Текст книги "Ромео и Джульетта. Величайшая история любви"

Да, это был Лоренцо! Теперь я его узнавал. Ставя себя едва ли не на одну доску с Господом, он с этой позиции посматривал на мир свысока…

Старый друг, тем временем, пояснил мне, что его ересь совсем другого толка. Он, мол, исцеляя раны души, одновременно пытался облегчить прихожанам страдания тела, используя свои медицинские знания. А это нельзя, оказывается! Ересь, оказывается! Если Бог предписал страдать, значит, оказывается, надо страдать, а не пытаться обойти его волю бесовским лечением!

– Ну, не идиоты ли?! Они?! – высказался он уж совсем откровенно. – Ведь пойми, Умберто, мой старый друг, если Господь наделил нас свободой воли постигать медицину, значит, имел в виду, что мы можем пользоваться этим себе во благо! Не рассуждать, к примеру, о том, что жабы поселяются в человечьем брюхе в наказание от Бога, а составить лекарство и убрать дурную икоту! Где тут противоречие Его Воле?!

– Да, но ссориться с инквизицией… Тебе, священнику…

– А мне плевать! – нетрезво рубанул он ладонью. – Думаешь, боюсь?! А я уже ничего не боюсь! Клянусь спасением души, после смерти Джироны я так и не смог оправиться. Моя девочка до сих пор стоит у меня перед глазами, словно это было вчера… Я уже не живу, Умберто, лишь тащу свой крест, ожидая, когда меня призовет к себе Высший Суд!.. Я ведь помню, Умберто, те пиры, что ты закатывал нам, голодным, помню, что ты хороший товарищ и добрый малый… И скажу тебе, старый друг, со всей откровенностью – я не боюсь!

Я видел, в душе он практически не изменился, мой старый товарищ. Все такой же горячий и такой же спорщик. Все так же убежден в праве творить добро по собственному разумению, а не по чужой указке. Понятно, почему служители церкви, сами именующие себя слепыми солдатами Господа, не принимают его, как равного…

* * *

– А он надежен? Твой отец Лоренцо? – спросил Ромео.

– Пусть сорок чертей застрянут у меня в глотке, он так же надежен, как каменные дороги древних римлян!

– Ох, не знаю… Понимаешь, отец Лоренцо в Вероне не так давно, но про него уже ползут слухи… Разные… Про чернокнижие, про ворожбу… Не знаю, не знаю…

– Зато я знаю! Клянусь святостью Папы, лучшего священника тебе все равно не найти! А то, что отец Лоренцо попутно занимается медициной, не уводит его дальше от спасения души, чем тебя или меня. Уж мы-то, просвещенные люди четырнадцатого века, способны отличить медицину от чернокнижия и колдовства!

– Пойми, я не за себя боюсь… Но Джули… Она такая нежная, хрупкая…

На мой взгляд, если бы Ромео по силе характера присвоить звание сержанта, то Джульетта, эта девочка, по меньшей мере командовала бы ротой. Но я не стал этого говорить. Иллюзии любви разобьет само время, людям незачем прилагать усилия в этом направлении.

– Что ж, выбор за тобой Ромео. Если ты думаешь, что венчание отца Лоренцо отдаст вас прямиком в лапы князя тьмы…

– Нет, нет, я согласен! Я доверяю тебе, Умберто, и вручаю нашу судьбу в твои руки! – заявил он не без торжественности.

Как я предполагал, уговорить отца Лоренцо труда не составило. Услышав историю влюбленных, он проникся. Сказал, что сделает это от души, а не за плату. А если и возьмет деньги, то не для себя, лишь для продолжения необходимых ему опытов.

Их венчание состоялось в закрытой церкви, под утро, когда рассвет на востоке едва-едва подразумевался.

Церемония, понятно, была совсем простой. Кроме нас четверых присутствовала еще и Кормилица, в которую, для укрепления духа, пришлось влить не менее двух бутылок выдержанной мадеры.

