Текст книги "Охота пуще неволи"

Алексей немедленно включил рацию:

– Я «Жасмин», я «Жасмин»! Кто слышит, ответьте!

– Алексеевич! Я «Жасмин-1», – он услышал взволнованный голос Антоновича. – Вы стреляли?

– Нет! Скорее всего, лесник. А кто кричал?

– Не знаю! Но где-то тоже в его стороне.

– Вот черт, – ругнулся вне радиоэфира Алексей, – Антонович! Снимайтесь с номеров и идите туда срочно. А мы отсюда, с центра, тоже идем к вам. Конец связи…

Они бросили поиски логова и напролом пошли на выстрелы. Вскоре, выйдя на край острова, заметили всех егерей что-то бурно обсуждающих и явно ругающихся. Алексей и Болохин подошли ближе.

– Ну, все, Алексеевич. Просрал лесник волчицу вместе с выводком. Заколдовала она его, мать его в душу! – Миша Пырков смачно выругался, показывая пальцем на смущенного лесника.

– Что здесь происходит? – Алексей строго уставился на всех охотников, – Дмитриевич, говори!

– А что говорить, Лексеич. Все равно никто не верит, – лесник в сердцах махнул рукой.

– Говори мне, Дмитрич. Я поверю.

– Ну так вот. Сижу я вот на том пне за флажками. Слышу, что-то сзади хрустнуло. Оглядываюсь – глаза! Не глаза, а глазища! Вот сейчас у меня перед глазами они стоят. Вот тебе крест, Алексеич, я всю жизнь охочусь, а такого не было! Вижу: в пяти шагах от меня глаза и зубы желтые. Меня и парализовало. И что ружье в руках – забыл! Все мышцы свело, волосы на голове дыбом стали. И эти глаза прямо меня жгут огнем. Сколько так было – не помню. А потом опомнился – нету глаз. Я шевелиться начал, а руки и ноги, как вата. Не слушаются. Тогда гляжу – по болоту волки идут. Далеко уже от меня, вон, около той коряги, – он махнул рукой в сторону коряги без коры, торчащей из болота более чем в ста – ста пятидесяти метрах от них, – так вот. Вижу: впереди шесть щенят прыгают по кочкам, за ними облезлая волчица, хвост меж ног. Прыгает и в мою сторону оглядывается и, вроде, как улыбается, скалится, значит. Вот я со злости и выстрелил по ней два раза. Да только картечь по воде секанула около них. Брызги полетели, видел сам. Заговоренная она, Алексеич, заколдованная… свят, свят, свят… – перекрестился он опять, – вот такие глазищи! А там, облезлая вся, невылинявшая. Вот такие дела, Алексеич. А они вон драться лезут, говорят, что с бодуна я. Я с вами уже второй день – и ни росинки, кроме чая. Чего они, Алексеич нападают?

– А и правда, мужики, чего напали на человека? Кто из вас видел вблизи волчьи глаза? Никто? А глаза волчицы? Тоже никто? И не дай вам Бог, хлопцы, увидеть глаза дикой волчицы ближе десяти метров!.. Я видел, поэтому и говорю. Помоложе я был. Тоже вот так, только зимой, оклад флажками поставили. Тоже вот так сидел, а волчица сзади подошла неслышно и стала. Пока я под ее гипнозом сидел, раненый волк и переярок ушли под флажки, а она у меня на глазах – за ними. И ружье заряженое у меня в руках, и спиртного, вы знаете, на охоте не беру. Только, когда следы по снегу опытные охотники увидели, то и подтвердили: загипнотизировала меня волчица.

– Алексеевич! Вы же биолог! Разве может животное человека загипнотизировать? – Миша Пырков не мог простить деду его оплошности.

