Текст книги "Великий Ван"

Он был даже благодарен этим людям, так как довольно часто, за неимением другой добычи, приходилось ему обходить звероловные ямы и вынимать оттуда изюбрей, кабанов, горалов и коз.

Звероловы относились к этому благосклонно, считая, что Великий Горный Дух делает особую честь хозяину добытого зверя и этим отмечает свое благорасположение к нему, следствием чего является удача в промысле и гарантия от нападений других тигров, не отмеченных свыше высоким званием «Ван».

XV. Битва богатырей

Великий Ван услышал далекий рев медведя. Его мучил голод. До лежбищ кабанов надо было пройти более десяти километров, поэтому у него появилось идея овладеть медведем во чтобы то ни стало. Медведи еще ни разу не служили ему добычей, и тигр знал, что предприятие это рискованно и сопряжено с опасностями, самого неожиданного характера.

Вкус медвежьего мяса ему был известен, так как ему однажды удалось поймать годовалого медвежонка, случайно отбившегося от матери. Он помнил, что мясо это мягко, нежно и нисколько не уступает мясу остальных животных тайги.

Взрослых бурых и черных медведей он часто встречал в районе Хамихеры. При встрече с Властелином тайги, они вели себя с достоинством, подобающим серьезному, чувствующему свою силу, зверю.

При виде тигра, медведь обыкновенно становится на задние лапы, чтобы с высоты своего роста получше рассмотреть страшного хищника, наводящего страх и ужас на все живущее.

Такое положение, на двух лапах, напоминающее человека, производит на тигра некоторое впечатление, и он проникается к соседу своему, неуклюжему Топтыгину, уважением. Кроме того, величина и массивность медведя, демонстрирующие его большую силу, импонируют даже тигру.

Но не таков был Ван. Чувствуя в себе избыток первобытных сил и стремление претворить их в действие, он мысленно решил вызвать на бой медведя, тем более, что неугомонный червь голода делал свое дело и сосал его под ложечкой. Призывные крики и стоны медведя приближались. Он шел по косогору, подымаясь на хребет, где остановился в ожидании.

Зная чуткость и тонкий слух Мишки, тигр зашел сюда с наветренной стороны и припал к земле, прячась в зарослях за стволом поваленного бурей кедра. Медведь шел по лесу шумно, по временам останавливаясь и прислушиваясь, не отзовется ли где-нибудь медведица на его страстный призывный голос.

Музыкальными способностями Топтыгин не обладал, иначе он спел бы любовную серенаду, при чем, гитару мог бы ему заменить любой пень сломанного дерева, с торчащими вверх щепами.

Медведи часто упражняются на этих щепах, оттягивая их и отпуская, при чем, дрожа и вибрируя, они издают довольно мелодичные звуки. Медведь, – музыкант по призванию, но мало талантлив, не даром же существует у людей поговорка, обидная для нашего добродушного зверя, когда желают подчеркнуть отсутствие слуха у человека, говорят, что ему медведь наступил на ухо.

Тигр, как кошка, хотя и не обладает выдающимися музыкальными способностями, но слух у него отличный, а голосовые средства его довольно богаты. Он может подражать крику любого зверя и пользуется этим, в случае надобности, с большим искусством.

Услышав любовную песнь таёжного донжуана, тигр попробовал подражать ему более тонким голосом медведицы, вышло удачно. Медведь взревел и пошел полным ходом на очаровательные звуки томного голоса своей воображаемой возлюбленной.

Ван продолжал кричать, стараясь взять ноту самого нежного страстного тона. Это ему удалось. Медведь приближался. В ночной тишине ясно слышались его грузные шаги в чаще винограда и лиан. Он шел напролом, с нетерпением ломая заросли.

Ван притаился за толстым стволом кедра и ждал появления зверя, но медведь в самый последний момент, за несколько десятков шагов, остановился, прислушиваясь к звукам леса.

Наступила полная тишина. Оба зверя, разделенные стеной густых зарослей, затаили дыхание и замерли, напрягая все свои пять чувств в надежде выяснить действительное положение вещей.

Так прошла минута, две, три. Ни один звук не нарушал мертвую тишину зеленой пустыни.

Медведь, изощренный жизненным опытом, знал, что эта зловещая тишина полна опасностей и может грозить гибелью, даже ему, лесному богатырю.

Тигр чувствовал, что наступил момент, когда его хитрость бесполезна и исход предприятия зависит от случая.

Инстинкт и осознание реальной опасности отрезвили медведя. Он понял, что попал впросак и теперь эта мысль, как молния, озарила его мозг и требовала немедленного решения. Каждая секунда дорога. Малейшее промедление грозит смертью.

Тонкие обонятельные нервы его носа уловили запах страшного хищника. Обычно он не боялся тигров и, встречаясь с ними в тайге, старался быть хладнокровным и равнодушным, но теперь, в ночной тишине, окруженный непроницаемой чащей, зная намерение Владыки гор обмануть его, он понял всю безвыходность своего положения и решился на последнее средство спасения, доступное ему. В мгновение ока Топтыгин повернулся назад и, сделав несколько коротких прыжков, с легкостью кошки, взобрался на ближайшую старую липу, нижние ветки которой позволили ему удобно на ней расположиться.

По шуму медвежьих шагов и другим звукам, тигр догадался о намерениях Мишки и не торопился его догонять.

Выйдя из своей засады, Ван направился медленной и степенной походкой к месту действия и, подойдя к толстому стволу липы, на которой сидел медведь, поднял свою могучую лобастую голову и смерил его долгим испытывающим взглядом.

От этого взгляда у добродушного Мишки побежали мурашки по спине и шерсть на загривке стала дыбом.

Вытянув свою морду вперед и собрав в трубочку толстые губы, он выражал свой протест фырканьем и сопеньем, урчал что то себе под нос и плевался; но когда тигр стал на дыбы и оперся передними лапами о ствол липы, царапая ее своими когтями, медведь перебрался еще выше и, обламывая сухие ветки, начал бомбардировать ими царя зверей,

Ван окончательно вышел из себя и, в гневе за такое непочтение, оскалил свои страшные зубы, показав длинные острые клыки.

Осажденный на дереве Мишка проделывал какой то странный танец на толстом суку липы, фыркал и презрительно плевал на своего врага, посылая ему проклятия и называя самыми нелестными именами.

Между тем солнце уже выглянуло из-за гор и наступил яркий день.

Пернатые обитатели тайги запищали, зачирикали и запели свои обычные стройные песни.

Таежные завсегдатаи всевозможных происшествий и скандалов, сороки и сойки, были тут как тут. Их только здесь и не хватало.

«Так, так, так, – трещала сорока прыгая с ветки на ветку в вершине липы, приютившей злосчастного медведя. – Попался, голубчик, и поделом! Глупость до добра не доведет! Сиди теперь на дереве, как воронье пугало! Очень, очень рада, что судьба справедлива! В прошлом году ты сожрал моих птенчиков, а теперь сам попадешь на обед нашему Владыке! Так тебе и надо! Так, так!» Другие кумушки подхватили эти крики и наперебой стали осыпать бедного Мишку бранью и выливать на его голову грязные помои. Благо он был бессилен против них и только злобно посматривал на своих мучительниц своими маленькими глазками и неодобрительно пыхтел.

«Прочь, прочь отсюда – пропищал скромный серый поползень, случайно прилетевший на крики соек. – Как не стыдно вам издеваться над добрым Черным Мешком! Птенчиков он не трогал, я знаю это хорошо! Она лжет, как всегда…» Ho окончить свою речь он не мог: его обступили со всех сторон голубокрылые сойки и заглушили слова его неистовыми истерическими криками и бранью, так что бедный поползень, спасаясь от назойливых кумушек, вспорхнул и улетел на соседнюю березу, откуда молча наблюдал за всей этой кутерьмой.

Между тем Ван, видя, что медведь решил отсиживаться на дереве, походил еще некоторое время вокруг него, а затем удалился и залег в недалеком от него расстоянии, в надежде, что медведь в конце концов сойдет вниз.

Но неугомонные сороки открыли намерение тигра и своими криками указали Мишке на готовящуюся засаду.

Убедившись в бесполезности маневра, Ван вышел из своей засады, бросив грозный взгляд на неугомонных сплетниц, и направился вниз, в ту сторону, откуда пришел медведь.

Некоторое время сороки преследовали его, но затем отстали и возвратились опять к медведю, с целью узнать, что он предпримет дальше.

Освободившись от своих преследователей, тигр круто повернул в сторону, обошел заросли и снова залег на выступе скалы, откуда ему видна была верхушка липы и сидящий на ней медведь.

Сойки и сороки не могли его заметить среди зарослей аралий и актинидий, покрывавших гранитную верхушку скалы. Он лежал там, притаившись и зорко наблюдая за всеми движениями медведя.

Долго не решался Топтыгин оставить свою неприступную крепость. Солнце уже высоко стояло в небе и посылало свои горячие лучи на горы и леса, когда медведю, наконец, надоело сидеть без дела на дереве и он бесшумно спустился вниз. Здесь он огляделся, встал на задние лапы и внимательно озирался вокруг, не спрятался ли где-нибудь страшный хищник. Но, не обнаружив ничего подозрительного, Мишка поспешил скрыться в чаще, тихонько пробираясь через заросли. За ним устремились сороки и своими криками выдавали его присутствие.

Топтыгин умоляюще смотрел на них, как-бы прося не выдавать его, но это не помогало, тогда он старался отпугнуть их, бросаясь в их сторону и фыркая, но это еще больше раззадоривало кумушек и стрекотанье их оглушительно раздавалось под сводами леса.

Из своего наблюдательного пункта Ван прекрасно видел бегство медведя и бросился немедленно ему наперерез, руководствуясь криками сорок.

Забежав вперед, он залег на выступе скалы, мимо которой должен был проходить Топтыгин и притаился там, скрытый густою сетью винограда и лиан,

Стрекотанье и крики сорок приближались, и хищник изготовился уже для прыжка. Стальные мускулы его напрягались, кончик хвоста шевелился, а глаза горели искристым светом.

Вот он уже близко. Вот показались широкая голова и черная грива медведя с торчащими вперед ушами.

Мишка шел медленно, стараясь не шуметь. Постоянно оглядываясь и втягивая воздух, он старался заблаговременно обнаружить врага, присутствие которого чувствовал инстинктивно.

Скала, на которой сидел тигр, была как раз на его пути и возвышалась над зарослями на два метра.

Заметив ее, медведь быстро пошел вперед и остановился у ее подножия, рассчитывая на ее защиту, в случае нападения.

На этот раз его тонкое обоняние изменило ему.

Стоя под скалой, медведь несколько раз подымался на задние лапы и осматривался, но не заметил, что делается на скале.

Когда он последний раз опустился на все четыре лапы, с намерением продолжать путь, стальные пружинки мускулов тигра развернулись и грузное тело его обрушилось всею своею тяжестью на спину медведя.

От неожиданности Топтыгин крякнул и припал к земле. Одновременно широкая шея его и затылок захвачены были могучим челюстями и зажаты в мертвые тиски.

Нос медведя и морда его очутились под бархатною лапой Вана; острые, как хирургические ланцеты, перламутровые когти вонзились в мягкие нежные части переносья; одним коротким движением лапы назад, голова медведя была задрана кверху и клыки хищника все глубже и глубже проникали в шею злосчастного Мишки.

Но медведь не кабан. Одолеть его не так просто; его сила и ловкость были знакомы Вану, и он не разжимал своих челюстей до тех пор, пока в медведе теплилась еще искра жизни. Топтыгин сдался не сразу. Он катался по земле, стараясь сбросить с себя страшного ездока; сильными лапами, вооруженными острыми когтями, он наносил тигру глубокие раны в бока и плечи, но ничего не помогало, стальные клещи челюстей сжимались еще сильнее. Медведь чувствовал, что погибает и его сознание придало ему новую силу, он рванулся вперед и понес на себе своего мучителя, в надежде, что встречающиеся по пути ветки и стволы деревьев отбросят впившегося в него гигантского клеща.

Но и это последнее средство оказалось негодным: хищник слился с медведем в одно тело и разделить их могла только смерть.

Ван также сознавал, что разжать челюсти нельзя, это грозит ему самому печальными последствиями, так как медведь в открытом бою мог бы оказать тигру серьезное сопротивление.

Борьба двух таежных богатырей подходила к концу. Медведь ослабевал и движения его становились вялыми. Из горла его шла кровь и вырывался храп, похожий на стоны и жалобный рев.

Тигр также хрипел и тяжело дышал, но не отпускал свою жертву.

После получасового состязания, в котором напряжение сил и энергии достигло своей наивысшей степени, развязка драмы наступила быстро.

Медведь стал дышать все реже и реже, мускулы его потеряли упругость и лапы безжизненно повисли.

Взор его помутился. Могучее тело вытянулось, вздрогнуло и как-бы замерло

Утомленный до полусмерти тигр все же не сразу разжал свои страшные челюсти. Только, когда он почувствовал, что в теле медведя прекратилось биться сердце и артерии перестали пульсировать, он постепенно разжал свою пасть и несколько раз расправлял ее, открывая и закрывая, так как получасовое напряжение жевательных мышц вызвало судороги и онемение.

Успокоившись и придя в себя, хищник осмотрел свои раны, нанесенные когтями медведя, зализал их, при чем, от действия его слюны кровь мало-помалу перестала сочиться.

Все поле борьбы вокруг было забрызгано алой кровью; трава, кусты и заросли смяты и поломаны; в некоторых местах земля глубоко взрыта когтями медведя; всюду виднелись клочья окровавленной белой шерсти хищника и черного меха Топтыгина.

Эта битва богатырей произвела потрясающее впечатление на всех обитателей тайги. Кто только мог, убежал подальше в глубину чащи, чтобы не слышать страшных звуков этого побоища.

Вертлявые любопытные бурундуки и черные белки забились в свои гнезда, выглядывая оттуда со страхом и трепетом.

Пестрый дятел и черная желна прекратили свою плотничью работу и замерли на сухом суку кедра, прислушиваясь к необычным звукам, нарушающим тишину родного им леса..

«Кажется, Повелитель гор и лесов сцепился с Черным Мешком, – сказал дятел, обращаясь к своему родственнику, Красноголовому. – И чего, собственно ему нужно? Ведь пищи ему хватает за глаза, мало-ли кабанов, коз и изюбрей! А теперь он сам рискует своей шкурой. Я не пойму, из-за чего все это? Чего хочет Ван?»

«Тиу, тиу, – ответил ему Красноголовый философ, – ты еще молод и не можешь понять! Наш Повелитель отмечен особым священным знаком и судьба его в руках Всевышнего! Так говорит мой старый приятель, зверолов Тун-Ли. Я ему верю, так как его знал еще мой прадед, умерший сорок лет тому назад. Вчера я добывал вкусных личинок около фанзы старика Тун-ли и слышал, как он говорил своему работнику, принесшему ему муку из Нингуты, что тигр, пришедший недавно с горы Татудинза, сын старого Вана из Кореи. Он пробует здесь свои силы. Все делается так, как решила судьба. Так-то, мой молодой неопытный брат. Поживи с мое и тогда узнаешь многое, что тебе еще не снилось», – так говорил старый Черный Дятел, умудренный летами и жизненным опытом.

Таёжные кумушки, сойки и сороки, также, напуганные зловещими звуками смертельной борьбы лесных великанов, с криками разлетелись в разные стороны, и скоро во всех уголках бескрайней тайги стало известно о делах Вана и смерти Чёрного Мешка, старого гималайского медведя, жившего в течение тридцати лет в окрестностях Кокуй-Шаня.

Старые звероловы, не покидавшие своих фанз даже летом, узнав об этом событии, поспешили к древним кумирням, воздвигнутым с незапамятных времен на высоких горных перевалах, и совершали там моления Великому Духу гор и лесов, с возжжением благовонных курительных свечей и продолжительным коленопреклонением.

По окончании каждой молитвы, мерные удары в чугунный колокол раздавались под сводами дремучих лесов и металлические звуки эти неслись в вышину, будя далекое горное эхо.

Великий Ван между тем расправлялся с грузною тушей Чёрного Мешка и, выбирая самые мягкие нежные части, свежевал его, громко чавкая и прожевывая жирное мясо. Массивные и плотные кости старого таежника дробились и хрустели, как сухарь, в могучих челюстях зверя.

Выев окорока, грудину и часть спины, хищник насытился и с переполненным желудком еле дотащился до ближайшего горного гребня, где улегся под тенью густой аянской ели, вздымавшей свою гордую вершину над мелкою порослью молодых берез и орешника.

Глубокий сон овладел им. Северный приятный ветерок тянул со стороны угрюмых скал Кокуй-Шаня, навевая чудные волшебные сны на молчаливую тайгу и ее обитателей, дремавших под лучами полуденного солнца. Только неумолчные хоры кузнечиков и цикад нарушали торжественную тишину зеленой пустыни и едва уловимый шум стоял в неподвижном раскаленном воздухе. Дыхание земли и прозябание растений слышалось в этом шуме. Это не был гимн торжествующей любви, но скорее шепот дремлющей в истоме бытия природы.

