Текст книги "Великий Ван"

XI. Шу-Хай – лесное море

От границ Кореи до берегов Амура, на сотни километров растянулись горные хребты. Гранитные вершины их, острые кряжи, крутые и пологие склоны, темные ущелья и широкие долины заросли дремучими первобытными лесами.

Лет двадцать тому назад эти зеленые пущи были пустынны и безлюдны. Таинственную тишину лесов нарушали только крики зверей и неумолчный шум горных потоков. По едва заметной звериной тропе изредка проходил одинокий зверолов, или бродяга хунхуз. В верховьях горных ручьев, в глубоких распадках ютятся убогие шалаши рыболовов и фанзы охотников.

Это Лесное Море – Шу-Хай, как называют местные жители всю восточную часть Гиринской провинции. Действительно, зеленые волны лесистых горных хребтов занимают всю эту обширную площадь, напоминая застывшее море, уходящее в безбрежную даль горизонта.

Это особый мир тайги, но не суровой однообразной угрюмой тайги Сибири, а богатый, роскошный мир субтропических лесов, с его бесконечным разнообразием растительных и животных форм. Здесь господствует зверь, а не человек. Как в первобытных лесах третичного периода, последний влачит жалкое существование, ведя неустанную борьбу с дикой природой. Все здесь напоминает седую старину исчезнувшей геологической эпохи. Люди и звери сохранились здесь в первозданной обстановке дикой пустыни.

Таков Шу-Хай – первобытный лес Гиринской провинции. Он имеет свою историю, свою особую жизнь, свой быт, свои законы и свои легенды, связанные с преданиями глубокой древности. Но, со строительством железных дорог и заселением края, площади этих лесов постепенно сокращаются, и дикие обитатели их уходят в глубину зеленой стихии, ища уединения и защиты в нетронутых девственных частях тайги, удаленных от людских поселений и путей сообщения.

Появление старого Владыки лесов было вскоре обнаружено звероловами, обитающими в окрестностях Татудинзы. Известие это быстро облетело всю тайгу, от границ Кореи до линии железной дороги. Старые таежники говорили, что Ван пришел сюда не спроста, что цель его прихода угрожает людям, или связана с личными делами Владыки.

Судя по его поведению, местным жителям не угрожала никакая опасность, и звероловы успокоились, продолжая заниматься обычными делами.

На самом же деле причина появления Великого Князя была проста. Владыка был уже стар и пришел сюда проведать свою подругу, живущую с тигрятами на горе Татудинза.

В одну прекрасную летнюю ночь, когда тигрица отдыхала со своими детенышами в пещере, он явился к ней, неслышно шагая по мягкому грунту лесного перегноя своими могучими бархатными лапами. Увидев приближающегося самца, тигрица насторожилась, готовая прогнать его прочь, но, узнав своего повелителя, она вся съежилась, припала на лапы и подползла к нему, подобострастно опуская голову.

Владыка подошел к своей подруге, добродушно замурлыкал и стал облизывать ее морду своим грубым шершавым языком.

Тигрица была на вершине блаженства, каталась перед ним по земле, как котенок, и выражала свое удовольствие всеми доступными ей способами. Она была ему верной женой и сохранила в своем сердце память о нем.

Детеныши отнеслись к своему отцу не так дружелюбно, вначале фыркали и дичились, но вскоре, видя отношение матери, позволили ему облобызать себя в нос и уши, что у тигров служит признаком любви и расположения.

Так состоялось свидание Владыки со своей семьей. В течении всего лета старый тигр прожил вместе с ними, участвуя в охоте и далеких прогулках, и только поздней осенью, когда вершины горных великанов покрылись снегом, он навсегда ушел в Корею, туда, где дымилась в облаках каменная громада Пакту-сана.

Сын его, Великий Ван, отмеченный самой природой, рос не по дням, а по часам, и, с наступлением второй зимы, был вдвое больше своей сестры и не уступал матери ни в величине, ни в силе.

Приближалось время «звериных ночей», когда все тигры сходятся вместе и начинают искать себе пару. Это самый беспокойный период в жизни тигра.