– Может, Миша. Не любой зверь и не любого человека. Но страх за жизнь для всех одинаков. Волчица спасает свою семью и готова броситься на человека. А природа ей шепчет: «Человек. Нельзя. Табу». А человеку природа шепчет: «Замри, не шевелись. Иначе – смерть!» Ясно? Вижу, не понял ты, Миша? Инстинкт выживания заложен в мозгу у всех. И в данном случае – вам пример! Чтобы выжили волчата, волчица готова была пожертвовать собой, нарушить Закон неприкосновенности человека, данный ей Богом при сотворении. И жизнь её волчат ей дороже собственной жизни и дороже Закона Природы, то есть Закона Божьего. Ну а человек? Здесь сработал тот же закон сотворения. Хочешь жить – не дергайся. Это, мужики, свыше! Материнский инстинкт и инстинкт самосохранения. Кто говорит от Бога, кто – от Природы. Теперь ясно? Это одно и то же!

– Ясно-то, ясно, Алексеевич. А теперь из-за этого инстинкта и волков упустили, которые пол-леса сожрут, и флажки сматывать, до машины тащить, его еще в деревню везти. А сил уже нет!

– Всё у нас есть, Миша! А вот флажки сматывать не будем. Завтра я позвоню лесничему. Или сегодня. Он отправит сюда пару-тройку лесников во главе с Дмитричем. Они и флажки снимут, и логово отыщут. Нам это логово еще пригодиться в будущем. А пока пошли к машине, скоро уже и обед, и правда, пора домой.

Усталые, к обеду они добрались до машины. Болохин первым делом осмотрел матерого волка. Худой, невылинявший, с черным от запекшейся крови пятном на лопатке и вывалившимся сквозь желтые клыки языком, он и в таком виде вызывал уважение и поклонение перед своей мощью, хоть уже и бывшей. Петрович приоткрыл пасть волку:

– Ого, Алексеевич, трофей на серебро, сто процентов, тянет!

– Я смотрел, Саша. Да, на серебро точно, может, и на малую золотую. Завезем в город, я отдам одному человеку, он и займется трофеем.

– Алексеевич, это я не к тому!

– А что еще?

– А проставляться, кто будет за такую красоту?

– Куда я денусь, поехали до магазина.

– Поехали!

Они забросили тушу волка в «собачник» и тронулись в молчаливом, усталом и сонном встряхивании на бесконечных ямках, ухабах и выбоинах.

Домой Алексей приехал уже при свете фар. Антонович остановил машину у самой калитки.

– Все, Антонович. Устал, как конь. Завтра – день в конторе. Заедь за мной поутряне.

– До завтра, Алексеевич. Отдыхайте. Я буду, как всегда, в полседьмого.

– До завтра…

Устало добрел до двери. Ключ под ковриком. Не стал его доставать. Открыл дверь своим ключом, вошел в дом. Бросил в шкаф форму и в одних трусах прошел на кухню. На столе стоит в вазе букет цветов с его клумбы, на стульчике – стопка выглаженной одежды. Улыбнулся. На душе стало тепло и уютно. Включил колонку, долго отмокал в горячей ванне, и уже после контрастного душа усталость совсем исчезла. Легкость, тепло, уют, цветы на столе. Открыл холодильник, не разогревая, съел несколько кусочков мяса. Хлебнув холодной водки из кружки, потому что так вдруг захотелось именно из кружки, почувствовал, что сил осталось только подняться по лестнице до спальни. Медленно добрел до кровати, развернул одело и провалился в сон

* * *

Не дозвонившись домой Алексею, Сидорович позвонил в приемную лесхоза и попросил секретаршу о том, чтобы она, если появится охотовед, обязательно передала ему, чтобы тот срочно приехал к нему домой, т.к. в лесу завелись злодеи. Бросив трубку, постоял в раздумье, отвязал коня и, усевшись на возу, направил коня к магазину. Не доехав до магазина, все-таки свернул заглянуть: стоит ли браконьерский УАЗ? Ворота плотно закрыты, но во дворе слышен оживленный разговор. Остановив коня, Сидорович прислушался.

– Ну, прощаться не буду, – лесник узнал по голосу Костика Алексашкина – коммерсанта из города, которого недавно, как писали в газетах, судили за браконьерство. Много штрафа заплатил Костик, об этом долго судачили в деревне. И вот, похоже, вновь за свое взялся!

