Текст книги "Великий Ван"

XVII. Снова дома

Сгорая местью и желанием поскорее разделаться с соперником, старый Рогаль мчался во весь опор, совершая гигантские прыжки через камни и бурелом и, наконец, достиг небольшой поляны, посреди которой лежал вековой кедр, сваленный бурей.

Это был последний прыжок в его жизни.

За кедром притаился Великий Ван. Когда изюбр перемахнул через ствол, Владыка тайги бросился на него из своей засады; ударом лапы сбил его с ног и впился в его затылок зубами.

Участь Старого Рогаля была решена.

Несколько конвульсивных движений задними ногами и жизнь отлетела из могучего тела красавца-изюбра, наводившего страх и трепет на самок и молодых самцов, оглашавших окрестную тайгу своими страстными призывными криками.

Владыка тайги, слыша эти крики и зная их значение, решил использовать свой голос и подманить одного из них, подражая крику молодого самца.

Расчеты его вполне оправдались, так как старый изюбр, ослепленный ревностью, сразу же попался на эту уловку и стал жертвой безрассудной страсти.

Оттащив тяжелую тушу изюбра в укромное место, под навес ближайших скал, хищник, по обыкновению, сначала съел лучшие части, т. е. задние окорока и часть спины, остальные прикрыл хворостом и ветвями, от посягательств мелких воришек.

После вкусного и сытного обеда, совершив обычный туалет, Ван отправился на покой и улегся неподалеку, под ветвями молодой аянской ели, где толстый слой хвои стал ему мягкой и теплой постелью.

Сон его продолжался около суток.

Вечером следующего дня он проснулся, несколько раз вытянулся на мягкой перине, зевнул во всю свою широкую пасть и отправился к ближайшему ручью, пробиравшемуся по камням, утолить жажду, почистить зубы и прополоскать рот, издававший неприятный запах загнившего мяса.

Подойдя к берегу ручья, тигр застыл неподвижно, только кончик хвоста его шевелился, непрерывно сгибаясь то в одну, то в другую сторону.

Постояв так несколько секунд, он наклонил свою огромную голову к воде и начал лакать, издавая особое щелканье своим широким шершавым языком. Длинные белые баки его при этом погружались в воду. Долго и с жадностью пил он, утоляя свою жажду, а затем начал мыть и полоскать свою пасть, погружая всю голову до глаз в холодные, как лед, струи источника.

В тишине лесной раздавалось громкое чавканье и плеск воды. Фыркая и отдуваясь, могучий зверь совершал свой туалет, не обращая никакого внимания на происходящее вокруг, поглощенный своим делом.

Приведя в порядок свой меховой костюм и почистив об кору бархатного ствола когти, он отправился к остаткам изюбра, спрятанным накануне под скалами.

Основательно закусив передними лопатками и массивной мускулистой шеей Старого Рогаля, сытый, свежий и бодрый, полный сил и энергии, он побрел по тайге, направляясь в сторону Татудинзы, куда влекли его смутные воспоминания далекого детства и неясные ощущения любви и ласки.

За этот последний год он возмужал и вырос чуть ли не вдвое. Массивные конечности его, приобрели упругость и крепость закаленной стали. Выпуклые мышцы груди, спины и шеи, не уступали формам его отдаленных предков. Рост его превышал размеры его сверстников в полтора раза.

Недаром мудрый Тун-Ли называл его Великим Ваном, Владыкой гор и лесов Шу-Хая! Звероловы, хунхузы, дровосеки и искатели женьшеня считали его воплощением Горного Духа и строили в честь его кумирни на горных перевалах Лао-Э-Лина.

Изображения его, нарисованные на тонкой бумаге, украшали эти кумирни; перед ними часто жгли благовонные курительные свечи и колокол молитвы гудел под сводами дремучих лесов.

На особых дощечках у этих кумирен одинокие путники читали надписи, гласящие следующее: «Путник! Остановись зажги свечу молитвы! Если ты чист душою и сердцем, – не бойся и продолжай свой путь. Великий Дух этих гор и лесов сохранит тебя от бед и несчастий!»

Обитатели тайги, боясь навлечь на себя гнев Великого Духа, никогда не произносили слово «тигр», но в разговоре старались заменить его местоимением «он», или же называли его «Ван», т. е. Начальник, или же «Да-Лао-Цзы», что значит Великий старик.

