Текст книги "Бог не играет в кости"

– Чего ж краснеть, когда нам «отлично» поставили?

– Москва «отлично» поставила. А я себе – «неуд». Что за учение, если командиры полков – и «синего», и «красного» – у меня вот тут в кабинете сидели и на картах сверяли – кто и когда, и где друг друга встретит, и как начнет бой, и как кому что уступит, и куда отступит, и кто победит? Это же не план учений, а сценарий кинофильма «Трактористы». Показуха!

– Ну, так и учения же показные.

– К сожалению, у нас все учения – показные. Вот только война показной не бывает…

Глава четырнадцатая. Рекогносцировка в Ломже

Голубцов вот уже третий раз ездил в Ломжу на рекогносцировку. В Ломже – в самом западном мысу Белостокского выступа – стояли казаки: Кубанский Белоглинский и Северо-Донецкие полки, казачий Кубанский танковый полк, Терский казачий конно-артиллерийский дивизион, а также саперный эскадрон и все вспомогательные подразделения от шорно-седельной мастерской до военной прокуратуры.

К казакам Голубцов благоволил, поскольку корни его рода уходили в Волжское казачье войско[8]8
  В грамоте войску, от 20 января 1734 года, говорилось: «Записавшихся в Царицынскую линию донских казаков… поселить по Волге, где прежде была слобода Дубовка… между Царицына и Камышина. Служить вам вместо донских казаков при Саратове и в Астрахани, также и в других местах… и писаться вам Волжскими казаками…»


[Закрыть], упраздненное Екатериной за участие в пугачевском восстании.

Рекогносцировка была только поводом побывать в заповедных местах, отвести душу и перевести дух от беспрерывного потока служебных дел. Генерал Никитин, предупрежденный о приезде командарма, заранее заказывал особый обед, баньку и сам проверял седловку подобранного для Голубцова коня.

Никитин был замкнут и малоразговорчив, и это повышало доверие к нему: не болтун, не трепло, а значит и не доносчик. От доносов Иван Семенович и сам пострадал.

В 37-м, когда Никитин находился в Монголии в качестве военного советника, на него настрочили донос. В октябре его отозвали в Москву и перевели из членов партии в кандидаты за то, что он «не участвовал в критике главного военного советника Вайнера», объявленного врагом народа, а значит «за потерю партийной бдительности, примиренческое отношение к вредительскому руководству в подготовке войск». Его вывели за штат, то есть лишили должности, оставили не у дел. Участь таких людей предсказать было нетрудно. Почти год Никитин ждал ареста, суда, лагеря или расстрела. Уехал к отцу на Брянщину, в родной поселок Дубровка, там и коротал семь месяцев, страшных своей неизвестностью. За двадцать лет напряженнейшей службы ни одного дисциплинарного взыскания и вдруг такая опала… За что? Ответа не находил…

Однако Никитин, бывалый боец, не привык сидеть сложа руки, покорно ожидая приговора судьбы. Стал писать письма в ЦК ВКП (б), наркому обороны, в Генштаб… И тут произошло чудо. Его услышали, его проверили еще раз. Опрошенные сослуживцы как один подтвердили – достойнейший и опытнейший командир, беспредельно предан…

Никитина восстанавливают в партии и в сентябре 1938 года назначают старшим преподавателем, а в марте 1939 года – заведующим кафедрой конницы в Военной академии имени Фрунзе. Вот там они и познакомились с Голубцовым. Печать пережитого все еще лежала на никитинском лице, и душа не ликовала даже за дружеским застольем – что у себя в Ломже, что у Голубцова в Белостоке. Оледенела душа… Но Голубцову он верил, за Голубцова готов был идти в огонь и в воду, и Константин Дмитриевич это чувствовал и ценил. Нравилось ему красивое русское лицо Никитина – спокойное и мужественное, с умным взором зеленых глаз. Нравилась его не показная преданность кавалерийскому делу, его спокойная речь без крепких словечек, без понуканий и повторений, уверенная – как скажешь, так и сделают.

