Текст книги "Люди и дороги в моей жизни. Уроки судьбы"

Экспедиция в горы Сунтар-Хаята – 1968 год. Игорь Александрович Некрасов

Евгений Владиславович Максимов обладал исключительном даром чувствовать новое. Он был в постоянном поиске неизведанного в проблеме оледенения Земли и ритмах в природе. По согласованию Игорем Александровичем Некрасовым, заведовавшим тогда отделом геокриологии Института мерзлотоведения СО АН СССР, была организована экспедиция в недавно открытый (как и Кодарский) ледниковый район Сунтар-Хаята, который расположен в Южном Верхоянье.

Вылет рейсовым самолетом предстоял из Якутска в Хандыгу, куда мы прилетели втроем из Ленинграда: Евгений Владиславович Максимов, Владимир Ильич Себин – аспирант дневного отделения, и я – старший лаборант и аспирант Из Хандыги должны лететь вертолетом в район ледников Сунтар-Хаята, но долго не было летной погоды в горах, и мы сидели на нашем ёмком снаряжении в томительном ожидании. Наконец, дали разрешение на вылет, и вертолет МИ-4 был загружен, что называется под потолок. От Института мерзлотоведения с Игорем Александровичем летела только одна молодая женщина – Инга Николаевна Инделева, с которой мы познакомились еще в Якутске.

Высадили нас значительно выше верхней границы леса. Во второй половине дня при моросящем дожде, а после установки палаток предстояло приготовить пищу, собрав вокруг относительно сухой кустарник. В первый же вечер, когда я пошел к ближайшему склону примерно в 200 м от палаток, увидел там большой кусок ствола дерева с корнями, что мне показалось не совсем логичным, когда лес находился в нескольких километрах от нас вниз по долине. Естественно я стал искать, откуда упало это дерево, так как никто такую лесину нести на дрова не станет. Через половину часа, когда я поднялся на склон, то обнаружил там пни нескольких деревьев «инситу», которые находились под щебнем. С этой приятной новостью вместе с хворостом и щепками я вернулся в расположение экспедиции, когда чай уже вскипел. Наутро все вместе обследовали и раскапывали мою находку. Как позднее показала радиоуглеродная датировка, этим было зафиксировано самое высокое положение верхней границы леса, произраставшего здесь около 5 тысяч лет тому назад, в так называемый среднеголоценовый климатический оптимум.

Работа наша заключалась в том, что мы с Володей Себиным бурили ледники, а Игорь Александрович с Евгением Владиславовичем отбирали пробы из кернов для химических анализов. Инга Николаевна была по специальности химиком и принимала участие в сортировке проб. После нескольких дней работы в маршрутах с базового лагеря предстояло спускаться вниз до русла реки Сунтар и по ней сплавляться на тонном плоту. Игорь Александрович и Евгений Владиславович ушли вниз, а мы за несколько ходок с Володей должны были переносить груз к реке. С небольшим грузом мы успевали сходить вниз и вернуться к ночи снова в горы, чтобы в очередное утро проделать тот же маршрут. Когда осталось нести нам только одну палатку и резиновый плот, мы не успевали за день дойти до реки и заночевали посреди дороги втроем: Инделева, Себин и я. В вечернее время, после ужина, стали выяснять, кто откуда, когда родился. К огромному удивлению оказалось, что с Ингой Николаевной я родился в один день и один год. Такое бывает не часто! А тем более в горной экспедиции. Здесь удалось выяснить, почему Инга Николаевна почти все распоряжения Игоря Александровича критикует прежде, чем выполнит. Оказалось, что он перенес ее долгожданный отпуск на время после окончания нашей экспедиции, и она ему не могла этого простить. В целом, эта хрупкая женщина безропотно выносила все трудности экспедиции с ее изнуряющими дневными переходами.

