Текст книги "Охота пуще неволи"

* * *

Рассвет успели встретить на берегу красивого озера, в березовой роще недалеко от города. Усталость и нервная перегрузка постепенно уходила вместе с приливом горячительной влаги.

– Все, мужики! Антонович, ты сегодня за главного до обеда. Побудь немного на работе, все равно я знаю, пока машину не помоешь, не подкрутишь, ты домой не идешь. Зайди, пожалуйста, к шефу, отдай секретарше зарегистрировать протокол. Я не поеду, третьи сутки на ногах. Да и выпить охота. Тебе, Антонович, моя фляжка в дверце лежит. Разберешься с ней. Только не потеряй. По пути Мишу высади, он уже кемарит, Петровича, потом меня

– Хорошая поездка, да, Алексеевич! – Миша встрепенулся. – Как я его!

– Молодец, Мишка. Если бы не ты, неизвестно, стал бы я своих «мочить», – это уже Болохин. – Смотрю, Алексеевича гасят, только стал думать, вижу – один готов. Ну, я хватаю одного по яйцам, второму в пятак заехал. Они оружие повыпускали, бойцы хреновы…

– Ладно, мужики. Пока просто спасибо, потом поговорим официально, а пока: спа-си-бо за службу.

– Служим Отечеству и природе, матери нашей.

Они рассмеялись, чокнулись, на посошок, пластиковыми «бесшумными» стаканчиками, закусили остатками сала и хлеба. Высадили Мишу, потом завезли Болохина, и уже подъезжая к дому, увидев, что в окно магазина смотрит Лена и машет ему рукой, Алексей попросил остановить. – Ты езжай, Антонович. Я куплю масло себе и дойду по-тиху.

– Нет, Алексеевич, ты не ругайся, я подожду. Тут недалеко, но лучше уж я буду спокоен. Да и выпивши ты, Алексеевич. Я подожду.

– Ну, жди. Я постараюсь недолго…

– Сколько надо, Алексеевич, – заулыбался Антонович, увидев, что к машине спешит в распахивающемся халате Лена.

Она подбежала к Алексею, пропахнувшего костром, бензином, лесом, усталому, с отекшим лицом и синяком под глазом.

– Леша! Ты меня извини. Я наговорила ерунды по глупости…

– Лена! Ты не должна передо мной извиняться, ты мне ни-че-го не должна! Зачем начинать то, что заканчивается потом истерикой и слезами. Это ты меня извини, – он прошел мимо нее к крыльцу.

– Леша, подожди, – она подошла к нему, – вот ключ. Я приходила вчера и сегодня, или… в общем два дня подряд. Тебя не было, но ты разрешил же мне сам… Я там… я дома приготовила… и принесла тебе.

– Что ты принесла?

– Что? Ужин, в общем, увидишь в холодильнике, и в хлебницу загляни. Держи ключик и знай… мне с тобой… так было хорошо, как никогда. А мне уже тридцать лет. Я тебя никогда не забуду, я дура, я чепухи тебе наговорила, потому что мне сказали, что у тебя… несколько… жен, семей, что у тебя везде есть дети… не эти, другие. Мне сказали, что ты бабник, и я… я подумала, что… что мне так хорошо с тобой потому, что ты… что… ты… – она заплакала и попыталась обойти его, убежать в магазин.

– Постой ка, Лена. Кто тебе сказал, с кем ты говорила обо мне, это очень важно? – Алексей, протрезвел и забыв об усталости, остановил Лену, двумя руками сжав ей плечи.

– Разве это важно? Важно, что я, дура, поверила и наговорила тебе глупостей. Теперь ты прав, поздно все, и я не хочу, чтобы ты обо мне плохо думал, хорошо?

– Постой, постой, давай-ка ты не плачь, пошли к тебе, вернее ты иди одна, я зайду следом, нам нужно поговорить. Иди, я за тобой.

Лена ушла, Алексей оглянулся. Антонович спит, откинувшись на спинку сидения. Быстро вбежал по ступенькам, купил бутылку минералки, пельменей, пиво, сигареты и коробку шоколадных конфет с ликеровой начинкой.

