Текст книги "«Если есть на свете рай…» Очерки истории Уругвая"

«Ученые мужи» (doctores), привлеченные для составления Конституции 1830 г., не проводили никаких водоразделов между политическими партиями. Более того, согласно европейским идеологическим меркам XVIII – начала XIX в. существование политических партий противоречило интересам государства. Для таких авторов как Болингброк, Руссо или Мэдисон само слово «партия» означало раскол, партикуляризм, эгоизм, доминирование страстей над разумом.

При составлении Конституции, «эксперты» исходили из предпосылки мирной интеграции народа, гражданского мира, «общественного договора» и игнорировали жестокую реальность в угоду либеральным принципам европейского Просвещения. Поэтому они, как писал Ф. Бауса, создали изначальный конфликт между «иллюзиями Конституции 1830 г. и динамичной реальностью политической жизни той эпохи».

В частности, из рассмотрения вычеркивался важнейший элемент в Латинской Америке – каудильизм. Интеллектуальные круги спорадически присоединялись к каудильо либо уходили от них в зависимости от политической и военной конъюнктуры. Но в этой жестокой игре на задний план уходили политические права граждан, социальный мир и сама идеологическая борьба. В итоге «доктора» приходили к горькому выводу о том, что был прав Сармьенто, который клеймил варварство в противовес цивилизации. В приложении к тогдашнему Уругваю это означало, что путь к развитому либеральному государству лежал через уничтожение всех видов «варварства», а затем и самого феномена каудильизма.

Либералы против «варварства»

Общим местом для всех работ, посвященных либерализму XIX в., является подчеркивание его умеренности и «респектабельности». Даже идейный противник либералов, известный социолог И. Валлерстайн, в одной из своих центральных работ пишет: «Либерализм, по сути своей, всегда оставался доктриной центристов. Его сторонники были уверены в собственной сдержанности, мудрости и гуманности. Они выступали одновременно и против архаического прошлого с несправедливостью его привилегий (которое, по их мнению, олицетворяла собой идеология консерватизма), и против безрассудного уравнительства, не имевшего оправдания ни в добродетели, ни в заслугах (которое, как они считали, было представлено социалистической / радикальной идеологией)». «Либералы всегда заявляли, – продолжает он, – что либеральное государство – реформистское, строго придерживающееся законности и в известной степени допускающее свободу личности – является единственным типом государства, которое может быть гарантом свободы; они всегда заявляли, что только либеральное государство может гарантировать порядок без репрессий»[166]166
  Валлерстайн И. После либерализма. М., 2003. С. 7.


[Закрыть].

Премьер-министр Англии Б. Дизраэли (представитель английских либералов – партии тори) писал: «У того, кто в шестнадцать лет не был либералом, нет сердца; у того, кто не стал консерватором к шестидесяти, нет головы».

В целом подобный облик «мягкотелого» и «добросердечного» либерала поддерживался повсеместно. Даже в России, где все без исключения классики – от А. С. Пушкина до Ф. М. Достоевского, Л. Н. Толстого и А. П. Чехова – яростно критиковали либералов, их главный удар наносился по космополитизму либералов, их неприятию российских традиционных ценностей, ориентацией на Европу. Например, у Пушкина:

 
«Ты просвещением свой разум осветил,
Ты правды лик увидел,
И нежно чуждые народы возлюбил,
И мудро свой возненавидел».
 

Достоевский также критиковал либералов прежде всего за отчуждение от России: «Либерализм не есть грех; это необходимая составная часть всего целого, которое без него распадется или замертвеет; либерализм имеет такое же право существовать, как и самый благонравный консерватизм; но я на русский либерализм нападаю, и опять-таки повторяю, что за то, собственно, и нападаю на него, что русский либерал не есть русский либерал, а есть не русский либерал. Дайте мне русского либерала, и я его сейчас же при вас поцелую…».

Да и в человеческом плане либералы в русской литературе вполне вызывают симпатию. Вот например, Степан Трофимович Верховенский – типичный русский либерал в романе «Бесы». При всей иронии автора по отношению к нему, этот персонаж (благодаря стремлению к респектабельности, «широте взглядов», склонности к компромиссам) вполне вызывает сочувствие у читателя – в противовес «бесам» (Ставрогину, Петру Верховенскому, Шигалеву), и его смерть в финале воспринимается трагически.

Примерно такой же облик либерала рисует Толстой. Для Стивы Облонского из «Анны Карениной» либерализм был неотъемлемой частью его принадлежности к «избранному» обществу: «Либеральное направление сделалось привычкой Степана Аркадьича, и он любил свою газету, как сигару после обеда, за легкий туман, который она производила в его голове».