– Там заедь, Костя, в делянку возле маяка. Там лось, лосиха и два лосенка живут. С твоим винторезом ты легко их посчитаешь. Потом, если что, заедешь, я пособлю, – это уже говорит хозяин дома, узнал лесник, подойдя ближе к калитке.

– Открывай ворота, поехал я. Лосятины как раз не достает к свинине. Хороший фарш получится на колбасу! Надо бы вчера проехаться, да пропьянствовали здесь с тобой. Ладно, поехал я, открывай…

Не успел Сидорович отскочить – калитка распахнулась и в проеме показалась отекшая физиономия хозяина. Взглянув на лесника, сходу заорал:

– А ты что здесь пасешь, старая колода? Подслушивал? Костя, -окликнул он во двор, – иди, глянь на чудо! Общественный инспектор явился и ухо клеит!

На улицу вышел Алексашкин в камуфляже и незнакомый мужчина, тоже в камуфлированной форме.

– Вот тебе и раз! Сидорович! Какими судьбами? Может, зайти хочешь или сразу тебя здесь на улице загасить, старый черт. Ты что, опять стучишь своему охотоведу?

– Ничего и никому я не стучу, а ты аккуратней со старшими, пацан. Я тебе не то чтобы в батьки, в деды гожусь!

– А что ж ты, дед, под калиткой тусуешься? Что тебе здесь надо?

– Я ни у кого не спрашиваю, где мне ходить, ясно?

– Давай, дед, вали отсюда, пока я тебя и коня твоего в фарш не перекрутил, ясно?

– Как ту свинку, что вчерашней ночью на горохе убили. И поросяток без мамки оставили? Так?

Алексашкин оглянулся:

– Ты что несешь, гнида? Какую свинку?

– Такую! Я видел следы. Это твой УАЗ, что стоит вон там, в сарае, только вы никак нажраться не можете! Кишкоблуды! Хотите красть – крадите! Вам закон не писан, и я вам не указ. А чего в лес претесь? Лес – это общее. А кто из общего крадет – тот крыса. А вы хуже крысы. Матку подсосную убили и жрете. Как она вам в горле поперек не стала! Только что водкой запили, чтоб не подавиться, ироды. И не вылупливайся на меня. Будет и на вас управа! Мало заплатил? Так вообще в тюрьму сядешь, и там у тебя и спросят, что ты на воле делал, с чего жил, чем кормился? Будет тебе и там жизнь, увидишь!

– А ты меня жизни будешь учить, ты меня пугать вздумал, прихвостень лесхозовский? Ну-ка пошел вон, козел, пока тебе на месте голову твою дурную не открутил и собакам своим не скормил, – замахнулся на деда Алексашкин, но его удержал хозяин-пасечник…

– Подожди, Костя. Ну, мелет старый, пусть и мелет. Пусть брешет себе. Собака лает – караван идет. Не трогай его – сам скоро сдохнет где-нибудь в лесу. Или дерево на него упадет. Ехал бы ты домой, Костя!

Они вернулись во двор, затворили калитку. Сидорович постоял, сел на телегу и дернул вожжами, повернув коня к дому.

«Вот Леша приедет – все ему расскажу. Я вас, сволочей, начисто поставлю, я найду на вас управу!» – бормотал он, подгоняя коня. Сердце сильно защемило. Приехав домой, выпил валерианки, прилег. Хозяйки дома нет, с утра на велосипеде уехала к родственникам в соседнюю деревню. Проснулся от сигнала машины.

«Наверное, Леша приехал», – обрадовался старик.

Взяв на руки спавшего в ногах кота, вышел на улицу. У калитки стоит незнакомая машина – большая, черная иномарка.

«Что это еще за гости?» – тревожно мелькнуло в голове.

Вышел из калитки. Стекла в машине такие черные, как и сама машина. Вдруг двери распахнулись, и из машины выскочили шестеро молодых парней.

– Ты, дед, вчера на гороховом поле на коне ездил?

– Я ездил, а что?

– А то, дед, что у нас там пропала коза.

– Я не видел там никакой козы, о чем вы?

– А вот мы знаем, что козу нашу ты, старый пердун, стырил. А на других людей стрелки переводишь. Было такое?

И только тут Сидорович обратил внимание, что номерные знаки на машине обмотаны тряпкой.

«Костик бандюг подослал», – пронеслось в голове.

– Ты, дед, слишком много знаешь и слишком много болтаешь. А живешь на отшибе. Как ты думаешь, быстро твоя хата сгорит? Не знаешь, молчишь? А вот мы сейчас проверим…

Один из парней вытащил из машины канистру, пнул ногой калитку и вошел во двор, не обращая внимания на заходившихся в лае собак. Облил стены дома содержимым канистры, и до лесника донесся запах бензина.

– Что делаете, ироды. Я же вас сейчас перестреляю, сволочи. Отойди от хаты!

– Перестреляешь? Чем? – один из бандитов подошел к леснику. Схватил у него из рук кота и, зажав за задние лапы, ударил того головой о столб. Швырнул к забору мертвое тело с окровавленной головой.

– Ты хочешь, чтоб и тебе так сделали? – он подошел к деду, подставив ногу, ударил в грудь. Сидорович упал.

– Сегодня мы твою хату сжигать не будем, но если ты еще раз нашу козу тронешь… мы тебя, дед вместе с твоей бабкой в этой хате самих зажарим. Ты понял? Седи, старый, дома и наслаждайся жизнью. И не лазь по чужим дворам, и не вздумай жаловаться, а то… – он достал из кармана зажигалку, – чирк… и все, дед. Пожалей свою бабку. Еще раз «стуканешь» – пеняй на себя. Будет как этому коту… – они заржали, сели в машину и уехали.

Сидорович долго лежал у калитки, поднялся, вытер слезу, подошел к мертвому коту. По небритой щеке опять покатилась слеза.

«Скоро хозяйка твоя придет. Что я ей скажу?.. Скажу, что сошел в другую деревню? Скажу, что видел тебя там на ферме? Попереживает и успокоиться. Ничего ей рассказывать не буду», – решил дед, разговаривая над котом.

Взял во дворе лопату, поднял кота, ушел в дальний конец огорода и закопал у забора. Сравнял землю, чтоб не бросалось в глаза. Слез уже не было. Застыли они солью на морщинистом лице, застыли болью в выцветших глаза, застыли добавившейся сединой в путавшейся шевелюре…

Александровна приехала уже в сумерках.

– Дед, а что-то у нас во дворе бензином воняет?

– Это не бензин. Я хату обмазал маслом отработанным, чтоб шашень11
  Шашень (белорусск.) – личинка короеда.


[Закрыть] не грыз.

– Чего ты сегодня какой-то захворалый, а? Никак приболел? Говорила тебе, не мотайся ты день и ночь по белу свету. Сидел бы уже дома на печи. Нет, неймется ему…

– Александровна, – ласково обратился он к ней, – как помру, с кем будешь ругаться?

– Ай… помру! Я первей тебя помру! Пошли-ка спать. А где-то кот наш запропастился? Что-то нету «хозяина».

– А где ему быть? Я сегодня, вроде, как его аж на ферме видел.

– Ну, это значит дня три по «девкам» гулять будет. Весь в хозяина пошел! Правильно в народе говорят: какой хозяин – такая и скотина. Да, дед?

– Пошли-ка спать, мать. Что-то я устал. Завтра договорим.

Александровна быстро расстелила постель, исподтишка поглядывая на мужа. Тот разделся, лег и повернулся к стене и, казалось, уснул.

Но не спал Сидорович. Сжав кулаки и скрипя вставными зубами, обдумывал план. План мести.

* * *

Кормов в лесу хватало, поэтому свиноматка несколько дней не водила свое большое стадо на поля. С наступление сумерек дикие кабаны снимались с дневной лежки и, растянувшись, бродили по лесу, болоту, собирая грибы, зеленые ягоды, вырывая из земли коренья, разоряя гнезда, муравейники и мышиные норы. Приблудные поросята прижились с новой мамкой и неотступно следовали за ней. Она же ревностно их охраняла не только от пытавшихся подкрасться к ним лисам, енотовидным собакам, но и от сородичей, особенно молодых бездетных свинок, так и норовивших воспользоваться случаем, чтобы разорвать будущего конкурента как в кормовом плане, так и в плане захвата территории. Матка всегда была начеку, поросята росли и из «полосатиков» начали превращаться в рыженьких, покрытых шелковистым пухом и прорастающей черной щетиной любопытных и вездесущих неслухов. Волки больше не появлялись; люди в этой глуши тоже были редкостью. Стадо мирно осваивало лесные угодья, постепенно забывая о настоящей опасности, которая подстерегает диких животных в их мире, в их жизни.

Дикие кабаны любили летом заходить на свою зимнюю подкормочную площадку, устроенную для них людьми. Егеря соорудили в лесу небольшое дощатое хранилище, в которое по осени завозили зерно, желуди, соль. Рядом с хранилищем устроен навес, под который завозились по осени отходы зерна после сортировки, картофель. До зимы картофель подгнивал, превращаясь в сладковатое лакомство для диких кабанов зимой. Недалеко от навеса стоит кормушка с сеном и вениками для косуль, еще дальше в болотине вырыт прудик, который дикие звери используют как водопой. Кабаны с удовольствием грызли соленую землю под корытом, оборудованном в спиленной осине. Летом ковырялись в остатках кормов, находя для себя там полезные добавки к своему лесному рациону. Но основным для них оставалась соль. Соли диким зверям в лесу не хватает катастрофически, поэтому они с наслаждением лакомились на подкормочной площадке и соленой землей и просоленной древесиной от разломанного ими же ящика с солью под кормушкой для косуль. Насытившись, они тут же убегали к водопою.

В этот вечер, как и в предыдущие, дикие кабаны высыпали на подкормочную площадку, едва лишь только стемнело в лесу. Свиноматка со своими поросятами замешкалась немного, отстав от основного стада. Вдруг резкий визг сначала одного, затем и еще одного диких кабанов заставил ее вздрогнуть, напрячься, готовясь к обороне; а чуть позже и вовсе, собрав всех своих соплеменников, галопом умчаться от дикого, разрывающего ночную тишину леса визга и хрипа.

Умчавшись от непонятной опасности, кабаны остановились отдышаться, прислушаться: нет ли погони? Погони не было, но еле слышный визг продолжался. Затем последовало два хлопка, и вдруг визг прекратился. Лес вновь тревожно затих. Свинья ухнула, подав сигнал всем остальным к движению. К утру стадо было уже далеко от злополучной подкормочной площадки, не дождавшись двух своих собратьев, о судьбе которых они так никогда и не узнают.

* * *

– Костян! Третью ночь выезжаем. Может, бросить эту затею. Поедем на поле с фарой, и делов-то, – закадычный друг Кости Алексашкина, – Сергей, залпом выпив рюмку, крякнул, захрустел, закусывая сушкой.

– Сегодня ночью придут. Ты видел, что следы свежие. Там матка очень ушлая. Видно, что почуяла наши следы и не пустила стадо. А сегодня никуда не денутся. Соль им позарез нужна. Придут. А десять петель, что мы установили на подкормочной – это тебе не по полю мататься, инспекторов дразнить. Тихо, мирно пара – тройка кабанов в петли влезут. Сами влезут, того и гляди…

Договорить он не успел. Со стороны подкормочной площадки раздался визг попавших в петли кабанов. Браконьеры быстро выскочили из УАЗа, захватив оружие и фонари. К подкормочной площадке подошли в темноте с подветренной стороны. Два диких кабана, визжа, дергались в петлях, сделанных из многожильного стального тросика, хватая зубами окружающие их кусты.

– Есть, голубчики. Чем бить будем, Костя?

– Давай с «мелкашки». Ты свети, я стрелять буду под ухо. По головам свети, мудак, что ты бока высвечиваешь.

Алексашкин с близкого расстояния дважды выстрелил в ослепленных мощным светом кабанов, завалившихся и захрипевших в агонии после выстрелов. Достав из-за голенища нож, Костя быстро перерезал горла еще живым зверям. Вытер нож об их шкуры.

– Классно! И тихо, и без пыли и грязи. Молодец, Костян, это ты здорово придумал!

– А что ты думал? Знаешь, сколько я бабок потерял? Наверстывать надо. Давай фляжку. За удачу!

Они по очереди хлебнули из горлышка без закуски.

– Что теперь? Машину подгонять?

– Давай, гони. Посветишь фарами, освежуем тут же. Пусть ищут, легавые, мать их. Пока они здесь появятся, лисы и воронье все растащат, а мясо в столице в кабаках уже сожрут. Ищи-свищи, Алексей Алексеевич!

За час они освежевали туши, загрузили в багажник машины и к полуночи уже были в деревне. Быстро разгрузили мясо в холодильную камеру, установленную подпольно в дровнике. Забросали двери дровами, отъехали на машине к речке. Целый час ушло на мойку машины, чтоб ни кровинки, ни волосинки не осталось. Тут же на реке отмыли обувь, ножи. Ружье, уложенное в чехол, лежит в сейфе. Придраться не к чему, не то, что впрошлый раз, расслабились.

Пока сохла машина, распаковали сумку, уложенную «на речку» хозяином. Сало, хлеб, лук, яйца вкрутую, пара толстых блинов и бутылка самогона. С удовольствием опустошили бутылку. Уже собирались ехать домой, когда у Кости зазвонил сотовый.

– Да, слушаю! Понял! Кого убили? Кота? Фу, черт, ты же не пугай так. А дед не помер? Нет. Облили? Не подожгли? Ну и хорошо! От души, хлопцы, приеду – рассчитаюсь. А вы хоть намекнули, что и зачем? Ну, ясно, ясно. Все, отбой!

Обернувшись к приятелю:

– Давай, дружище за водителем в деревню, я тут посижу. Привези еще литр, есть желание и настроение. Хороший сегодня день. И ночь. Завтра можно и отдохнуть, а послезавтра повторим. Всё. Гони…

Машина уехала. Костя сел на берегу, закурил. Да, здорово его подкосил охотовед. И не возьмешь его голыми руками, гада. И связи большие, и компромата нет, и подсунуться невозможно. Но ничего. Сейчас надо деньги вернуть, заодно хорошо проработать план ликвидации охотоведа. Чтоб наверняка. С нескольких сторон. Хорошо бы бабу ему подложить. Один, зараза, живет. Может, импотент? Жена, вон, уехала. Ну, ладно. Жену, скажем прямо, спровадили мы. Думали и сам за ней махнет. Нет. Остался, сволочь. Не импотент. В райсполкоме у него есть кукла одна – люди видели ночью. Но она разведена. И они не встречаются, во всяком случае, никто не видел больше. Взятки не берет. Пьяный за руль не садится. Зарплата высокая. Замминистра – его друг, да и среди «авторитетов» у него друзья. Как же его взять, волчару хитрого. Может, подбросить домой дичь и ментов вызвать. Это – идея! Раз! Бабу подложить – два! Напоить за рулем – три! Пару жалоб от населения – четыре! А то и припугнуть еще раз. Прошлый урок ему, дуболому, не пошел впрок. Быстро оклемался. Этот вариант надо повторить, только, чтоб не убили. А то ведь спросят. Менты – нет, а Люди могут спросить. И тогда никуда не денешься. Разденешься, и по миру пустят. Нет. Этот вариант последний. А пока надо заняться первыми четырьмя, да и среди егерей надо будет пошерстить, шестерку подкупить. Это тоже один из главных этапов в свержении этого набродня.