Опытная в таких возлияниях, она пошатывалась, но на ногах держалась.

Ромео не посвятил в тайну даже своих закадычных друзей – Меркуцио и Бенволио. Парень определенно начинал взрослеть, отметил я про себя.

Сам Ромео в то утро был как всегда наряден, строг и бледен. Джульетта… Да, она была красива, непосредственна и безмятежно сияла глазами. Даже простое платье, в котором ей удалось улизнуть из дома, не делало ее менее привлекательной.

За отсутствием отца мне самому пришлось подводить невесту к алтарю. Только тут я почувствовал, что рука Джульетты предательски подрагивает. Значит, не такой уж она была безмятежной, как старалась казаться.

Помню, в церкви было темно, прохладно и гулко. Горело десятка два свечей, лишь слегка разгоняя мрак у алтаря. От их огня трепещущего на сквозняке, по стенам метались черные тени. Все это больше напоминало ночную встречу заговорщиков, чем венчание.

Еще помню, когда Ромео одевал Джульетте кольцо, оно упало и покатилась по каменным плитам, тонко позвякивая. Кормилица пришла в отчаянье и жалобно закудахтала, мол, плохая примета, нехорошо так, неправильно…

Отцу Лоренцо пришлось строго цыкнуть на нее, что в Храме Господа грешно упоминать о приметах. Она, мол, не на рынке с кумушками находится, а в Доме Бога! Приметы, известно всем, происходят от наущений лукавого, и грешно даже упоминать о них в святом месте!

Джульетта, впрочем, одела кольцо на палец мужа весьма ловко. Кормилицу это восхитило, и настроение у нее тут же поменялось в противоположную сторону. Она начала разглагольствовать, что всегда знала, как ловка ее ласточка, как умна и проворна… Ишь как ловко накинула петлю на молодца! Поймала птичку в силки – залюбуешься!..

Отцу Лоренцо пришлось вторично цыкнуть, чтоб придержала язык. Она же не в кабаке, где каждый болтает, о чем в голову взбредет, а перед лицом Господа нашего, где язычок лучше сложить за зубами. Господь, мол, дал нам двое ушей и только один орган речи с прямым намеком, что говорить человеку положено вдвое меньше, чем слушать!

Выглядел он при этом очень внушительно. Старый друг, по-моему, был единственным, кого в этой церемонии вообще ничего не смущало. Словно венчание проходило не тайно, в темноте ночи, а белым днем, на виду у всех. Нарядный в своем облачении, чинный, даже торжественный, отец Лоренцо горел глазами, блестел лысиной в свете свечей и гулко, азартно выпевал всю положенную латынь.

Строгость падре в конце концов пробрала пьяную бабу до дрожи в коленях. Она принялась извиняться и каяться, еще более многословно и путано. Довела падре до того, что он, мне кажется, чуть не сплюнул на пол. Но вовремя спохватился, что не на рынке и не в кабаке.

Потом мы с Кормилицей поставили свои подписи, как свидетели брака. Точнее, подпись поставил я. Кормилица писать не умела, вывела гусиным пером жирный крест, полюбовалась на него и вдруг забеспокоилась, не перепутают ли его с другими, похожими.

Отец Лоренцо сам вывел рядом с крестом ее имя, и проворчал, что Господь разберет, где чей крест. А не разберет – найдет, у кого спросить…

Вот и вся церемония. Так наши влюбленные стали мужем и женой.

Именно! Все помнят, что Ромео и Джульетта были возлюбленными, а что они являлись супругами, законно венчанными и объявленными таковыми перед лицом Господа, почему-то многие забывают. Хотя, если вдуматься, это же меняет многое. Получается уже не тайная страсть с неким острым, преступным душком. Получается высокое, светлое чувство, союз, благословленный самим небом и Господом!

Именно за него они и боролись, именно поэтому трогает всех их простая история!