* * *

На рекогносцировку они выезжали в сопровождении пяти-семи командиров штаба, осматривали пойму Нарева, Гельчинский лес. Потом возвращались через село Пятница в город, при этом Никитин отпускал своих штабистов в Ломжу, а сам с Голубцовым оставался в заброшенном со времен Первой мировой войны форте. Там их поджидал никитинский ординарец, раздувая угли на мангале. Ординарец сержант-сверхсрочник Живец был в доску своим парнем, вроде старшины Бараша. Никитин брал его с собой даже в Монголию. Хороший ординарец стоит иного друга. Это не только ближайший твой помощник, но и хранитель житейских секретов своего хозяина, это верный телохранитель… Живец готовил на костре мясо по-монгольски, варил замечательный монгольский чай, запекал в золе картошку, а главное не мешал задушевной беседе, исчезая в нужную минуту, как тень, и появляясь в нужную минуту без зова.

– Что ты там сморозил насчет царя Александра? – спросил Голубцов, заедая первую чарку куском ароматной баранины.

– Доложили уже? Кто, Ляпин?

– ЧВС. Он ведь тоже с вами был.

– Дернул меня черт за язык! Обидно стало. Никогда Россию не пристегивали ни к каким блокам, ни к каким осям. А тут как связался Николай II с Францией, так и пошло.

– Что пошло, то прошло. А сейчас хоть ты с Монголией союз заключи, Гитлер все равно на нас пойдет. А англичане еще и помогут… Наливай, руку не меняем.

– Войну они лихо начали, – усмехнулся Никитин. – Британия с Францией такие союзнички были – водой не разольешь. А когда приспичило, то Англия и союзнику врезала со всей дури.

– Это ты насчет Мерс-Кебира[9]9
  В алжирской гавани Мерс-Кебир английский флот нанес удар по интернированным кораблям Франции, чтобы те не вошли в состав германского кригсмарине.


[Закрыть]? Да уж, воистину у Британии нет постоянных друзей, есть постоянные интересы… Это французам своего рода месть за Дюнкерк, не стали толком воевать, вот и получай кулацкую пулю. Но мой тебе совет, оставь свою внешнюю политику при себе. Да и внутреннюю тоже. Ты меня понял?

– Да я уж сам себе «строгача» объявил с занесением в личное дело.

– Сегодня время такое – будешь трепаться, и тебе занесут в личное тело – девять граммов.

– Ну, пока не занесли, Бог троицу любит! «Мы красная кавалерия и про нас…»

– «…Былинники речистые ведут рассказ», – подхватил песню Голубцов. – Былинники у нас, братец, очень речистые… И рассказы у них интересные.

Обратно возвращались шагом. Ломжа – древний городок – в тысячу лет! – открывалась в закатном солнце со всеми своими краснокирпичными крышами, колокольнями, каланчами, с бело-песчаными отмелями Нарева.

Ах, Ломжа! «Вот выйду в отставку, обязательно заведу здесь дачу», – мечтал иногда Голубцов, поглядывая на холмисто-лесистые красоты. Конечно, Нарев с Волгой не сравнить, и в тихом Петровске есть свои родные ему прелести, но Ломжа напоминала аккуратную шкатулочку, в которой были четко уложены все радости человеческого бытия.

Они миновали село Пятницу, когда из-за сложенной на поле горки камней ударили вдруг три винтовочных выстрела. Кони взвились, Никитин пришпорил своего Недруга, и, прикрывая корпусом Голубцова, помчался в город. По счастью ни одна из пуль не задели ни всадников, ни коней. Только у себя дома, в Белостоке, Голубцов обнаружил в планшетке дырку… Но Анне Герасимовне об этом не сказал. Да и полковому комиссару Лосю тоже.

* * *

Агнешка не могла поверить, что Сергей, ее МИМ, покинув Белосток, навсегда исчез из ее жизни. Правда, он оставил свои адреса – Ленинградский и полевую почту в местечке Кузница. В Кузнице когда-то жила сестра мамы тетя Геля. Не навестить ли тетушку?

Через неделю после отъезда Сергея в свой полк, она уговорила бригврача Гришина поехать в Кузницу провести семинар с тамошними дантистами, а заодно проведать бывшего пациента – как он там?

Ехать было недалеко – всего полсотни километров; Гришин согласился, пригласив коллегу-красавицу в свою «эмку». Он всю дорогу развлекал интересную попутчицу анекдотами из жизни армейских медиков. Агнесса называла его про себя Морковкиным – за красный цвет медицинских петлиц.