При встречах с ним, во время обхода ловушек, звероловы и охотники обыкновенно сходили с тропы, уступая ему дорогу, и становились колени, шепча про себя молитву, или же стучали палочками по стволу дерева, пока Великий Ван не проследует мимо, не удостоив убогого зверолова даже взглядом.

Третья зима наступила для Великого Вана. Хотя по возрасту он был еще совсем юн, но физически развился настолько, что выглядел вполне взрослым тигром.

К вечеру следующего дня он появился на своей родной Татудинзе.

Обойдя все места, где проводил свое детство и пещеру, где появился на свет, он задался целью отыскать свою мать. По врожденному инстинкту он чувствовал ее близкое присутствие, но не знал наверняка, в какой пещере ее логово.

Он обыскал все знакомые ему с детства горные трущобы и нашел следы матери, вернее отпечатки ее лап на глинистом грунте болотистой пади, ниспадающей с самой вершины горы. Следы были двухдневные, очевидно мать где-то недалеко.

Поднявшись по тальвегу распадка до каменных россыпей, Ван легко нашел пещеру, куда перенесла мать его и сестру два с половиной года тому назад.

Подходя к пещере, он почуял знакомый запах и в недоумении остановился: к нему приближалась большая тигрица. Она глухо рычала и готова была броситься на своего сына. Она его не узнавала.

Видя, что мать не узнает его, Ван прижался к земле и покорно пополз к ней. В мозгу тигрицы, как молния, мелькнули давно забытые образы и воспоминания, и она узнала своего сына, Великого Вана. Они приблизились друг к другу. Сын первый подошел к матери и стал ласкаться к ней, лизать ее голову, глаза, уши и шею. Мать отвечала ему тем-же и мурлыкала свою колыбельную песенку, так хорошо знакомую Вану из далёкого детства.

В избытке нежных чувств, сын лег на спину перед матерью, и она катала его своими лапами, как бывало делала это, когда он был еще крошечным тигренком.

На звуки эти из пещеры вышли тигрята. Их было двое.

Не зная, как отнесется к ним ее старший сын, мать встала между ними, готовая к защите, но Ван протянул к ним свою огромную голову, обнюхал их с головы до ног и снова замурлыкал, добродушно улыбаясь и облизывая их своим шершавым языком. Тигрятам было уже около года.

Судя по масти и пушистости меха, отец их принадлежал к породе северных амурских тигров, которые отличаются от корейских и маньчжурских более светлой окраской и длинным густым мехом.

Знакомство Вана с братом и сестрой состоялось

Обрадованная неожиданной встрече, мать пригласила сына в свою пещеру, расположенную на вершине горы. Там прожили они все вместе до января и устраивали совместные охоты на кабанов и изюбрей, при чем, молодые учились у старших этому искусству, принимая участие в качестве загонщиков на облавах.

Ван с матерью обыкновенно обходили стадо свиней и залегали на пути их хода, а тигрята гнали добычу на них.

С изюбрами они поступали иначе и старались сообща взять его «котлом», т. е. окружали его со всех сторон и сходились, и когда изюбр вскакивал, пытаясь спастись бегством, то натыкался на засаду и попадал в лапы хищников.

XVIII. Звериные ночи

Зима перевалила уже за вторую половину. Морозы усилились. На высоких горах выпали глубокие снега, и пещера на вершине Татудинзы не могла служить более убежищем для семьи гигантских кошек. Старая тигрица увела своих детей к подножию горы, в дубняки и орешники южных склонов хребта, где на ярких и светлых солнопеках бродили многочисленные стада кабанов.

Ван остался в своей пещере. Ему не страшны были морозы и снежные бури. Его могучее тело, закаленное в ледяных струях горных каскадов и источников, обвеянное суровыми полярными ветрами, было насыщено горячею кровью и большим количеством теплой энергии.

В самые сильные морозы, в лунные январские ночи, он любил бродить по горным хребтам и высоким перевалам, засыпанным снегом. Когда подымался буран и леденящий ветер неистово ревел в каменных россыпях и скалистых выступах гор, он катался в снежных сугробах и горячий, насыщенный электричеством, мех его искрился, излучая энергию.

Голос его, подобно голосу бури, раздавался тогда в горной пустыне, рокотал над Темными лесами и замирал в далеких ущельях многократным эхом.

Наступало тревожное время любви и тайных свиданий у всех пород семейства кошачьих. Ван, достигший трехлетнего возраста, не был чужд этих стремлений и голос всемогущей природы заговорил в нем с неудержимой силой.

