Текст книги "Легендарные разведчики. Книга 4"

Сотрудничество Владимира Горового с группой наших источников из Соединенных Штатов продолжалось 13 лет. Для разведки – это же совсем не культурный обмен – очень долго. О встрече, которая могла бы закончиться провалом, а завершилась присвоением медали «За отвагу», рассказывает сам Горовой:

– Мы с ним всегда делали всё как надо. Парень он был надежный – смелый, изобретательный, расчетливый, не боящийся рисковать для получения доступа к сверхсекретным материалам и в то же время не рисковавший безоглядно. Все условия соблюдал. Ход каждой операции детально прорабатывался и согласовывался между нами. И работа шла бесперебойно долгие годы. Но однажды случилось так, что мы оказались в сложном положении. Поступавшая информация носила стратегический характер, и отчета об успешном завершении проводимых операций ждали с огромным нетерпением.

Наш источник должен был прилететь издалека, с другого побережья. При вылете там погода была нормальная, а в районе Вашингтона неожиданно ну просто ни в какие ворота. Всю ночь валил снег при сильном ветре – настоящая пурга даже по нашим меркам. Резко упала температура до минус 14–15. Дороги завалены снегом и сильно обледенели. Американцы не привыкли к таким передрягам. Сплошной хаос. Здесь и там съехавшие в кювет или столкнувшиеся автомашины. И главное, очень много патрульной полиции.

Мы никогда ничего не срывали. А здесь возникла проблема: надо было и получить столь необходимые материалы и в то же время обеспечить предельную безопасность проведения операции. Дело в том, что надо было передать крупную сумму денег, задание и условия проведения на следующий период. А в такой обстановке чего доброго и сам съедешь в кювет без всякой надежды выбраться оттуда самостоятельно или, того хуже, попадешь в ДТП, не дай бог серьезное, требующее доставки в больницу с возможным попаданием в поле зрения полиции. Думаю: ходить, не ходить? Вообще-то в таких условиях целесообразно было не рисковать, ведь у нас есть запасные условия. Но по зрелому размышлению решил, что возникшие сложности можно использовать к своей выгоде. Главная цель на начальном этапе операции: обнаружить, ведется ли за мной наблюдение автомашинами контрразведки. Обычно это требовало длительной тщательной проверки. А в сложившихся условиях вести за мной такое наблюдение скрытно было очень и очень непросто. И выявить его было намного легче. Ну и, конечно, сознание того, что это важно, я же обязан, там ведь волнуются и ждут. Хорошо, постараюсь делать все с максимальной осмотрительностью.

Выехал на дорогу, проехал метров триста – буксую. Сразу на заправку – поставить цепи. В шиномонтаже на меня обратили внимание, спросили: а что это у вас за номер такой интересный? В ту пору наши дипломатические номера хотя и были похожи на местные, но все же от них отличались. И продолжать разговор, мол, кто ты, откуда и тому подобное, мне было ни к чему. Пришлось поставить цепи самому, хотя на таком холоде дело это, честно говоря, не очень приятное. Но главное было в том, что дороги-то занесены, а под снегом гололедица. Пока километра два проехал, вижу: семь или восемь машин свалились в кювет, только чуть-чуть тормознут – и поехали туда. Еду, смотрю: мать честная, что такое? Фары какие-то яркие, свет на перекрестке и большая вереница машин, штук пятнадцать. Стоят полицейские и что-то проверяют. Не знаю, что проверяют, кого? Но рядом аэропорт. Если меня сейчас засекут, то спросят документы. И возникнет вопрос: а что это сотрудник советского посольства в такую позднюю пору (было уже около десяти вечера), по такой погоде, в такой отдаленной лесистой местности делает? Могут тут же в ФБР (контрразведку) сообщить. И меня сразу же возьмут на карандаш. А это крайне нежелательно, потому что потом в контрразведке начнут смотреть: а что это ему понадобилось в этом районе? Там же ничего подходящего для посещения нет. Значит, он мог с кем-то встречаться. С кем? Сразу check – проверка, кто из могущих заинтересовать нас прилетал примерно в это время. И могут выйти на того, кто прилетел: с какой это стати он сюда? Что ему здесь делать? А делать ему здесь совершенно нечего. И он уже является персоной номер один для подозрения.