Прежде чем войти в кабинет, постучал. Тишина. Открыл дверь, Лена стоит спиной к нему у окна. Худенькие плечи прикрывают распущенные волосы. Алексей подошел к ней, обнял, повернул к себе. Они молча стояли обнявшись, пока не зазвонил телефон. Лена медленно освободилась из объятий, подошла к телефону. Алексей тем временем положил на стол предварительно открытую коробку конфет, открыл минералку, посмотрел на чистые чашечки для кофе, и… выпил полбутылки залпом прямо из горлышка. Стоя у окна, он любовался заплаканной Леной: тушь растеклась, под глазами синие тени, уголки губ, тонко сжатых и ненакрашенных, припущены горесто вниз, на лбу морщинка. В одной руке держит телефон, другой молча что-то записывает, шмыгает носом, совсем, как девчонка.

Он подошел к ней, поцеловал за ухом, в шею, в прядь-завиток волос на виске. Она закрыла глаза, перестала писать и… по ее лицу покатилась слезинка. Что она сказала по телефону, он не слышал. Он ощущал ее запах, ее тепло, ее обиду, ее беззащитность. Это ей он нагрубил, это ее он и еще кто-то обидел, это она живет в ожидании его, это она беспокоится за него, это она – его женщина, это она рядом вновь. И она плачет – такая родная, такая нужная ему, такая единственная. Как он ее мог потерять? Чтобы это было? Кто этот злодей? Лена встала, поцеловала его нежно, одним дыханием.

– Леша, ты пил водку?

– Я тебе потом все расскажу. Сейчас я уже падаю с ног и от усталости и от того, что… я подумал, что… мог тебя потерять, что… я бы себе потом никогда не простил. Но давай об этом поговорим позже. Ты приходи ко мне, вот твой ключ.

– Это твой ключ.

– Нет. Твой.

Она заулыбалась сквозь слезы, еще раз, но уже крепко, жгуче горячо поцеловала его и отпустила.

– Иди, вы, наверное, очень устали. Там в холодильнике много еды, может, ты покормишь водителя, он, бедный, уже спит. Я знаю Валерия Антоновича, он хороший человек, когда ты с ним, я спокойна.

– Они все хорошие. Ты придешь? Если я буду спать, ты знаешь, что делать?

– Я? – она опять смущенно улыбнулась, – думаю, что знаю. Я не буду тебя будить, я буду на тебя смотреть, гладить, и целовать. Ты иди, я только одно тебе скажу: благодаря тебе есть я. Ты понимаешь?

– Не очень

– Я узнала себя благодаря тебе. Не было бы тебя, не было бы меня. Эх ты, растяпа! Ты устал. Иди, иди, пожалуйста. Обязательно поешь, хоть немного, я так старалась. И в хлебницу глянь…

Она подтолкнула его к дверям, но задержала его руку, протянула ее к своему лицу, потерлась об нее щекой:

– Теперь можно идти, мой милый, мой любимый охотовед, – и выпроводила его за двери, сама побежала к окну, помахала ему, садящемуся в УАЗик, и проснувшемуся Антоновичу. Дочь Антоновича училась с Леной в одном классе. Об этом Леша не знал, а Антонович скромно молчал, явно одобряя эту завязавшуюся дружбу. А может быть и любовь?

Антонович еще раз глянул в окно, приветливо улыбнулся Лене и протянул указательный палец к своим губам: мол, молчок! Лена закивала головой, а Алексей не заметил этого немого кино «конспираторов».

Зайдя в дом, оставив на веранде все свои охотничьи одежды, Алексей в одних трусах и тельняшке, бросив рюкзак у порога, поднялся наверх, поставил оружие в шкаф-сейф, включил воду в ванной. Усталость сковала мышцы, глаза слипаются. Залез в ванну и чуть не уснул, нежась чуть ли не в кипятке. Алексей любил горяченную ванну. Иногда брал с собой пиво из холодильника. А в этот раз, очнувшись от дремы, выскочил из теплой воды, включил холодный душ. Для приличия немного поорал под ледяными струями. Накинув халат, купленный Таней на день рождения, спустился на кухню, открыл холодильник и ахнул. Все полки уставлены продуктами. От сыра и маринованных огурчиков до замороженных пакетов с цепелинами, клецками, окорочками, пельменями. Сливочное масло, майонез, сметана – они вообще были редкими гостями его холодильника. Внизу уместились лук, несколько морковин, пучки редиски. В центре закрытые две кастрюли. В кастрюле – украинский красный борщ с пленкой жира поверху, в утятнице – курица. У Алексея разбежались глаза. Несколько батонов колбасы, ветчины, укроп, петрушка, мороженое. Во, дает! Это ж на половину ее зарплаты. Не удержался, отломал кусок курицы, с аппетитом съел, отрезал ломоть ветчины, поставил чайник. Вспомнил ее слова о хлебнице. Открыл и опять ахнул. Домашний пирог еле уместился в большой хлебнице. Достал и заулыбался, на выпечке красуются буквы: «Л.+Л.=Л». Отрезал аккуратно сбоку ломоть, а пирог поставил назад. Отключив телефон, выпив чаю, наконец, добрался до кровати.