Все чаще и чаще в таежные ночи стали раздаваться голоса тигров. Это ревели самцы, звавшие самок на свидание. Нередко к одной самке сходилось несколько самцов, тогда между ними возникали недоразумения и споры за первенство, оканчивавшиеся драками. Само собой разумеется, сильнейший получал пальму первенства и изгонял слабейших соперников. Эти последние, озлобленные и неудовлетворенные, бродили по тайге, в поисках самок, ревели и, в свою очередь, при случае, прогоняли более слабых.

По поверью старых таежников, в это время тигры становятся злыми и кровожадными и разрывают всякое животное, попавшееся им на пути, не исключая и человека; поэтому, в течение недели, когда раздраженность и страсть хищников достигает своего апогея, звероловы, охотники и другие обитатели лесов, избегают выходить из своих фанз по вечерам и ночью и сидят в своих убогих шалашах, дрожа от страха, прислушиваясь к грозному рыканью страшных зверей. Случается, иногда, что разъяренные хищники врываются в фанзы и умерщвляют всех живущих там.

Это тревожное время, совпадающее с серединой января, называется в тайге «черной неделей». Страшные ночи, когда властвует в лесах зверь и трепещет все живое, называются «Звериными ночами».

Великий Ван, ощутив в себе непреодолимую потребность любви, послушный великому зову природы, спустился с ледяных высот Татудинзы. Могучий рев его, раздавшийся в одну из январских ночей у подножья горы, привел в ужас и трепет всех четвероногих и двуногих обитателей леса.

Подобно отдаленным раскатам грома он пронесся над гребнями гор и замер вдали.

Тайга притихла и прислушивалась к этим звукам, затаив дыхание и не смея шевельнуться.

«Вставай скорее Хо-Син, – произнес старый Тун-Ли, дергая за плечо своего работника, спавшего рядом с ним в фанзе, – слышишь, настали «Звериные ночи»! Зажги огонь и подопри дверь колом! Да поворачивайся живее, а то как раз явится сюда Великий Ван и тогда ты не увидишь больше дневного света, так как отправишься в страну теней к своим предкам. Я слышу его голос! Вот он!»

Действительно, в это время послышались сначала отдаленные раскаты грома, а затем, спускаясь ниже и усиливаясь, достигли оглушительного диапазона. Сила звука была настолько велика, что в фанзе задрожали окна и бумага наклеенная на переплеты рамы, пришла в движение.

В звуках этого голоса есть что-то стихийное и необъяснимое. Казалось, что он исходил не из груди животного, а из недр этих каменных громад, из груди матери земли. Поэтому неудивительно, если все живые существа, услышав эти звуки, падают ниц и лишаются способности обороны.

Даже тигры самцы, при первых звуках голоса Вана, смолкают и удаляются в чашу, стараясь не попадаться на глаза Повелителю.

Самки же наоборот, стремятся к нему, стараясь заслужить его благосклонность и внимание.

По словам таежников, к Вану сходятся все тигрицы ближайших окрестностей, которые услышат его голос, иногда за десять и даже двадцать километров.

Из них Владыка тайги выбирает себе одну в качестве подруги; остальные расходятся по своим жилищам и продолжают вести обычный образ жизни.

Подруга Вана всюду следует за своим господином, пока не почувствует, что готовится стать матерью; тогда она покидает его и ищет себе берлогу, для вывода детей.

Известив обитателей гор и лесов о своем приходе, грозный Владыка тайги вышел на узкий гребень хребта и стал на выступ скалы, над широкой долиной Хай-Лин-Хэ, простиравшейся у его ног.

Проревев еще несколько раз, он затих и стал слушать. Ни один звук не нарушал тишину этой ночи.

Даже угрюмый филин, сидящий на вершине сухого кедра, замолк вперив свои огромные светящиеся глаза в темную могучую фигуру зверя, обрисовывающуюся на фоне искрящихся снегов. Она была неподвижна, как изваяние и только конец хвоста извивался, выдавая волновавшие его чувства.

Не прошло и получаса, как из темной чаши вынырнула тигрица и направилась к своему Повелителю. Не доходя до него шагов десять, она припала на снег, положила свою красивую круглую голову на вытянутые передние лапы и стала ждать.

Круглые большие глаза ее, с желтыми ободками, обращены были на Вана, в них светилась страсть и любовь. Кончик хвоста ее подергивался, обнаруживая ее волнение.