Самцы ухаживают за самками и флирт, сопровождаемый серенадами и ревом соперников, разносится под сводами дремучего леса, в самый разгар зимней стужи и ледяного дыхания Сибири. Наступил январь. Тигрята все реже и реже возвращались в свою берлогу и мать их, оставаясь в одиночестве, все чаще и чаще прислушивалась к призывным голосам любви зверей.

В конце концов, потеряв детенышей, тигрица, послушная велениям природы, пошла на этот призывный голос и больше не вернулась в свою пещеру.

Тигрята по одиночке иногда возвращались, по старой привычке, в родное логов, но, не найдя там никого, покинули его и жили одни без матери в течение полугода. Затем, когда пришла пора любви, они разошлись в разные стороны.

XII. Бархатная шубка

В темном глухом кедровнике, куда едва проникают солнечные лучи и где царит вечный полумрак и пахнет сыростью, мхом и грибами, обитает семья шустрых, ловких и кровожадных зверьков, напоминающих по внешнему виду небольших куниц.

Подвижный нос на их острых мордочках находится в постоянном движении; чуткие уши улавливают малейший звук в вершинах кедров – великанов, а зоркие глазки быстро бегают, выискивая свою главную добычу – проворную белку; горе зазевавшемуся резвому грызуну попасться на глаза беспощадному хищнику! Ему не уйти! Этот хищник – соболь! Называемый на образном языке тайги «Беличья Смерть».

В дупле старого тополя было гнездо парочки соболей. Давно уже поселились они здесь, не допуская в свои охотничьи угодья других собратьев. Даже собственные детеныши их осенью, будучи уже взрослыми, покидали гнездо родителей и искали себе другие места, для своих хищнических промыслов.

Старый соболь, Бархатная шубка, выглянул из дупла и повел своим чутким носом во все стороны. Белок поблизости не было, но больше всего его беспокоило нет ли поблизости гималайской куницы, злейшего врага соболя, которая преследует его и уничтожает даже в собственном жилище.

Все тихо. Ни следа, ни запаха куницы нет. Можно отправиться на охоту.

Чета соболей вылезла из своего логова, спустилась по стволу дерева вниз и пошла по старым своим следам на вершину хребта, где ютились белки и бурундуки. Долго бродили они по кедровнику, пока наконец, нашли свежий след белки на снегу, возле старого кедра.

Маленькие хищники хорошо понимали друг друга и знали, что им надо делать. Разойдясь в разные стороны, они взяли белку «в вилку». Бархатная Шубка быстро поднялся на кедр и застыл у дупла, где находилось гнездо грызуна, а подруга его соболиха, пошла по следам зверька. Хищнице не пришлось ее долго искать. Белочка сидела на ветке старого кедра, пригревшись под лучами зимнего солнца. Увидев добычу, соболиха бросилась ее преследовать, надеясь на свою быстроту и неожиданность нападения. Заметив грозящую опасность, белка, как молния метнулась к своему гнезду, но там ее уже сторожил соболь самец. Едва успела беглянка увернуться от зубов хищника, как сзади настигала ее соболиха, от нетерпения и злобы скрипевшая зубами. Смерть была близка и несчастной белке ничего не оставалось больше, как прыгнуть с кедра вниз.

Расправив лапки и вытянув пушистый хвост, зверек плавно, как авиатор с парашютом, спустился вниз и погрузился в мягкую пелену снега.

Как раз в это время под кедром проходил Ван, возвращаясь в свою берлогу после удачной охоты на кабанов.

Маленький зверек, летящий по воздуху, возбудил его любопытство. Он остановился и лапой потрогал то место в снегу, где исчезла белка. Испуганный внезапным появлением огромной лапы, зверек поспешил выбраться из своего убежища и подпрыгнул вверх, подняв тучу снежной пыли. Вся морда тигра была усыпана снегом, как мукой. Он опешил и в удивлении отступил назад.

В это время белка села на задние лапки и с любопытством начала рассматривать, стоящего перед ней, грозного царя тайги.