* * *

Серега «сдал» всех и все в первый день допросов. Даже указал, что обрез винтовки принадлежит Косте Алексашкину, рассказал о том, сколько раз ездил за колбасой, сколько денег перевозил от Олега Косте, кто бил деда-старика, описал, как мог, места добычи диких животных, их количество, возраст, примерный вес. Против Алексашкина и Олега было возбуждено уголовное дело по нескольким статьям, их самих этапировали в областной центр, в СИЗО, на время следствия. Туда же другим этапом «уехал» и Серега. Пока приехал, по тюрьме пришла «малява» о его «гадском» поступке, и он уже из первой камеры, куда его определили, застучал в металлическую дверь с просьбой перевести его в одиночку. «Режимники» проигнорировали его просьбу, как и его громкие крики, переходящие в хрипы и стоны. Утром на проверке он уже стоял отдельно от всех зэков у «дальняка» – тюремного туалета, опустив глаза с большими опухшими мешками под ними. Опер и «режимник» все поняли сразу, только спросили:

– Обидели?

– Да!

– Ясно. В шестьдесят восьмую пойдешь к «обиженным»?

– Да!

– Выходи с вещами…

Алексашкин долго отпирался. Наконец, после просмотра видео с допросами Олега и Сергея, после проведения очных ставок и после просмотра материалов следственного эксперимента с Серегой и бригадой Олега понял, что отпираться бессмысленно и признал часть вины: в хранении боевого оружия и боеприпасов, в незаконной добыче диких животных и, частично, в незаконной предпринимательской деятельности, то есть сбыте готовой продукции, незаконно изготовленной на предприятии Олега. По предъявленному ему обвинению ему грозил срок в восемь лет; Олега, с его организованной группировкой – до пятнадцати. Сереге, с его третьей ходкой – до пяти лет за соучастие. Но его предстоящие пять лет с его репутацией «обиженного» – это не срок, это ад. В камере для «таких», ему ночью предложили: либо, либо… Он предпочел второе. Утром, заглянувший в глазок охранник, обнаружил висящее тело Сереги. «Друзья по несчастью» спали мертвым сном и «ничего не видели, и не слышали». Во всяком случае, так они все пояснили по поводу смерти находившегося под стражей прибывшему прокурору.

* * *

Чашечка кофе на столе, и уже неизвестно какая сигарета подряд. Подключил телефон – тишина. За окном поздний вечер. Ключ на улице под ковриком лежит нетронутый. Радио, как под настроение, уже целый час мурлычет песни о любви. Похоже об уж очень счастливой. А у него? У него, кажется, нет никакой. Ни счастливой, ни несчастной. Выспавшись за свои три-четыре часа, Алексей бродил по дому, не зная чем себя занять. По телевизору идут сплошные заокеанские сериалы, звонить никому неохота, Лена? Лена не пришла, хотя, вроде, договаривались. А зачем договариваться? Взяла бы, да и пришла. Или хоть бы позвонила.

Позвонить домой? Дети уже наверняка спят. Таня? Таня пообещала развестись. Или припугнула? Куда уже пугать, если задумала и сказала? Если сказала, значит обдумала. Посоветовалась со своими советчиками. Что же могли ей сказать? Бросай! Это не жизнь – порознь! Конечно, что ж ещё? Не жизнь! Кто виноват? Задумавшись, он, потягивая кофе и не выпуская из рук сигарету, окунулся в воспоминания.

Прошло уже пятнадцать лет, как они познакомились. Он, молодой специалист, направлен на работу в перспективное хозяйство.