Что прикажете делать? Очередь машин все ближе к полицейскому посту. Решил развернуться и изменить маршрут. Осторожненько так, чуть ли не дыша, приступаю к развороту. А дорога узенькая, обочины обледенели и загибаются в сторону кюветов. И вдруг чувствую: машина начинает потихоньку сползать в кювет. Еще сантиметров тридцать – и всё: я в кювете со всеми вытекающими последствиями. Выскочив на дорогу, пытаюсь ее удержать, но ничего не получается, скользко. Заскакиваю обратно. И вдруг машина останавливается. Не понимаю, почему. Может, была там, на мое счастье, какая-то кочка. Смог развернуться и уехал.

А меня время поджимает, до встречи – буквально сорок минут. Как бы не опоздать. Впереди ровная гладь, покрытая снегом, ничего подозрительного. Прибавил газу. И вдруг словно повис, колеса крутятся, а до земли не достают. В чем дело? Вышел, глянул. Оказалось: полотно дороги делает в этом месте небольшую ложбинку, полностью занесенную снегом, и я с ходу въехал на него брюхом (снизу стоял металлический лист для защиты картера) и завис. Надо выгребать снег из-под машины. Иначе никак. А у меня ни лопаты, ничего. Начал рыть руками. Руки заледенели – бесполезно. Надо снять колпак с колеса и им разгрести. А чем снять? Попробовал руками, но только ноготь подорвал. Смотрю: сухое дерево повалено. Отломал подходящий сук, откуда только силы взялись, достал из багажника отвертку, приспособился, нажал раз, другой, и колпак отлетел. Выгреб им из-под задних колес и моста снег. Колеса коснулись земли, я на газ – и выехал на широкую дорогу невдалеке. Еду и чувствую: машину ведет. Глядь, а у меня со стороны водителя переднее колесо приспущено. Вот же незадача. Шины бескамерные, и от долгой езды по глубоким снежным колеям одно колесо подспустило. Остановился. Тороплюсь. Вокруг никого. Лишь машины мимо взад-вперед. Только стал менять колесо, вдруг меня сзади кто-то за плечо трогает. Поднял голову: батюшки, а рядом полицейский стоит. Подъехал неслышно, пока я возился с домкратом. Откуда взялся? Я вежливо-вежливо: «В чем дело, офицер?» А он строго-строго: «Сэр, извините, но вы стоите так, что вас может сбить проезжающая мимо машина». Я: «Может быть, вы поможете или немножко постоите, пока я закончу?» А он: «Не имею права, я патрульный полицейский. Видите, какая погода. Будьте осторожны». В общем, сел в свою машину и уехал патрулировать дорогу. Ну и я поменял колесо и поехал.

Успел. Все, что нужно, получил. Время – два часа ночи. Хорошая дорога. Никаких автомашин. Только много перекрестков со светофорами – съезды к небольшим кластерам загородных домов. И тут одна из цепей лопнула и, чуть я прибавлю скорость, с силой бьет в крыло. Еду неспешно и спокойно – дело сделано. Центр будет доволен.

Тут в зеркале заднего вида что-то сверкнуло. Довольно далеко, за несколько светофоров позади меня. Вгляделся: автомашина. Да, рано я успокоился. Сзади полиция. Наверное, все еще патрулируют дороги, помогая попавшим в какую-нибудь передрягу автомобилистам. Ситуация скверная. Сейчас ведь догонят, засекут мой дипломатический номер, и опять встанет тот же сакраментальный вопрос: что делает здесь советский дипломат глубокой ночью в такую погоду? В целом я, конечно, прикрыт дипломатическим иммунитетом, так что задерживать или обыскивать меня они не имеют права. Но грозит та же опасность попасть в поле зрения ФБР, ну а там, и гадать не надо, сразу поймут: проводил специальную операцию.