Да, небо было с ними. А вот люди…

* * *

– Ты плачешь, милая? Почему ты плачешь? Тебе больно?

– Нет, Ромео, мне хорошо.

– Тогда откуда слезы?

– Не знаю, любимый… Слезы… Глупость какая… Чего мне плакать? Ты – мой, ты – совсем мой… Чего же мне плакать? Я люблю тебя, и я вышла за тебя замуж, я – замужем за человеком, которого люблю всем сердцем! Отныне и вовеки веков, пока смерть не разлучит нас… Чего мне плакать, глупой? Нет, я не плачу, я счастлива… Только слезы сами текут! Противные, ненужные слезы…

Молодоженам удалось встретиться в спальне Джульетты только спустя два дня после венчания. И он, наконец, стал ее мужем в полном смысле этого слова. Как и она стала его женой.

Теперь Ромео прижимал к себе свою маленькую женушку, гладил ее прохладную кожу и любовался, как свет луны из окна играет на изгибах тела.

Где еще найти столь совершенное тело, что отражало бы свет, как полированное серебро? – расслабленно думал он.

Чем отличается любовь от похоти?.. Кто-то ему говорил… Да, именно, – нежностью. Он, похоже, начал постигать эту истину…

– Не плачь, любимая, не надо плакать.

– Конечно.

– Все будет хорошо. Верь мне!

– Конечно! Я верю тебе. Никого больше не слушаю, никому отныне не верю – верю только тебе, мой любимый… Муж мой!

– Жена моя…

* * *

По себе знаю, влюбленные склонны забывать все и всех, видя окружающее сквозь дымку. Так случилось и с нашими молодыми. Но, тем не менее, жизнь в городе продолжалась, события следовали одно за другим, и некоторые из них касались наших героев самым непосредственным образом.

Объявление о помолвке Джульетты и рыцаря Париса было сделано в главном соборе Вероны по всем правилам.

Как нарочно, именно в эти дни на город опустилась такая жара, к какой жители севера Италии не слишком привычны. Размягчалась черепица на крышах, булыжники улиц накалялись как печи пекарей, а на блеск металла было больно смотреть. От чрезмерной жары, известно, даже спокойные люди становятся раздражительными и вспыльчивыми, а уж вспыльчивые вообще вспыхивают как солома.

Думаю, если в воронью стаю, рассевшуюся на крыше, бросить булыжник – это вызвало бы меньшее оживление. Все горожане словно с цепи сорвались, без конца обсуждая неожиданное известие. Еще бы – дочь Николо Капулетти, стойкого гвельфа, оплота городской оппозиции герцогу, выходит замуж за рыцаря и гибеллина Париса! Что же это делается на божьем свете?! А может, луна теперь светит днем, а солнце – ночью?! Может, земля вообще круглая, а не тот плоский блин, на котором мы привыкли жить?!

Господи, прости грехи наши, но кому же верить теперь?! – негодовали городские гвельфы.

Ай да, герцог, и как только ухитрился сладить подобное?! – злорадствовали гибеллины.

Заранее предупрежденный герцогом, я удвоил число патрулей на улицах, а солдатам в казарме приказал оставаться при доспехах, оружии и трезвыми. «Иначе, клянусь честью, я сам буду протрезвлять всякого самой большой дубиной, какую смогу поднять!»

Но даже двойные патрули стражи и готовность войск не помогли избежать волнений. В этот же день в городе случилось несколько крупных драк и множество мелких стычек. Гвельфу, пекарю Фармазино, например, выбили шесть передних зубов, богатому суконщику Ламборио, тоже гвельфу, почти проломили башку. Он, в горячке, заметил только потом и прибежал жаловаться на бесчинство, обливаясь собственной кровью, как недорезанный поросенок, что сбежал с колоды мясника. Гибеллину Антонетти, писцу из городской ратуши, кто-то всадил в спину нож. По счастью, тоже без больших последствий, он быстро оправился.

