Текст книги "Великий Ван"

XXIV. Тайга шумит

Обитатели тайги узнали, что охотник погиб в когтях Великого Вана. Все толковали об этом событии.

Местные звероловы злорадствовали и были довольны, что Великий Ван вступился за них и мстит пришельцам за поругание священной тишины вековых лесов, и за уничтожение охотничьих угодий.

Перед алтарями лесных кумирен возносились горячие молитвы Горному Духу, в лесной тишине призывно звучал чугунный колокол.

Тайга зашумела.

Видя разгром и уничтожение заповедных убежищ и древних, унаследованных от предков, кормовых угодий и пастбищ, четвероногие и пернатые аборигены тайги присоединились к двуногим и объявили непримиримую войну пришельцам.

Каждый, по мере сил, старался вредить им и не упускал случая уничтожить плоды их рук и всяческие ухищрения их ума.

Случалось, нередко, что стада кабанов подрывали телеграфные столбы, валили их на землю и рвали телеграфную проволоку, тем самым прекращая связь главной линии с ветками.

Поля и огороды новоселов в притаежных районах подвергались нападениям многочисленных стад кабанов и медведей и уничтожались полностью, при чем, не помогали никакие пугала, трещотки и костры, разжигаемые на опушках леса.

Осенью медведи залезали на телеграфные столбы и рвали проволоку, предполагая, что внутри столба находится пчелиный улей.

Был случай, когда медведь, выйдя на полотно железной дороги, увидел идущий на него поезд. Предполагая, что это невиданный зверь, мишка пошел ему навстречу, с целью помериться силами, но, конечно, был смят, раздавлен и погиб геройскою смертью.

Вертлявые бурундуки, выйдя из тайги, уничтожали посевы поселян, делая себе запасы на зиму.

Красавцы фазаны, тетерева и куропатки, не отставали от грызунов и наводняли поля многочисленными стадами.

В дремучей тайге охотники нередко становились добычей хищников.

На жителей поста и линии железной дороги, гибель охотника Арсеньева в когтях тигра, произвела огромное, ошеломляющее, впечатление. До сих пор хищники тайги избегали встречи с новым человеком, боялись его и уступали ему дорогу, удаляясь в глубину лесов. Теперь же положение изменилось.

В психологии таежных обитателей произошел перелом. Великий Ван, уничтожив пришельца, сбросил с его имени ореол непобедимости.

Шпионы сойки и сороки, делали свое дело, сплетничали и кричали, путали и клеветали, стараясь раззадорить обе стороны.

Дикие песни тайги становились громче и грозные раскаты их приближались к поселениям человека.

Солнце поднималось все выше и выше над диким Шухаем и в воздухе слышался весенний шум.

Старый Тун-Ли, закончив свои дела, собирался опять в Нингуту, к празднику Нового года.

Берестяная кошелка его, наполненная мехами и увязанная ремнями из оленьих жил, стояла снаружи у стены.

Совершив моление Горному Духу, Великому Вану, и ударив в колокол три раза, он взвалил кошелку на свою старую, согнутую годами, спину и подтянул ремни. Взглянув на солнце, стоявшее над лесом, он бодро зашагал по тропе, направляясь на восток, вниз по долине реки Хайлин-Хэ.

Старик спешил, чтобы к ночи добраться домой, в Нингуту.

Старческие ноги его обладали юношеской силой и выносливостью и быстро несли его по набитой тропе.

Мысли таежного ветерана были далеко и летали, как быстрокрылые птицы, над могилами предков, куда давно уже стремилась его уставшая душа.

Проходя тем местом, где он встретил несколько лет тому назад тигра, старик остановился передохнуть и сел на колоду, поставив кошелку позади себя.

Вспоминая былую встречу, он вперил свой взор в то место тропы, впереди себя, где тогда стоял хищник.

Что это, наваждение или бред старческого воображения! На том же месте темнеет огромная фигура тигра. Только размеры ее как будто больше.

Зверь стоял на тропе и смотрел пристально на старого зверолова.

Жутко стало Тун-Ли от этого тяжелого, пронизывающего, взгляда. По спине его пробежал холодок и старческие руки дрогнули.

Но не дрогнуло старое, закаленное житейскими бурями его сердце.

Убедившись, что это действительность, а не галлюцинация, Тун Ли встал, как ни в чем не бывало, подтянул ремни кошелки и, опираясь на длинную палку, двинулся вперед по тропе.