Хотел поехать побыстрее, но эта порванная цепь, начинавшая разносить крыло машины, и частые светофоры, и полиция на хвосте вынуждали строго соблюдать правила. Хорошо хоть, что полицейские, видать, тоже никуда не торопились и исправно останавливались на каждом светофоре. Однако расстояние между нами все же неуклонно сокращалось. Интервал – уже только в один светофор. Но в ту ночь все как-то складывалось удачно: впереди маленький поселочек в пять-шесть домиков, и как раз оттуда выезжает на главную дорогу какая-то машина. Я мгновенно свернул в поселок, а полицейские проехали мимо.

В общем, добрался я домой. На следующее утро прихожу на работу, резидент мне: «Слушай, я чуть не поседел». Он знал, какой важности была операция. Полученные материалы были архиважными. Через два часа Центр успокоился. Все обошлось.

Горовой – строгий редактор. И по обоюдному согласию, чтобы избежать ошибок и неточностей в оценке событий, сам взялся за перо, точнее, сел за компьютер. Эта часть главы дается в его собственной редакции:

– Особое место в моей работе занимает разразившаяся в 1973 году война между коалицией арабских государств во главе с Египтом и Сирией, опиравшихся на поддержку СССР, и Израилем, прикрываемым США. Это было четвертое по счету вооруженное арабо-израильское столкновение, известное как война Судного дня (по названию самого почитаемого в иудаизме праздника, в день которого она началась, – 6 октября 1973-го). Ее целью явилось стремление арабов вернуть территории, оккупированные Израилем в результате захватнической войны 1967 года. Носившая поначалу региональный характер, война переросла в серьезнейший американо-советский конфликт, поставивший мир на грань ядерной катастрофы.

Военные действия, шедшие с 6 по 25 октября 1973 года, носили ожесточенный характер с тяжелыми потерями личного состава и техники с обеих сторон. Советский Союз и США оказывали своим союзникам массированную военно-техническую помощь, ведя по воздуху и по морю поставки самого современного оружия и демонстрируя решимость обеспечить защиту дружественных им участников конфликта. С этой целью в Средиземном море дислоцировались 6-й американский флот и самая мощная в советских ВМС 5-я оперативная эскадра.

В течение первых нескольких дней арабские войска добились опасных для Израиля успехов. Однако затем, проведя всеобщую мобилизацию и перегруппировавшись, израильтяне перешли в контрнаступление, переломили ход военных действий и поставили самоотверженно сражавшиеся арабские войска в крайне тяжелое положение.

Принятая Советом Безопасности ООН резолюция, призывавшая стороны к прекращению огня, была проигнорирована Израилем. Израильские танки вышли на шоссе в 100 километрах от столицы Египта Каира, а артиллерия заняла позиции в 35 километрах от столицы Сирии Дамаска. Арабским войскам угрожал полный разгром.

В этой обстановке президент Египта Анвар Садат обратился к советскому руководству с просьбой о срочной помощи, позвонив ночью генеральному секретарю ЦК КПСС Леониду Ильичу Брежневу и попросив в кратчайший срок направить в Египет советские войска для спасения положения. СССР, исходя из своих национальных интересов, не мог допустить полного поражения арабских государств и незамедлительно принял комплекс мер по принуждению Израиля к прекращению военных действий.

На усиление нашей 5-й оперативной эскадры были направлены пять ударных подводных лодок, на кораблях сформированы десантные группы, а общая их численность доведена более чем до 80 вымпелов. Специальные корабли неотступно вели плотное наблюдение за действиями американских авианосцев, чтобы накрыть их огнем в случае попытки начать боевые действия.

К египетскому порту Порт-Саид подошли несколько советских кораблей с десантом, готовым к высадке на берег. В семи дивизиях ВДВ (такие данные приводит американская разведка) была объявлена повышенная боевая готовность. Новый истребитель МИГ-25, обладавший высокими тактико-техническими возможностями, совершил облет Тель-Авива, демонстрируя свою неуязвимость для израильской ПВО и тем самым реальную угрозу нанесения бомбового удара, в том числе и ядерного, по столице Израиля.

С американской стороны в ударной авиагруппе 6-го флота, имевшей и ядерное оружие, был объявлен предпоследний перед открытием военных действий уровень боевой готовности № 2. Дальние бомбардировщики Б-52 (американская стратегическая авиация), могущие нести на борту ядерное оружие, постоянно находились и дозаправлялись в воздухе, чтобы в любой момент быть готовыми направиться к границам СССР.

Ввиду нарастающего обострения кризисной обстановки Советский Союз принял в дополнение к военным также жесткие меры по другим направлениям для прекращения огня. 24 октября 1973 года Кремль предупредил израильское руководство о «самых тяжелых последствиях» в случае продолжения им агрессивных действий против Египта и Сирии.

Это было фактически ультиматумом. Одновременно президенту США Ричарду Никсону была направлена телеграмма с предложением ввести в зону боевых действий миротворческие контингенты обеих сторон и с предупреждением, что в случае пассивности США в урегулировании кризиса СССР придется «срочно рассмотреть вопрос о том, чтобы принять необходимые меры в одностороннем порядке».

США после экстренного ночного совещания высших руководителей – государственного секретаря, министра обороны, главы президентской администрации, председателя Объединенного комитета начальников штабов и директора ЦРУ – отклонили это предложение, заявив в ответ: «Мы должны рассматривать Ваше заявление об односторонних действиях как вызывающее серьезнейшую озабоченность и могущее привести к непредсказуемым последствиям».

Было принято решение поднять уровень боевой готовности войск США по всему миру, о чем немедленно стало известно советскому руководству. (Я думаю, понятно, откуда в Москве знали обо всех американских планах. Надежный источник нашу разведку не подвел. – Н. Д.) Авианосец «Джон Кеннеди» был направлен из Атлантического океана в Средиземное море, а еще два авианосца в зону возможных боевых действий к острову Крит. 82-я десантная дивизия в штате Северная Каролина была приведена в боевую готовность. В американских войсках в Западной Европе объявлена тревога, а главнокомандующий и командующий Атлантическим флотом предупреждены, что Советский Союз может вмешаться в войну на Ближнем Востоке. Угроза прямого вооруженного столкновения ядерных держав типа Карибского кризиса 1962 года стремительно нарастала.

Однако демонстрируемая Советским Союзом твердая решимость принудить Израиль силовым путем к остановке военных действий, невзирая на опасность вооруженного столкновения с США, вынудила американское руководство пойти на оказание давления на израильтян, и к 26 октября бои были прекращены.

Длившаяся 19 дней война была остановлена, Египет и Сирия спасены от нависшего поражения. А Израиль вынужден был в дальнейшем перейти к процессу мирных переговоров с арабской стороной.

Следует отметить, что принимать советскому руководству решения по острым, прямо-таки судьбоносным вопросам по ходу развития кризиса, верно оценивать и обоснованно справляться с возникавшими рисками вооруженного столкновения с США и опасностью его перехода в ядерную стадию самым существенным образом способствовала работа советской внешней разведки, через агентурные возможности которой непрерывно шло отслеживание в режиме реального времени намерений и действий американской стороны. Итоги получили самую высокую оценку руководства страны, а сотрудники разведки удостоены государственных наград, в том числе самой высшей. (Владимир Ильич Горовой скромно умалчивает, кто ее был удостоен. И пока почти не упоминает о своих конкретных действиях. Но это только пока. – Н. Д.).

Часть III
Нелегалы

Блеск и нищета графа советской разведки
Дмитрий Александрович Быстролётов
(1901–1975)

Такую жизнь было дано прожить только Быстролётову. Вот как оценивает он сущность деятельности разведчика в разговоре с самим собой, которому не соврешь и которого уж точно не обманешь:

«– Какая это была работа?

– Грязная.

– И всё?

– Героическая. Мы совершали подлости и жесткости во имя будущего… Делали зло ради добра».

Он внебрачный сын графа Александра Николаевича Толстого – юнкера, потом священника, но такого для церкви опасного, что Священный синод отправил его на Соловки. А мама, Клавдия Дмитриевна Быстолётова, учительница. И бунтарка, что подтверждает редкое в ту пору решение родить ребенка вне брака. Авантюрные жилки легко просматриваются в родительской генетике.

Родился в Крыму 3 января 1901 года в селе Акчора, сменившем с тех пор несколько названий. До 14 лет мальчика, получившего отчество по отцу, воспитывали в Санкт-Петербурге в доме графини де Корваль – доброй знакомой графа Александра Толстого и имевший некие родственные корни с королем Румынии Каролем.

Полученное домашнее образование не уступало гимназическому. Иностранным языкам мальчика обучал гувернер из Швейцарии. Дмитрий рос в благородном обществе, приобретая соответствующие манеры, свойственные высокому окружению. Фамилию ему дали, конечно, мамину. Вполне подготовленного и хорошо физически развитого Дмитрия приняли в Морской кадетский корпус в Севастополе.

Быстролётов плавал юнгой на миноносце Черномоского флота. В Первую мировую войну участвовал в морских операциях. Очень пригодилось, когда в силу обстоятельств пришлось стать моряком. Но до этого после Февральской революции 1917 года решил завершить гражданское образование и учился в гимназии в Анапе.

Дальше биография дает крутой крен. Чтобы не служить ни в какой из бьющихся на смерть армий, отчаливает от родных брегов и бросает якорь в Константинополе. Не хотел или боялся оставаться и жить при новой советской власти? Видимо, так. Бегство в Турцию не было ни спонтанным, ни хорошо обдуманным. Спасались все, и он тоже. Профессия моряка, полученная в Кадетском корпусе, стала одной из многих, им впоследствии освоенных и в трудный час его на плаву удержавшей. Возможно, с течением времени он решил сменить ее, когда однажды из всей команды его корабля, попавшего в катастрофу, оказался одним из нескольких чудом спасшихся.

Ему, перебравшемуся потом в Чехословакию, не хотелось поначалу быть ни белым, ни красным. Через эти метания проходили почти все, покинувшие Родину и не знавшие, где применить свои таланты, знания, способности. Он начал с медицинского факультета университета в Братиславе, через два года снова переезжает – учится в Карловом университете в Праге. Его лидерские качества несомненны. И в 1923 году колеблющаяся, сомневающаяся, разношерстная студенческая масса избирает Быстролётова секретарем созданного «Союза студентов граждан СССР в Чехословакии». В 1924 году переходит с факультета медицинского на юридический.

Дмитрий хотел быть и остался русским. Что во многом и привело его в советскую разведку. Никаких моментальных объятий от советских работодателей. Надо было пройти весь путь. В 1925 году он уже трудится в советском торгпредстве, где начинает со скромнейшей должности сначала технического регистратора, потом переводчика.

А там, где переводы, в полутора-двух шагах и ОГПУ. Заместитель резидента советской разведки в Праге быстро понял, что ему в руки попал благодатный материал, что Дмитрий способен на нечто большее, чем выполнение простых поручений.

Деятельность студента Быстролетова называлась «работой по эмиграции». Ему уже доверяли, однако проверяли. Потом, когда все порученное сумел выполнить быстро и точно, в него поверили и присвоили, как полагалось тогда и теперь, оперативный псевдоним – «Андрей». Разведка никак не мешает его учебе, она за такое совмещение, это же отличное прикрытие. Он уже референт торгпредства СССР и начинающий журналист, пишущий статьи и для бюллетений советского представительства, и для пражских газет.

Любовь к оставшейся вдали Родине привела Дмитрия к тем, кто его из России и выгнал. В апреле 1925 года Быстролётова отправили на смотрины в Москву. Там его проэкзаменовал сам основатель советской внешней разведки, глава КРО ОГПУ СССР Артур Христианович Артузов. Парень понравился. В голове стратега разведки созрел план: «Надо использовать его выгодную наружность, знание языков, общий культурный уровень. Он может нравиться людям на верху общества, и это редкая у наших людей черта».

Артузов не ошибся. «Я вел двойное существование – скромного экономиста и неизвестного со многими масками на лице», – признает Быстролётов. В кого только он не превращался в зависимости от поступавших из Москвы заданий. Самое главное из которых пришло в 1930 году: самостоятельно получить соответствующие паспорта и перейти на нелегальное положение. Несмотря на сумасшедший, напряженнейший темп работы, в 1928 году он окончил юридический факультет и получил степень доктора юридических наук.

В Чехословакии для него стало тесно, здесь больше ничего не держало. Пересекал границы с разными паспортами – американским, бразильским, голландским, греческим, французским, канадским. Большинство документов пришлось добывать самостоятельно. Каждый новый паспорт – это и его новая легенда, новая маска.

Итак.

1930 год: чехословацкий студент-медик Лайош Пирелли, обучающийся в Цюрихе, и торговец, гражданин Греции Александр Галлас. Английский лорд с британским паспортом и канадским гражданством Роберт Гренвилл.

1932-й: венгерский граф Ладислав де Киральгаза, художник из Голландии Ганс Галени.

1934-й: наглый американский мафиози-коммерсант; агент японской разведки и снова английский лорд.

Некоторые персонажи с годами исчезали и вновь появлялись в зависимости от оперативной необходимости. Можно сказать, они были сыграны Быстролётовым на бис.

Обычно подготовка нелегала занимает годы и годы. Но не в случае с Быстролётовым. Во-первых, времени на освоение профессиональных истин совсем не было. Он должен был поскорее продолжать свою деятельность в переполненной русскими эмигрантами Праге не завтра, а позавчера. Во-вторых, Дмитрий Александрович обладал тем, что дается только от Бога. Талантом, который нельзя воспитать даже в самом старательном и работоспособном разведчике. Он вступил в игру сразу, без всякой раскачки. Больше десятилетия непрерывной работы во враждебной Западной Европе, в том числе и в фашистской Германии, Италии, Франции, Швейцарии, Великобритании. Но он успевал выполнять сложные задания в Аргентине, Сингапуре, Китае, где каждый его потрясающий успех был закономерен и в то же время достигнут вопреки законам логики. Не очень понятно, что привело его в Африку. Сам он намекал, будто спасался там от преследований. Каких, пока непонятно.

Что давалось ему в разведке лучше всего? Он был блестящим вербовщиком – высшее отличие даже в нелегальной, самой засекреченной разведке. Приятная внешность, благородные манеры, не зря незадолго до Октября 1917-го официально признан графом, позволяли привлекать к работе не на Советы (что вы, ни в коем случае), а только на себя – молодых и не очень женщин.

Дмитрий Александрович знал, чего ждут от него в Москве на Лубянке: шифров и вербовок. Позже в литературных трудах он так определил свою роль и задачу: «Вербовщик должен быть не только хитрее и умнее вербуемого. Он обязан еще и видеть дальше. Понимать общее положение яснее и глубже».