«Сторонники прогресса, цивилизации, политических свобод, всеобщего избирательного права, создания функциональной системы представительной демократии – идеалов, которые они во многом воплотили в благополучной Европе». Так относились к либералам в XIX в. (а многие продолжают относиться и в XXI-м).

Находясь под полным идеологическим влиянием этого направления, многие лучшие умы в Латинской Америке пытались копировать этот образец в своих странах. Но почему-то происходили странные «сбои».

Вот например, приверженец европейского либерализма, первый президент Уругвая Фруктуосо Ривера. В одной из энциклопедий о нем говорится следующим образом: «Фруктуосо Ривера был президентом Уругвая трижды: в 1830–1834, 1838–1843 и 1853–1854 гг. В Уругвае широко оценивается его деятельность в сфере военной политики, однако многие действия президента, как, например, геноцид индейцев Чарруа в 1831 г., считаются абсурдными и безрассудными». Такими же «абсурдными и безрассудными» выглядят многие другие действия либеральных уругвайских лидеров, например, уничтожение гаучо в 70-х годах XIX в.

Документы и материалы эпохи показывают, что уругвайские либералы совершали эти кровавые преступления отнюдь не в состоянии некоего «помутнения разума». Они руководствовались именно принципиальными, центральными идеями европейского либерализма!

Как и в других молодых государствах Латинской Америки, в Уругвае большой популярностью пользовались идеи либерализма и прогресса (тем более, что их проталкивали всемогущие и «цивилизованные» англичане). Либералы группировались вокруг власти, требуя проведения «прогрессивных реформ». А прогресс в их понимании был связан с европейской цивилизацией, которую противопоставляли «варварству» пампы, индейцев и гаучо. В Уругвае, как нигде на континенте, были популярны взгляды Д. Ф. Сармьенто, который считал, что только уничтожив «человека-зверя» (к которым он относил индейцев и гаучо)[167]167
  Сармьенто Д. Ф. Факундо. М., 1988. С. 32, 39; Sarmiento D. F. ^Facundo: civilization and barbarism. First Complete Translation. L., 2003. P. 31, 32, 81, 139.


[Закрыть], можно построить «светлое будущее» на фундаменте свободного рынка, правового государства и идеологии либерализма (разумеется, в ее британской интерпретации).

И, как это проиходило (и происходит) с либералами почти всегда, «сладкие идеалы» при их воплощении в жизнь обернулись чудовищной социальной катастрофой. Президент Ф. Ривера дословно понял идею ликвидации «дикости» и уничтожил поголовно (!) всех коренных обитателей пампы – индейцев-чарруа.

Эта страшная резня произошла 11 апреля 1831 г. у ручья Сальсипуэдес (дословно «убеги, если сможешь» – верх циничного издевательства со стороны тех, кто планировал эту акцию). Племянник президента Бернабе Ривера назначил встречу с племенем, передав индейцам письмо президента, в котором было сказано, что правительство призывает их участвовать в защите страны. Вожди доверяли Ривере, и когда, ничего не подозревая, подошли к месту встречи, из засады выскочили солдаты и устроили бойню, уничтожив без разбора всех мужчин, женщин и детей. Лишь немногие смогли убежать, но и их вырезали через четыре месяца в местечке Матаохо, на северо-западе Уругвая. Оставили лишь четырех человек – знахаря, воина и молодую пару, которых в 1833 г. привезли в Париж и показывали образованной публике в зоопарках как диковинных «зверо-людей». Через некоторое время, не вынеся чудовищных условий, они все умерли (включая младенца, которого родила молодая женщина)[168]168
  Martínez Barbos R. El último charrúa: de Salsipuedes a la actualidad. Montevideo, 1996. P. 28–35.


[Закрыть].

Этот геноцид был, пожалуй, единственной акцией, которую первый президент страны выполнил на 100 %…

Изображение индейцев как «варварских племен» характерно для первого уругвайского либерального историка – Хуана Мануэля де ля Сота, опубликовавшего свою книгу в 1841 г.[169]169
  Sota, Juan Manuel de la. Historia del territorio Oriental del Uruguay //Ed. Juan Pivel Devoto. Montevideo,1965 [1841]. Vol. 1, 2.


[Закрыть] Де Сота повторяет легенду испанских хронистов о том, что индейцы в 1516 г. съели первооткрывателя региона Хуана Диаса де Солиса[170]170
  Ibid. P. 14.


[Закрыть]. Что с тех пор они мало изменились и остаются «дикими и жестокими варварами»[171]171
  Ibid. P. 21.


[Закрыть]. А местные племена чарруа, по его мнению, вообще можно назвать «спартанцами среди всех американских индейцев, которые живут в условиях варварства и занимаются людоедством»[172]172
  Ibid. P. 24.


[Закрыть]. Он пишет, что индейцы были «устранены» с территории страны первым президентом Риверой, однако стыдливо умалчивает о том, как это было сделано.

Презрительное отношение к коренному населению страны и замалчивание геноцида по отношению к нему стало характерным и для других уругвайских либералов XIX века. Ф. Бауса, например, доходит до того, что объявляет индейцев «неполноценной расой», которая застряла в своем развитии на этапе неолита. Они не способны вписаться в общество, построенное по западному образцу, и обречены на вымирание. «Будучи нашими современниками, они остались в историческом прошлом человечества»[173]173
  См., например: Bauzá F. Historia de la dominación española en el Uruguay Montevideo. 1895. Vol. 1. P. 185, 186.


[Закрыть].

Один из первых уругвайских археологов, занимавшихся раскопками индейских курганов, Хосе Фигейра, также присоединяется к оценкам Баусы. Он считает, что у индейцев чарруа не было законов, религии – только «смутные понятия о чем-то сверхъестественном»[174]174
  Figueira J.H. Los primitivos habitantes del Uruguay. Montevideo, 1892. P.22–25.


[Закрыть] Они «безнадежно отстали от цивилизации», поэтому их образ жизни мало изменился за века испанской колонизации. Для предотвращения преступлений, совершаемых индейцами, «надо было их уничтожить»[175]175
  Ibid. P. 33.


[Закрыть]. Здесь автор впервые после целой эпохи замалчивания, называет почти все своими собственными именами. У Фигейры даже нет особого отличия чарруа (как «особо опасных») от других племен, населявших бассейн р. Ла-Плата. Все они представители «отсталой, варварской цивилизации»[176]176
  Ibid. P.43.


[Закрыть], чьи мыслительные способности находятся на стадии инфантилизма[177]177
  Ibidem.


[Закрыть]. В конце исследования Фигейра признается, что его взгляды сформировались под влиянием идей Г. Спенсера.

Даже открытие сооружения из камня (завезенного в пампу за сотни километров из горной местности) искусственного происхождения («Дворец Поронгос»), которое совершил в Уругвае аргентинский археолог и археолог Флорентино Амегино, который в 1877 г. опубликовал 650-страничное исследование «Древние поселения на р. Ла Плате»[178]178
  Ameghino F. La antiguedad del hombre en el Plata. Buenos Aires. 1918 [1880]. Vol. 1, 2.


[Закрыть] и находки проживавшего в Уругвае итальянского ученого Хсола (он, кстати, открыл признаки этой развитой цивилизации – помимо огромной пещеры искусственного происхождения, отесанные каменные шары как оригинальное индейское метательное оружие – болеадорас)[179]179
  Нsola M. Cerro de las Cuentas // Figueira J.J. Contribuciоn al estudio de los aborigenes del Uruguay: «Los Charruas» de Pedro Stagnero y «Cerro de las Cuentas» por Mario Нsola. Montevideo, 1957. P. 37–40.


[Закрыть], – не разубедили либералов в крайне низком уровне индейской цивилизации.

Вторым многочисленным слоем населения, «препятствующим прогрессу и цивилизации» были объявлены гаучо (субэтническая группа в Уругвае, Аргентине и Бразилии, образовавшаяся от смешанных браков между испанцами и индейцами). Этническую чистку на этот раз произвел «светоч либерализма и модернизации» (по мнению большинства уругвайских историков) президент Лоренсо Латорре (1876–1880 гг.).

Известный уругвайский историк Роберто Арес Понс пишет: «В том же 1876 г., когда к власти пришел полковник Латорре, на выставку в Монтевидео прибыл пробный экземпляр «Le Frigorifique» – холодильной установки, которая в корне изменила экономику страны. Велась непримиримая борьба с “варварством” в лице гаучо. Огромные участки земли обносились колючей проволокой, был введен запрет на “ничейный” скот, который позволял существовать гаучо. Их самих стали жестоко преследовать как “бездельников”, “бродяг” и “преступников”. Для ликвидации этого традиционного слоя применялись методы чудовищной жестокости, включая физическое уничтожение»[180]180
  Ares Pons R. Uruguay en el siglo XIX: acceso a la modernidad. Montevideo, 1986. P. 91.


[Закрыть].

О чрезвычайном садизме и беспощадности, с которой проводилось уничтожение этого слоя населения (и которой не могут найти объяснение либеральные историки), говорится практически во всех исследованиях, касающихся этого периода[181]181
  Trigo A. Caudillo, estado, nación: literatura, historia e ideología en el Uruguay. Gaithersburg (MI),1990. Р. 68; Maíz Suárez R. Nación y literatura en América Latina. Buenos Aires, 2007. P. 161; Ares Pons R. Uruguay: provincia o nación? Montevideo, 1961. P. 36.


[Закрыть].

Таким образом, либералы в Уругвае, действовавшие в полном соответствии с идеологемами, почерпнутыми из самых авторитетных европейских источников, продемонстрировали себя сторонниками «окончательного решения» в отношении «диких» слоев уругвайского населения. Безжалостная ликвидация индейцев чарруа и гаучо свидетельствует о том, что либерализм отнюдь не являлся (и не является) идеологией социального мира, компромисса и «порядка без репрессий».

Могут возразить, что это были «ошибки», допущенные в отдельно взятой стране (в крайнем случае – на «отдельно взятом» латиноамериканском континенте, где было множество сходных событий и сходных стереотипов поведения либералов).

Будут указывать на «основополагающие различия» между становлением демократии и либерализма в Европе и Латинской Америки. Так, например, основываясь на европейском опыте, появление либеральной демократии всеми исследователями связывается с индустриальным прогрессом и соответствующим ростом и укреплением класса буржуазии. Такие далекие по времени друг от друга ученые, как Карл Маркс и И. Валлерстайн, пишут, что главным «ингредиентом», необходимым для либеральной демократии является существование «энергичного и независимого класса городской буржуазии».

Однако либерализм появился задолго до создания «энергичного и независимого». Более того, этого «энергичного и независимого» не было бы в Европе без массового уничтожения, покорения и кровавой эксплуатации «дикарей» в колониях европейских стран – вполне в русле либеральной идеологии. Без массового уничтожения либералами индейцев в Северной Америке, без рабовладения в «самой свободной и демократической стране мира».

«Колорадо» и «Бланко»

В первые десятилетия независимости политические баталии еще не проходили по линии идеологических разделов. И «орибисты» и «риверисты» в равной степени были приверженцами либерализма. Однако их вражда была обусловлена не только борьбой за личную власть, но и жерновами внешнеполитических и внешнеэкономических обстоятельств – противоборством Бразилии, Аргентины и прежде всего, интересами Британии.

На вторых президентских выборах победил Мануэль Сеферино Орибе-и-Виана (1792–1857) – также одно из главных действующих лиц в политической жизни того периода. Парадоксально, но Ривера сам выдвинул кандидатуру Орибе в качестве своего преемника на выборах, которые состоялись в марте 1835 г.

Мануэль Орибе, президент Уругвая (1835–1838)

Сын капитана Франциско Орибе и Марии Франциски Виана, (чья родословная шла от первого губернатора Монтевидео, Хосе Хоакина де Виана), Мануэль, как и другие каудильо, в самом начале Войны за независимость добровольно поступил на службу в ряды патриотов-артигистов.

Его боевое крещение состоялось в конце 1812 г., во время второй осады Монтевидео. В 1816 г. он принимал участие в сопротивлении вторжению бразильских войск на территорию Уругвая. В конце 1817 г., когда Монтевидео уже оказался в руках бразильцев, Орибе бежал в Буэнос-Айрес вместе с частями добровольцев и артиллерийским дивизионом. Дезертирство из армии (вызванное как успехами бразильцев, так и недовольством назначением Ф. Риверы командующим армией) привело к непримиримой вражде двух лидеров.

Затем, как и другие каудильо, он был одним из организаторов экспедиции «тридцати трех героев», участвовал во всех перипетиях политической борьбы, а после прихода Риверы к власти обосновался в созданном им же городке Дурасно («персик») в центральной части страны. Он плел интриги против первого президента, но не присоединился открыто к восстаниям Лавальехи 1832 и 1834 гг.[182]182
  Solva Caset E. Manuel Oribe: Contribución al estudio de su vida, 1851–1857. Montevideo, 1970; Sanford Gelston A. Manuel Oribe, Uruguayan caudillo. N. Y., 1939.


[Закрыть]

Президентство Орибе по внешним признакам мало чем отличалось от Риверы – те же воинственность, постоянные вооруженные конфликты, отсутствие политической воли, размытость границ с соседями, интриги (на сей раз со стороны экс-президента Риверы). Единственный итог состоял в более четком противопоставлении двух враждующих политических группировок. И эта линия противостояния прямо затрагивала интересы англичан, так как Орибе представлял крупных землевладельцев и скотоводов сельскохозяйственных районов страны, а Ривера – торговцев и «портовиков» Монтевидео и Колонии-дель-Сакраменто, тесно связанных с Британией.

В июле 1836 г. Ф. Ривера, недовольный результатами расследования финансовых злоупотреблений, допущенных им на посту президента, а также лишением его звания главнокомандующего вооруженными силами, собрал своих сторонников и начал вооруженную борьбу. К М. Орибе присоединился Лавальеха, вернувшийся на родину после двухлетнего пребывания в Аргентине. Правительственные войска одержали победу над частями Риверы в битве при Карпинтерии в сентябре 1836 г. Там впервые солдаты и кавалеристы войск Орибе, для того чтобы отличать «своих» от «чужих», использовали белые повязки на шляпах с надписью «Защитники законов» («Defensores de las Leyes»). Сторонники Риверы повязали красные ленты. С той поры в Уругвае началось разделение политических оппонентов на “Бланко” («белых») или Национальную партию (так она стала называться с 1872 г.), постепенно дрейфовавшую в сторону консерватизма, и “Колорадо” («красных» или «цветных» – так как помимо красного цвета уругвайские либералы использовали и голубой)[183]183
  Fernández Parés J. J. Batalla de Carpintería, la primera con las divisas blancas y y coloradas: 19 de Setiembre de 1836: una compilación histórica. Montevideo, 1996.


[Закрыть].

«Великая война» и британская интервенция на Ла-Плате

Для британского поколения Каннинга Южная Америка была континентом сказочно богатых ресурсов, которые английскому «предпринимательскому гению» стоило только освободить от испанского ига, чтобы использовать в свою пользу. Поначалу события в бассейне р. Ла-Плата, казалось, подтверждали этот оптимизм. Сами южноамериканцы объявили о своем отделении от Испании и соперничали друг с другом за британскую торговлю, займы и защиту от других европейских держав.

Создание нового государства стало одновременно триумфом и квинтэссенцией британской «неформальной империи». Десятилетия, последовавшие за обретением Уругваем независимости, показали, что планы Понсонби (и его шефа Каннинга) были слишком оптимистичными. Независимость оказалась недостаточной гарантией экономической интеграции региона с Британией и прочности «неформальной империи» перед лицом внутренних конфликтов и конкуренции со стороны других империалистических хищников – как европейских держав, так и США.

Правящие круги Британии постоянно сетовали на «неспособность торговых элит Буэнос-Айреса и Монтевидео навязать свои приоритеты в хаосе внутренних конфликтов и войн», что представляло собой, с их точки зрения, значительное препятствие для дальнейшей экономической экспансии. Но на самом деле «контролируемый хаос» играл на руку именно британцам, а главная опасность в их глазах состояла в росте националистических элементов среди местных олигархов и предпринимателей.

Лидером противников британской (и в целом европейской) ориентации в регионе стал богатый аргентинский латифундист и каудильо Хуан Мануэль де Росас, который в течение 23 лет (1829–1852) был генерал-капитаном (губернатором) Буэнос-Айреса и главой аргентинской конфедерации. Его приверженцы протестовали против монополизации итогов Войны за независимость торговцами прибрежных портов и их британскими «спонсорами», предлагая перейти на самодостаточное развитие в рамках так называемой «американской системы» вместо экономической зависимости и беспомощной имитации европейских моделей.

Росас сплотил вокруг себя ранчерос, гаучо, ремесленников и предпринимателей находящихся в постоянном кризисе внутренних районов, низшие и средние слои в столице Аргентины, а также консервативных и католических противников британского гегемонизма. К 1840 г. эта коалиция вынудила многих представителей англофильских кругов Буэнос-Айреса уехать в изгнание в Монтевидео, препятствовала получению британцами эксклюзивных выгод от торговли и свободному доступу во внутренние районы страны, ратовала за повышение импортных тарифов. У Росаса появилось немало сторонников в Уругвае, и это представляло прямую угрозу позициям англичан в их главном бастионе на Ла-Плате.

Политическая нестабильность в Уругвае, на фоне усиливающихся дебатов о целесообразности поощрения британских торгово-экономических интересов, свидетельствовала о сходных в Аргентиной процессах внутри уругвайской землевладельческо-скотоводческой элиты, и рост напряженности усугублялся волнениями среди безземельных гаучо внутренних сельскохозяйственных районов, а также низших и средних слоев европейских иммигрантов, сконцентрированных в столице[184]184
  Sala de Touron L. de la Torre N., Rodriguez J. C. Despues de Artigas. Montevideo, 1972.


[Закрыть].

Слабость уругвайских англофилов и коллаборационистов перед лицом растущего национализма проявилась в отказе правительства в 1834 г. от заключения торгового договора, предложенного Англией, и приходе в следующем году к власти деятелей, которые стремились заключить союз с Росасом и проводить в жизнь в Уругвае подобную же антибританскую политику в интересах национального (прежде всего сельскохозяйственного) капитала.

К 1841 году Росас и его уругвайские союзники Орибе и Лавальеха перешли в наступление, и сторонники британского влияния проигрывали на всех фронтах. Торговля с Англией резко сократилась, долги не выплачивались, и ситуация усугублялась резким ухудшением экономической конъюнктуры в самом Альбионе. Там, как и повсюду в Европе, наступили «голодные сороковые» – время кризиса, сокращения производств, ориентированных на экспорт, роста социальных и политических волнений.

Британские производители и торговцы рассчитывали выйти из кризиса за счет роста поставок на емкий рынок Латинской Америки, используя для этого надежные перевалочные пункты в Монтевидео и Буэнос-Айресе, а также завоеванные в предыдущие десятилетия эксклюзивные права по речному судоходству в акватории Ла-Платы.

Сам Палмерстон провозгласил, что английское правительство берет на себя ответственность за обеспечение надежности и безопасности речных путей к обширным потенциальным рынкам в Латинской Америке, и обратил внимание на Ла-Плату как на одну из главных транспортных артерий, «которая обязана обслуживать интересы британской коммерции»[185]185
  Palmerston to Lord Auckland, London, 22 January. 1841 / Platt, Finance, Trade and Politics in British Foreign Policy, p. 85; Palmerston to the Board of Trade, London, 15 Feb. 1841: P.R.O., F.O. 96/20. / Winn, P. 105.


[Закрыть].

Хотя британская торговля с Уругваем в 1830-е гг. постоянно расширялась, она была гораздо скромнее милленаристских ожиданий промышленников Манчестера. Это было связано прежде всего с низкой платежеспособностью местного населения и небольшими доходами от местного экспорта, но британские торговцы обвиняли во всем националистически настроенных вождей (типа Росаса и Орибе), которые препятствовали экспансии англичан во внутренние районы Ла-Платы и созданию инфраструктуры, наиболее благоприятной для их бизнеса[186]186
  Manchester Commercial Association to Lord Aberdeen, Foreign Secretary, «Memorandum on the Affairs of the River Plate»; Manchester, 9 Jan. 1845: Proceedings of the Manchester Commercial Association, Manchester Central Reference Library; Liverpool Mexican and South American Association to Aberdeen, Liverpool, 8 Jan. 1842: P. R. O., F.O. 51/21; «Memorial of the Merchants and others, British Subjects, residing in the Territory of the Uruguay Republic», enclosed in John P. Dale, H. B. M. Acting Consul-General at Montevideo, to Aberdeen, Montevideo, 15 Apr. 1842: P.R.O., F.O. 51/20.


[Закрыть].

И это отношение не ограничивалось только средой коммерсантов и промышленников. В меморандуме Министерства иностранных дел Великобритании бассейн Ла-Платы был объявлен «страной, которая по своим масштабам может потреблять большую часть того, что производит Великобритания, даже с учетом стремительно растущей мощи наших паровых двигателей»[187]187
  Murray J. «Memorandum on British Trade», 31 Dec. 1841: P.R.O., F.O. 97/284./Winn, 106.


[Закрыть].

Данный документ был отражением тогдашнего «состояния умов» в британском обществе, которое было пронизано мифами о «великом парагвайском рынке» (выход туда по Ла-Плате должно было обеспечить господство англичан в Уругвае) – блаженном видении кишащего населения внутренних районов Южной Америки, которому только «самостийный деспотизм» Росаса и его сторонников мешает стать обширным рынком и источником дешевого сырья для станков и рабочей силы промышленных предприятий Британии[188]188
  Ibidem.; «Memorial» in Dale to Aberdeen, Montevideo, 15 April, 1842: P.R.O., F.O. 51/20.


[Закрыть]. (В те времена ошибочно считалось, что население Парагвая превышало совокупную численность жителей Уругвая и Аргентины)[189]189
  MacGregor J. Report on the Spanish American Republics, Parliamentary Papers, 1847 [769], lxiv, pp. 284–302.


[Закрыть].

На пороге 1842 г. в специальном меморандуме Министерства иностранных дел, посвященном Британской торговой политике говорилось о необходимости «вмешательства в защиту свободной торговли и судоходства в целях самосохранения империи». При этом утверждалось: «Самосохранение (self-preservation) Великобритании никоим образом не может состоять лишь в поддержании политической мощи (в примитивном понимании этого термина), поскольку торговые и коммерческие интересы Великобритании настолько переплетены с ее политическим могуществом, что для сохранения одного жизненно необходимо поддерживать другое»[190]190
  Murray J. Op.cit.


[Закрыть]. Трудно найти более ясное и лаконичное определение британского «империализма свободной торговли».

Под растущим давлением британских банкиров и коммерсантов, требующих решительных действий в защиту уругвайских «друзей» (коллаборационистов) и снятия всех ограничений для свободного судоходства по внутренним водным путям Ла-Платы, министр иностранных дел лорд Джордж Гамильтон-Гордон, граф Абердин (возглавлявший Форин-офис в 1841–1846 гг.) развязал интервенцию, уверенный в том, что для подавления антибританских настроений будет достаточно демонстрации мощи английского флота. Главной целью стало устранение с политической арены главного «смутьяна», сторонника национального пути развития стран региона М. Росаса[191]191
  Sir Robert Peel, Prime Minister, to Aberdeen, London, 26 Nov. 1843: Brit. Lib., Add. MS. 43063, Aberdeen Papers, vol. xxv; Aberdeen to William Gore Ouseley, H. B. M. Special Commissioner, London, 20 Feb. 1845: P.R.O., F.O. 6/102. / Winn, 107.


[Закрыть].

Политика Абердина, направленная на сколачивание союза с Францией (кульминацией которого стала Крымская война 1853–1856 гг. против России) стала главной причиной организации «совместной гуманитарной операции»[192]192
  Cady, Foreign Intervention, pp. 98–99.


[Закрыть]. Между союзниками возникали и трения, однако до середины XIX в. британские позиции в регионе были непререкаемы и незыблемы. Например, к концу 30-х гг., когда на Ла-Плате оживилась торговая политика Франции, лорд Генри Дж. Палмерстон (возглавлявший Форин-офис с небольшими перерывами в 1830–1851 гг.), усмотрел в этом «попытку превращения Уругвая во французский протекторат, а бассейна реки Ла-Плата во французскую сферу влияния». Он направил в Париж грозное предупреждение о том, что «вмешательство в дела региона со стороны французских агентов и представителей неизбежно приведет к соответствующему вмешательству в противоположную сторону и вызовет столкновение между Францией и другими европейскими державами» (естественно подразумевая Британию)[193]193
  Lord Palmerston, Foreign Secretary, Memorandum of 20 October, 1838, «Instructions for Lord Granville», H. B. M. Ambassador to France: P. R. O., F.O. 51/14. / Winn, P. 104.


[Закрыть]. В Париже сразу же поняли «намек» и быстро свернули деятельность своих торговцев и предпринимателей в этом регионе.

Главную роль в подрыве позиций Росаса должен был сыграть Уругвай. Гражданская война, разразившаяся там между сторонниками Риверы и Орибе, была искусно перенесена в Аргентину.

В июле 1836 г. Ривера попытался поднять вооруженное восстание против законно избранного президента Орибе, однако в сентябре оно было подавлено, и Ривера сбежал в Бразилию. Оттуда устраивал вооруженные вылазки против Орибе. После серии поражений, его отряды совместно с бразильскими войсками вторглись на территорию Уругвая и одержали победу над силами законно избранного президента 15 июня 1838 г. в битве при Пальмаре.

Этот исход был предопределен отсутствием помощи правительству Уругвая со стороны Аргентины, на которую весьма рассчитывал Орибе. А поддержка не могла быть оказана, поскольку порт Буэнос-Айреса был заблокирован в то время французским флотом, выступившими против аргентинского диктатора М. де Росаса. В этом тугом узле противоречий президент М. Орибе, войска которого оказались зажатыми между риверистско-бразильской армией на суше и французским флотом на море, сложил с себя полномочия в октябре 1838 г. и перебрался в Аргентину, где был принят Росасом как законный президент Уругвая[194]194
  Irazusta J., Ortiz de Rosas J. Vida política de Juan Manuel de Rosas, a través de su correspondencia. Buenos Aires, 1970. Vol.4. P. 159.