Не спуская глаз с тигра, стоявшего неподвижно на прежнем месте, зверолов приближался к нему смелым, решительным, шагом.

Великий Ван (это был он) стоял неподвижно, как статуя, высеченная из мрамора, и даже хвост его не шевелился, вытянувшись, как струна. Взгляды человека и зверя встретились. Расстояние сокращалось.

Не допустив до себя Тун-Ли шагов на двадцать, Ван медленно сошел с тропы и, грузно шагая по глубокому снегу, исчез в ближайших зарослях.

Человек и зверь поняли друг друга.

В памяти Вана воскрес образ старого зверолова Тун Ли и впечатление это осталось навсегда.

Решительность и уверенность движений, несокрушимая воля, светившаяся в его взгляде, импонировали царю тайги, и он пощадил старого ветерана, как и тогда, уступив ему дорогу.

Прошли «Звериные ночи», и Вана потянуло в родные места, в район Татудинзы.

Полный воспоминаний далекого прошлого, из времен своего нежного беззаботного детства, он находился под очарованием этих сладостных грез, и картины былого, как живые, вставали перед ним.

Желая увидеть знакомые места, он обошел всю Татудинзу. Побывал во всех ее пещерах, на старых лежках и в логовищах и какое-то неизведанное чувство закрадывалось в его закаленное, ожесточенное борьбой за существование сердце.

Он поселился в пещере, где родился и где протекали первые дни его жизни.

Все здесь осталось по-старому и ничто не изменилось за эти пятнадцать лет. Только, как будто, уменьшились размеры логова и огромное тело его едва помещалось под низкими каменными сводами.

Здесь, в районе Татудинзы и верховьев Хайлинхэ, ведя уединенный образ жизни, он остался на продолжительное время.

Летом, в жаркие душные ночи, он с наслаждением купался в холодных струях Хайлина, ложился поперек реки и быстрое течение несло его вниз, пока встречные камни и пороги не подхватывали грузное тело и бурные волны выкидывали его на низкий берег.

С годами Ван стал разборчив в пище и его уже не удовлетворял однообразный стол, состоящий из мяса кабанов и коз. Он искал разнообразия, как истый гастроном, стараясь раздобыть лакомые и пикантные блюда среди представителей самых разнообразных отрядов животного мира.

Так, он с увлечением, достойным иного применения, просиживал на берегу реки, подкарауливал быструю форель и жирную таймень, подхватывая их лапой и выбрасывая на берег.

Неуклюжие черепахи, греющаяся под лучами горячего солнца в прибрежном песке, также становились его добычей.

Жирные, отъевшиеся на бобовых полях, фазаны не были защищены от его когтей. Выслеживая их на лежках, он сгонял птицу, которая спасалась от него бегством; хищник, делая большой круг, заходил ей навстречу, и фазан взлетал; не давая ему набрать высоту, поднявшись на задние лапы, тигр хватал когтями налету.

Время летело незаметно. Промелькнули своей неизменной чередой лето и осень.

В середине октября выпал снег, и впадающие в спячку обитатели тайги спешили занять свои зимние квартиры.

Опоздавшие с этим делом медведи, бродили по лесам, осматривая берлоги и брали те, которые попадутся, так как выбирать было некогда. Ван, увидев однажды на снегу свежие следы молодого медведя, пошел его скрадывать, но хитрый мишка, подозревая недоброе, решил залечь в берлогу, в дупле ближайшего тополя; но, чтобы не оставить туда следов, повернулся спиной и так шел к тополю петляя, чтобы окончательно запутать свои следы.

Хищник, идя по горячим следам мишки, остановился в недоумении, видя его обратный след. Пока он распутал все его мудрёные петли и догадался, что таежный увалень, его перехитрил, добыча ушла от него в безопасное убежище и спокойно улеглась в своей квартире, расположенной в бельэтаже векового тополя.

По следам хищник дошел до самого дерева. Мишка услышал его шаги и высунул из дупла свою лобастую голову.

Что сказал тогда Вану Топтыгин, осталось тайной, так как свидетелей на месте не оказалось, и даже лесные кумушки отсутствовали.

Тайга тихо шумела, напевая свою печальную осеннюю песню.