Великий Ван не шелохнулся, только конец хвоста его нервно вздрагивал и, как маятник, отбивал мерные удары.

По следам тигрицы пришли еще две, старая и молодая, едва вышедшая из детского возраста.

Увидев их, первая тигрица быстро встала и с угрожающим ворчаньем, двинулась им на встречу. Все три сошлись вместе и между ними началось состязание, заключавшееся в том, что они наносили друг другу удары лапами, при этом клочки шерсти летели во все стороны, но крови видно не было. Вскоре молодая тигрица отошла в сторонку и из далека наблюдала за поединком более опытных соперниц.

Услышав около себя мяуканье и визг прекрасных дам, могучий Ван рявкнул в последний раз и звуки эти, вибрируя на низкой ноте, понеслись вдаль, постепенно замирая в неподвижном морозном воздухе.

Не спеша, с подобающим ему величием, царь тайги подошел к дерущимся, но те, по-видимому, не обратили на него внимания и продолжали угощать друг друга полновесными пощечинами; тогда обиженный и недовольный, он приблизился к молоденькой тигрице, скромно сидящей в стороне, обнюхал ее смущенную морду, лизнул в нос и пригласил следовать за собою.

Спорящие о первенстве старушки так и остались ни с чем. Долго еще они не могли успокоиться и грозно рычали друг на друга даже тогда, когда Ван удалился со своей избранницей. Но убедившись, что все потеряно, они помирились и, как ни в чем не бывало, отправились вместе искать утешения туда, где «оскорбленному есть чувству уголок».

Ван увел свою подругу в заоблачные края, на вершину Татудинзы, где новобрачные могли спокойно провести свой медовый месяц совершено одни, без посторонних любопытных глаз, на лоне суровых каменных громад.

Любовные песни пела им дряхлая дремучая тайга и снежный буран засыпал их следы во время свадебных путешествий.

Ни одно живое существо не осмелилось показаться на горе, выше границы лесов, где чета могучих зверей предавалась утехам первой животворящей любви.

XIX. Лесные кумушки

На следующий день, едва только яркое зимнее солнце осветило вершины гор, в дубняках, у самых кабаньих лежбищ собралось многочисленное общество таежных кумушек.

Визгливые, пронзительные голоса их трещали, как пулеметная дробь, в неподвижном морозном воздухе, нарушая тишину и спокойствие пустыни. Больше всех суетились и надрывались сороки, эти лесные всезнайки; их ближайшие родственницы, рыжеперые сойки, старались от них не отставать, а вертлявые синички-непоседы чирикали всякую чушь, так что у старого святоши, седоголового дятла заболела голова.

«Слышали, сестрицы, новость – трещала сорока, подсаживаясь к сойке, – у нас в лесу творится что-то невозможное! Не успел умереть старый почтенный Ван, как его подруга, полосатая дылда, всюду таскается за двоюродным братом, Рябым Чулком, леопардом из Хайлинской пади! Нечего сказать, хороший пример для молодых тигриц! Просто стыд и срам, да и только!»

«Так, так, так! Но это уже старо, милочка, – перебила ее подруга, потерявшая свой хвост за свою откровенность, – а вот я вам расскажу новость, так все вы хвосты повесите от зависти! Слушайте! Наш Великий Ван выбрал себе подругу! И кого бы вы думали! Корейскую тигрицу? Ничуть не бывало! Самую простую Чалую Старуху с Амура! Она даже не похожа на тигрицу! Странно! Не мог разве выбрать себе достойную среди наших Тигриц! К тому же она еще хромая и кособокая! Одним словом, красавица, хоть куда!»

«Нет, нет! Это неправда, – возразила ей Рыжая сойка, – я сама видела ее на днях и нахожу, что она ничуть не хуже корейских тигриц! И, пожалуй, даже красивые в своем светлом пушистом наряде!»

«Ци-ви, ци-ви! – пропела синичка-московка, прыгая с ветки на ветку, – это еще ничего, а вот почему красная волчиха часто ходит по ночам к фанзе Тун Ли?».

«Я видела ее как-то утром, она любезничала с серым кобелем и назначила ему свидание у речки! А я-то хлопотала и наводила на нее Красного волка из-за Хамихеры! Вот вам благодарность! Нет справедливости на свете!»