Прожив на съёмной квартире чуть больше двух месяцев, переехал жить на базу охотхозяйства, в километрах пятнадцати от города. Шикарная по тем временам база находилась в километре от большой деревни, где он и познакомился с шустрой красивой десятиклассницей Таней. Со временем, он уговорил её придти в гости на свою базу, которая пользовалась дурной славой у местного населения, ввиду своей секретности. Посетителями базы, бани, сауны в то время были большие чины облисполкома и обкома партии. Алексей, проживающий на базе, стал объектом пристального внимания жителей деревни. Как же, такой молодой и уже директор «крутой дачи». Служебной, а тем более личной машины у него в то время не было. Ездил на чём придётся: на лошадях, мотороллере «Муравей», но, в большей части на тяжёлом «МТ» с коляской. Номера у служебного мотоцикла действительно были милицейскими, поэтому отсутствие прав на управление транспортными средствами на смущало Алексея: он днями и ночами носился на мотоцикле по лесу, по окрестным деревням. Всё нужно было переделывать, перестраивать и настраивать. И время это называлось соответственно – «перестройкой».

Всё начиная с «нуля», Алексей целыми сутками пропадал у каждого егеря в обходе, ища место для кормушек, для строительства хранилищ, для посева полей, для организации стрелковых линий.

По понедельникам и пятницам он обязан был находиться в кабинете в городе целый день: приём граждан, бухгалтерские отчёты, выписка охотничьих билетов, приём экзаменов у охотников. Возвращался в начале всегда последним автобусом, и путь его к базе, находящейся в берёзовой роще за деревней на берегу реки, проходил через деревню. В середине улочки, выходящей к роще и жила в частном деревенском доме Таня – его будущая жена.

Познакомились они, как потом и призналась Таня, не случайно. Поздно вечером, (а она через окно давно приметила, во сколько он возвращался из города) она с подружками «случайно зацепили» его по дороге в лес. Завязался разговор, Алексей пригласил их к себе на ужин.

– А что на ужин? – поинтересовалась тогда Таня.

– Макароны. По-флотски, – ответил Лёша.

– А что за мясо, дичь?

– Лягушки!

Так они и познакомились. Сколько всего произошло за это время! Родились двое сыновей. Ругались, сходились. Похоронили родителей. Дважды Алексей попадал на операционный стол с ранениями. Дважды Таня со слезами проникала в реанимацию, минуя все запреты, все посты. Однажды поймала его с чужой женщиной. Позвонили ей доброжелатели, она пришла и убедилась во всём сама, поймав мужа с поличным… Помирились, простила она его. Простила ли? Возможно, до сих пор горечь измены его жжёт ей сердце. Возможно! Он, особенно в последнее время, мало, совсем мало уделял ей внимания. Дети росли, работы не уменьшалось, а прибавлялось, отношения и не улучшались, и не ухудшались. Это он теперь понимает, что это и было начало конца их отношений. Страшное слово – «отношения». А действительно, где любовь? Он знает, что он любит её. Во всяком случае, скучает, ревнует, ждёт. Но сколько можно ждать? Сколько можно скучать? Чтобы стать половиной её, чтоб она стала половиной его – не получается. Оба они какие-то «целые». Не половинчатые. Или два «плюса», или два «минуса». Всё время Таня борется за лидерство, но все неудачи спихивает на него. Вначале, какое там «вначале» – лет пять он сопротивлялся, потом махнул рукой. Тем временем, трещина между ними всё растёт и растёт. И он уже боится слушать своё сердце. Надо ли? Может, вообще, как другие люди: раз нет любви, как ей всё больше кажется, зачем трепать нервы, зачем злить небо? Под солнцем есть место всем, найдёт она себе послушного, мягкого кого-то. И всё же ревность душит. Она подаёт на развод, уже давно подала на алименты. А он? Он должен ехать. Извиняться, просить, умолять. Так и должно быть по книгам. Но он точно знает, что он этого не сделает, хотя и надо бы. Она же женщина! Но и она же знает, что он так не сделает. Зачем тогда этот экзамен? Когда уже всё решено ею. В одиночку. Ну, раз так, значит, так тому и быть. Она его не любит и вряд ли по-настоящему любила. А дети? А больницы, а все прощения его грехов, а слёзы, а ласки, а…??

