Текст книги "Россия. Уроки прошлого, вызовы настоящего"

Очистка органов и партийного аппарата Дальневосточного края от «врагов народа» и «изменников» под руководством Люшкова шла такими темпами, что лимиты на приговоры «троек» по «первой категории» – расстрел (2000 человек) и «второй категории» – осуждение к длительным срокам (4000 человек) были исчерпаны к октябрю 1937 года. В наркомате «пошли навстречу» его просьбе и пересмотрели лимиты в сторону увеличения.

От такой «работы» Люшкова был в восторге первый секретарь Дальневосточного крайкома ВКП(б) И. Варейкис. В письме Сталину от 8 сентября 1937 года он писал:

«После приезда в край нового начальника НКВД Люшкова было вскрыто и установлено, что также активную роль в правотроцкистском Дальневосточном центре занимал бывший начальник НКВД Дерибас (далее были перечислены остальные участники «Центра»). Затем автор заверил Вождя, что «партийные организации и дальше будут беспощадно бороться с «перерожденцами».

Варейкис, когда писал эти строчки, вряд думал, что благодаря «новому активному начальнику НКВД» уже в октябре он будет снят с должности и станет участником того самого «правотроцкистского Дальневосточного центра».

К концу 1937 года в результате «активной деятельности» Люшкова в Дальневосточном крае руководящие кадры подверглись тотальным репрессиям. В январе 1938 года при подведении итогов работы наркомата НКВД Ежов в своем выступлении поставил другим в пример УНКВД по Дальневосточному краю и его начальника Люшкова, «репрессировавшего 70 000(!) «врагов народа», – это был самый высокий показатель по стране.

Такова была изнанка сталинского социализма. Но это нисколько не умаляет самоотверженного, подвижнического труда миллионов рядовых коммунистов, комсомольцев и советских граждан, которые верили в светлую идею, яркую звезду социализма, что зажгла революция. Подтверждение тому я находил не у кабинетных историков, наглотавшихся архивной пыли, и краснобаев из литературных салонов, а в беседах с живыми свидетелями той трагической и одновременно героической эпохи, руководителем военной контрразведки КГБ при Совете Министров СССР с 1970 по 1974 год генерал-лейтенантом Иваном Лаврентьевичем Устиновым, его первым заместителем генерал-лейтенантом Александром Ивановичем Матвеевым и начальником Особого отдела КГБ СССР по Московскому военному округу генерал-майором Леонидом Георгиевичем Ивановым.

Фанатики, идеалисты, мечтатели или…

К своим высотам они пришли из самых низов – из семей рабочих и крестьян. С 22 июня 1941 года и до последнего дня Великой Отечественной войны они воевали на фронте. За долгую жизнь повидали всякого, но не олицетворяли советскую власть с карьеристами, приспособленцами и партийными функционерами. Не они, а школьный учитель, вырвавший их из мрака невежества и открывший мир знаний, командир учебного взвода, учивший выживать и побеждать на поле боя, управдом, вручавший ключи от бесплатной квартиры, представляли родную и близкую им власть.

Они голодали, мерзли, теряли друзей, жертвовали здоровьем и бились насмерть за свою дерзкую мечту – мир, в котором бы правили справедливость, свободный и творческий труд.

При обсуждении с Иваном Лаврентьевичем его будущей книги «На рубеже исторических перемен» («Крепче стали» ее более полный вариант), он, возвращаясь к временам своей молодости, вспоминал:

«…ушедшее из жизни и еще оставшееся в ней старые поколения воспринимали советскую социалистическую систему не из-за страха, а как прогрессивную необходимость, как новый шаг к дальнейшему совершенствованию государственности, общественного устройства. На ее базовой основе советский народ не только формировал образ своего мышления, жизненные принципы, строил великое государство, но и отдал миллионы своих жизней в кровавых боях по его защите. При всех ее недостатках она была признана всем миром достойным оппонентом капиталистического устройства, являла собой силу, с которой считалось все мировое сообщество… Система социализма удивляла мир не только сплоченностью и трудолюбием народа, военной силой, но и выдающимися достижениями научной мысли, своими великими успехами в создании уникальной техники, в спорте, литературе и искусстве…».

