твои действия таковы – подкупи кого-нибудь из слуг Капулетти, и будешь видеть свою любовь так же часто, как луну на небе!

Ромео в полном восторге назвал меня великим стратегом.

Преувеличил, конечно. Скажу с присущей мне скромностью – ничего особенного в моей мысли не было. Это он слишком поглупел от любви и не заметил такого простого решения, древнего, как вся наука меча и щита.

Перебирая вместе всех известных слуг и доверенных лиц семьи Капулетти, мы остановились, в конце концов, на Кормилице. Лучше и быть не может! – советовал я ему. Баба хоть и нетрезвая, зато пройдошистая как лиса, видно по ее хитрой роже. Если бы старый Капулетти когда-то не имел с ней грех, открыл я ему небольшую семейную тайну, нашептанную мне Розалиной, ее бы давно уже выставили за ворота. А слабость Кормилицы к вину как раз тот крючок, за который легко потянуть. Да и кто ближе всего к юной Джульетте, кто может быть более полезен в твоем случае, чем она?

Ромео слушал меня как оракула, восторгаясь так искренне, что у меня теплело в душе.

Эх, молодость, молодость – колючая, ершистая, самолюбивая, но на диво бесхитростная…

* * *

Вот так получилось, что однажды вечером в кабачке папаши Бензарио, в тайной комнате, что специально для таких случаев, сошлись за одним столом Ромео, его доверенный друг Меркуцио и Кормилица.

Все трое пили вино и закусывали по случаю постного дня печеной на вертеле рыбой. А так же похлебкой из овощей, медовыми коврижками с начинкой из фруктов и тушеным в горшке утятиной. Утка, хоть и не рыба, но и не совсем мясо, потому что плавает. А значит, Господь не обидится, соглашались все трое.

После вина и закусок разговор стал еще более душевным и доверительным.

– А что, уважаемая Кормилица, хотелось бы мне узнать – любите ли вы звон монет? – издалека заходил Ромео.

– Кто ж не любит, уважаемые господа! – Кормилица с видимым удовольствием глотнула терпкого греческого вина и от удовольствия еще больше сморщила лицо, без того похожее на сучковатое, обгрызенное жуками полено.

– А звон каких монет вы любите, уважаемая Кормилица? – поддержал друга Меркуцио.

– А своих, благородные юноши! Свои, знаете ли, как-то и звенят по-другому…

– Очень достойное рассуждение, свидетельство вашего ума и тонкого музыкального слуха, – одобрил Ромео. – Только мой друг намеревался спросить, предпочитаете ли вы звон дукатов, или флоринов, или других монет?