Ей, скорее всего, надоело играть в любовь. Это для него – любовь, для неё, впрочем, наверное, для всех женщин, любовь – дело второстепенное. Слюбится, стерпится. И вот результат. Он в полночь сидит, думает, как не потерять её, а она думает и планирует, как жить без него. Хотя полжизни, если честно, она прожила без него, хоть и с ним. Что он тогда хочет от неё? Другие женщины его любили, говорили об этом. А сколько он с ними был? Месяц, год, случайные встречи, флирт. А с ней – полжизни. У неё дети, ей тепло, уютно. Бесится? Конечно! Развод так развод. Жаль, очень жаль. Больно? Ещё как! Что делать? Бросить здесь всё, поехать туда? Это уже было. Он целых три месяца просидел дома, без работы, пока не подобрали мастером в лесничество. Что было? Сначала: мир, дружба, покой. Потом молчание, потом обида, потом скандалы. И сейчас, бросить здесь всё, когда только всё наладил. Людей, работу, хозяйство? Нет. Это исключено, тогда и не стоит ехать. Пусть его любовь останется с ним, зато без обмана. Стоп. Без обмана? А Лена? А Оля? Это обман. Обман Тани? Нет, это обман обоих.

Стоп, стоп. Здесь без ста граммов не обойтись, крыша начинает ехать. Что-то сегодня занялся самобичеванием. Это не дело, распускать нюни. Любовь без обмана? Хренотень! Не бывает! Любви без обмана не бывает. Кто-то комплексует хоть по какому-то «пунктику» и скрывает этот пунктик. А это что? Это обман. И так всю жизнь. Но тогда этот «пунктик» не в любви, а в жизни!

Совсем запутавшись в своих рассуждениях, Алексей подошёл к холодильнику, достал водку, налил в кружку из-под кофе и выпил полную кружку. Внутри потеплело, потихоньку агрессия исчезла. Да, он не подарок. Это известно и ему, и ей. А раз они не могут жить вместе, они должны жить порознь. Зачем разводиться? Ясно! Чтоб досадить ему, отмстить за «напрасно прожитые годы, потраченные на него, дурака, лучшие годы, молодость»… и ла-ла-ла… Всё ясно, эту тему задвигаем в дальний ящик и закрываем.

Налил себе ещё полкружки, выпил, достал курицу, с удовольствием съел начатую половинку, включил погромче музыку в телевизоре.

Дыма без огня не бывает? Раз так заговорила – значит, есть у неё кто-то. Вот и весь обман. Он тут совесть свою мучает, а она решает всё просто и, как всегда, прагматично. Нет мужа рядом – нет мужа вообще. А раз нет мужа вообще – не должно быть и штампа в паспорте. Уверена, что и развод будет в пять минут. А может не дать ей развода? Пусть побесится? Да не стоит! Пусть всё идёт в их отношениях, как она и задумала. Развод. И точка. Дети? Дети подрастут и рассудят. А пока они знают отца, любят его, и он их. Каникулы, выходные, зоопарки, кинотеатры.

Он вспомнил, как в прошлом году возил Игоря на охоту на дикого кабана с вышки. Засели пораньше, ещё перед закатом. Внутри пол вышки выстлан мхом: уютно, и доски под ногами не скрипят. Бойницы отделаны войлоком, вместо скамеек – чурбаки, а сбоку самый, что ни на есть, топчан. Вышка рубленная, просторная, на высоких столбах. С собой захватили термос с чаем и, естественно, оружие и бинокль.

С вечера удалось заметить проходившую невдалеке самку лося с лосёнком; лисица выскочила из кустов, где охотилась на куропаток, но безуспешно. Куропатки нестройной стайкой упорхнули вглубь поля овсяно-гороховой смеси. Игорь не жаловался на одолевающих комаров, да и спрей – антикомарин они смело использовали, сидя на высоте вышки. Закончился августовский вечер, стало холодать. Игорь умостился у отца на коленях, запахнулся пологом его куртки-ветровки.

– Сына. Может, вызвать по рации Антоновича?

– Не-е-ет. Я не буду спать, я только погреюсь.

– Чаю будешь?

– Конечно.