Больше всего Быстролётова, точнее ОГПУ, интересовали шифры. Добраться до них получалось только с помощью вербовки. Вот и сотрудница секретариата посольства Франции Мари Элиан Окютерье не могла в 1927 году отказать любимому человеку в удовольствии проникнуть во все тайны французского МИДа. Мари, получившая псевдоним «Лярош», попала в элементарную «медовую ловушку», но как умело расставленную! Тогда и термина такого не было. Да и еще один термин, обозначающий разведчика-соблазнителя – «Ромео», родился позже, во времена канувшего социализма. Его появление приписывают мускулистым блондинам из Министерства внутренних дел ГДР, именовавшегося постоянно уступавшими противниками презрительным «Штази». Загорая на пляжах Болгарии, высматривали одиноких женщин, в основном из ФРГ. Сюда приезжали одинокие немки-секретарши и серьезные фрау, отпущенные мужьями отдохнуть от семейных забот. И «Ромео» из ГДР выискивали среди них работавших в закрытых учреждениях незамужних женщин или тех, чьи мужья потенциально могли быть носителями государственных секретов. Следовало знакомство, соблазнение и аккуратное выяснение с помощью мужской потенции разведвозможностей очутившейся в капкане жертвы. Иногда в сети попадались и весьма полезные особи. Но то была работа наугад, с огромной затратой времени и туманными результатами.

Обольщение в сугубо оперативных целях применялось с древнейших времен. Но одним из наиболее ярких соблазнителей стал как раз Дмитрий Быстролётов. Он, в отличие от гэдээровских «Ромео», действовал прицельно. Объект для его чар подбирали, как правило, целенаправленно в московском Центре или в закордонной резидентуре. Распыляться по мелочам не позволялось.

Быстролетов прекрасно знал, на что шел тогда первый раз в Праге. Чувств к француженке Мари не испытывал. Кроме одного: избранница (не его, а ОГПУ) трудилась на незаметной должности во французском посольстве, зато имела доступ к шифрам. В душе он несколько стыдился своей роли, даже раздумывал, как потом оправдать перед ней неминуемое расставание вместо ожидаемого предложения руки и сердца. Да, изменял жене, что не приводило Быстролётова в восторг. Однако никаких угрызений совести. Родина была дороже всего, и даже намека на мысль о том, чтобы каким-то образом уклониться от выполнения неприятнейшего задания, не было.

Так что сотруднице секретариата французского посольства Дмитрий заранее уготовил роль жертвы. Откровенно: она попала в умело заброшенные сети, как бедный доверчивый карасик, заглотнувший симпатичного червячка. Поначалу приносила важные секретные документы, не представляя, какая роль ее ждет в конце одноактной драмы. Но часы пробили свое, и милейший любовник попросил посольские шифры. Предлог был выбран Быстролётовым ничтожный, а вот шифры были нужны Москве ради святого дела: переписка Франции с Чехословакией и Германией никак не поддавалась расшифровке.

Как отказать, огорчить, подвести, когда ее страсть пылала жарким пожаром. Все же, наверное, понимала, на какое преступление ласково толкает любимый. И она добыла шифры – всего лишь на час. Хватило и его. После которого абсолютно неожиданно для Дмитрия Александровича влюбленная Мари была по-хамски списана со счетов, ибо уже вскоре он получил не подлежащий обсуждению приказ из Центра: связь с агентом прекратить. Может, Москва заботилась о своем вербовщике, волновалась о его нравственности? Ну уж это вряд ли. Здесь не было места привычным человеческим чувствам, которыми жервовали ради выживания своей страны. Зато шифры быстро дошли до лубянского адресата, задание было выполнено. Но Страна Советов никак не отблагодарила ни агента – а как еще назвать бедную Мари? – ни, главное, ее вербовщика-соблазнителя.

Таким был один из первых подвигов Быстролётова – «Ромео». Дело сделано, пора, пора приступать к осаде – и обязательно взятию – других таких же девичьих крепостей на новых берегах.