Она уже забыла об опасности, грозящей ей, и всецело была поглощена созерцанием.

Ван так же с интересом изучал крошечного зверька, спустившегося, подобно птице с высокого кедра.

Соболи тем временем спустились по стволу дерева, в погоне за юрким грызуном. Бархатная шубка, разгоряченный преследованием, налетел на Вана и остановился возле него, с поднятой лапкой. Ослепленный погоней за добычей, соболь смотрел на тигра, как на препятствие и помеху в охоте и маленькие глазки его светились гневом и яростью.

Он готов был броситься на Вана, и угрожающе оскалив свои зубы, зашипел, как змея, в бессильной злобе.

Великий Ван впервые видел перед собой маленького хищника, Беличью Смерть, и его поразило геройство и отчаянная решимость малыша.

Его забавляло такое положение, он, Владыка тайги, внушающий страх и ужас всему живому, отступает перед маленьким зверьком, проявившим такую неслыханную смелость.

Белочка, смотревшая без страха в глаза тигру, при одном взгляде на своего смертельного врага, беспощадного соболя, съежилась от ужаса и бросилась бежать.

Первым порывом ее было, подняться винтообразно по стволу кедра, а там уже искать спасения в гнезде.

Бархатная шубка, видя, что добыча уходит еще раз оскалил свои зубы на царя тайги и стремительно продолжил преследование.

В одно мгновение хищник был уже на дереве и гонял бедного грызуна по стволу и ветвям, пока он не выдохся и не стал тяжело дышать.

Главная задача соболей была не допустить белку к гнезду и утомить ее погоней.

Во время этого преследования они загнали белочку далеко от ее гнезда, на другое дерево.

Тигр неотступно следил снизу за всей перипетией этой воздушной охоты и его поражали ловкость и выносливость маленьких хищников.

Он видел в них таких же неутомимых и совершенных хищников, как и он сам, но преимущество было все же на их стороне: они охотились в ветвях высочайших деревьев, что недоступно ему, всемогущему Повелителю тайги.

Впервые его пронзило чувство зависти.

Он не завидовал никому, даже человеку, с его хитрыми орудиями убийства, медведю в его умении нападать, но маленьким соболем он восхищался, любуясь всеми его движениями, хитростью и умением овладеть добычей.

Утомленная до изнеможения белочка повисла, наконец, на одной лапке на ветке кедра и готова была упасть.

Ван стоял внизу и наблюдал; ему интересно было узнать, чем окончится эта охота, которую он видел впервые.

Бархатная Шубка, видя, что добыча готова упасть с дерева, быстро спустился вниз по стволу и прыжками направился к тому месту, куда по его расчетам должна была упасть белка.

Но там уже стоял Ван и также, подняв голову кверху, ожидал падения грызуна.

Соболь видел, как белка упала в снег, как тигр достал ее оттуда лапой и положил возле себя.

Она была чуть живая и еле шевелила лапками.

Надо спешить, a то она очнется и снова уйдет!

Но там возле нее страшный Ван! Он обнюхивает ее маленькое тельце и морщится, когда oна лапками щекочет его длинные белые усы. Его забавляет этот пушистый мягкий комочек.

Бархатная шубка видел всю эту сцену и остановился возле тигра, не смея подойти к царю зверей.

Он не решался нарушить его спокойствие и в тоже время горел желанием завладеть добычей.

Злобное ворчание и шипение маленького хищника обратили на себя внимание Вана; он обернулся и увидел возле себя того самого зверька, который гонялся в вершине кедра за белкой.

Так вот он какой, этот маленький герой! Осмеливается даже отбивать у него свою добычу!

Это так поразило Великого Вана и показалось ему до того забавным, что он отступил на два шага назад и с любопытством стал наблюдать, что будет дальше.

Соболь, как ни в чем не бывало, злобно фыркая и скаля зубы, подскочил к белке и, схватив ее за загривок, потащил в сторону, а затем быстро взобрался на кедр, где его ожидала подруга, встретившая храброго самца довольным рычанием.