Игорь любит чай. С удовольствием осторожно пьёт горячий, с мёдом, сборный чай. Сбор Алексей готовит сам. Правда, травы в лесу не собирает, покупает в фитоаптеке: много хлопот с сушкой, хранением. А так, пожалуйста: и чабрец, и зверобой, и мята и мелиса, и малина, и липа – и все что угодно…

Вдруг из леса донёсся треск и шелест, и затихло всё опять. Алексей с Игорем замерли. Вскоре треск повторился, но из-за темноты уже ничего не видно. Алексей осторожно снял ружьё с предохранителя, поправил провод подствольной фары. Вскоре услышали явное сопение и хрюканье-уханье приближающихся по высоким зарослям к вышке диких кабанов.

– Включай свет, папа, – нетерпеливым шёпотом потребовал Игорь.

– Тсс! Ещё далековато, чуть подождём.

Вот шелест и звук срываемых со стеблей «стреляющих» стручков и храп кабанов почти вплотную приблизились к вышке.

– Ну, папа!

Алексей включил подствольную фару. Мощный свет выхватил метрах в тридцати сразу несколько пар светящихся глаз, уставившихся на невесть откуда взявшийся свет. Игорь разглядел кабанов, впился пальцами в руку отца:

– Папа, давай посмотрим, не стреляй пока.

– Смотри, сына. Сейчас покажу тебе всех, – Алексей стал водить фарой по полю: то там, то там загорались отсветом кабаньи глаза на фоне чёрных их силуэтов. Но вот свет попал на огромную тушу, сверкнули глаза, громкое «Пффууу» разнеслось по полю и отозвалось эхом из леса. Кабаны, как по команде, сорвались со своих мест и бросились к лесу.

– Стреляй, папа, – уже громко вскрикнул возбуждённый зрелищем Игорь.

Алексей выхватил скачущего прыжками подсвинка, одного из последних, покидающих поле, и нажал на спусковой крючок верхнего ствола, заряженного крупной картечью в контейнере. Вспышка от выстрела на несколько секунд ослепила охотников, а облако дыма, сконцетрировавшись во влажном воздухе, некоторое время не пропускало свет фары. Однако привычное ухо Алексея уловило биение на земле смертельно раненого зверя. Вскоре свет пробился к лежащему в траве и делающему попытки встать дикому кабану.

– Вон он, вон. Папа!

– Вижу, сын. Осторожно.

Алексей прицелился и нажал на второй спусковой крючок. Вновь вспышка, гром и тишина.

– Папа, папа, свети, свети, ничего не видно.

– Пошли сынок, он там, в траве лежит.

– Ой, пап! Я не пойду, мне страшно.

– Ну ладно. Смотри отсюда, мне надо побыстрее идти.

– А я и здесь боюсь один, папа! Зови Антоновича!

– Давай, ты выйдешь из будки и будешь ждать меня на лесенке?

– Давай, а рацию мне дашь?

– И рацию, и бинокль.

– А ружьё?

– А ружьё одно, я возьму с собой, вдруг он захочет убежать.

– А если он нападёт?

– Нет, сына. Звери на людей не нападают. Пошли, смотри. Мы опаздываем.

Они вышли из будки вышки, Алексей быстро сбежал по лесенке, Игорь остался с биноклем и фонарём на лесенке, провожая отца советами:

– Смотри, осторожно, потому что раненые звери всё-таки нападают.

Алексей не отвечал, он осторожно отсчитал примерно пятьдесят шагов, включил подствольный фонарь: готов, лежит подсвинок в пяти шагах от него. Уши растопырены, загривок не поднят. Мёртв. Алексей достал из чехла нож, перерезал кабану артерию на шее. Кровь горячей струёй обожгла руку.

– Сына! Можешь спускаться, иди сюда, свети себе фонариком.

– А кабан?

– Я сижу на нём.

– А он не укусит?

– Он уже не укусит. Мы его добыли, а это наша с тобой добыча. Мама с Антоном обрадуются, иди же скорей, будем Антоновичу по рации звонить.

«Звонить по рации» Игорь любил. Однажды, когда они с Антоном приезжали на каникулы, в отсутствии отца, они включили рации и устроили «войнушку» в доме, на радость и смех всего лесничества и всех, у кого в этот час были включены лесхозовские «Мотороллы»: все со смехом прослушали эпизоды атак и отступлений, пока Алексей не вернулся домой.