Иногда этому мешали обстоятельства, казалось, непреодолимые. Даже людям, не позволяющим себе ни минутного расслабления в обычной жизни, почти не под силу совладать с собой во время сна. Поймите мой прямой намек: постель тоже была местом напряженной работы. А разведчик, уснув в чужой кровати, иногда говорил во сне по-русски. Избавиться от этого было почти невозможно. Почти. Потому что все же неимоверными усилиями воли сделать это удается.

У легендарного разведчика Николая Ивановича Кузнецова, он же обер-лейтенант Пауль Зиберт, из ночного забытья иногда прорывались слова на русском, особенно часто – засевшая в мозгу фраза: «Мы еще посмотрим, кто из нас настоящий патриот». Об этом его предупредил сосед по землянке, врач партизанского отряда «Победители» Альберт Вениаминович Цессарский. Мало ли с кем пришлось бы Зиберту делить кровать. Доктору не удалось бы избавить Кузнецова от опасной привычки, если бы не стальная воля Николая Ивановича.

Вот так же и у его предшественника. Однажды одна из подруг Быстролётова мимоходом обронила, что во сне он что-то бормотал на странном языке. Нам-то ясно на каком. И Дмитрий Александрович избавился, непонятно как, никаким врачам довериться он не мог, от ночной болтовни. Сам считал, что помогла сила внушения.

В Германии, прикинувшись легкомысленным прожигателем жизни, сумел добиться расположения фанатичной фашистки с обезображенным в автокатастрофе лицом. Кому как не ей могли доверить работу в канцелярии, где хранились личные дела немецких разведчиков, работающих в СССР и некоторых других сопредельных с ним странах. В Центре операцию назвали простенько: «Архив». Но как было в него проникнуть? Единственный способ – сблизиться с фанатичкой. Дама опытная, она-то понимала, что красавчик граф интересуется ею с какой-то тайной целью. И Быстролетов внушил, с какой именно: далекий от политики, он хотел понять, чем же так привлекает людей совершенно неизвестный ему, иностранцу, человек по фамилии Гитлер. В попытке перевоспитать, вылепить заново и превратить холеного богача в настоящего националиста, фашистка не юных лет раскрывала ему всю глубину идеологии национал-социализма. А заодно и двери стальных берлинских сейфов, чтобы ловелас понял, за какие идеи и какими методами надо по-настоящему сражаться.

Женщина радовалось постепенному прозрению влюбившегося в нее и в идеи фюрера молодого красавца, превращающегося из шалопая-аристократа в настоящего нациста. А вместе с прозрением в Москву утекали из Третьего рейха секретнейшие сведения, касающиеся работы немецкой разведки на советской территории.

Дело между тем не могло не двигаться к свадьбе. Остановка за малым – венгерскому графу, он же тов. Быстролётов Д. А., надо было как следует обеспечить будущее семейное счастье. И всего-то что требовалось от невесты напоследок – достать документы некой химической лаборатории, с которой она в тот счастливый для Быстролётова момент имела прочные связи. Иначе суженый мог бы разориться, играя на бирже ради обеспечения их же счастливого и безбедного семейного будущего. Любовь – сильное и застилающее глаза чувство. Святое дело – помочь жениху, без пяти минут мужу.

А когда задание было выполнено, тот уехал на охоту в родную Венгрию. Где и погиб в лесу от случайного выстрела. Неутешная полувдова сильно горевала. И образ дорогого ей венгерского графа всплывал перед глазами так часто, что однажды почудилось, будто она увидела его живым и невредимым. Ей – показалось, а Быстролётову, все быстро понявшему, – нет. Столкнулись на званом обеде в берлинском ресторане. Не надо было бы туда «Андрею» так быстро возвращаться. Но «Центр» дал новое задание – пришлось. Такие вот незапланированные встречи и губят разведчиков, никто от них не застрахован. И венгерский граф, он же Быстролетов, исчез. Навсегда. Но только из поля зрения немки, материализовавшись уже в ином образе в Риме.