Так тараторили и перемывали косточки всем обывателям лесные кумушки. Азарт их дошел до того, что они передрались и подняли такой шум, от которого проснулся старый кабан, лежавший вблизи под дубом.

Долго он терпел слушал таежные сплетни и пересуды; морщился, хлопал своими ушами, наконец встал и поднял свой пятачок кверху, оглядывая всю теплую компанию маленькими подслеповатыми глазками.

«Да будет вам тут кричать и судачить! – обратился он к кумушкам. – Не надоело вам еще это дело! Лучше занялись бы своими делами, a не чужими!»

Тут вся ватага пернатых сообща бросилась на кабана и стала осыпать его бранью и ругательствами. Досталось не только ему самому, но и всем его родственникам, ближайшим и дальним.

Бедный кабан, оглушённый гамом и криками, затряс головой, зафыркал и пустился на утек, преследуемый неистовым смехом кумушек.

«Так тебе и надо, поделом, – кричала ему вслед Бесхвостая сорока, – не суйся не в свое дело и свой пятачок береги для копанья земли! Ишь нашелся праведник!», «Иди, иди, пока тебя не слопал Ван! Ах ты глупое Рваное Ухо, подожди, тебе не только уши, но и ноги оборвут, зa твое заступничество».

Так провожали кумушки почтенного старого кабана, которого в тайге называли Рваным Ухом, потому, что в молодости он едва не погиб в когтях тигра и отделался только рваными ушами. Это был старый инвалид, израненный зубами и когтями хищников, и пулями охотников. На толстой шкуре виднелись многочисленные шрамы и раны, полученные в боях и стычках. Густая щетина на хребте его и на голове белела сединой. Правый клык был сломан, а левый пожелтел и согнулся в дугу. Огромные копыта его давали след, не уступавший бычьему.

Медленно продвигаясь по солнопеку, взрывая землю длинным рылом, в поисках желудей, похрюкивая и помахивая остатком короткого хвоста, он думал свою кабанью думу.

Он сравнивал кумушек с людьми и находил между ними большое сходство. На счет умственных способностей двуногих он был особого, невысокого мнения, так как не раз имел случай убедиться в глупости, недогадливости и физической слабости человека, именующего себя «царем природы». «Хорош, царь, которого наш Ван может слопать в один присест! – размышлял старый лесной ветеран, прожевывая вкусные желуди, – а уж про нравственность этого «царя» и говорить не приходится!»

Долго еще ворчал про себя старый кабан и брюзжал на весь свет, пока не набил себе желудок жирными желудями. Сон стал одолевать его, и он отправился на свою лежку под старым, как и он сам, дубом.

Лесные кумушки, перемыв косточки всем своим знакомым, дальним и ближним родственникам, разлетелись в разные стороны, по лесам, с готовыми новостями и достоверными сведениями.

Миновали страшные, «звериные ночи». Тайга успокоилась и зажила своею обыденною будничной жизнью.

Ван со своей подругой спустился с высот Татудинзы, тощий и голодный.

Молодая тигрица также сильно проголодалась. Да! Одной любовью сыт не будешь!

XX. Первое горе

Выйдя на тропу, протоптанную тиграми по гребню горного хребта, тигрица направилась по ней, в надежде высмотреть по склонам пасущихся кабанов. Ван следовал за ней неотступно, повинуясь чувству привязанности, свойственному самцам. Тигрица-же помышляла уже о том, чтобы уединиться и уйти от своего повелителя. Чувство голода было сильнее всех других побуждений и овладело ею всецело.

Ван шел за своею подругой, понурив голову, и думал также о том, что не дурно бы плотно закусить!

Вдруг слух его был поражен каким-то оглушительным шумом, как будто грянул гром; неподвижный морозный воздух содрогнулся, и дремавшая тайга ахнула. Столб снежной пыли взвился кверху и засыпал лежавшую вдоль тропы тигрицу.

Владыка тайги, находившийся от нее в десяти шагах сзади, присел от неожиданности и первое мгновение никак не мог сообразить, что произошло.

Когда улегся снег и звуки замерли в лесной чаще, он подошел к месту взрыва. Печальная картина предстала перед его удивленными глазами.

Молодая тигрица лежала бездыханная на тропе. Пушистая пелена снега покрывала ее роскошный светло-желтый мех. Сквозь белую пелену просачивалась темная горячая кровь и стекала тонкой струйкой под левую лопатку. Зверь лежал на правом боку, голова и ноги были вытянуты. Пушистый хвост натянулся, как струна, и застыл.

Смерть наступила моментально.

Не зная, в чем дело, Ван старался лапами поднять неподвижное тело своей возлюбленной, но оно было безжизненно и, как мешок, падало на снег, окрашенный кровью. На боку тигрицы зияла черная глубокая рана, с рваными краями.

Сделав еще несколько попыток поднять на ноги свою подругу, Ван понял, что это напрасно; он почувствовал около себя смерть, в глазах его, дотоле спокойных и безмятежных, блеснул огонь кипучей злобы и ненависти. Он взвился на дыбы во весь свой гигантский рост и заревел. Рев этот был голосом отчаяния и горя. Он гремел под сводами дремучего леса и казалось сотрясал основы гор и застывшую землю.

Все живое в тайге притаилось и ожидало дальнейшего развития событий. Затаив непримиримую месть в сердце, Ван подошел к телу своей мертвой подруги и лег рядом с нею, положив на ее холодеющую грудь свою прекрасную могучую голову.

Он думал о причинах смерти своей подруги и догадывался, что виновником является человек, с его хитрыми выдумками и орудиями, о которых он уже имел представление во время своих прежних охотничьих походов в районе звероловных фанз.

Тигрица была убита заряженным стволом зверолова Ли-Сана на тропе, где имеют обыкновение ходить тигры. Заряженный пулями и кусками железа, ружейный ствол привязывается к особой скамейке, на высоте груди зверя, в трех шагах от тропы; поперек тропы протягивается тонкая проволока, задевая за которую, зверь непроизвольно производит выстрел, посредством устройства особого запала у ружейной затравки. Ствол маскируется ветками, а тонкая проволока во время мороза покрывается инеем и становится невидимой. Чтобы не наткнулся на нее человек, по обеим сторонам ее, у тропы делает особые заметки и значки на стволах деревьев.

Тигр не знал этой лесной грамоты и не предупредил подругу о грозящей опасности.

Лишь только солнце осветило вершину Татудинзы своими розовыми лучами и в тайге исчезли ночные тени, заботливый зверолов Ли-Сан с кошелкой за плечами, вооруженный длинной палкой, вышел из своей фанзы и направился бегом по тропинкам, проверять свои ловушки.

Много всякого зверя добыл уже за эту зиму Ли-Сан, и дорогого соболя, и колонка, и белку, но ни разу еще не посчастливилось ему добыть тигра, Лао-Ху, за которого можно взять в Нингуте не менее тысячи даянов.

Заметив, что тигры часто посещают эти места и проложили даже тропу по хребтам и увалам, он поставил на одном из хребтов заряженный ствол, предварительно заговорив его у знакомого старика знахаря, чтобы пуля положила зверя на месте.

Бодро шагал Ли-Сан по тропе, взбираясь на хребет, где стоял его заряженный ствол. Он знал хорошо, что хищники бодрствуют только ночью, а потому смело и уверенно шел вперед к своей цели, в надежде увидеть на тропе хоть свежий след тигра.

Поднявшись на перевал хребта и постояв немного у кумиренки, врезанной в ствол старого кедра он направился по старым следам тигров к тому месту, где недавно прикрепил свой надежный ствол.

Солнце поднялось уже высоко. В тайге стояла тишина и только дятлы постукивали по стволам деревьев, да попискивали рябчики.

Пригретая зимним солнцем, серая белка выскочила из своего дупла и, сев на задние лапки, уставилась с любопытством на согнутую фигуру зверолова, шагающую внизу под кедрами.

До ствола осталось шагов сто, не более. Ли-Сан остановился и стал прислушиваться: тихо было в тайге. Пройдя еще шагов пятьдесят, зверолов стал за выступом скалы и бросил нетерпеливый взгляд вперед. Отсюда ему хорошо было видно место, где спрятан был ружейный ствол. Он всматривался в чащу и ясно разглядел красновато-бурое тело тигра, распростертое на тропе. Радости его не было границ. Он увидел добытого зверя и представил себе тысячу даянов, взятых за его тушу.

Не рассуждая более и без необходимых предосторожностей кинулся он вперед к своей добыче и остановился, как вкопанный, не дойдя до нее нескольких шагов.

Поглощенный горем и обуреваемый жаждой мести, Великий Ван лежал недвижимый около своей мертвой подруги.

Но вот, в тишине тайги он слышит чьи-то торопливые шаги по скрипучему снегу. Это не четвероногий зверь, а двуногий. Шаги приближаются. Слышнее! Слышнее!..

Сама судьба посылает ему на расправу виновника его неутешного горя! Вот он сам стоит перед ним, согнувшись под ношей своей кошелки, вперив безумный, полный ужаса и страха, взор в грозные, сузившиеся зрачки Владыки гор и лесов.

Ван поднялся и продолжал гипнотизировать своим уничтожающим взглядом человека, потерявшего волю, инстинкт самосохранения и рассудок.

Человек и зверь стояли друг против друга и состязались силою своих взглядов. Но человек оказался слабее и уступил зверю. Ли-Сан опустил глаза; сознание его померкло; тело, как мешок, упало на снег; кошелка покатилась в сторону.

Видя перед собою живой труп, не способный не только к активной борьбе, но и к малейшему сопротивлению, тигр подошел к нему, перевернул его лапой, лицом кверху, обнюхал и, отойдя в сторону, прилег, положив голову на лапы.

Глаза его не отрывались от человека. Он ожидал борьбы и боя на смерть, но надежда его не оправдалась.

Великий Ван трупы не трогает, поэтому он будет ждать, когда проснется человек, чтобы вступить с ним в бой.

Придя немного в себя, Ли-Сан пошевелился и поднял руку к глазам.

Этого было достаточно. Тигр взревел и бросился на него, придавив его своею двадцатипудовою тушей. Затем, схватив его поперек тела в пасть, подбросил вверх, как кошка мышь, и поймав на лету, подбросил еще выше.

Тощее тело зверолова, после этих полетов, рухнуло в снег и осталось недвижимо, одно только дыхание и сокращение мускулов грудной клетки обнаруживало жизнь.

Заметив, что жизнь еще теплится в слабом теле, хищник подошел к нему, взял его обнаженную голову в свою пасть и сжал челюсти. Послышался хруст ломаемых костей черепа и протяжный стон человека.

Алая кровь окрасила белую пелену снега и стекала темными струйками из глубоких отверстий, оставленных клыками хищника на бритой голове зверолова.

Жизнь легко оставила это сухое и дряблое тело, так как ей не за что было держаться.

Месть хищника была удовлетворена. Почувствовав, что жизни нет в теле двуногого, Ван ощупал его всего своими зубами и убедился, что оно еще может утолить его голод, но для этого необходимо было его раздеть.

Операцию эту выполнить было не так легко и Вану пришлось повозиться, срывая зубами и когтями плотную, подшитую ватой, одежду. Покончив с этим делом и изорвав в мелкие клочья ватную кофту и штаны, хищник принялся свежевать бледное, желтоватое, с синими жилками, тело человека. Кости хрустели, как соломинки, на могучих зубах хищника. В полчаса от человека не осталось ничего, он весь, со всеми внутренностями, вошел в объемный желудок зверя.

Лесные кумушки, конечно, не преминули прилететь на этот таежный обряд погребения и без умолку трещали, летая над лесом, прыгая по снегу собирая ничтожные остатки кровавой трапезы.

Удовлетворив свою месть и свирепый голод, Ван вспомнил о подруге и, подойдя к ней, хотел опять поставить ее на ноги, но застывшее тело отказалось повиноваться и было твердо, как дерево.

Обнюхав его в последний раз и лизнув своим горячим языком мертвый остекленевший глаз, тигр забросал свою подругу сыпучим сухим снегом и, медленно шагая по тропе вверх хребта, удалился в глубину тайги. Неугомонные лесные кумушки до самого вечера не могли успокоиться и долго еще слышались их крики на гребне хребта, где остались кровавые следы лесной драмы и невысокий сугроб снега над телом убитой тигрицы.

Товарищ погибшего зверолова, молодой Фу-Тай, долго ожидал его возвращения и, не дождавшись, ушел в Нингуту, сообщить родным и знакомым, с целью организовать поиски, так как, в виду появления в окрестностях Великого Вана, решиться на это дело одному было чрезвычайно рискованно.

Только в конце зимы, когда снег уже стаял на солнопеках, родные Ли-Сана нашли клочки его одежды и труп убитой тигрицы на одном из горных отрогов Татудинзы.

Насыпав на этом месте кучу камней и совершив курение благовонных свечей, они вернулись домой в Нингуту, построив там кумирню в честь Великого Горного Духа.