Маленькие хищники скрылись уже в густой хвое кедровых ветвей, а Ван все еще стоял под деревом и смотрел им вслед. Он сравнивал себя с этими отважными хищниками и ощущал какую-то досаду.

Теперь он часто всматривался в темные вершины кедров и сознавал, что этот мир, возвышающийся над землей, ему недоступен, вспоминая увиденную им воздушную охоту на недосягаемой для него высоте.

Птицам он не завидовал: они были слишком далеки от него по физическим качествам. Но к маленькому хищнику он чувствовал зависть.

XIII. Встреча с Тун-Ли

Вану было уже полтора года. Вес его достигал ста пятидесяти килограмм. Чувствуя в себе избыток сил и энергии, он нежился под лучами яркого зимнего солнца, щурил глаза, потягивался, приглаживал своим шершавым языком великолепный мех и думал свою большую звериную думу.

В его молодом, еще не вполне сформировавшемся мозгу роились воспоминания детства. Образ матери и сестры вставал перед ним и щемящее чувство тоски и одиночества по временам захватывало его всецело, не давая покоя.

Но жизнь брала свое и эти воспоминания становились все бледнее и бледнее и образы прошлого уходили прочь, оставляя место суровой действительности.

Зима подходила к концу. Звероловы прекратили ходить на охоту, так как мех зверей под влиянием тепла, начал линять, теряя свою ценность.

Старый Тун-ли заканчивал свой пятьдесят пятый промысловый сезон. Драгоценные шкурки соболя были упакованы и лежали в берестяной кошелке. Сверху на них были плотно уложены другие, менее дорогие, шкурки колонка, куницы, белки, енота, лисицы и выдры. Вес этой кошелки достигал сорока килограмм. Привязанная к рогулькам, такая кошелка носится обыкновенно за плечами, на спине.

Убрав все свое несложное хозяйство в фанзе и тщательно подметя пол и площадку около фанзы, старый зверолов помолился у домашней кумиренки, врезанной в ствол огромного кедра; ударил несколько раз палочкой в чугунный колокол, висящий тут-же, на ветках клена, и припал к земле ниц, мысленно благодаря Горного Духа за удачный промысел.

Густые звуки колокола мирно зарокотали в чаще и поплыли вдаль, замирая в глубине дремучей тайги.

Завершив моление, с зажжением благовонных курительных свечей на алтаре кумирни, Тун-Ан быстро поднялся с колен, надел себе на спину тяжелую кошелку, подпер плотно дверь фанзы колом и с длинной палкой в руках зашагал по тропе на восток.

Солнце склонялось уже к закату и вечерние тени легли между стволами могучих кедров. Старый зверолов рассчитывала заночевать в фанзе, расположенной в десяти километрах отсюда, и завтра утром продолжить путь на восток до города Нингуты, т. е. пройти семьдесят пять километров за полтора дня.

Здоровая умеренная пища, чистый горный воздух, тяжелая ходьба по горам и отсутствие треволнений дают те нормальные условия жизни, которые обуславливают крепость физическую и духовную.

Тун-Ли потерял уже счет прожитых лет и знал только, сколько лет его сыну, живущему в Нингуте и занимающемуся торговлей. Сыну уже перевалило за пятьдесят, а внуки давно женаты, хотя и живут, по старым традициям, одной семьей, в одном доме, в полном подчинении у отца и деда.

Бодро шагает старик, согнувшись под тяжелой ношей, по тропе и думает свою старческую думу о том, как встретят его любимые внучата и какие подарки принесет он им к празднику Нового года.

Таежная ночь между тем наступила, и яркая луна поплыла по темному звездному небу, бросая свои бледные лучи на тропу и чащу черного, как могила, кедровника.

Скоро фанза. Зоркий глаз зверолова различал уже вдали тусклый свет оконца, затянутого промасленною бумагой. Еще один поворот и в излучине ручья, под навесом скалы, покажется фанза соседа зверовщика Лу-Бина.