После спуска всех вещей вниз был дан один день отдыха для всех, а мне для сбора образцов. Как нарочно, в этот единственный, отведенный для моей работы день, с самого утра и до вечера моросил дождь, а выбирать погоду для работы у меня не оставалось времени. Поднялся я на верхнюю границу леса за образцами под дождем по скользким камням только к середине дня, а еще предстояло сделать спилы. После выполнения работы пришлось возвращаться к концу дня уже вброд через ручьи, которые значительно пополнились водой за целый день. Продрог и промок я тогда до нитки. За меня волновались, приготовили немного спирта и горячую еду, которые я принимал лежа в спальном мешке. Одежду мою выжали и высушили. Наутро мы собрались сплавляться, упаковав все на плот, и только карты, и дневной рацион пищи оставался в рюкзаках.

Для сплава в первый день Игорь Александрович выбрал к себе в партнеры меня, решив, что всему научит одного, а дальше по очереди пойдут на плоту Евгений Владиславович и Владимир Ильич. Все ушли берегом до назначенного для ночлега места, а Игорь Александрович решил мне дать первый урок сплава на плоту, так как никогда раньше я этого не делал и не обладал нужными навыками. Он мне рассказал, что плот может быть управляемым только тогда, когда задаваемая гребцами скорость больше, чем скорость течения реки. Теперь не трудно себе представить, как надо работать, чтобы задавать нужное ускорение на горной реке. Но к тому времени все для меня было только теоретической азбукой, которую преподавал мне матерый специалист по сплаву И.А. Некрасов.

Не успели мы отойти от берега, как нас понесло к другому, и Игорь Александрович решил мне показать, как нужно отбиваться от него в таких случаях. Через мгновенье, когда его весло застряло в склоне берега, он вылетел за борт плота в воду, а плот со мной, сидящим на его носу, понесло вниз. Я держал веревку в руке, выпрыгнул в воду и поплыл к берегу, чтобы привязать наш плот. К счастью, все получилось, а когда Игорь Александрович высушил у костра свою одежду, мы пошли дальше. Таких эпизодов в его уроках больше никогда не было. Правда, нас не могли долго дождаться в условленном месте наши друзья, сидящие у большого костра, который для нас был надежным ориентиром.

На второй день Игорь Александрович предложил мне сесть на корму плота, а Евгению Владиславовичу – на нос. Задача кормчего состояла в умении подруливать на более удобную и безопасную часть струи и давать нужную скорость, чтобы плот был управляемым. И хотя физическая подготовка у Евгения Владиславовича была приличная, он тоже никогда раньше не сплавлялся по горной реке, что требует безусловного навыка и дается не сразу. Как мы уцелели в этот день и не утопили плот вместе с имуществом можно только удивляться. Мое руководство было еще, по-видимому, таким бестолковым, что при неправильном выборе струи мы едва не напоролись на торчащие из берега стволы деревьев и только чудом, опрокидываясь на спину, Евгений Владиславович отбился от первого дерева, едва не свалившись в воду. Эксперимент с его участием в сплаве на плоту больше не продолжался, вслед за ним предстоял день сплава с Володей Себиным.

Место на этот раз я выбрал на носу плота, так как оно было наиболее сложным по физической нагрузке, а Володя был на корме. С ним сплавляться было еще сложнее, чем с Евгением Владиславовичем, так как между командой и началом действия Володи, как мне казалось, проходила целая вечность, а сократить этот латентный период помогали только крепкие слова. Правда, они не носили обидного характера, а только немного облегчали работу на сплаве.

К вечеру, когда оба уже основательно устали, нас понесло на огромный лесной завал, перегородивший почти все русло реки в ее узком месте. Все усилия свелись лишь к тому, что в нескольких метрах от главной струи у берега, из положения сидя на носу, я выпрыгнул на берег и удержал плот от катастрофы вместе с моим партнером. После этого нам пришлось долго тащить плот вдоль берега против течения (примерно с 1 км) и уйти на другой берег, где был безопасный слив. Нас заждались внизу в условном месте, куда мы приплыли в почти полной темноте.

Когда я рассказал о случившемся у вечернего костра, Володя и Евгений Владиславович отказались сплавляться на плоту. Тогда Игорь Алксандрович принял решение идти дальше со мной. Так продолжался мой путь на плоту 10 дней до самой трассы Якутск – Магадан. Это был конечный путь, а после двух дней экспериментов (с Максимовым и Себиным) нам предстояло еще 7 дней пути.

Каждый день я вырубал на ночных стоянках новые весла и шесты из сухой лиственницы, которые ломались как спички, когда происходило столкновение с берегом на большой скорости. Горная река Сунтар становилась все многоводнее и начались поля ее наледей, которые по площади были порой в несколько квадратных километров. Особенностью их прохождения было абсолютное молчание, так как временами мы видели падающие поля льда, выдавливающие фонтаны воды. В этот период основная часть воды уже ушла, и, зависающий над ее зеркалом, лед на 1–1,5 м и порой до 2–3 м толщиной прорезался узким коридором быстрого течения реки. После выхода из очередного наледного поля на плёс, где скорость течения была ровной, Игорь Александрович просил меня «порулить», а сам, лежа на спине, затягивал свою любимую, и никогда не надоедавшую ему, песню «Широка страна моя родная». Так было изо дня в день, когда мы сплавлялись, утром расходились по своим рабочим местам, а к вечеру встречались на ночлег.

Однажды я решил посмотреть на тот путь, который нас ждет на следующий день, так как очередной перекат, а их мы проходили десятки за день, сильно шумел, и когда увидел, то потом долго не мог уснуть от впечатления его серьезности. Больше не делал этого никогда.

У меня изодралась роба на ногах и каждое утро доставляло большое напряжение стертая кожа, и тогда выручал детский крем, который был у Инги Николаевны на всякий случай. Нагрузка была порой такая, что я просил Игоря Александровича на очередном плесе сделать остановку и съесть два кусочка сахара или сухарь, и после непродолжительного отдыха продолжать путь. С погодой на сплаве нам повезло, и мои выпрыгивания в воду, чтобы столкнуть плот с камней, проходили без особого охлаждения. Вода уже не была такой холодной, как в верховьях.

На одной из последних стоянок на большом острове оказалось много совсем не пугливых зайцев, которые выходили на берег, на обдуваемые от комаров места. Мне доверили поохотиться на них и запасти немного мяса на дорогу. Вернулся я с охоты, когда все уже спали, у костра один снимал шкурки, а тушки складывал в эмалированное ведерко. Еда у нас была, и решили этот запас взять с собой. Невозможно было даже предположить, как он нам пригодится. К вечеру очередного дня вышли мы на трассу достаточно оживленную в это время года. Машины доставляли грузы из Якутска в Магадан или по трассе на рудники из этих стратегических городов и, как правило, шли колонами. Взять всех нас не могли на двух машинах с грузом, и мы с Володей остались, а все с грузом уехали до ближайшего пункта отдыха шоферов, которые ночью ездили менее охотно. Нам повезло, не успели мы пройти и километра, как нас догнала очередная группа машин (в одиночку на этой трассе на большие расстояния не ездят) и взяли нас в кузов. До ночлега оставалось не так далеко, и к ночи мы все оказались вместе, а когда сварили прямо в ведре добытый запас зайцев, ужин на всех наших «спасителей» на дороге получился великолепный. Да, тем более, что Игорь Александрович разлил по кружкам неприкосновенный запас экспедиционного спирта. На следующее утро нас провожали в аэропорт Оймякон несколько машин, в столовой Игорь Александрович угостил, провожавших нас шоферов, обедом, и мы распрощались. В Якутске уже начали о нас беспокоиться, так как не было никакой связи с нами, а по реке Сунтар, как говорили геологи, никто ранее не сплавлялся.

Результаты этой сложной экспедиции были опубликованы коллективом авторов с моим участием в Якутском институте мерзлотоведения СО АН СССР, вошли частью в мою кандидатскую диссертацию и книги (Ловелиус,1979; Lovelius,1997).

После возвращения в Якутск, где я получил зарплату в качестве рабочего в экспедиции, мне хватило денег, чтобы полететь с Евгением Владиславовичем из Якутска через Магадан на Камчатку.

Экспедиции Игоря Александровича Некрасова послужила мне добротной школой на всю оставшуюся жизнь, а опыт сплава по горным рекам и работа на воде стали частью моих полевых маршрутов в разных частях России.

После нашей экспедиции в Сунтар-Хаята несколько лет Игорь Александрович звал меня поработать вместе в Якутском институте мерзлотоведения и даже квартиру держал для меня на одной площадке институтского дома. Но я понимал, что лучшего места для продолжения образования, чем в Ленинграде найти было почти невозможно. А когда я оказывался на дорогах через Якутск с сотрудниками своего отряда, он делал все возможное, чтобы устроить для нас размещение и экскурсии для новичков. Такое не забывается никогда.

Наши дружеские отношения с Игорем Александровичем продолжались до тех пор, пока его не стало. Случилось это несчастье в одной из командировок в Москву, на кафедру мерзлотоведения МГУ, которую он когда-то кончал как аспирант. Мне позвонила его милая жена Людмила Николаевна из Москвы, которая прилетела за ним. Игорь Александрович умер от кровоизлияния. Так ушел из жизни великолепный исследователь-мерзлотовед, красивый русский великан, прошагавший тысячи километров по экспедиционным дорогам и никогда не жаловавшийся на недомогание. Ушел на трудовом посту тихо, чтобы никого не беспокоить, оставив в Тюмени двух прекрасных дочерей и любимую жену Людмилу. А в моей памяти и книгах он продолжает жить, оставаясь любимым героем вместе с его песней «Широка страна моя родная».

Камчатка и Лесная опытная станция – 1968 год

Вылет на Камчатку оказался возможным только через Магадан, туда мы полетели вместе с Евгением Владиславовичем. В Магадане ему удалось попасть на очередной рейс до Петропавловска-на-Камчатке, а мне нет. Даже при наличии билета с открытой датой меня никак не брали на очередные рейсы, которые по разным причинам задерживались. Только через 4 дня мне удалось поехать к самолету без регистрации, и командир корабля после моей просьбы дал команду дежурной: «Пусть борода летит!». В экспедиции я отращивал бороду, и это делало меня много старше, чем на самом деле, а на этот раз даже помогло. Так окончилось мое ожидание и блуждание в округе аэропорта по участкам тундры со спелой к тому времени морошкой, равное ей количество я больше не видел никогда.

После встречи с Евгением Владиславовичем на Камчатке наш первый выход был в район Авачинского вулкана, но в маршруте мы заблудились, и тогда я увидел Евгения Владиславовича в страшной ярости. Только во второй половине дня он обнаружил, что мы идем не туда куда надо. Евгений Владиславович решил возвращаться к началу маршрута и пошел напролом через заросли шиповника и высокотравья, которые, как известно, здесь бывают значительно выше человеческого роста. Рубашка на нем была вся изодрана в клочья, а на руках были кровоподтеки, и когда вышли на дорогу он пил грязную воду из дорожной лужи, которую взмутила недавно проехавшая машина. После перекура он крепко выругался, что с ним бывало крайне редко, и мы начали искать место для ночлега.

Под вечер вдруг по понижениям, так называемым сухим речкам, потекла вода, которая образуется из тающих ледников и большая часть ее просачивается в пеплы и шлаки еще в верхней части речных долин и только небольшое количество успевает попасть на равнинные участки к позднему вечеру.

Брать такую воду для чая нет резона, так как в ней содержатся мелкие фракции пеплов, но если сделать углубления рядом с руслом, то они ночью заполняются и на утро можно набрать отстоявшуюся воду для приготовления пищи и чая. Что мы и сделали. Следующий день оказался удачным, и мы вышли к подножью Авачи, к тем самым толщам обнажений слоистых структур пепла, которые интересовали Евгения Владиславовича, так как позволяли судить о ритмической природе извержения вулканов Камчатки. Первое же обнажение вполне удовлетворяло необходимым требованиям, но только была необходимость его зачистки до получения вертикальной стенки, основного требования при сборе образцов на палинологический и радиоуглеродный анализы.

Работа по зачистке этого обнажения заняла большую часть дня, а когда начали проводить замеры толщины слоев пепла, я находился внизу, и на меня обвалилась зачищенная часть толщи пеплов. Пока Евгений Владиславович сбежал вниз, я успел выбраться из под завала. Каким-то чудом меня не засыпало совсем, так как в последний момент перед сдвигом всей почти 5-ти метровой толщи, ноги вытолкнули меня назад на спину от падающей стенки пепла. К приведению в рабочее состояние этого разреза мы приступили лишь на следующий день и выполнили все измерения с отбором проб на анализы.

Когда вернулись в Петропавловск-Камчатский, Евгений Владиславович засобирался домой, а моя работа по сбору образцов даже не начиналась. Чтобы не расстраивать Евгения Владиславовича, я встал рано утром, собрал свой рюкзак, тихонько закрыл дверь и уехал в аэропорт Елизово, а оттуда в тот же день вылетел в Козыревск. Здесь располагались хвойные леса Камчатки.

Вероятно, уместно отметить, что о совместной экспедиции на Камчатку Евгений Владиславович при наших многочисленных встречах не вспоминал никогда. В отличии от интересов к другим моим поездкам, о продолжении этой без него даже не спрашивал.

В Козыревске тогда располагалась Лесная опытная станция Дальневосточного научно-исследовательского института лесного хозяйства, где были сосредоточены научные кадры, занятые изучением лесов Камчатки. Мне повезло, так как молодежный состав сотрудников станции в основном был укомплектован выпускниками Московского лесотехнического института.

После рассказа о целях моего приезда они охотно взялись мне помогать, сильно удивившись, что я собирался работать здесь один. Перед собой я поставил задачу: собрать образцы на верхнем пределе распространения леса, на скальной стенке, где минимальный почвенный покров, и в заболоченных участках леса. Выход на верхнюю границу леса к ближайшему вулкану Толбачик мог быть осуществлен за два дня и то, если, насколько только возможно, подвезет машина.

Отправили меня с опытным лесником Александром Абатуровым, продуктами и тентом для ночлега. По лужам, на камнях, вдоль речки и на берегах мы встречали медвежьи следы разного размера, подтверждавшие мое безумное легкомыслие работать на Камчатке в одиночку. Ночлег по-таежному здесь организовывался своеобразно: параллельно склону ставился тент, а рядом клались сухие стволы лиственницы в три бревна, под этими стволами разводился костер, и он давал тепло на тент, под которым мы располагались спать. Время от времени стволы лиственницы нужно было менять местами, и костер продолжал гореть всю ночь, раздуваемый долинным ветром, дующим строго вниз по склону. Причем, эта особенность ветрового режима настолько четкая, что деревья вдоль склона стоят точно по одной линии, словно их кто-то специально подстригал.

После удачного маршрута к вулкану Толбачик, в котором были взяты образцы с верхней границы леса и со скальной стенки, оставалось сделать спилы лиственницы на заболоченных участках леса, которые располагались в долине ручья Песчаного. Туда мы пошли на лодке с Дмитрием Федоровичем Ефремовым, особенностью этого ручья была сильная извилистость и малая вода, по которой мог пройти только очень опытный лодочник. К месту взятия спилов мы прошли благополучно, а на дороге обратно потеряли на большой скорости винт, который тогда был что называется, на вес золота.

Попытки нырять и найти его не увенчались успехом, разве можно было найти иголку в стоге сена. Когда оставалось мало светлого времени решили идти на веслах. До впадения ручья Песчаного в Камчатку пришли уже в сумерках, тут Дмитрий Федорович заметил браконьеров, отобрал у них ружье и поручил везти нас на буксире в поселок. Домой мы пришли уже в темноте.

Так окончились мои полевые маршруты в 1968 году в долине хвойных лесов Камчатки. Эта поездка принесла мне опыт работы с замечательными специалистами лесного хозяйства в специфических лесах такого удивительного региона России, который неповторим ни в какой другой части нашей страны. Еще дважды мне приходилось работать на западной и восточной части Камчатки в 80-е годы с Петром Хоментовским и Василием Вакуленко, и каждый раз я встречался с лесниками, как с близкими мне людьми. При этом даже не было чувства, что мы долго не виделись.

В настоящее время Дмитрий Федорович Ефремов живет в Хабаровске и руководит институтом лесного хозяйства. Последняя встреча с ним у меня состоялась на Международном совещании в институте леса в Красноярске в 1997 году. Мы вспоминали с ним время, проведенное на Камчатке и в Приморье, с большой любовью к людям Лесной опытной станции, которая теперь располагается в Петропавловске-на-Камчатке, и сотрудникам Биологопочвенного института – во Владивостоке.