Вот и сейчас Игорь, подбежав к подсвинку, потрогав осторожно его только начавшие выступать из-за губ клыки, сказал:

– Папа, а теперь уже и жалко!

– А раньше?

– А раньше тоже, но меньше! А тебе?

– И мне, сынок, жалко. Раньше меньше, а теперь больше.

– Но ты не расстраивайся, папа. Это же охота. У него же четыре ноги! И вон какие уши и зубы. Надо было в лесу жёлуди собирать, а не воровать горох. Так же?

– Да, сына, правильно. Это охота. Будем звать Антоновича?

– Да, да!

– А можно я?

– Зови!

– «Жасмин»! «Жасмин»! То есть «Жасмин-1» ответьте «Жасмину».

– На связи!

– Дядя Валентин! Едьте к нам. Мы кабана добыли. Бооольшого. С клыками. Это папа. Со мной вместе. Как слышите? Приём!

– Вас понял. Поздравляю, Игорь, тебя с полем! И папу твоего! Еду… Конец связи…

– Пап, а поздравил он нас с каким «полем»? С этим, гороховым?

– Нет, сына. Сейчас, на охоте… «с полем» обозначает – с победой, с добычей.

– Ура! Мы «с полем».

– Тихо, сынок. Кричать и громко радоваться – не полагается. Чтоб удача всегда рядом было, громко на охоте не радуются и не кричат. Ясно?

– Конечно. Чтоб не сглазить!

– Че-го?

– Когда пятёрку получишь – тоже нельзя кричать и громко радоваться, а то следующий раз будет кол.

– Ну, примерно так, сына.

Вскоре приехал водитель. Домой приехали заполночь. Заждавшаяся мамка объявила каждому по выговору за столь позднее возвращение, а Алексею целых два – ещё и за искусанное комарами тело ребёнка и категорически заявила: «Хватит нам одного помешанного. Не приучай детей к охоте»…

Посмотрел на часы – два часа ночи. Телевизор шипит, а он и не заметил. Спать не хочется, а надо бы. Завтра с утра спать не дадут, поднимут даже мёртвого. И Лена не пришла. Что ж. С Таней не надо бы напрягаться. Если развод, то навсегда. Его роман уже перелистан. До дыр. Хватит в любовь играть, любовью нужно жить, тогда и «волки будут целы и овцы сыты». Подумал и ухмыльнулся: точно сказано. Нигде этого ещё не слышал. Умник, да и только. Для него теперь Любовь с большой буквы – опасное занятие и нечего больше дразнить судьбу. Живут же люди, вот и Таня его полтора десятка лет с ним прожила. А любила ли так, как он? Врядли. А может, и любила. Когда-то… Мало ли. То учёба, сессии по сорок пять дней, то командировки, то работа, охота. Баба вечно одна, дети малые – делай, что хочется. И волки сыты, и овцы целы, действительно. Лучше не думать о ней, вычеркнуть, вырвать. Тяжко? А когда было легко? Ни-ког-да! Одиночество? А разве было иначе раньше? Ну, так зачем думать и сочинять о какой – то нити, которая вот-вот может порваться. Нет никакой нити. А в их случае хоть бы и трос был стальной – не удержал бы. Всю свою любовь, что была, он отдал ей. Отдал, как мог. А она и не заметила. Или любовь не того сорта, или он не из того теста сделан? Или она затянута другой, чужой любовью. Как бы то не было, кому-то придётся за всё расплачиваться. И, конечно же, это будет он. Он же мужик.

Алексей нацедил себе ещё полчашечки, залпом выпил и ушёл спать, так и не закусив. Через три часа он уже принимал контрастный душ, в полседьмого заурчала за окном его служебная машина, в семь он восседал за своим столом.

Звонки начались сразу, как только вошёл в кабинет. Звонили из Министерства лесного хозяйства, Минприроды, областных управлений экологии и лесного хозяйства, редакций республиканских газет и телевидения, милиции. На все вопросы отвечал коротко, как видел по телевизору: «В интересах следствия никакой информации дать не могу. Обращайтесь в РОВД», – ехидно представляя разъярённые лица зама начальника РОВД и дежурных.