Но, что это! Впереди, шагах в двухстах, на тропе, темнеет какая-то фигура Она недвижима, только сзади нее извиваясь как змея, шевелится что-то длинное и тонкое, не то ствол дерева, не то виноградная лоза.

Черные зрачки старого Тун-Ли сузились и вперились в одну точку.

Он остановился на тропе за могучим стволом тополя и не спускал глаз с темного предмета.

Наконец он понял, что перед ним тигр. Это был Ван.

Оружия у старика не было, да оно и бесполезно в таких случаях: что может сделать слабый одинокий человек, даже хорошо вооруженный, при встрече с гигантской кошкой в таежную ночь!

Однако Тун-Ли не струсил. За свою долгую жизнь в лесах Лао-Э-Лина он подвергался тысячам опасностей и не раз приходилось ему встречаться с царем маньчжурской тайги. Он знал, что малейшее проявление трусости и даже нерешительности может стоить жизни. Убедившись, что хищник стоит на тропе и смотрит на него своими круглыми светящимися глазами, он вышел из-за ствола дерева и медленно, но решительно, направился к нему по тропе, не спуская глаз с неподвижной фигуры зверя.

Расстояние быстро сокращалось.

Человек смело шел навстречу страшному зверю.

Взгляды их встретились, и невидимая нить между ними натянулась, как струна, готовая лопнуть.

С каждым шагом напряжение становилось более острым и казалось, что должен произойти взрыв, так натянуты были нервы, так чувствовалась безвыходность положения.

Мозг хищного зверя усиленно работал и нервные центры его не успевали анализировать сложившуюся обстановку.

Наступило время действовать,

Тун-Ли подошел вплотную к зверю и не замедляя шага, продолжал гипнотизировать его своим взглядом.

Впервые видя человека, смело идущего ему навстречу, Ван был ошеломлен.

Выхода не было, столкновение неизбежно.

Зверь или человек должен уступить дорогу!

Тун-Ли сознавал, что уступать нельзя, так как это грозит верною смертью. Надо идти вперед во чтобы то ни стало.

Колоссальным напряжением воли старик заставил себя идти вперед.

Почти бессознательно, видя неизбежность столкновения, Ван сошел с тропы в сторону, уступая дорогу человеку.

Так же точно он обошел-бы стороной всякое препятствие на своем пути, в виде поваленного дерева, или выступа скалы.

Тем же скорым, но размеренным, шагом Тун-Ли прошел мимо хищника, стоявшего в стороне, с недоуменным и растерянным видом.

Зверь смотрел вслед человеку, быстро удалявшемуся по тропе.

Еще большее напряжение воли пришлось проявить старому зверолову, чтобы не оглянуться назад.

Опытный таежник знал, что делать этого нельзя, что опасность не миновала.

Оглядывающийся назад человек показал-бы свою нерешительность и трусость, и в голове хищника появилась бы новая мысль, овладеть добычей.

Быстро миновав поворот тропы, Тун-Ли подошел к фанзе и сбросил свою кошелку у дверей, подпертых колышком. Хозяина, очевидно, не было дома.

Постояв немного у дверей и закурив трубку, Тун-Ли вошел в фанзу.

Тусклый огонек мерцал в ее глубине, бросая слабый свет на убогую обстановку.

Здесь только старый зверолов почувствовал слабость и упадок сил. Старик еле держался на ногах и прилег на теплый кан, положив себе под голову обрубок дерева.

Глубокий сон овладел им и трубка, которую он держал во рту, скатилась на пол.

Такова была первая встреча Тун-Ли с Великим Ваном.

В памяти хищника так же хорошо запечатлелась высокая сухая фигура старого таежника и взгляд его проницательных глаз.

Когда темная фигура зверолова скрылась за поворотом Ван вышел на тропу и двинулся по ней, направляясь к вершине узкого распадка, где находилась фанза Тун-Ли.

Дойдя до нее, хищник остановился и долго ее рассматривал.

Он вспоминал недавнюю встречу и образ старика и в его сознание проникало неведомое раньше, чувство уважения к человеку, проявившему такую волю и присутствие духа. Он был подавлен этой волей и побежден превосходством высшей духовной силы.

Полная луна плыла по темному небу.

Горы и леса застыли. Безмолвие пустыни царило вокруг.

Где-то далеко, в глубокой пади, кричал филин и красные волки, чуя добычу, выли и плакали за ближайшим увалом.

Выйдя на гребень хребта, Владыка тайги остановился на выступе утеса, прислушиваясь к звукам леса и всматриваясь в редкую поросль дубняков, скрывавшую стада кабанов.

Царь тайги сознавал свою силу и могущество и обозревал свои владения, простирающиеся на сотни километров обширного Ту-Хая.

С юга, на темном фоне неба, освещенная яркими лучами луны, вырисовывалась, ажурная, как кружево, вершина Татудинзы.

При одном взгляде на нее, на Вана нахлынули воспоминания детства и беззаботной жизни, под опекой матери. Но это был лишь одно мгновение.

Чувство острого голода заглушало другие мысли и неудержимо влекло его вперед, в поисках добычи.

Зная, что в зарослях дубняков он найдет стадо кабанов, или, в крайнем случае, старика-отшельника, хищник спустился вниз и двинулся по чаще, придерживаясь затененных мест и глубоких оврагов.

XIV. Поединок

У корней старого дуба, в логове, устланном хворостом и прошлогодними опавшими листьями, дремал старый кабан. Снился ему чудный сон дней давно минувших. Он видит себя молодым и сильным; клыки его острые как ножи, держат в повиновении все стадо подростков, свиней с поросятами и даже взрослых кабанов. Все уважают его и боятся. Он султан многочисленного гарема и повелитель нескольких стад. Картины прошлого встают перед ним, как живые. Он хранитель и защитник стада от многочисленных врагов. Красные волки держатся от него на почтительном расстоянии. Двуногий хитрец-человек не обманет его и не страшны ему и его стаду ловушки и ямы, в которые попадают легкомысленные и близорукие свиньи. Он всегда на чеку, всегда готов к борьбе за право жить, не только ради себя, но и ради всего опекаемого им стада. Умному тигру и тому редко удавалось выхватить из его стада зазевавшегося поросенка. Но шли годы и время состарило его.

Поросята превратились в молодых кабанов и свиней. Молодые кабаны заматерели и стали хозяйничать в его стаде, нарушая его авторитет и подрывая власть.

Не стерпел старый боец и попытался, как и прежде вразумить непокорных, но силы изменили ему в борьбе. Родной племянник, сын его любимой сестры, нанес ему тяжелую рану в бок и едва не убил. Пришлось ему старику покориться и, скрепя сердце, уйти на покой в далекие дубняки, где живут уже давно, как отшельники, его старые друзья, вожаки других соседних стад.

Такова жизнь. Такова судьба. Дорогу сильнейшему!

Теперь остается ему жить воспоминаниями и коротать свои дни в одиночестве.

Тяжко и глубоко вздыхает старый кабан, лежа на своей одинокой постели, под стволом старого, как и он сам, дуба. Чуткое ухо его не улавливает шороха и едва слышных шагов мягких, как бархатные подушки, лап охотящегося на него кровожадного зверя.

Он уже близко. Длинное могучее тело его, как змея, извивается среди зарослей частого орешника.

Он идет по свежим следам. Он чует его, с жадностью вдыхает запах знакомой ему добычи. Он видит уже темную фигуру кабана под стволом могучего дуба.

Старик забылся тревожным сном и не чует беды.

Роковая судьба приближается к нему, ползет медленно и неотвратимо.

В последний момент, когда тигр был уже на расстоянии одного прыжка, кабан во сне уловил своим чутким носом страшный запах хищника и мозг его отреагировал на это с быстротой молнии; он поднял голову и стал втягивать в свои ноздри воздух, но было уже поздно.

Не успел кабан вскочить со своего ложа как на него обрушился всей своей тяжестью, придавив его передними лапами, Владыка тайги.

Кабан взметнулся, рванувшись вперед, но страшная тяжесть давила его к земле; могучую шею зажали стальные клещи челюстей и острые клыки порвали сонные артерии,

На белый снег, освещенный яркою луной, хлынули струи горячей дымящейся крови, и старый кабан захрипел, опустив свою огромную могучую голову, испуская последний глубокий вздох.

Так окончил свои дни старый боец, повелитель кабаньих стад.

Последняя искра сознания, блеснувшая в его мозгу, была мысль о том, что он погибает, пройдя весь свой тяжелый жизненный путь.

Только, когда трепетание жизни совершенно замерло в могучем теле кабана, хищник разжал свои страшные челюсти и стал приводить в порядок окровавленную морду, облизывая себя языком. В борьбе кабан успел отползти от своих лежки шагов на десять и теперь возвышался темной безжизненной массой на фоне белого снега.

Хищник сначала съел одну заднюю ногу, причем, толстые трубчатые кости бедра хрустели на его коренных зубах, как хрупкий сахар.

Покончив со второй ногой и всем задом, тигр насытился. Таким образом, за один обед он поглотил около шестидесяти килограмм мяса и костей.

Живот его раздулся и принял округлую форму. Во взгляде читалось удовлетворение и движения стали ленивы и медленны. Его начал одолевать сон.

Сообразив, что лежка кабана под дубом, с мягкой подстилкой из хвороста и листьев, весьма удобна, Владыка решил воспользоваться ею по праву победителя и разлегся на ней во весь свой рост, вытянув могучие лапы и пушистый хвост, не перестававший шевелиться, даже во сне. Логово кабана было настолько велико, что хищник поместился в нем свободно.

Тяжело вздыхая после сытного обеда и вспоминая свои охотничьи подвиги последних дней, хищник погрузился в глубокий сон. Луна скрылась уже за зубчатыми гребнями далеких гор. Яркие звезды померкли и на востоке разгоралась алая заря.

Вскоре золотистые лучи восходящего солнца брызнули из-за темных, как туча, лесистых хребтов Кентей-Алина, осветив ровным светом снега далекой Татудинзы и кружевную шапку Кокуй-Шаня.

Пернатые обитатели приветствовали своими криками наступление нового дня.

Таёжные кумушки, сойки и сороки, сразу же обнаружили следы недавней кровавой драмы и слетелись со всех окрестностей, принять участие в пиршестве после трапезы царственного зверя.

Кого тут только не было! Сойки и сороки, синицы и пищухи, поползни и овсянки, голубые сороки и вороны. Вся эта компания суетилась, кричала и трещала на все лады, вступала в перебранку между собой, ссорилась из-за каждого кусочка мяса и сплетничала. На крики эти со всей округи слетелись черные вороны и приняли участие в угощении. Целые стаи их носились над лесом и криком своим нарушали тишину пустыни.

На звуки этого таёжного концерта не замедлили явиться красные волки. Их юркие крадущиеся фигуры замелькали в зарослях орешника и в ближайших дубняках не сразу подошли они к месту пиршества, так как по опыту знали, что-где – то поблизости находится виновник торжества и не спешили предъявить права на свою долю добычи.

Только после тщательной разведки, когда сомнений в крепком сне Властелина тайги не было, красные разбойники, крадучись и припадая к земле, подошли к месту пиршества и занялись насыщением своих тощих голодных желудков. Их было около двадцати. Но и у этих таежных жуликов также существует свой закон и свои обычаи, унаследованные от предков: прежде чем приступить к поглощению пищи, вся волчья семья ожидала разрешения вожака, старого матерого волка; только когда он начал разрывать внутренности кабана своими острыми зубами, остальные, как по команде, бросились на тушу кабана и пошла потеха!