Эх, знал бы «доктор Морковкин» об истинной причине этой поездки… Агнесса была так взволнована предстоящей встречей, что даже перестала вести наблюдение за дорогой и отмечать военные объекты. Любовалась красотой здешних мест. Вот и Кузница. Милое местечко на милой речушке с вкусным названием Лососянка. Буколический[10]10
  Буколический (устар.) – пастушеский, сельский. (Примеч. ред.)


[Закрыть] вид местечка несколько портило обширное парафиальное кладбище в самом центре.

Сначала заехали к тете Геле. Та жила одиноко в деревенском домике на Коперника и очень обрадовалась неожиданному визиту племянницы. После кофе с домашним бисквитом Гришин отвез Агнешку в кавполк, стоявший на окраине городка.

В медсанчасть красноармеец Евсеенко примчался бегом, как будто чувствовал, что там его ждет приятная встреча. И не ошибся – Агнешка! В зубоврачебном кабинете, отгороженным простыней от смотровой, они были одни. Обнялись так, что Сергей от избытка чувств даже приподнял Агнешку.

– Тихо, тихо, тихо! Садись, я посмотрю, что там у тебя.

– Да ничего, все в порядке.

– Лучше садись. Сюда могут войти.

Евсеенко послушно сел, открыл рот. Агнешка деловито осмотрела зубы, а потом, резко пригнувшись, впилась в его губы долгим нежным поцелуем.

Потом они условились, где и как встретиться. Агнешка пригласила его к тетке, но Евсеенко мог получить увольнительную только на завтра, в субботу. Так и договорились.

– Буду ждать тебя у нее дома. Вот ее адрес.

Гришину она сказала, что останется на субботу-воскресенье у тетки, а в понедельник сама доберется до Белостока поездом. «Морковкин» уехал, не скрывая своего разочарования. Он рассчитывал на продолжение приятного знакомства, но в прямом смысле получил от ворот поворот. Зато тетка была рада, что редкая гостья останется у нее ночевать. Утром она ушла в костел на субботнюю мессу, и утром же в дверь постучался Сергей с букетом, испускающим одуряюще сладкий аромат жасмина – наломал по дороге. Не теряя времени, они набросились друг на друга, полетели в стороны гимнастерка, юбка, армейский ремень с сабельной портупеей, белая блузка, пилотка и лифчик…

Потом, когда тетка вернулась из костела, они, раскрасневшиеся и счастливые, сели пить чай.

– Где ты научился играть на трубе? – спросила его Агнешка.

– О, я еще в девятом классе в школьный оркестр записался. Сначала мне дали «самовар»…

– Какой самовар?

– Ну, у нас так называли тубу, «бас-два». Самый большой инструмент в оркестре. Но я выпросили себе «поганку», извини, трубу. У нас все инструменты имели прозвища: кларнет – «сучок», валторна – «свиное ухо», тромбон – «миномет» или «кочерга»…

– Вот никогда бы не подумала! Смешно как!

Потом они пошли гулять за железную дорогу по берегу Лососянки, забрели в безлюдную березовую рощу и там снова полетели в разные стороны их одежды…

А когда оделись и снова двинулись по тропинке, Сергей поделился с ней своим открытием, которое внесет свой вклад в теорию множеств.

– Что такое «множество»? – спросила Агнесса.

– Множество – это большое количество, которое позволяет воспринимать себя как одно. Это классическое определение. А я утверждаю, что любое множество, заметь, любое! – состоит из подмножеств. Почему?

– Да, а кстати – почему? – Агнешка старательно делала вид, что ей это интересно.

– Да в силу не полной однородности входящих в него элементов! И тогда каждое множество можно разделить на множество других множеств или подмножеств. Вот смотри – наша роща. Это множество деревьев. Однако ее элементы не однородны – поэтому роща состоит из подмножества берез и подмножества осин, а также из подмножества ольхи. Теперь возьмем подмножество берез. Оно тоже не полностью однородно, потому что березы бывают высокие и низкие, старые и молодые, замшелые и чистые.

– Стройные и корявые.

– И так далее. Мы можем разбивать эти подмножества до тех пор, пока не дойдем до атомов. А в атоме три протона. Это тоже подмножество только очень маленькое. Поэтому я вывожу, что предельное подмножество всегда кратно трем. Потому что два элемента – это пара, а один элемент подмножество не создает.

– Какой ты умный! С твоей головой тебе надо не рядовым, а командиром быть!