XXV. Рваное ухо

На солнопеках, поросших редкими дубняками, большое оживление. Сюда перекочевало многочисленное стадо кабанов, спасаясь от преследований полосатых хищников.

Много поросят и молодых свиней выхвачено из стада. Много питомцев недосчитывает старый вожак, Рваное Ухо. Трудно ему одному справиться с большим, непокорным, разновозрастным обществом. Везде он должен поспеть вовремя. Всюду нужен свой глаз, не то беда грозит со всех сторон. Много врагов у добродушных чадолюбивых толстокожих. Всякий старается полакомиться свининкой! Нелегкая задача выпала на долю старого кабана! Тяжкие пришли времена! А тут еще свои же мешают ему охранять спокойствие стада. Молодые кабаны, достигшие полного роста, чувствуя свою силу, задирают его, старика, и отказываются ему подчиняться! Пора бы уж уйти ему на покой и поселиться где-нибудь в уединенном глухом распадке, подальше от житейских бурь и треволнений. Несколько раз уже порывался старый вожак уйти от стада и даже поселиться от него отдельно на соседнем хребте, но каждый раз осиротевшее стадо, предводимое старой бездетной свиньей, находило его, и сердце старого вождя таяло и смягчалось, и снова становился он во главе родного стада.

Так проходили дни и беспокойные ночи и кабан Рваное Ухо, изнемогая от усталости, водил свою хрюкающую ораву по горам и лесам и охранял ее от всяких нападений.

Яркое зимнее солнце перевалило за полдень. Белая искристая пелена снега горела под его горячими лучами и слепила глаза. По склону хребта разбрелось все стадо и отдыхало, нежась под живительными лучами. После сытного обеда из жирных желудей, крепкий сон одолел толстокожих.

Взрослые кабаны и свиньи, устроив себе логова из ветвей; орешника и дуба, лежали на боку, похрюкивая во сне, испытывая блаженство безмятежного отдыха и покоя.

Они были уверены, что старый вожак, патриарх стада, не спит и зорко смотрит по сторонам, готовый подать сигнал тревоги при малейшей опасности. Невозмутимая тишина нарушалась только изредка визгом поросят, устраивавших свои неугомонные игры и беготню возле матерей, спавших на своих таежных тюфяках безмятежным сном.

Рваное Ухо долго жил на белом свете и знает по опыту, что мирная тишина эта чревата опасностями. Доверять ей нельзя! Надо принять меры предосторожности и стать против ветра!

Длинное рыло вожака вытянулось и широкие ноздри его втянули струю воздуха.

Опасности нет, но среди других запахов леса он почуял какой-то подозрительный, едва уловимый запах хищного зверя. В нем ощущались признаки разлагающейся крови и аммиака – это запах, присущий всем хищникам кошачьей породы. Старый кабан отлично разбирался во всех этих запахах и для проверки своих ощущений отправился в ту сторону, откуда тянуло враждебным духом.

Выйдя на бугор, откуда открывался широкий обзор на склоны обоих хребтов и на всю падь, Рваное Ухо стал прислушиваться. Одно ухо у него висело клочьями, и он плохо им слышал, но другое несло двойную работу и улавливало малейший звук.

Услышав крик сорок и соек, вожак решил, что опасность близка, а потому он поднял стадо на ноги, издав условный сигнал тревоги.

Громко фыркая и топая ногами, он давал знать всему стаду, что надо приготовиться, как бы говоря: «Будь готов!»

Все толстокожие замерли в ожидании; даже беззаботные поросята застыли в тех позах, в каких застал их сигнал тревоги.

Все знали, что старый вожак не ошибается, что опасность действительна; но никто не знал степень опасности и откуда она грозит. Стадо доверяло своему вожаку и ожидало его распоряжений.

Прошло несколько томительных мгновений.

Рваное Ухо уловил подозрительный шорох и шелест дубовых кустов и вперил туда свой взор.

Там, в кустах, извиваясь как змеи, ползли две тёмно-бурые длинные фигуры, направляясь к крайней свинье с поросятами. До них оставалось еще шагов сорок. Это были молодые тигры.

Медлить нельзя. Надо действовать.

В морозном воздухе раздался второй сигнал тревоги и все стадо, как один, сорвалось с места и ринулось в сторону, вверх по косогору, на хребет.