Костя встал, потянулся, выбросил в реку окурок. Поступил заказ на крупную партию дичи для столичных кабаков, а по осени просят пару сотен шкур бобра на Питер. Это уже копейка. На безрыбье и рак – рыба. Ресторан отобрали по суду. Продали, правда, его же другу: и за его же деньги друг выкупил кабачок на аукционе. Но денег дома почти не осталось. Надо работать и охотоведа надо убирать. Любыми путями, любыми средствами, иначе действительно «век воли не видать», как говорит Серега, дважды уже побывавший в зоне. Серега молодец, туповатый, правда, но бескорыстен. Покажи ему «зелень», он Алексеевича завалит без зазрения совести. Может, и этот вопрос замутить. Только как-то хитро их стравить. Серегу только на понятиях можно раскрутить на «мокруху». Это уже… «пять» или «шесть» – запутался Костя, ну все, вон уже и фары его машины светятся по лугу вдоль реки.

– Ну, что, Костя? Быстро я? Вот банка литровая, вот огурчики-помидорчики бочковые, блины и картошечка, еще теплая, лук зеленый, на грядке сам нарвал, сейчас в речке ополосну, – Серега быстро все выложил на капот машины, за рулем которой сидел «шкаф» Паша. Нелюдимый, неразговорчивый, но покладистый и преданный, как пес, личный шофер Алексашкина. Даже обанкротившись, он не уволил его, оставив при этом емусолидный оклад, естественно, в конверте.

– Паша, ты можешь музычку включить нам громче?

– Угу, бут сделано, ваше право, – буркнул Паша и включил на всю мощность автомагнитолу.

Водку он не пил, в пьянках и загулах не участвовал, по девкам не бегал – семьянин! Да и жена у него, хоть и маленькая, но въедливая, ревнивая, крикливая, плаксивая. Костя не заходил к ним домой из-за претензий его жены к вечно опаздывающему на ужин мужу, из-за «прихоти его хозяина-Кости».

– Слышал, Костя? Охотовед соседей накрыл с электроудочкой?

– Да, знаю. Никто же его, гада, не закроет самого!

– А это, Костян… И правда, впадлу электроудочкой или динамитом рыбу долбить. Другое дело – бредень потаскать.

– Потеплеет, тебя за бредешок Леша без штанов штрафами оставит.

– Да ладно! Нашел фраера. Давай еще по сотке. Да поедем домой, Костя, холодно здесь на берегу.

– Конечно, у меня в кабаке было теплее. Да просрали мой кабак!

– Кто, Костя, не ты ли сам барыгой заделался, жаба тебя заела, вот и прозевал ты за этой жабой свой кабачок. А хорошее, теплое место. Эх!

– Ладно, не в вывеске дело. Ты ж знаешь, что он мой. Почти!

– Ну, конечно, знаю. Только «почти» Костя, это понты. Это – «почти». Ты это знаешь лучше меня. Давай замнем, а с охотоведом мы поговорим, как ты просил. Сказал бы тогда привалить его, сейчас бы и не вспоминали. А так… Вот сейчас из-за берега хлебало свое высунет – и я не удивлюсь, Костян! Работает он. Вот завтра в кинотеатре собрание.

– Какое еще собрание?

– Охотников Леха собирает. Районное собрание, значит. В районной газетке написано. И по радио я вчера слышал утром, как он всех приглашает. Кино какое-то будет крутить. Бесплатно. Вот, Костя, значит, чем он берет. Люди к нему и тянуться. Завтра с бабами, с детками за ручку придут. А ты? А ты всех паленой водочкой травишь, да дикое мясо в котлеты-антрекоты подсовываешь. И хочешь, чтоб тебя любили? И если б не охотовед, ты депутатом бы стал. А вот он станет, посмотришь. Колхозники за него и проголосуют, не за тебя – барыгу.

– Стихни, морда пьяная! Разошелся! Поехали, Паша, все настроение испортил, оратор. Посмотрю, что ты завтра заговоришь, когда курить не за что будет купить. А воровать-то уже разучился. А меня барыгой крестишь! С чьей руки хаваешь, говнюк? А может, Паша, его пешком отправим?

– Как скажешь, шеф. Можем и притопить здесь в речке, пусть раки жрут!

– Ты еще, фраер, обозвался! «Притопит он», -обиженно засопел Серега, – смотри на дорогу и крути баранку, топила хренов.

В машине наступила тишина, и вскоре Костя и Серега уснули, пьяно толкая на ухабах друг друга плечами.