Но кто, как, когда? – все только разводили руками.

Сначала я честно пытался разобраться во всех этих выбитых зубах, расквашенных носах и сломанных руках, но потом плюнул и сам признал бесполезность подобного занятия. Оставалось лишь молить Бога, чтоб до вечера в городе никого не убили. Потом ночная тьма и прохлада, может, и пригасят страсти веронской политики…

Городские кумушки тоже подливали в огонь горючего масла. Синьорина Франческа, к примеру, всем рассказывала, как видела на куполе городской ратуши черта. Тот вредно дразнил ее хвостом и еще кое-чем, что расположено так же как хвост, только спереди.

Ее рассказ повторяли от улицы к улице, украшая подробностями. Хотя и знали, что престарелой синьорине Франчески, дурище и сплетнице, это «кое-что» мерещится на каждом шагу. Оставшись когда-то старой девой по милости своенравного родителя, покойного медника Джузеппе, она совала свой нос во всякую щель между ставнями. И всюду, к собственному ужасу, натыкалась на «кое-что». Послушать ее – так на земле и под землей у бесов нет других дел, кроме как демонстрировать ей свои мужские признаки…

Впрочем, если рассудить по-другому – так дыма без огня тоже не бывает, судачили в городе. Может, тетушка Франческа на этот раз и вправду что-то увидела. И то сказать – в городу такие дела, что впору черту появиться на крыше ратуши! За грехи наши, не иначе! Ох, не к добру все…

Да, был когда-то славный, добрый, богобоязненный город-сеньор Верона… А теперь он катится к черту зубы!

* * *

Для Тибальта объявление о помолвке сестры стало таким же сюрпризом как для всех остальных. Даже большим.

И сюрприз этот – хуже быть не может. Он, гвельф и друг всех противников гибеллинов, вдруг сам оказался под подозрением. Хочешь – не хочешь, а дядюшка Николо, вдруг вывернувшись наизнанку, и на него самого бросил подозрение в двуличии. На него, Тибальта, лихого воина и будущего героя!

Скажите, как теперь глянуть в глаза друзьям, с которыми еще вчера сдвигал кружки с вином?! С которыми ругательски ругал гибеллинов и издевался над высокомерием аристократов?!

А сейчас – их насмешки! Косые взгляды! Обидный шепоток за спиной! Кривляние, ужимки и похлопывания по плечу – мол, да, друг Тибальт, вот уж не ждали… Какие же вы, Капулетти, оказывается, ловкачи… Такие, выходит дело, оборотни – просто на диво!.. Не знал, говоришь? Вот же новость! Ты, Капулетти, не знаешь, что делается у тебя же в доме?! Не смеши, Тибальт, не надо, останься мужчиной хотя бы в этом…

Позор! Бесчестие! Черное пятно на всю жизнь!

Словом, этот малый, и без того не слишком здравый умом, скоро дошел до такого кипения, что, казалось, откусит нос каждому, кто лишь чихнет в его сторону.

Как многим недалеким людям в таких ситуациях, Тибальту срочно требовалось найти виновника. Дядя Николо – да, виноват! Сестра Джульетта, подстилка рыцарская, – бесспорно! Но не будешь же наступать со шпагой на престарелого дядюшку! Глава дома как посмотрит на него, как гаркнет – в животе все переворачивается… А сестра… Да трижды проклято оно, такое родство, но не нападать же на женщину!

Ему и в голову не пришло, что будь он сам слегка поумнее, да поменьше буйствуй, Николо не стал бы держать племянника вдалеке от домашних тайн. Для подобных Тибальтов в их бедах виновны все, кроме них самих… Ну, синьоры и сеньориты, вы знаете эту породу…

Впрочем, есть еще виновники, кроме родичей, и обнаружить их весьма не сложно! – внезапно сообразил он. Все же на виду! С чего, скажете, Ромео Монтекки вдруг появился на празднике в их доме? Зачем Бенволио и Меркуцио пожаловали туда, где им рады как занозе в ляжке?