– Ну, командир, это другая профессия. А я с детства хотел быть математиком.

– Почему?

– Наверное, потому, что я жил в доме математиков. Математических гениев. В нашем доме по 11-й линии жили когда-то и создатель теории множеств Георг Кантор, и профессор Чебышев, который разрабатывал теорию вероятности, выявлял законы больших чисел…

– А что такое «11-я линия»? Ты на железной дороге жил?

– Нет, это у нас в Ленинграде есть большой остров – Васильевский, или, как мы его зовем, Васькин, когда-то вместо улиц там были каналы, вот их так и пронумеровали – 1-я линия, 2-я, 3-я… Ты в Ленинграде была?

– Нет.

– Я тебя приглашаю. Вот закончу осенью службу, и поедем вместе. Жаль белых ночей не будет. Но я тебе все покажу… И Зимний, и Эрмитаж, и Русский музей…

– Я обязательно к тебе приеду. Ты только службу закончи. Тебе сегодня когда возвращаться?

– У нас еще есть три часа…

Агнешка, закинув голову в небо, прочитала:

 
Шевалье. Трубадур. Звездочет.
Попираешь копытом кентавра
Доблесть, славу, любовь и почет
На пути в непроглядное завтра.
 

– А что такое «шевалье»?

– «Шевалье» по-французски «всадник».

– Ты знаешь французский?

– И немецкий тоже.

– Какая ты умная! С твоей головой надо не дантистом быть, а секретарем обкома.

Оба рассмеялись, и руки их сами собой обвили друг друга.

Да, Агнесса забыла и Вальтера, и Магду, и все свои обязательства вести разведку против оккупантов… Надолго ли? Теперь ее охватывал страх, который раньше жил лишь в самых глубинных слоях души, страх, что ее разоблачат, арестуют, казнят, как лишают жизни всех шпионов.

А вдруг?!

А вдруг и в самом деле придут и арестуют, и тогда она больше никогда не увидит своего шевалье… Не ощутит его пылкие юношеские объятия, не вдохнет мускусный запах его мышц, разгоряченных любовным трудом, не заглянет в его восхищенные большие глаза.

Глаза же у него и в самом деле огромные, наверное, даже больше, чем у нее…

Они вышли на опушку березняка, с которой открывался великолепный вид на излучину речушки, и холмы, поросшие сосновым лесом.

– Знаешь, я бы очень хотел, чтобы ты стала моей женой…

Она засмеялась:

– Мальчик, вспомни, сколько тебе лет и сколько мне!

– Ну, подумаешь десять лет разницы! У моего деда жена была старше на одиннадцать лет, и они прекрасно жили. И троих детей родили.

– Ну, хорошо, я тебе даже четверых рожу. А где и на что мы будем жить?

– Для начала поедем в Ленинград. У меня там своя комната есть. Ты моей маме понравишься. Не сомневаюсь! Я поступлю на физмат. На вечернее отделение. А деньги буду в оркестре зарабатывать. Меня возьмут. Я знаю. Сейчас редко, кто на бугельгорне играет. И тебе работа найдется, зубные врачи всегда нарасхват.

– А здесь тебе не хочется остаться? – посмеивалась Агнешка. – У меня тут и квартира есть, и работа. Станешь на свадьбах играть, на похоронах. А учиться будешь заочно.

– Погоди! Мысль возникла… Понимаешь, атом ведь тоже можно рассматривать как подмножество, даже два подмножества: подмножество протонов и нейронов. И поскольку их всего по три – три протона и три нейтрона, то все в нашей Вселенной можно считать кратным трем!

– Конечно, понимаю. Я только об этом и думаю – и днем и ночью. Дай, я тебя обниму, мой Архимед! Мое ты подмножество!..

 
Рассвет бушует на земле
И разрывает сердце мне.
Прощайте, милый шевалье!
Держитесь твердо на коне!
 
 
В бокалах на моем столе
На дне мерцает не вода.
Прощайте, милый шевалье!
Я буду помнить вас всегда!
 

Потом она проводила его к воротам полка. Перед тем как скрыться в проходной, Сергей крепко обнял женщину – на зависть дежурного по КПП сержанта – и шепнул:

– Завтра воскресенье. Утром приду к тебе снова. Тетя Геля пойдет в костел?

– Пойдет. Я буду очень тебя ждать!

И утром он пришел, точнее, прибежал запыхавшись.

– Я к тебе на волне вероятности… Прости, но отпустили только на час.

– Хоть час, а все равно наш.

И снова было радостное безумство двух тел. Она сразу же повела его, как в танце, в сладострастнейшем танго, задав ему свой ритм, свой темп. Она перебрасывала его с бедра на бедро, словно горячий каштан с ладони на ладонь. И снова она закричала тем криком, с каким женщина возносится на седьмое небо. И он вторил ей.

– Матка Боска, что это было?! – блаженно вопрошала она своего шевалье.

Сергей томно улыбался:

– Это было, как в оборвавшимся лифте… Когда хватаешься за все, что под руку попадется… Вот очнулся, а в пальцах твоя грудь.

– Успел ухватиться?

– Да. Только это и спасло.

– А ты падал в лифте?

– У нас в доме всего четыре этажа. Лифта нет.

– Нех шен стреже, Езус Христус!

– Что ты сказала?

– Да хранит тебя Христос! Тераз, завше и на веки веков!

В Белосток она возвращалась пригородным поездом. Смотрела в вагонное окно и в душе сами собой оживали строки старинного романса:

 
Я ехала домой, душа была полна
Неясным для самой, каким-то новым счастьем.
 

По пути попадались станции, забитые войсками, платформы с танками, грузовиками, орудиями. Она не считала их, нигде не отмечала. Вспоминала полузабытые строки.

 
Я ехала домой… Двурогая луна
Смотрела в окна скучного вагона.
 

* * *

Командир 1-го стрелкового корпуса генерал-майор Федор Рубцов был тоже из царских унтеров и тоже, как и большинство «пролетарских генералов», выходцем из села. Несмотря на все его боевые заслуги в Гражданскую – переход через Сиваш, крымские бои против врангелевцев, Голубцов посматривал на него свысока. Он знал про то, как, поступая в академию, Рубцов в простеньком диктанте сделал сорок ошибок. Правда, потом он отличился на Финской, его дивизия действовала очень успешно, а, значит, именно он имел самый недавний боевой опыт. К тому же командовал корпусом почти год. В его аттестации была строка, которая настораживала Голубцова: «Должности командира корпуса вполне соответствует. В военное время может командовать армией». Не подсидел бы в мирное время? Он да Хацкилевич – первые претенденты на его командармовское место. Но внезапная ночная проверка его 8-й дивизии, получившей полный «неуд», отодвигала Рубцова на второй план. Столь безотрадные результаты привели обоих в глубокое уныние. Оставшись в рубцовском кабинете вдвоем, они невесело посмотрели друг другу в глаза:

– Что будем делать, Федор Дмитриевич, с такой боеготовностью? – вопросил Голубцов, потирая массивный подбородок.

– А что тут сделаешь, если развернуться не дают? – закурил в конец расстроенный Рубцов. – Ни учений толком не проведешь, ни полигонов тут нет. Вот устроили в старом коровнике стрельбище – из наганов палим.

– Развернуться не дают никому. Граница рядом. Но делать что-то надо.

– А если по ночам учения проводить? Тогда можно полк против полка вывести.

– Ага, они в темноте штыками друг дружке глаза повыкалывают. Маршевую подготовку еще можно по ночам отработать. А вот двусторонние учения…

– А что если так: я могу поднять только один полк. И мой сосед Гарнов тоже имеет право поднять полк. Так? Вот мы и сведем их вместе на одном боевом поле. Полк против полка! Чем не дивизионное учение?

– Я-то по другому мерковал: взять от каждого корпуса по полку – два пехотных, два танковых, один кавалерийский… Свести их вместе, да и учинить «малые маневры». Но пять полков – многовато, не дадут развернуться. Да и где мы такое поле найдем, чтобы нас особо с воздуха не засекли?

– А мы сейчас карту глянем… Вот здесь например. Им двадцать километров переться и нам почти столько же. На этих холмах и поиграем. Тут и в лесу укрыться можно.

– Идея интересная… Но в Минске проведают, по шапке мне дадут.