В восемь ровно секретарша по внутреннему телефону вызвала к директору. «Хорошо, что хоть поспать дали», – поднялся из-за стола, собрал документы и пошёл в приёмную. В приёмной сидят, стоят, топчутся чиновники всех рангов и мастей: зам. начальника милиции, начальник райинспекции охраны природы, помощник прокурора, главный лесничий, охотовед из области, ещё несколько незнакомых лиц.

– Алексей Алексеевич! Вас ждут, – секретарша приветливо улыбнулась, – проходите.

В кабинете директора лесхоза, кроме него самого, ещё двое: заместитель начальника УВД и зам. начальника областной инспекции охраны природы.

– Здравствуйте, разрешите?

– Проходи, «Шварцнегер», присаживайся, пока, – знакомый Алексея сразу не показал вида, что они знакомы, всё же «целый полковник» приехал. Не на уху…

– Рассказывай. Мы тебе целый день форы дали. Как ты напал на инспекцию, завладел оружием и транспортом!

– Что рассказывать. Я всё изложил в протоколах. Документы в милиции.

– В милиции копии. А где оригиналы?

– Оригиналы, как и положено, отдал в прокуратуру. Там, в приёмной зам. или помощник прокурора. Ему и отдал. Все документы зарегистрированы, а копии документов отправлены в столицу.

– Молодец. Моя наука, – полковник растянулся в кресле и вопросительно взглянул на другого «полковника» – заместителя начальника областной инспекции охраны природных ресурсов.

– То, что охотовед выслал документы в Совет безопасности страны – это не соответствует Положению об…

– Минуточку, – полковник милиции прервал Главного инспектора, – есть в Положении строчки, запрещающие высылать копии протоколов в Совет? Нет? А что не запрещено, то разрешено. Давайте дальше.

– Дальше. Экспертиза на алкоголь нами проведена ещё раз, дополнительно, повторно. Она не показала наличие алкоголя в крови инспекторов.

– Это очень хорошо! Это прекрасно, у вас есть с собой документы, подтверждающие это?

– Вот они, – он достал из папки листок-заключение.

– Это же копия!

– Оригинал у меня.

– Ну и хорошо. Он достал из кармана сотовый телефон:

– Немедленно проведите анализ крови и мочи задержанных в вашем присутствии и анализы мне на телефон, а справку позже со всеми печатями и т. д. Понял? Выполняй!

– Ну, это вы зря! У нас же общая задача – не выносить сор из областной избы. Это же скандал! На всю страну!

– Не путайте, главный или старший инспектор, вашу хату с областной, как вы говорите, избой. Это – ваш мент. Вам его придётся и выгребать. Я не исключаю, что и вместе с собой. У нас собрано уже достаточно жалоб на ваше ведомство. Мы положим эти документы, в том числе, на стол Президента. Ведь его поручение: ра-зоб-рать-ся, мы должны с Вами выполнить добросовестно, качественно и в срок. Это не простое поручение, это начало анализа всей природоохранной работы, которую мы делаем. На бумаге. А делают вот они – егеря на самом деле. Да ещё под дулами ваших автоматов ползают на карачках. Этого больше быть не должно. Молодец, Алексей Алексеевич! Заварил ты кашу, сам Президент назначил разбор полётов, Сам его и проведёт. Позови, пожалуйста, прокурора, – обратился бесцеремонно к директору лесхоза.

Обиженный тем, что его задержали в приёмной, помощник прокурора сухо поздоровался и присел у края стола.

– Вот какие заключения наркологической экспертизы. Вы, Ваше ведомство знакомы с этой справкой?

– Нет, у нас только данные при задержании.

– Здесь, на этой бумаге нет подписи. Обратите внимание. Скоро привезут ещё одну. Вы их сравните. Мне кажется, я даже уверен, что появится явное противоречие. По-вашему, это называется прокол. Для начала. А по-нашему, сокрытие преступной деятельности и должностное преступление. А пока давайте послушаем охотоведа, пусть он расскажет обо всём подробно. В протоколах, Алексей Алексеевич, всего не напишешь, а тем более, не прочитаешь. А я, с твоего позволения, запишу всё на диктофон. Ты не против? – и, не дождавшись ответа, достал из кармана портативный диктофон, включил и положил на стол.

Алексей не стал больше упираться и рассказал подробно обо всём том, что произошло на поле. После рассказа ему задали несколько вопросов: