Текст книги "Легендарные разведчики. Книга 4"

Язык он осваивал в 1941 году уже в генконсульстве в Нью-Йорке, общаясь с посетителями. Приходило немало русских эмигрантов. «Яковлев» надеялся, что уж с соотечественниками отношения установить будет проще. Попались уже на первых порах несколько могущих представлять интерес инженеров, работавших в военной промышленности. Но те на контакты не шли, души и сердца не открывали. Оставалась в белоэмигрантах если уже не былая озлобленность, то понятная настороженность к непонятной им Советской России. Так что «на своих» (именно в кавычках), и это стажер уразумел быстро, ставку не сделать.

Существует расхожее мнение: да, так было до нападения Гитлера на СССР, а как напали фашисты, Белая гвардия побежала в советские загранучреждения всячески спасать историческую Родину. Нет, потребовалась битва под Москвой и через несколько лет победа в Сталинградском сражении, чтобы в людях одной с нами крови пробудилось некое чувство сопричастности. Гордости, что они из той же породы мировых защитников. И действительно, некоторые добровольно или после соответствующей с ними работы пошли на сотрудничество. Однако в важных, разведку интересующих областях наших соотечественников трудилось немного.

Но случались и редкие исключения. Анатолий Яцков был человеком упорным. Проработав некоторое время в консульстве, он быстро понял, что сюда приходят в основном эмигранты или их дети, искренне переживающие за Россию. После нападения Гитлера на СССР антисоветская волна несколько схлынула, уступив место не потоку, нет, а еще только ручейку сочувствующих. Как рассказывал близкий друг и ближайший по совместной работе в Нью-Йорке сослуживец Александр Феклисов, Анатолий примечал тех, кого волновала судьба покинутой, иногда совершенно неизвестной, но Родины.

Октябрь 1941-го, немцы на подступах к Москве, а в консульство наведывается американец с украинскими корнями. Выражает сочувствие Советскому Союзу, переживает из-за тяжелых потерь под Москвой. И Яцков вступает с ним в беседы – искренние, доверительные. Молодой человек, родившийся в США уже после бегства родителей из Совдепии, русского не знает. А Анатолий уже немного освоил английский. Этим двоим есть о чем поговорить. И постепенно отношения перерастают в дружеские. Американец придерживается весьма консервативных взглядов, он никогда и близко не состоял в организациях левого толка. Но любовь к исторической Родине и готовность помочь ей в труднейшей момент современной истории пересиливает осторожность, которую поначалу испытывает постоянный посетитель.

Встречи переносятся «в город». Анатолий узнает от собеседника, что и его отец-эмигрант испытывает к нам дружеские чувства. И после долгих прощупываний, бесед Яцков решается на вербовку. Другу, ни Феклисов, ни Яцков никогда не говорят «агент», присваивается оперативный псевдоним «Девин». Тот работает инженером по радарам и радиолампам, может и согласен давать полезную информацию.

Год «Девин» был на связи у Яцкова. Поставляемая документация становилась все более востребованной и в то же время сложной. И тогда Анатолий передал «Девина» на связь Феклисову – по мирной специальности инженеру-связисту. Год сотрудничества с Анатолием и два года с Александром превратили совершенно далекого от разведки американца в дисциплинированного, инициативного источника. Яцкова и Феклисова сменили их коллеги. Содружество «Девина» с советской разведкой продолжалось в общей сложности 18 лет. Это означает, что не было никаких подозрений, намеков на провалы. Настоящее имя «Девина» так и не было раскрыто. Даже в очень откровенной книге Анатолия Максимова «Атомная бомба Анатолия Яцкова» этот важный эпизод из американского периода жизни Анатолия Антоновича приводится с деликатной завуалированностью. Молчание хранил и Александр Феклисов.

Еще об одном, что противоречит многому из того, о чем поведал в своих воспоминаниях, записанных его сыном Анатолием, прославленный генерал Павел Судоплатов. Уважаемый Павел Анатольевич утверждал, будто на нас работал чуть ли не весь цвет американской науки во главе с отцом атомной бомбы Робертом Оппенгеймером. Ничего подобного. Научный руководитель Манхэттенского проекта действительно симпатизировал левым всяческого толка. Давал на обустройство в США личные деньги ученым, в основном евреям, которые были вынуждены бежать из нацистской Германии. Помогал американцам, отправлявшимся на гражданскую войну в Испанию. До сих пор, несмотря на все поиски его соотечественников-исследователей, так и не дан ответ на вопрос, состоял ли он в компартии. Но суть не в этом. Нет никаких свидетельств того, что Оппенгеймер хоть как-то помогал русским. А уж шпионажем тут и не пахло. Правда, как было документально установлено, однажды какой-то американский ученый-коммунист туманно намекнул в атомной лаборатории Лос-Аламоса своему другу Роберту, что было бы благородно поделиться секретами изготовления атомной бомбы с союзниками. Вместо секретов получил вызов на допрос от секретной службы, которую возглавлял генерал Гровс. Кто же сообщил генералу о конфиденциальном разговоре? Ни малейших доказательств шпионского сговора найдено не было, и физик продолжал работать с Оппенгеймером до момента успешного испытания бомбы. А Роберт продолжал руководить 150 тысячами сотрудников (цифра из изданной в США книги-документа Крейга Брауна «Внутри центра»), осуществлявших замыслы своего гениального наставника. Только в одном атомном центре Лос-Аламоса трудились 12 нобелевских лауреатов.

Среди них было и немало английских физиков. В Британии поняли, что одним, без американцев, супероружия не изготовить. Участие русских союзников даже не рассматривалось и тогда, когда на остров посыпались бомбы, сброшенные с немецких самолетов. Работать дома стало рискованно. И гордые бритты не то чтобы смирились с поражением, но сознательно уступили первенство ученым США. Посадили своих практиков и теоретиков на военно-транспортный самолет. Не забыв вывезти и наиболее нужных из иностранцев, сбежавших к ним в свое время из Германии и других стран, Гитлером оккупированных. Среди избранных оказался и антифашист, коммунист Клаус Фукс. Связь с ним советская резидентура, действовавшая в Лондоне, несмотря на активные поиски потеряла. И только «выйдя» на сестру физика, удалось добраться до Фукса, который и сам искал контакта с нашей разведкой. А сделать это, сидя в засекреченной лаборатории Лос-Аламоса, было архитрудно. Хорошо еще, что Роберт Оппенгеймер относился к немецкому теоретику с теплотой необычайной и с удовольствием принял его под свое крыло. И вот тут Фукс порадовал русских друзей потоком бесценной информации. Но рисковал ради русских друзей и установления атомного паритета не только Фукс, но и «Персей», и еще двое ученых, работавших на объекте. Оппенгеймер же пребывал в раздумьях о судьбах мира, особенно заботясь, а как иначе, о собственной, но никак не о симпатичных ему русских. А ведь это и мы давали американцам работать над чудо-оружием, расплачиваясь за сдерживание фашистской машины своими жизнями.

Единственное конкретное, зафиксированное, хотя и расплывчатое описание попытки установить сотрудничество с Оппенгеймером дано трижды Героем Социалистического Труда Юлием Борисовичем Харитоном. Оно впрямую касается четырех наших атомных разведчиков: Квасникова, Барковского, Феклисова и Яцкова. На встрече с ними в Музее истории разведки в штаб-квартире СВР в Ясенево Харитон припомнил Оппенгеймера. По словам Харитона, в 1937 году в Ленинграде принимали иностранного физика, заметного по работам, связанным с атомной проблематикой. Этот человек, как говорил Юлий Борисович, «левых взглядов» был приглашен из родной Англии в Лос-Аламос. Вот кто действительно уговаривал Роберта Оппенгеймера поделиться секретами немирного атома. Увы, уговорами и ограничилось.

Ну а дальше, приписывая Оппенгеймеру некое сотрудничество с Советами, ссылаются на неприязнь, которую испытывал к великому ученому невежда-президент Гарри Трумэн. Терзаемый после бомбардировки Хиросимы и Нагасаки укорами совести, создатель смертельного оружия с трудом добился встречи с ним в Белом доме и упрекнул в недобросовестности. Он-то, по его разумению, создавал бомбу для установления мира, а вышло, что атомная «малышка» служит Америке в чисто военных целях. Трумэн пришел в ярость и приказал никогда не подпускать к нему и близко (цитата) «этого идиота ученого», на деятельность которого потрачена не укладывавшаяся в куриных мозгах Трумэна сумма – два миллиарда долларов. Сумма по тем еще деньгам баснословная.

Но определенное раскаяние никак не зачисляет Оппенгеймера в ряды наших агентов. Да и другие ученые высочайшего уровня отделывались лишь комплиментами в адрес Красной армии, храбро разбивающей фашистов. Будущий лауреат советской премии мира датчанин Нильс Бор, к которому нарком Берия послал после войны целую делегацию наших разведчиков с подробным атомным вопросником, вообще струсил. Ответы опустил до уровня учебника физики для первого курса, а главное, тотчас уведомил, как стало известно позднее, датскую полицию о визите русских. Та моментально поделилась информацией с американцами, засветив целую группу ученых. Зато Берия и Судоплатов написали победный рапорт о поездке, в результате которой были добыты ценнейшие сведения, на самом деле годные разве что для букваря. Типично бериевский прием: Сталину надо было постоянно показывать, будто прогрессивная мировая общественность вовсю поддерживает вождя народов.

Нет, не было в истории отечественной разведки ничего такого. Великие создатели мощнейшего оружия если и поддерживали в дни войны советских коллег, то лишь комплиментами. Биться за секреты приходилось самим, «в поле», привлекая к работе честных и самоотверженных ученых все же не первого, а второго плана. Этим и занимались в советских резидентурах настоящие разведчики, шаг за шагом продвигаясь к намеченной цели.

И опять не обойтись без упоминания роли Яцкова. В преддверии Потсдамской конференции, начинавшейся 17 июля 1945 года, Центр требовал детальной информации о готовящемся, это из донесений разведки знали точно, испытании атомной бомбы. Особенно волновала дата. И благодаря одному из агентов, работавшему в Лос-Аламосе, с которым встретился «Джонни», в Москву полетело донесение: «Ориентировочно взрыв “Штучки” (так американцы называли свое детище. – Н. Д.) – 10 июля в Аламогордо, штат Нью-Мехико. Справка составлена для устной ориентации ак. Курчатова». Но испытания не последовало, чему разведка дала исчерпывающее объяснение. 10 июля ветер дул в сторону континента. Решили не рисковать и перенести взрыв на 16 июля.

Трумэн, вроде бы невзначай сообщивший 18 июля в Потсдаме Сталину о появлении у США нового сокрушительного оружия, был обрадован равнодушной реакцией Сталина на это сенсационное сообщение. Похвастался премьеру Великобритании, и оба решили, что тот не понял. Тут и понимать было нечего. Сталин знал. Чертежи первой собранной в Лос-Аламосе бомбы резидентура в США получила через десять дней после ее окончательной сборки. Еще до конференции Фукс через нашего агента Лону Коэн передал «Джонни» чертежи по устройству двух атомных бомб: «Малыша» и более мощной бомбы «Толстяк». Тут же прилагалась и другая важная информация о возможном применении атомных бомб в войне с Японией. Так что Сталин все понял. Вождь был недоволен. Приехав после заседания в резиденцию, дал волю чувствам. В рукописных воспоминаниях начальника охраны Сталина генерал-лейтенанта Власика, которые довелось прочитать, подробно рассказывается о сталинской вспышке гнева. Ярость была такова, что изо рта вождя, как пишет его верный страж Власик, даже пошла белая пена. Грубые ругательства обрушивались на всех, под руку попадавшихся. Успокоился Сталин не скоро. И сразу приказал передать Курчатову, что нашу работу надо еще больше ускорить.

В исследовательской литературе на эту тему эпизод трактуется по-иному. Сталин с доброй снисходительной усмешкой поведал о коротком разговоре с Трумэном Молотову, отпустив на счет американского президента язвительную ремарку. Я все же больше склонен верить рукописным заметкам Власика. Но если гнев и был проявлен, то не в адрес разведки. Она сделала все, что только могла, и генералиссимус это понимал.

А разведчикам до победы в Великой войне, до Потсдамской конференции еще предстояло пройти сквозь плотный ряд невзгод и менее плотный ряд радостей.

Атмосфера, особенно до 22 июня 1941 года, была в США по отношению ко всем без исключения советским враждебной. Какая там рука помощи! По рукам готовы были дать тем немногим, кто хоть как-то даже не симпатию проявлял, а просто призывал к сдержанности. Вместо нее демонстративно неприязненное отношение, постоянные придирки, грязные обвинения невесть в чем, которыми были переполнены газеты. Президента Рузвельта, пошедшего в 1933 году на восстановление дипломатических отношений с СССР, называли холуем Сталина. Так что в 1941-м молодому дипломату – и разведчику – Анатолию Яцкову на первых, да и на вторых порах пришлось очень трудно. Однако оказался он не из стеснительных. Если чего не понимал, переспрашивал, просил объяснить.

Однажды в одном из скромных визитеров дипучреждения вдруг почувствовал такую искреннюю симпатию к СССР, что грех было ее не использовать. Догнал на улице. Принялся объясняться на своем ломаном английском, и они прекрасно поняли друг друга. Спонтанное чувство не подвело: незнакомец стал агентом и другом. Но разве можно поощрить такое, начальством не санкционированное, знакомство? Попахивает авантюризмом, и еще каким! А если подстава, провокация чужой разведки? Риск, и в лучшем случае высылка стажера без дипломатической неприкосновенности. Могло быть и так. Но проснулся в новичке особый нюх, его не подводивший. У «Джонни» он был обострен, безошибочен.

Раз все же произошло чудо. Однажды после ухода из консульства невзрачного гостя, завязавшего малозначащий разговор с сотрудниками, нашли в комнате для ожидания «случайно» оставленный плотный пакет. В нем – совершенно секретные материалы по Манхэттенскому проекту. В Центре их оценили как «исключительно интересные». Бешеное везение. Но такое случалось редко. А личность человека, внесшего благородный вклад в установление атомного паритета, выяснить так и не удалось.

За все приходилось бороться, добывать с превеликим трудом. Хотя хороший разведчик, помимо всего прочего, должен быть и везучим.

Было неимоверно тяжело чисто физически. До обеда он – стажер консульства. После – его ждала совсем иная работа. По ночам, другого времени на это не выкроить, часто приходилось переводить полученную от агентов информацию. Вот что превратилось в настоящее мучение. Конечно, никто не имел, да и не мог иметь представления о сложнейшей, только нарождавшейся новой научной терминологии. Учеба шла на ходу, подсказки могли дать – и давали – только сами американские поставщики информации. Яцков побаивался, что все эти формулы, термины, описания неведомых процессов не смогут сразу «раскусить» и специалисты Центра. Годы спустя это подтвердила капитан госбезопасности и блестящая переводчица Зоя Зарубина. Она с несколькими допущенными до секретнейшей информации коллегами порой приходила в отчаяние: переводу присланное не поддается. Пришлось Зое Васильевне создавать специальный словарь атомного переводчика. Но, с другой стороны, приходила и радость: есть над чем работать.

В начале 1943-го «Алексея» взял под свое крыло новый заместитель резидента в Нью-Йорке Леонид Квасников. Мозг научно-технической разведки, он создал в резидентуре специальный отдел, занимавшийся научно-технической разведкой, главным образом атомной проблематикой. Не было такого в традициях разведки. Но и угрозы атомной войны до этого тоже не существовало, поэтому приходилось работать по-новому. «Заметил и забрал к себе двух толковых молодых людей, – рассказывал Квасников. – Они стали потом основными, через которых я получал материалы от физиков». Эти двое, Анатолий Яцков («Джонни») и Александр Феклисов («Калистрат»), уже два года работали в Штатах. Были состоявшимися разведчиками. Теперь же все их усилия были сосредоточены на научно-технической разведке.

Бесспорно, Квасникову и его команде научно-технических разведчиков повезло с руководителем. Опытнейший 47-летний Василий Зарубин, возглавлявший резидентуру в США с 1941 по 1944 год, не подавлял, как иногда бывает, инициативу своего энергичного зама по линии научно технической разведки. Так что от отца – Зарубина – к его дочери-переводчице Зое информация шла обширнейшая. Квасников самостоятельно принимал оперативные решения. У него была личная связь с Москвой. О чинопочитании не шло и речи. Уж очень поджимало время.

Для группы Квасникова наградой поначалу было запоздавшее признание не только Центра, но и советского правительства важности выполняемой работы. Поначалу и его не было. Яцков считал, что их информация о создании «союзниками» разрушительного оружия стала полезной и ценной только тогда, когда была понята ее значимость.

Уже в наши дни Служба внешней разведки России рассекретила эти документы, добытые и Яцковым. До этого, признаться, не предполагал, что советское проникновение в атомные секреты, и не только в американские, но и в английские, канадские было таким глубоким.

С «Плана мероприятий по агентурно-оперативной разработке “Энормоз”», напечатанного под грифом «Сов. секретно» в двух экземплярах и утвержденного 5 ноября 1944 года «нач. 1 Управления НКГБ СССР, комиссаром госуд. безопасности 3 ранга» Фитиным, снят гриф секретности. Напомню, что «Энормоз», или «Манхэттенский проект», – это и есть план создания Соединенными Штатами атомной бомбы.

Состояние работы советской разведкой характеризуется так: «Наиболее важный центр – США. Срок изготовления атомной бомбы – должна быть готова осенью 1944 г. Работы англичан по “Энормоз” поставлены в зависимость от американцев, благодаря меньшим экономическим возможностям Англии». Добралась разведка и до Канады, куда «работы англичан были перенесены из-за соображений большей безопасности от вражеских налетов с воздуха и с целью сближения с американцами». Почему-то об этом мало говорится и пишется, но почти никак не затронутая боевыми действиями Канада к концу войны и на решающем этапе изготовления бомбы превратилась в важный полигон для работы не только своих физиков, но и лучших ученых-атомщиков из Великобритании и других государств.

Точно указаны атомные центры в этих трех странах. Дана характеристика атомных установок. Перечислены «мощности атомных машин, системы, время пуска машин». Подробно описано, чему уделяется в данный момент «наибольшее внимание – работам по быстрым нейтронам, т. е. выделению урана 235 из природного урана диффузионно-магнитным способом для непосредственного использования их в атомной бомбе». Отмечается, что по уровню достигнутых результатов канадский центр – второй после американского, «на последнем месте стоят работы, ведущиеся в Англии». Сообщается о перемещениях специалистов этих трех стран из одной лаборатории в другую, называются места добычи урана.

И еще один важный вывод. Хотя в воюющей с нами Германии есть известные ученые – специалисты в этой области, «при ее экономическом и военном положении она не может вести сколько-нибудь серьезных работ в области “Энормоз”».

Не побоялись разведчики дать эту информацию по Германии, что уже само по себе очень важно. Ведь Гитлер в последние два года войны угрожал союзникам сверхоружием. И многие, пусть и не до конца веря фюреру, воспринимали речи бесноватого с опаской: а вдруг правда? Тем более вспомнилось, что непонятные тогда эксперименты с неизвестными взрывчатыми веществами в Германии начались как раз с приходом к власти нацистов. Еще в 1935 году (!) наш агент в гестапо Вилли Леман прислал странный, так и не понятый ни в Центре, ни в РККА доклад о работе молодого ученого Вернера фон Брауна над созданием ракет, предназначенных для доставки каких-то бомб с грандиозной разрушительной силой. О том тревожном донесении Лемана, способном при более глубоком подходе изменить весь ход наших припозднившихся работ над «изделием», было забыто. Не понял, о чем идет речь, никто: ни знавший толк в действиях красной конницы маршал Буденный, ни другой, гораздо более образованный и знавший цену современному оружию маршал Тухачевский. Не сочли нужным даже элементарно доложить о тревожнейшем сигнале руководителям страны. А зря. Источник-то – надежнейший. В середине 1930-х годов как раз гестаповец Вилли Леман головой отвечал за полную секретность испытаний в немецкой оборонной промышленности. Но прохлопали, упустили. И напор, с которым Гитлер трезвонил о практически уже изготовленном оружии возмездия, мог в 1943–1945 годах напугать, запутать в истинных ориентирах не только наших ученых, но и высшее руководство страны. Разведка выяснила и взяла на себя смелость вынести точный прогноз: противник блефует. Германия истощена, анализ всех данных подтверждает: работы над атомным оружием фактически прекращены, заморожены. По крайней мере, с этой стороны опасаться нечего.

А вот то, что делается в США, Великобритании и Канаде, заставило высшее руководство СССР изменить прохладное вначале отношение к атомным исследованиям. Отечественная наука с помощью разведки взялась за дело.

И в заключение пронумерованных синим карандашом страниц с 220-й по 224-ю две фразы: «За период ведения агентурной разработки, т. е. с конца 1941 г. до настоящего времени, достигнуты довольно внушительные результаты. За это время была создана агентура, систематически снабжавшая нас ценной информацией, позволившей следить за развертыванием научных работ по странам, а также ценными техническими материалами по существу проблемы».

«Внушительные результаты» достигнуты и благодаря Анатолию Яцкову. У «Джонни» на связи было четыре важных участника атомного Манхэттенского проекта. Это ему через связника, ученого-биохимика Гарри Голда, передавал в США бесценные документы «Чарльз» – Клаус Фукс. Многие исследователи полагают, что именно благодаря немцу-антифашисту наше отставание в создании бомбы сократилось лет с восьми-десяти до четырех. Яцков «сражался» с переданными Фуксом документами с непонятными поначалу терминами-абракадабрами. То ли они получили? Действительно ли ценны материалы? Не работаем ли в черную дыру? Наградой стал отзыв творца нашей бомбы Игоря Курчатова: «Перспективы этого направления необычайно увлекательны».

Так что долго мучиться и переживать по поводу того, приносит ли плоды его работа, капитану Яцкову не пришлось. Понял: все присланное – используется. После каждого его сообщения из Центра поступали новые и новые вопросы, все глубже уточняющие атомную тему. Иногда источники информации даже удивлялись: «Как хорошо вы стали разбираться в атомной тематике». Яцков лишь качал головой, предпочитая не уточнять деталей своей работы. Но он действительно постепенно стал разбираться в атомных реалиях.

Анатолий Антонович о своих атомных подвигах говорил скупо. На связи у «Джонни» были и руководители группы «Волонтеры» супруги Морис и Лона Крогеры. Вот для кого работа шла на грани посадки на электрический стул. Именно Лона, по мнению Яцкова, рисковала больше всех. Это ей приходилось совершать поездки в городок Альбукерк неподалеку от атомной лаборатории Лос-Аламоса. Там она встречалась с юным физиком «Персеем», передававшим ей густо исписанные листы. В уме он держал тысячи формул и цифр. Но при этом все равно путал точно оговоренные даты встреч, являясь на них с опозданием. А элементарные слова пароля забывал начисто. Хорошо известен рассказ, как Лона несколько недель прождала «Персея» в Альбукерке. Гениальный физик перепутал дни встречи, а заодно и пароль. Но важнейшие документы передал. С ними Лона чуть не попалась при посадке в поезд. Спасла чертежи и себя тоже, попросив остановившего ее полицейского подержать коробочку для бумажных носовых платков, куда успела переложить бесценные тоненькие листы бумаги. Полисмен протянул их симпатичной блондинке уже на ходу тронувшегося поезда. И с ними была Лона такова. Этот эпизод вошел в учебники всех спецслужб мира.

А каждый раз, возвратившись, передавала документы, что были дороже золота, именно «Джонни». Тоже огромный риск, которого ей и Яцкову было никак не избежать. Но Лона всегда была настроена по-боевому, даже когда чуть не попалась в Альбукерке, и при встрече уже в Нью-Йорке пошутила: «Осторожно, Джонни. Эти документы побывали в руках у полиции».

Интересно, что и Яцков, и Моррис Коэн, с которым мне довелось подробно беседовать поздней весной 1995 года, перед его кончиной, были уверены, что настоящее имя «Персея» никогда не всплывет. Но все в нашей жизни меняется. И уже в 2004 году, через девять лет после встречи с Моррисом, довелось мне узнать фамилию святого и бескорыстного человека, так нам помогавшего. Американского физика звали Тед, Теодор Холл. Он скончался от рака в 1999 году, не изменив своим убеждениям. Работал с ним, сложным и трудно предсказуемым гением, и Яцков.

А Моррис Коэн прямо сказал мне, что считал «Джонни» – Яцкова одним из лучших своих связных, и добавил, что тот не уступал даже полковнику Абелю, с которым он работал уже в конце 1940-х годов.

Действительно, «Джонни» выполнял свою опасную работу не просто хладнокровно. У некоторых, в том числе и наших ученых, с созданием атомной бомбы связанных, возникал порой комплекс грешника. У одного это случилось в период мучительного создания «изделия». Другой, заслуженно увенчанный наградами, вдруг публично проявил раскаяние годами позже. Яцков, как и все чекисты, за платками в карман никогда не лез. И не в одной дисциплине дело. Существовало четкое понимание идеологической обоснованности задания. Сотворим изделие, и страна будет спасена. А если нет, проиграют не Сталин с Берией, не разведка: погибнет Родина. В таком случае непростые моральные аспекты типа «а праведными ли способами добывались атомные секреты?» с полным основанием отбрасывались в сторону. Союзники по борьбе с Гитлером держали главного бойца с фашизмом в неведении относительно создания смертельного оружия. Вернее, думали, что держат все под секретом. И какая тут может быть иная мораль, когда спасали и спасли Отечество, добившись всеми возможными методами атомного паритета.

А еще миллионы по тем меркам, а ныне равные бессчетным миллиардам не были отняты у обескровленной, с трудом восстанавливавшейся после 1418-дневной битвы на смерть державы. Говоря канцелярским языком, разведка, на которую и тратили-то не так много, превратилась в военную пору пусть в специфическую, зато рентабельную отрасль народного хозяйства.

Затрону и другой исключительно деликатный аспект. Берия, успешно руководивший последней стадией реализации советского атомного проекта, повторял великим нашим академикам и тем, кому предстояло ими стать, вроде бы всё и всех уравнивающую в победах и поражениях фразу: мы вместе или изготовим «изделие», или не выполним приказ Родины, вместе и будем отвечать. Это создавало иллюзию: при неудаче ученые и Берия понесут одинаковую ответственность. Какой эта мера ответственности могла быть, до какой расстрельной степени дойти, все академики и профессора помнили по репрессиям, осуществлявшимся против отдельных их коллег в середине 1930-х годов. Но ученые все же надеялись на лучшее: ведь сам нарком дал слово. Академик Петр Капица даже жаловался на Лаврентия Берию лично товарищу Сталину. В своем письме посмел написать правду, поведал, что тот ведет себя в общении с учеными как сверхчеловек. Сравнил его с дирижером с палочкой в руках, которая была бесполезна, ибо руководитель оркестра не понимал партитуры: «С этим у Берии слабо». Не получил ожидаемого ответа от вождя, понял, что проиграл в битве со сталинским наркомом и, как теперь говорят, «соскочил», ушел из проекта. Сталин пощадил всемирно известного Капицу, ограничившись лишь отстранением академика от административной должности.

С разведчиком любого ранга этот номер не прошел бы. Отдел ИНО был практически обезглавлен в 1935–1937 годах, испытал ужасы террора на своей шкуре. И потому словам Лаврентия Павловича чекисты заведомо не верили. И это тоже, давайте будем честны, если не придавало сил, то подстегивало.

Закончилась выигранная Советским Союзом при участии США и Великобритании война, и о союзнических отношениях было мгновенно забыто еще до речи Черчилля в Фултоне в марте 1946 года. 19 мая 1945 года заместитель госсекретаря США Джозеф Грю доложил Трумэну, что в мире нет ничего более определенного, чем грядущая война между СССР и США. Со дня подписания Акта о полной и безоговорочной капитуляции Германии прошло всего десять дней! А в начале ноября победного 1945 года в первом и главном параграфе доклада № 329 Объединенного разведывательного комитета вышестоящему Комитету начальников штабов США предлагалось отобрать приблизительно 20 целей, «пригодных для стратегической бомбардировки СССР». Это теперь, в XXI веке, мы узнали о существовании полудюжины тщательно разработанных планов атомного уничтожения СССР. Сколько же было этих документов! И какие зловещие названия им были присвоены: «Тотэлити», «Троян», «Черриотер», «Пинчер», «Бройлер». Самый известный сегодня – «Дропшот», принятый 19 декабря 1949 года. В нем указывалась и точная дата начала ядерной войны с СССР – 1 января 1957 года.

У нас не так часто вспоминают о Корейской войне 1950–1953 годов. А если и обращаемся к этому побоищу, то в основном рассказами о героически сражавшихся там советских летчиках. Только вот одна важнейшая деталь ускользает, не приводится. Вот где мир был на грани третьей мировой и первой ядерной войны. Терпящие поражение американцы пошли на вопиющее нарушение всех правил ведения боевых действий. Летчики ВВС США в звании майоров и даже капитанов получили от командования право в зависимости от сложившейся боевой обстановки самим определять надо ли (не можно ли, а именно надо ли) применять ядерное оружие. И какое-то Божье чудо, что ни одна бомба не была сброшена. К каким последствиям это привело бы… Так что не убаюканная успехами разведка и после войны эйфории не поддалась, свою задачу отчетливо понимала. Мы стремились в атомную эпоху. Но после войны соотношение нашего промышленного потенциала с американским выражалось в горьких цифрах – 1 к 5. Президент Трумэн бесстыдно ликовал, прилюдно заявляя, что Америка вышла из войны как самая мощная в мире держава, возможно, самая могущественная в человеческой истории. Отбросив бахвальство, это высказывание можно считать близким к истине.