[Закрыть].

Ривера путем закулисных интриг обеспечил себе большинство в Национальной Ассамблее, и вновь занял пост президента.

А в октябре 1840 г. англичане, недовольные повышенной активностью французов на Ла-Плате, заключили с ними договор, согласно которому французский флот прекращал блокаду Буэнос-Айреса. Верные своей тактике, давшей «блестящие результаты» при создании Уругвая, британцы желали втянуть Росаса в долгосрочную войну с соседями, измотать его силы и нанести поражение руками самих же латиноамериканцев.

Поэтому снятию блокады предшествовало объявление войны Аргентине со стороны Риверы в 1839 г. и развязывание гражданской войны в Аргентине между унитаристами (Х. Лавалье), поддержанными Риверой, и силами Росаса.

Пользуясь снятием блокады с Буэнос-Айреса силы Росаса, возглавляемые уругвайским экс-президентом Орибе, нанесли в 1840–1841 гг. ряд поражений аргентинским унитаристам из Северной коалиции (куда входили Тукуман, Сальта, Ла Рьоха, Катамарка и Жужуй). Уругвайские Колорадо во главе с Риверой в тот период поддерживали унитаристов и называли Орибе не иначе как «убийцей» и «головорезом» (как и его покровителя Росаса). Однако стоит отметить, что сами они не в меньшей степени были отмечены кровавыми преступлениями.

Битва при Арройо-Гранде 6 декабря 1842 г.

Битва при Арройо-Гранде 6 декабря 1842 г. до сих пор считается самым кровопролитным сражением в южной части Латинской Америки, (в ней было убито и ранено около 5 тыс. человек). Она стала важным событием, завершавшим первый цикл конфликтов, революций и гражданских войн, продолжавшихся более десяти лет. Войска Росаса, возглавляемые М. Орибой, одержали победу над силами уругвайских Колорадо и аргентинских унитариев. Ривера бежал в Монтевидео. Путь на столицу был открыт, и с 16 февраля началась осада города[195]195
  Marley D. Wars of the Americas: A Chronology of Armed Conflict in the Western Hemisphere. N. Y., 2008. P. 737.


[Закрыть].

Победоносные войска Росаса осаждали бастион англофилов в Монтевидео, и «смута» на Ла-Плате стала для Лондона самой приоритетной после победы в 1842 г. в первой опиумной войне в Китае, (обеспечившей тогдашним английским наркодилерам гигантские доходы от продажи китайцам опиума).

Подход сил Росаса – Орибе к столице Уругвая знаменовал собой начало «Великой Войны» (Guerra Grande), которая продолжалась почти десять лет. Ее события концентрировались вокруг осады Монтевидео, продолжавшейся девять лет. Александр Дюма в романе, посвященном «Великой осаде» назвал город «новой Троей»[196]196
  Dumas A. Montevideo ou une nouvelle Troie. Paris, 1850.


[Закрыть], хотя город пострадал в сравнительно небольшой степени.

Анализируя причины «Великой войны», большинство исследователей считают, что именно интриги Британии (вовлекшей в войну Францию) превратили внутренний конфликт в международный. В итоге в войне участвовали противоборствующие в Уругвае политические группировки Колорадо и Бланко, Бразилия, Аргентинская конфедерация, Британия и Франция.

С разгромом армии Риверы при Арройо-Гранде существовала реальная угроза падения Монтевидео. Однако осада города длилась девять лет. Столицу обороняли бывшие рабы, которым была дарована свобода (около 5 тыс. человек), а также эмигранты из Буэнос-Айреса – противники Росаса. Большую роль сыграли также французские, испанские, баскские и итальянские легионеры во главе со знаменитым революционером Джузеппе Гарибальди. Приезд либерального «интернационала», как и шумная кампания в европейской прессе в защиту Риверы и Колорадо, во многом были вызваны романтическим ореолом, созданным средствами массовой информации вокруг «маленькой либеральной страны», зажатой в тиски двумя «авторитарными гигантами» (Бразильской империей и диктатурой Росаса в Аргентине). Во времена Священного Союза и подавления революционных выступлений в Европе, европейские либералы нашли отдушину в поддержке «собратьев» на другом конце света. Тем более, что Ривера, как и его сторонники из партии Колорадо, не скрывали своих либеральных, пробританских симпатий[197]197
  Pered S. E. Garibaldi en el Uruguay. Montevideo, 1914. P. 11–16.


[Закрыть].