Как по мановению волшебного жезла исчезло все стадо. Не прошло и двух секунд, как на месте лежек не осталось ни одного толстокожего, только Рваное ухо, отступая последним, медленно и с достоинством шел за своим стадом, по временам останавливаясь и оглядываясь назад, где остались неудачные охотники, молодая чета тигров, неопытных в охоте на кабанов, предводительствуемых старым вожаком.

Убедившись, что кабаны ушли, тигры вышли из своей засады и обходили лежки, еще теплые и пахнущие ускользнувшей добычей. Вид у хищников был смущенный, они старались не смотреть друг на друга, скрывая досаду и нервно поводя длинными пушистыми хвостами.

По кустам и деревьям перепархивали болтливые сороки и трещали на своем тарабарском языке без умолку.

Они издевались над неопытностью молодых хищников, не оправдавших их надежд и лишивших их вкусного обеда из жирной и сочной свининки.

Зная, что тигры никогда не преследуют ускользнувшую добычу, Рваное Ухо спокойно и не спеша шел за своим стадом. Перевалив два хребта, стадо остановилось и стало ждать своего вожака. Наконец он появился, приветствуемый взрослыми свиньями, выражавшими ему благодарность довольным хрюканьем и помахиваньем коротких хвостиков. Взрослые кабаны также были довольны своим вожаком, но выражали это по-своему, не теряя достоинства и с важностью будущих предводителей стад.

Беззаботные поросята забыли уже минувшую опасность и легкомысленно развились, бегая взапуски и толкая взрослых в бока, за что получали изрядные пинки и колотушки.

Приближалось время вечерней кормежки Рваное Ухо знал наизусть все угодья с кормами и повел свое стадо в далекие дубняки, в верховья Хамихеры, где, по его соображениям, было много желудей и орехов.

Во время передвижения стало держалось в плотной массе, при чем, посередине находились свиньи с поросятами, а по бокам взрослые кабаны.

Впереди всех шел вожак и следом за ним старые бездетные свиньи.

Сзади, в арьергарде, шла бабушка стада, старая престарая свинья, для охраны тыла. В ее обязанности было поддерживать порядок и подгонять отставших.

При движении на определенную кормежку, стадо по пути нигде не задерживается и идет безостановочно.

Переходы эти иногда совершаются на десятки километров и тогда бабушке приходится много работать и понуждать упрямых, не отставать от стада.

Вечерело. Солнце стояло низко, бросая свои багровые лучи на склоны гор.

Стадо приближалось к опушке кедровника. Дальше шли дубняки, где Рваное Ухо надеялся найти обильную пищу.

Но прежде чем стадо высыпало на открытые дубняки, вожак остановил его, а сам отправился вперед, исследовать местность.

Обойдя весь склон хребта и убедившись, что желуди имеются в изобилии под каждым деревом и опасность не угрожает ни с какой стороны, Рваное ухо вернулся к стаду и вывел его на солнопеки пологого хребта.

Здесь толстокожие опять разбрелись по всему склону, и каждая семья устроилась по-своему, избрав себе отдельное дерево, под которым немедленно же появилась свежая постель из хвороста и ветвей орешника.

На такой постели каждая мать могла отдыхать лежа со всеми своими поросятами.

По обыкновению, вожак бдительно охранял стадо и, время от времени, обходил дозором все окрестности, прислушиваясь чутким ухом к звукам, доносившимся из тайги, и втягивая морозный воздух в свои горячие широкие ноздри.

Ночь прошла спокойно. Утром, чуть свет показался на восточной стороне небосклона, Рваное Ухо был уже на ногах и занялся своим ответственным делом. Первые лучи яркого солнца, вырвавшиеся из-за скалистого гребня Лао-Э-Лина, осветили мирную картину многочисленного стада кабанов, жирующих на склоне горы.

На пелене девственного снега темнели пятнами взрослые животные, а между ними мелькали черные точки, это неугомонные поросята устраивали свои игры и резвились, не чувствуя новую беду, нависшую над ними грозною тучей.

С трех сторон окружили охотники стадо.

На гребне хребта залегли стрелки, а по бокам расположились другие с собаками.

Медленно, но неотступно, следовали они за кабанами и, наконец, окружили их кольцом. Ждали наступления дня.

Рваное Ухо заметил опасность слишком поздно. Он подал сигнал тревоги тогда, когда одна из нетерпеливых собак вырвалась из рук охотника и облаяла кабанов.