Вся пернатая братия с криками и хлопаньем крыльев поднялась над местом погребения старого отшельника. Особенно волновались вороны и сороки, считающие себя хозяевами положения. Они не уступали сильному неприятелю поле сражения и действовали сообща, налетая на волков десятками. Ударами крыльев и неистовыми криками они старались оглушить четвероногих нахалов и, пользуясь их временным замешательством, утаскивали из-под носа лучшие куски мяса и костей. Не прошло и получаса, как от туши злосчастного кабана остались только копыта и клочки окровавленной темно-бурой шерсти.

Снег, пропитанный кровью, также был поглощен голодными желудками пернатых и четвероногих хищников.

Когда ничего уже не осталось для еды, красные волки, один за другим, удалились в тайгу, боязливо оглядываясь на спящего безмятежным сном Властелина. Он не подозревал, что дерзкая и нахальная мелюзга осмелится воспользоваться остатками его обеда.

Сквозь сон он смутно слышал какой-то шум и крики, но послеобеденная истома и лень парализовали его волю, и он лежал, разметавшись на своем ложе. Богатырский сон охватил его, а весь мир его окружающий, как-бы замер под лучами яркого февральского солнца и прислушивался к мерному глубокому дыханию Повелителя пустынных гор и дремучих лесов Шу-Хая.

Пернатая семья соек и сорок, посла сытного обеда, расселась на ветвях векового дуба и, пригретая солнышком, от нечего делать занялась перемыванием косточек своих ближних и других обитателей тайги.

Наступило лето, жаркое и влажное.

Ароматный воздух, насыщенный испарениями тайги, был томительно тепло и душен. Пернатые и четвероногие, ища прохлады и свежести забивались в глубину темных густых кедровников, куда не проникали горячие лучи солнца и где холодные, как лед, струи горных ключей и источников пробиваясь из недр земли между обомшелыми камнями и утесами, низвергались шумными водопадами по дну ущелий глубоких падей. Здесь, под сводами дремучего леса, царит полумрак, здесь глухо и сыро, как в могиле, и только журчание ручейка нарушает вечный покой этой зеленой пустыни. Сюда приходят спасаться от жары и насекомых обитатели тайги, медведи и кабаны. Здесь они купаются в прохладных струях горных речек; здесь кабаны лежат по целым дням в черной холодной грязи болот и трясин.

Это томительное время связано у медведей с периодом любви. Голодный и распаленный страстью самец рыщет по лесам и глухим ревом оповещает самок о своем настроении.

В это тревожное время медведь, обычно чуткий и осторожный, теряет самообладание, рассудительность и хладнокровие и становится злым, сварливым брюзгой и капризником.

Спасаясь от жары и несносного гнуса, в виде комаров и москитов, грозный Властелин тайги удалился на самую вершину Кокуй-Шаня, в заоблачную келью, где, под сводами скал, на сиверах, обдуваемых прохладным муссоном, нашел себе временное убежище и летний приют. Сюда он перекочевал до наступления осеннего равноденствия, до середины сентября. По ночам здесь бывает так свежо, что под утро зеленый ковер альпийских трав и заросли рододендрона покрываются налетом инея. Единственное древесное растение этих высот – кедровый сланец приобретает фиолетовый оттенок и сливается с общим тоном мхов и лишаев, покрывающих каменные россыпи и гранитные утесы сплошным ковром.

Одна из каменных ниш, избранных себе в качестве логова тигром, служила раньше убежищем для горалов, так как пол ее покрывал толстый слой помета, в виде кедровых орешков. На этом помете, как на мягкой перине, отдыхал могучий хищник в течение дня, ночью же предпринимал свои обычные обходы охотничьих владений в окрестностях Кокуй-Шаня.

Во время этих обходов ему довольно часто приходилось видеть убогие шалаши рыболовов по берегам горных речек и ручьев и такие же фанзы звероловов в вершинах падей и распадков. Люди встречались на его пути редко, но он успел уже привыкнуть к ним и считал, что эти двуногие твари, хотя и одарённые свойствами особого порядка, но безопасные, а поэтому он, при встречах с ними, уступал им дорогу внимательно присматриваясь к их движениям, прислушиваясь к их голосам. Вид их не беспокоил Властелина тайги. Он знал, что они миролюбивы и безоружны.