Юношеская шалость? А с чего бы тогда вероломный дядюшка взялся их защищать? Почему не отомстил врагам семьи, когда те сами пришли к нему в руки? Наоборот, принял их как гостей, и его заставил раскланиваться… Хлебать из горькой чаши неожиданного унижения!

Ответ очевиден – не просто они пришли, ох, не просто! Ясно теперь, Ромео, Бенволио и Меркуцио появились на празднике в качестве посредников. Что б, значит, прикрываясь дымом веселья, склонить к измене нестойкого дядюшку! Устроить брак сестры с рыцарем-гибеллином! И все – явно, под самым носом…

Ну, Ромео, достойное отродье Монтекки, известных своим коварством! Правильно говорят, и маленькая змея – уже змея! – скрежетал зубами Тибальт.

В таком состоянии он метался по городу, исходя потом от жары и ненависти. И надо же такому случиться, что его встреча с недругами произошла все на той же площади Блаженных Мученников Патрикия и Варсонофия, с которой и началась наша история…

* * *

Вот уж воистину – причудливость бытия, хитросплетения которого часто кажутся нарочитыми постороннему взгляду. Помнится, наши предки, воинственные римляне поклонялись Року. И хоть мы, христиане, отрицаем все это язычество, вручая себя единственно руке Божьей, но поневоле задумаешься… В самом деле, не Рок ли привел Ромео на площадь как раз в том момент, когда мимо разъяренным быком трусил Тибальт? С чего бы влюбленному именно тогда захотелось остановиться на площади Мученников, глянуть на настенную лепнину, разбитую палкой Бальтазара?

Совсем недавно… А казалось теперь – давно! Столько событий произошло с тех пор, столько прожито, понято, передумано… Кажется, что прошли века… Так рассуждал Ромео, стоя на площади.

Влюбленные вообще склонны к фетишам, и разбитое украшение казалось ему едва ли не первым памятником их любви.

А теперь – Джульетта помолвлена. Его маленькая жена помолвлена с другим… Сказать кому – не поверят, что такое бывает… Как все запуталось в такие короткие сроки – ума лишишься!

Надо отметить, Ромео был ревнив не менее многих из нас. Но при этом на его стороне были венчальные клятвы Богу и их жаркие, страстные ночи. Так что оглашение помолвки его не слишком задело. Он лишь никак не мог сообразить, как бы развязать все узлы без ущерба.

Рок! Приди Ромео на площадь чуть раньше или чуть позже, и не было бы ничего, и вся история потекла бы по другому руслу. Но – случилось так, как случилось, потому что другого нам, видимо, не дано Божьей волей…

Тибальт, заметив своего главного обидчика, издал такой вопль, что крики моряков, впервые увидевших землю после безнадежных морских скитаний, показались бы по сравнению с ним легким шепотком кумушек.

Выхватив шпагу, он кинулся к юноше. От ярости даже говорить не мог, только рычал и мычал и размахивал шпагой, как мельница крыльями.

– Тибальт? – заметил его юноша. – Что с тобой? Что-то случилось? Ты болен?

Тибальт действительно производил впечатление больного. Из тех, которых корежат бесы и которых держат на цепях в веселых подвалах, размеренно поливая холодной водой. Но к брату жены, своему тайному родственнику, Ромео не мог не испытывать снисходительности.

– За шпагу, Ромео! – обрел, наконец, дар речи Тибальт. – Возьмись за шпагу, проклятие ада! И я отправлю тебя именно туда, презренный изменник!

– Изменник? Ад? – мягко удивился Ромео.

– Да, изменник! Враг рода человеческого!

– Богом клянусь, ты начинаешь величать меня слишком уж пышными титулами… Враг рода человеческого у нас один, и я не настолько тщеславен, чтобы претендовать на его престол… А, так я вижу, ты уже все знаешь… – догадался Ромео. – Но ведь я могу все объяснить, друг. Я хоть сейчас готов тебе все объяснить. Пойдем, брат, выпьем холодного вина и поговорим спокойно в прохладе какого-нибудь кабачка. Я расскажу тебе все, и ты поймешь нас…

Поясню, Ромео понял дело так, что Тибальт узнал о тайном браке сестры. И разъярен от избытка любви к ней. Вполне понятное, законное негодование брата.

Тибальт же понял его по-другому. Понял, что Ромео сознается в сговоре с Николо, да еще имеет нахальство издеваться над ним, предлагая лицемерную дружбу. От этого он еще быстрее замахал шпагой, которую, по моим наблюдениям, почитал чем-то вроде палки с лоскутом кожи, что называют еще мухобойкой.

Может, случайно, но он все-таки задел Ромео кончиком клинка, вспоров рукав. Юноша вздрогнул, но сдержался. Отступил на шаг и нарочито сложил руки на груди, хотя из разреза уже явно капала кровь.

– Остынь, Тибальт! – холодно бросил он. – Угомонись! Я все равно не буду с тобой драться!

– Не будешь?! Ого-го! Еще как будешь! – ярился Тибальт. – Гореть мне в аду, если я не приколю тебя к этим камням! Если не вырежу твой змеиный орган и не скормлю псам!

Поясню, Тибальт имел ввиду язык, склонивший к измене дядюшку Николо. Но Ромео подумал про другой орган, который сделал Джульетту женщиной. Он насупился и окончательно окаменел со сложенными руками.

– Я сказал – я не буду драться, Тибальт!

– Будешь, чтоб ты сдох!

– Нет!

При всей ярости, у Тибальта все-таки оставалась капля рассудка, безоружного он ударить не мог. Отдаю ему должное, Тибальт хоть и дурак был, но не подлец… Поэтому чуть не выл от досады, являя собой фигуру даже комичную. Он – буйный, пьяный, свирепый, брызжущий слюной и проклятиями. А перед ним, обидно выше почти на целую голову, – стройный, холодный как камень Ромео со скрещенными руками.

Но старина Рок в этот день всерьез засучил рукава. На сцене площади вдруг появились еще одно действующие лицо – Меркуцио. Он тоже просто проходил мимо, торопясь по своим делам.

Заметив окровавленного друга, а перед ним – Тибальта со шпагой, Меркуцио не стал колебаться. Выхватил свой клинок и устремился на помощь.

Тибальт даже обрадовался ему. Не меньше, чем закоренелый грешник радуется внезапному прощению Господа. Наконец-то хоть кто-то вышел против него со шпагой, а не со льстивыми речами!

Он напал на Меркуцио так горячо, и так неловко, что тот без труда отбил его прямой, рубящий удар сверху. Так же легко Меркуцио блокировал боковой удар, и, уходя на шаг в сторону, пропустил его мимо себя, как охотник пропускает летящего кабана. Думаю, если б Меркуцио хотел, мог бы ударить его в этот момент. Но убить Тибальта…

Не знаю, наверное, это все равно, что герцогу Барталамео принести с охоты лягушку…

Тибальт остановился, развернулся и снова кинулся на Меркуцио. Но шпаги на этот раз не успели скреститься. Между ними возник Ромео, широко раскинувший руки.

– Не надо, остановитесь, прошу! Друг, брат, не надо крови! Оставьте ваши клинки, вложите их в ножны! Умоляю вас, друг, брат!

И ведь многозначительное обращение «брат» звучало явно в адрес Тибальта. Тот от неожиданности остановился и даже рот приоткрыл. Может, вспомнил бал, сестру с Ромео, и до него стало что-то доходить.