Не без горечи, с тревогой он говорил о сегодняшнем дне:

«Наша страна в послереволюционный период, после 1917 года при всех трудностях, бедах, кровопролитных войнах, жестокостях и нарушениях правовых норм не была в столь бедственном положении как сейчас. Полное отсутствие идейных основ, противоречивость законов и решений вызывают всеобщее неуважение… В миролюбивом характере нашего народа отчетливо стали проявляться массовое недоверие к власть имущим, озлобленность, нетерпимость, национальная враждебность и классовая обособленность».

Об этом же, с присущей ему прямотой, заявлял Леонид Георгиевич:

«…произошло это из-за перерождения руководящих советских кадров. Их жажда наживы, боязнь принять на себя личную ответственность, конформизм привели к разрушению великого государства. Они пристроились сами, пристроили свою челядь, расплодили целый класс особенно наглых, ловких и беззастенчивых воров – так называемых олигархов…

Пьянице Ельцину были устроены дорогостоящие пышные похороны, объявлен конкурс на проект памятника. Уверен, история разберется с этой одиозной фигурой – место ее на свалке истории».

На эти суровые оценки он имел полное право.

«…Только благодаря советской власти я получил высшее образование, стал генералом, имею прекрасную квартиру в престижном районе, которую получил бесплатно. Если, скажем родился бы я в настоящее время, то мог ли я из беднейшей семьи, из тамбовской глухомани, не имея денег, добиться всего этого? Да никогда».

Еще одно подтверждение этим оценкам Устинова и Иванова, я нашел за тысячи километров от Москвы, в бывшей Абхазской АССР, ныне независимой Республике.

В 1998 году Господин Великий случай свел меня в Абхазии с необыкновенным человеком, можно сказать посланником из прошлой эпохи – эпохи раннего социализма. Им оказался водитель и телохранитель первого Председателя ЦИК Абхазии Н. Лакобы, Давлет Чантович Кандалия. Первая встреча с ним произошла летом в Сухуме, в кафе моих друзей, братьев Читанава: Савелия, Вячеслава и Дениса.

Время приближалось к полудню, когда в дверях появился он. На вид ему было не больше 65, но никак не 88 лет. Под летней рубашкой, сверкающими снежной белизной брюками, стрелки которых, казалось, резали воздух, угадывалось еще крепкое, жилистое тело. Легкая рябь морщинок, покрывавшая открытый высокий лоб и седые усы, выдавали возраст. Светло-голубые глаза напоминали позднее сентябрьское небо. В них отражалось то же величавое спокойствие, которым, несмотря на неистовые июньские грозы, изнуряющую июльскую жару и свирепые августовские штормы манила к себе бесконечная небесная высь над горами.

Наш разговор начался с традиционной чашки кофе и постепенно перешел к больной для Давлета Чантовича теме – жизни и смерти Нестора Лакобы. Обращение к далекому прошлому, 30-м годам, облегчало то, что у него на руках находились наброски моего очерка «Посланник из прошлого». В нем нашли отражение эпизоды из жизни Н. Лакобы, ставшие мне известными от местного историка С. Лакобы. Очерк был испещрен пометками Давлета Чантовича. Они и стали предметом обсуждения.

В его рассказе образ Нестора Аполлоновича приобретал все более одушевленные черты. Как и большинство большевистских вождей раннего социализма, Лакоба был выходцем из народа, жил его интересами и отдавал ему себя без остатка. К средине 30-х годов он, как и близкие ему по духу творцы революции, начал задыхаться в тисках властной бюрократии, и потому был обречен стать одной из ее жертв.

27 декабря 1936 года после совещания в ЦК КП(б) Грузии, поддавшись на уговоры матери Л. Берия (1 – й секретарь Закавказского крайкома ВКП(б), Лакоба отправился к нему на ужин. Нестор словно чувствовал нависшую беду, фаршированную рыбу ел без аппетита, с трудом дождался, когда подошло время отправляться в театр. Не досидев до конца спектакля, возвратился в тбилисскую гостиницу «Ориент».

Острые боли в желудке не прошли, через несколько часов «несгибаемого Нестора» не стало. Перед отправкой его тела в Сухум с ним пришли проститься Берия с женой и положили к ногам покойного венок, с надписью: «Близкому другу – товарищу Нестору. Нина и Лаврентий Берия».

В Абхазию доставили не тело Лакобы, а его оболочку. Тбилисские хирурги из больницы имени Камо после вскрытия тела удалили не только все внутренности, а и вырезали гортань с венами, чтобы невозможно было обнаружить следы яда. На родине искренне оплакивали «нашего Нестора», спасшего абхазское крестьянство от варварской коллективизации и оставившего на свободе бывших князей, получавших пособия от власти.

В начале февраля 1937 года «близкий друг» Берия вскрыл в Абхазии разветвленный «заговор», во главе которого стоял покойный Лакоба. Сталин, хорошо знавший Нестора, промолчал, и тогда «меч НКВД» принялся безжалостно рубить невинных. В ходе так называемого следствия было «установлено», что «обер-бандит Лакоба в сговоре с другими бывшими партийными руководителями республики создал контрреволюционную, диверсионно=вредительскую, шпионскую, террористическую, повстанческую организацию в Абхазии».

Повальные аресты покатились по Абхазии. В числе арестованных оказались жена Лакобы – Сария, его 14-летний сын Рауф и Давлет Чантович. Палачи – следователи Б. Кобулов и Г. Хазан пытками заставили юношу «сознаться» в том, что он «создал антисоветскую террористическую группировку в сухумской школе, занимался вместе с членами этой группировки клеветническими измышлениями и имел террористические намерения в отношении товарища Берии».

То, что испытал бедный Рауф и десятки других несчастных жертв репрессивной машины, перенес на себе Давлет Чантович. Мне и братьям Читанава понадобилось немалое мужество, чтобы выслушать его жуткую исповедь-историю. Пальцы Давлета Чантовича нервно теребили скатерть на столе, голос временами срывался.

– Этот конвейер пыток НКВД и те нечеловеческие муки, что пришлось перенести мне и тысячам невинных, невозможно ни забыть, ни вытравить из памяти. Даже сейчас в глубине каждой моей клеточки живут ужас и боль от «бутылочки», когда тебя заставляли часами сидеть на горлышке бутылки, задыхаться в «шкатулке» – шкафу, где сутками держали без сна и еды, «играть на рояле», когда твои пальцы крошили ящиком письменного стола и прочих «изобретениях» садистов – следователей. Самым тяжелым был не страх перед допросом и боль во время пыток, а изматывающее, вытягивающее из тебя все жилы, ожидание.

Да, да! Ожидание! – Давлет Чантович зябко повел плечами и продолжил:

– Заканчивался день, и ожидание становилось невыносимым. После вечерней баланды и отбоя, в тюрьме ненадолго наступала тишина. Думаете, кто-то мог уснуть? Не верьте! Брехня! Даже с самыми крепкими нервами не спали, а ждали, когда наступит этот, будь он трижды проклят, час дьявола!

За стенами тюрьмы они, еще не отмеченные печатью «враг народа», спали крепким сном, а в кабинетах следователей просыпался сам дьявол и готовился к кровавой пляске. Он и его подручные проверяли, как привинчены к полу табуретки, предусмотрительные были заразы, боялись, что найдется отчаянный смельчак и хватит ею по оловянной башке. Ржали, когда выгребали из шкафа пустые бутылки, выбирая подходящую для «наседки». Всего не перечесть, что рождалось в воспаленном сознании палачей.