После тревоги кабаны насторожились.

Спущенные с привязей собаки ринулись в середину стада и пошла потеха…

Лай собак, визг поросят, хрюканье свиней и злобное фырканье кабанов, вместе с частыми выстрелами из винтовок, огласили невозмутимую тишину леса и наполнили ее необычными звуками.

На месте побоища ничего нельзя было разобрать. Тела собак и кабанов свивались клубками, снег взвивался кверху, как в вихре урагана.

Поросята шныряли между ногами взрослых и падали пол пулями охотников.

Взрослые кабаны-секачи, отбиваясь от наседавших собак, подбрасывали последних на воздух своими страшными клыками и топтали павших острыми копытами. Рваное Ухо поспевал везде, где помощь его была необходима, и не мало собак вспорол он своими изогнутыми желтыми клыками.

Битва продолжалась недолго. Через четверть часа на поле брани, залитом кровью, осталось пять мертвых кабанов и свиней, и десятка полтора поросят. Тут же лежали на снегу мертвые собаки, с выпущенными внутренностями.

Помятые и изуродованные псы жалобно скулили, зализывая свои зияющие кровоточащие раны.

Рваное Ухо увел свое стадо к северу, на гору Кокуй-Шань, при чем, пришлось ему первому прорвать цепь охотников, залегших за укрытиями на самом гребне хребта.

По счастливой случайности, он не был ранен, но многие из стада получили ранения более или менее серьезные.

Уцелевшие собаки преследовали стадо и дружный лай их слышался еще долго, пока звуки отдельных голосов не замерли в глубине тайги.

Охотники обходили поле сражения и ножами прирезывали раненых, для чего нож быстро вгонялся под лопатку. Раненый кабан ложился покорно на бок и испускал дух, при чем, окровавленный язык закусывался зубами.

Двух раненых собак также пришлось добить, так как выпущенные из брюшины кишки были втоптаны в грязный снег и спасти их было невозможно.

Из двадцати собак погибло восемь. Ранены же были все поголовно.

Кабаны и свиньи защищались храбро и отчаянно и дорого продавали свою жизнь.

Застигнутые врасплох, они могли бы уйти, подвергаясь только выстрелам охотников, но их удерживало от бегства чадолюбие. Они защищали своих детей и гибли, падая на их трупы.

Рваное Ухо также мог уйти благополучно, но чувство ответственности перед стадом заставило его вступить в бой и рисковать своей жизнью.

Охотников было пять человек. Они пришли с поста лесной концессии.

Счастливые и довольные, раскуривая трубки – носогрейки, они занялись потрошением убитого зверя.

В ясном морозном воздухе раздавались их веселые звучные голоса и эхо вторило им в ближайшей скалистой россыпи и в глубине далекого ущелья.

На ходу, во время бегства, кабаны перестраивались в боевой порядок. Под угрозой наседающих собак, взрослые кабаны стали по бокам стада, угрожая им своими острыми бивнями.

Собаки, видя, что им не справиться одним без человека, постепенно отстали от стада и вернулись к своим хозяевам.

Рваное Ухо шел впереди стада и неотвязная дума сверлила, как штопором, его старую голову. Он сознавал, что ответственность перед стадом слишком велика и ему не справиться с обязанностями вожака. Пора уходить на покой.

C этими мыслями он привел своих одноплеменников на южные склоны горы, где они расположились в чаще орешника, скрывавшего их от взоров хищников.

В течение последующих дней вожак заметил, что отношение к нему кабанов и свиней изменилось. Прежнего послушания и покорности как не бывало; даже молодые свиньи перестали уступать ему дорогу, а поросята толкали его в бока самым непочтительным образом.

Однажды молодой секач, с огромными белыми клыками, улегся на его постели из мягких и душистых веток ели. Рваное ухо, возмущенный поведением молодого нахала, вздумал было его проучить, но получил такой отпор, что старый вожак должен был уступить.

Он покинул стадо ночью, когда все спали, и удалился к югу, в западные отроги главного хребта, где бродил когда-то с матерью, будучи еще молодым поросенком.

Двое суток пути отдаляло его от стада, и он был уверен, что теперь его оставят в покое, доживать свой век в одиночестве, вдали от суеты и треволнений. Он поселился в пещере, на высоком горном перевале, откуда открывался прекрасный вид на зеленое безбрежное море дикого Шу-Хая.