– Пока проведают, мы успеем по три полка с каждой стороны прокатать…

– Ох и хитрый ты жук, Федор Дмитриевич! Давай планируй. Рискнем, пожалуй…

* * *

Голубцов любил Лермонтова и считал его своим сослуживцем по Кавказу. Любил он и кавказскую кухню, и особенно восточные сладости – халву, пахлаву, шербет. Лана, некогда шеф-повар ресторана «Нарев», выпекала для генерала его любимые азербайджанские пирожки шакербура – с начинкой из тертых орехов, корицей и кардамона. Каждое утро, капитан Горохов забирал в столовой коробку с горячей выпечкой и доставлял в приемную. Приносил Голубцову утренний чай в армудике – в грушевидном турецком стаканчике – и блюдечко с шакербурой. Голубцов радостно оживлялся и всегда приговаривал:

– Это вам не кофе с круассаном, господа! Это вам армуду с шакербурой.

Создав шефу доброе настроение, адъютант отправлялся в разведотдел за утренней сводкой. Голубцов начинал свой день именно с этого документа, который позволял знать, что изменилось за ночь на рубежах 10-й армии. С тех пор как у Смолякова стала работать прикомандированная начальница СГС (станции голубиной связи) капитан Горохов приходил в разведотдел с непременной картонной коробочкой, в которой лежал азербайджанский пирожок. Всякий раз, передавая девушке коробочку, Василий произносил одну и ту же фразу:

– От нашего стола вашему столу!

И ловил в ответ обворожительную улыбку.

Галина оказалась прекрасной машинисткой, и Смоляков не торопился расставаться с прикомандированным лейтенантом. С утра до вечера Черничкина без особого энтузиазма, перепечатывала накопившиеся отчеты, сводки, донесения, надеясь, что еще день-другой и ее вернут к исполнению своих прямых обязанностей. Она очень обрадовалась, когда узнала, что ее родная передвижная станции СГС прибыла в Белосток взамен, той, которая стояла здесь раньше. Улучив часок, убегала в дворцовый парк, где под сенью вековых лип и каштанов укрывалась полуторка с голубятней в кузове. Однажды она наткнулась на Голубцова, который направлялся в свою «келью», в свое убежище.

– Здравия желаю, товарищ командующий! – вытянулась она.

– Куда спешим? – улыбнулся Голубцов. – Прошу следовать за мной.

И они вошли в правый флигель, и Голубцов открыл заброшенную библиотеку, а затем и «Комнату для сжигания бумаг». Галина ахнула:

– Боже, сколько книг! – И взяла с полки первую попавшуюся.

Голубцов приготовил чай.

– Давай передохнем чуток. Меня сегодня просто замучили. Да еще вечером на бюро обкома зовут… Эх, когда же мы нормально жить станем, Галина Александровна? Без суеты, без аврала, без горячки?

– Наверное, не скоро.

Она сидела напротив, вскинув ногу на ногу, и опершись локтем на колено, чтобы удобнее было держать чашку. Поймала пристальный взгляд генерала на своем неприкрытом подолом колене, смутилась. Они были вдвоем в этой затерянной дворцовой комнатке, и Галина совершенно не представляла, как себя вести, если вдруг этот рослый грузный мужчина пересядет к ней поближе и обнимет ее. Из таких ручищ не вырвешься. И будто накликала – Голубцов и в самом деле пересел к ней на канапе со своего скрипучего стула… Она прижала к груди чашку… Но тут громко хлопнула упавшая с верхней полки книга, та самая, которую только что рассматривала Галина и неловко поставила на место. Она вскочила, подняла книгу, и снова стала рассматривать:

– Какое странное название «Бестиарий»! Что такое бестиарий?

Голубцов, несмотря на свое доцентство не знал, что означает «бестиарий»[11]11
  Бестиа́рий (от лат. bestia – «зверь») – средневековый сборник зоологических статей (с иллюстрациями), в которых подробно описывались различные животные в прозе и стихах, главным образом, с аллегорическими и нравоучительными целями.


[Закрыть].

– Тут много странных книг, – сказал он, поднимаясь с канапе. Галина на всякий случай втиснулась между полок. И Голубцов понял смысл ее маневра. Девушка явно опасалась, что ее ненароком обнимут.

– Боже, сколько здесь пыли! – воскликнула она и чихнула. Чихнул и Голубцов. Оба невольно рассмеялись.

– Будем здоровы! А «Бестиарий» возьмите с собой. Изучите, зачет мне потом сдадите.

– Есть изучить и сдать зачет! – воскликнула повеселевшая Галина. На том уединенное чаепитие и закончилось.