Прозрачная глубина сияющего неба, казалось, излучала свет и яркое солнце пылало огнем, насыщая все атомы материи силами живой энергии и вечного движения.

Далекая вершина Татудинзы, подобно туче, окрашенной в розовато-фиолетовый цвет, вырисовывалась на юге в дымчатой мгле горизонта.

С востока поднимались, медленно и грозно, высокими клубами, снежно-белые облака; основания их, ограниченные зубчатой линией лесистых хребтов Лао-Э-Лина, имели свинцово-серый оттенок; в глубине их сверкали далекие зарницы.

Воздух, насыщенный пряными ароматами растений и прогретой земли, был тяжел и душен. Парило. Тропический проливной дождь должен был разразиться к ночи.

Вечером, когда солнце спряталось в горах и ночные тени легли черными пятнами в тайге и по склонам увалов, казалось природа ожила, стряхнув с себя дневную дрему. Отовсюду доносились голоса живых существ, заявлявших о своем праве на жизнь. Старая тайга зашумела и вершины могучих кедров закачались, под легким дуновением муссона.

Неистово трещали цикады; болотные совы, как серебряные колокольчики, звенели в глубине болотистых лугов.

Черная таежная ночь окутала землю своим пологом, нижняя сторона которого усеяна была мириадами звезд и прорезана светлым поясом Млечного пути.

Летающие огоньки светляков мелькали на темном фоне гор и лесов своим зеленоватым блеском придавая всей картине нечто феерическое.

С востока приближалась гроза. Яркие вспышки молнии рвали темноту и далекий рокот грома звучал непрерывно.

Грозный владыка тайги спал богатырским сном на гребне хребта и не слышал грозного голоса разгневанной стихии.

XVI. В гареме

Быстро пролетело зеленое жаркое лето. Наступила ясная золотая осень, с ее бодрящими ночными морозами, с голубым безоблачным небом. На горы и лес она накинула роскошный ковер ярких цветов и оттенков. Общий зеленый фон тайги пестрел всеми цветами радуги.

Природа, насыщенная энергией и отягченная обилием своих плодов, отдыхала и нежилась в прощальных лучах горячего солнца. Пришло бабье лето. Тонкие нити золотистой паутины опутали своими сетями кусты и заросли. Воздух, чистый и прозрачный, наполнен был ароматами увядающей листвы и пчелиного меда.

Вспоминая веселую весну, самцы фазаны кричали по утренним и вечерним зорям в зарослях речных урем, и скромные рябчики выбегали из чащи густых осинников на лесные опушки, поднимали свои задорные хохолки и готовые к драке, затягивали любовные песенки.

Всю долгую осеннюю ночь, от зари до зари, увлеченные страстью и борьбой за обладание прекрасными самками, красавцы изюбри трубили свои серенады. Звонкие серебристые голоса их раздавались в чистом, прозрачном, как хрусталь, воздухе и горное эхо вторило этим звукам в далеких падях и ущельях.

На одном из горных перевалов Лао-Э-Лина, под названием Хамалин, в седловине, образуемой горами Кокуй-Шань и Хама-Шань, старый изюбр Рогаль пас свое стадо, состоящее из пяти молодых самок.

Обуреваемый страстью и преследуемый неистовой ревностью, Рогаль охранял свое стадо, как султан, не позволяя ни одной прелестнице отойти от гарема даже на несколько шагов. Легкомысленных наложниц своих он понуждал к повиновению силой и, в крайнем случае, ударами рогов. Скромные, нежные самки исполняли все его требования беспрекословно и только старшие позволяли себе некоторые вольности, за что расплачивались очень жестоко – нередко самец убивал свою возлюбленную, за одно подозрение в измене.

Ночь была ясная и тихая. Старый Рогаль ходил вокруг своего сераля дозором и нервно похрапывал, загоняя отбившуюся самку на место.

Издалека доносились голоса изюбрей. Рогаль прислушивался к этим звукам, злобно рыл передними копытами землю и, от времени до времени, поднимал свою гордую красивую голову и ревел. Белый пар его дыхания вылетал тогда из его горла и густые басовые ноты его звучного голоса неслись по горам.

Самки мирно паслись на поляне; некоторые лежали, поджав под себя передние ноги, и пережевывали жвачку.

Длинные уши их постоянно двигались взад и вперед и прекрасные глаза, с темными ресницами, покорно и томно глядели на своего повелителя.

Но вот, в ближайшей пади заревел молодой изюбр. Судя по голосу, это был пятилетний самец, впервые принимавший участие в рыцарских турнирах.

Предполагая, что у молодого кавалера имеется свой гарем наложниц, старый боец Рогаль в свою очередь послал ему надлежащий вызов и ринулся в его сторону, надеясь отбить у него прекрасных самок, увеличив свой собственный сераль.

Молодой самец услышал грубый голос Старого Рогаля, остановился и, продолжая трубить, принял боевую позу.

Сзади него выглядывали из чащи леса две любопытные головы наивных молоденьких самок. Молодой кавалер, желая показать перед ними свою красоту и отвагу, гордо смотрел вперед и, напуская на себя храбрость, неистово рыл передними копытами мягкую землю.

Старый Рогаль был уверен, что его противник молод и неопытен, а потому шел на него смело, без обычных предосторожностей.

Выйдя на поляну, где ожидал его соперник, Рогаль ринулся к нему, опустив голову с огромными остроконечными рогами. Молодой изюбр не струсил и решил принять бой. Но, после первого же столкновения, когда ему стало ясно превосходство противника, он только и думал о том, чтобы унести подобру-поздорову ноги, для чего необходимо было уловить момент и, парируя удары рогов, выйти из боя целым и невредимым.

Видя перед собой совершенно неопытного бойца и желая поскорее от него избавиться, старик немного подался назад и освободил его рога, подняв свою голову кверху.

Этим воспользовался молодой изюбр и, сделав боковой прыжок в сторону, скрылся в чаще леса.

Громко фыркая, для устрашения брошенного гарема, Рогаль приблизился к молодым изюбрицам, стоявшим на опушке и безучастно наблюдавшим за перипетиями боя самцов.

Подойдя вплотную к самкам, старик обнюхал их со всех сторон и ударами рогов заставил идти туда, где остался его сераль. Послушные наложницы нового повелителя, покорно склонив головы, побрели вперед, подгоняемые сзади легким прикосновением острых рогов.

Тем временем, пока Старый Рогаль отбивал самок у молодого своего соперника, в его собственном серале произошли события чрезвычайной важности.

Молодой четырехлетний самец-изюбр, влюбленный по ушу в одну из одалисок султана, воспользовавшись отсутствием грозного повелителя, ворвался неожиданно в его сераль и угнал даму сердца.

Справедливости ради следует отметить, что все это произошло не без обоюдного согласия влюбленных, иначе молодой любовник не мог бы так легко овладеть прелестницей.

Такие случаи в жизни изюбрей нередки. Иногда за большим стадом самок, которых гоняет старый бык-изюбр, следует несколько холостяков, в надежде воспользоваться своими правами во время отсутствия старого султана.

Присоединив отбитых наложниц к своему гарему, Рогаль сразу же заметил отсутствие одной из своих любимых жен. Исследовав всю местность вблизи пастбища и убедившись, что изменница ушла со своим любовником, старый султан пришел в неистовство и ярость. Избив рогами ни в чем неповинных верных жен, он пустился на поиски, выслеживая беглецов по оставленным ими следам, и руководствуясь своим тонким обонянием.

Влюбленные беглецы не дремали и успешно уходили от преследований грозного султана, причем, когда молодая изюбрица останавливалась, чтобы передохнуть или сорвать аппетитные сочные побеги осины, нетерпеливый Дон-Жуан, подгонял ее ударами своих тонких четырехконечных рогов.

Наступила темная таежная ночь. Луна еще не всходила.

Старый Рогаль, преследуя похитителя своей наложницы, по временам подавал голос, подражая реву молодого самца, чтобы обмануть соперника. Ему откликались со всех сторон многочисленные голоса, так что в конце концов он потерял настоящий след и решил прекратить погоню, опасаясь за целость оставленного сераля. Слепая страсть, ревность и жажда мести завели его слишком далеко.

Рявкнув несколько раз низким голосом, он собирался уже нестись к своему гарему, как вдруг где-то поблизости ему ответил молодой самец.