Видя, что противник потерял воинственный пыл, Меркуцио снисходительно пожал плечами и начал вкладывать шпагу в ножны. Он однажды был на войне, участвовал в компании против миланцев в свите рыцарей Барталамео I. И, по собственным словам, занятие убивать не показалось ему таким уж веселым и развлекательным.

Именно тогда все и случилось. Тибальт вдруг снова взревел и ткнул шпагой из-под руки Ромео. Неловко ткнул и вряд ли обдуманно. Пожалуй, именно так дерущиеся мальчишки, которых растаскивают родители, еще пинаются ногами вслед противнику…

Что бы потом не судачили в городе, подлость не была в числе недостатков Тибальта, отсыпанных ему Господом сверх всякой меры. Но я уже поминал об этом…

Клинок Тибальта вошел Меркуцио прямо в сердце. Легко и хищно, как входит закаленная сталь из Толедо, которую этот малый точил не меньше, чем раз в неделю.

На удивление, Тибальт первый сообразил, что случилось. Закричал уже по-другому и бросился бежать прочь, все еще не выпустив из руки клинок. Несмотря на всю показную воинственность, он впервые убил человека и окончательно ошалел от этого.

Меркуцио какое-то время еще стоял, с удивлением, даже с недоверием глядя, как по легкой ткани кафтана расползается кровавое пятно. Сначала – совсем маленькое, потом все больше и больше…

Он пошатнулся, сделал шаг, другой и упал на спину.

– Друг! Что с тобой, друг! – кинулся к нему Ромео. Он испугался, что друг споткнулся и, падая, расшиб себе голову. Удара Тибальта он не то, чтоб не заметил, как-то не осознал сразу, настолько быстро и просто все случилось.

– Ромео?.. Ты здесь?..

– Здесь! Я здесь!

Он начал приподнимать Меркуцио голову и только теперь обратил внимание на обилие крови.

– Меркуцио! Меркуцио! Ты ранен?!

– Зачем ты влез, я не видел… Ранен… Вот странность… Холодно вдруг, будто погода меняется… Наверное, все-таки я убит, чума вас возьми…

С этим он закрыл глаза и больше не открывал их.

Насколько я знаю, именно его последнюю фразу интерпретировали потом как: «Чума возьми семейства ваши оба!» Так, конечно, красивее звучит со сцены, но я знаю из первых рук, что сил на проклятия у него уже не было. С раной в сердце не живут настолько долго, чтобы поразить всех вычурными речами.

Ромео, стоя на коленях, все еще держал его голову.

С шести лет (именно в этом возрасте они познакомились) он считал Меркуцио своим лучшим и самым близким другом, деля с ним детские шалости, а потом – юношеские проказы. Видит Бог, Меркуцио ни разу не дал ему повод разочароваться в их дружбе. Его веселый скептицизм удачно дополнял романтическую горячность Монтекки…

В этот момент вернулся Тибальт. Я же говорю, малый просто ошалел и метался без всякого направления как дикий всадник народов Гог и Магог.

– Ромео?! Что с ним?! Он умер?! Он точно умер?! – выкрикнул, не приближаясь, Тибальт.

– Так же точно, как сейчас умрешь ты! – заревел Ромео, выхватил шпагу и кинулся на него.

Тибальт снова бросился бежать. Думаю, не от малодушия, от растерянности, скорее. А Ромео не помнил уже ничего и никого, только видел перед глазами губы друга, ставшие вдруг бескровными до синевы, и спину убегающего врага.

Он догнал Тибальта неподалеку от переулка Сапожников. Тот пытался защищаться, размахивал шпагой, но делал это еще более неуклюже, чем всегда. После третьего или четвертого удара шпага Ромео вошла ему в горло на половину клинка. Кровь хлынула тем бурным потоком, который всегда бывает при таких ранах, и он умер практически сразу.

Яростный воин Тибальт…

Неуклюжий, некрасивый и недалеки малый, которого во всей этой истории тоже жалко…