Каждый из нас – «врагов народа» прошел свою дорогу в энкавэдэшный ад. Начиналась она глубокой ночью с топота ног конвоя и лязга засова. В тот миг вся тюрьма замирала, и когда хлопала дверь соседней камеры, предательская слабость разливалась по истерзанному телу. В ту ночь приходила очередь другого и гаденькое чувство облегчения, что пронесло, заглушало в тебе муки совести…

Давлет Чантович прервал рассказ, отвел глаза в сторону и глухо произнес:

– Не судите тех, кто прошел через мясорубку НКВД. Все мы люди, и все хотим жить. Вопрос всегда состоял в цене, а эти мерзавцы: Берия, Рухадзе, Гоглидзе и палачи экземпляром помельче знали на каких струнах человеческой слабости сыграть. В их дьявольском спектакле все роли были заранее расписаны, и не имело значения, виновен ты или нет, если «вписывался в схему очередного контрреволюционного заговора», то должен «признать свою вину». То, что они творили с нами в тюрьмах и лагерях, для них, как для дровосека рубка леса, охотника – травля зверя, стало обыденным делом. В нем были свои непревзойденные «мастера». Душегуб Малюта Скуратов им в подметки не годился.

Один такой попался и мне. После того, как в Тбилиси им не удалось «сломать» меня и «выбить» показания на Нестора, погнали этапом в Москву, На последнем допросе в Тбилиси Гоглидзе припугнул, что я пожалею, когда за меня возьмутся настоящие мастера. Так и сказал:

«У них даже покойники, если надо, поют!»

Грешным делом, подумал, на «понт берет» и страшнее того, что было, вряд ли будет. Ошибался, и еще как, тбилисские палачи перед живодерами с Лубянки просто шпана подзаборная.

В Москве со мной долго не церемонились, сразу взяли в оборот, камеры ведь не резиновые, а «конвейер», штамповавший дела на «врагов народа», не допускал простоев. На шестой или седьмой день, точно не помню, в тюрьме все дни одинаковы, привели меня в кабинет к следователю Хвату. Другого такого мучителя в живодерне НКВД не найти.

Стою, еле на ногах держусь, на прошлом допросе они перестарались. Хват ужин закончил, аккуратненько накрыл газеткой «Правда» блюдце с бутербродом, накрахмаленным платочком губки вытер и затем настольную лампу в харю мне ткнул. Долго смотрел в глаза, понял, что «разговор» с ходу не получится, решил мой язык, как следует, «почесать», кивнул головой двум «кочегарам», чтобы они поработали. Те принялись меня по полной программе обхаживать. Хват сначала газетку почитывал, потом, видимо, надоели мои вопли, поднялся, стал по кабинету прохаживаться и на часы поглядывать. Пытки и те у них по порциям выдавались. Затем подошел к секретарю и о рыбалке заговорил, дальше ничего не помню, отключился. Ошибочка в их расчетах получилась, то ли не туда ударили, то ли с дозой переборщили, а может, я подвел, слабоват оказался. Очнулся, перед глазами Хват с газеткой плывет. Услышал мой стон, отложил в сторонку, глянул, понял, что толку от меня не будет, и распорядился отправить в камеру. А я, натура моя вредная, говорю:

– Алексей Григорьевич, что-то сегодня я у вас не задержался.

А он с ухмылкой;

– Нехороший ты человек, Кандалия, столько времени у занятых людей забрал. Ну, ничего, завтра всю порцию с лихвой получишь.

– Вот такие у них были «мастера». Это сейчас легко говорить, а тогда, – Давлет Чантович поежился. – Нет! Такое невозможно описать и передать даже самыми жуткими словами. Они ничто по сравнению с тем, что творилось в кабинетах этих палачей!..

Он смолк, пальцы сжались в кулаки и с губ еле слышно прозвучало:

– Они и сейчас, когда наступает ночь, звучат во мне и терзают! Эти нечеловеческие крики, стоны и мольба замученных жертв. Хруст сломанных костей и треск рвущейся на куски кожи. Рев, истеричные вопли и мат мучителей, озверевших от нашей пролитой крови. Дробь пишущей машинки, и тихий шелест накрахмаленной блузки секретаря-машинистки…

Если бы только стены тюрем могли заговорить, то это был бы самый страшный рассказ. Об этом писали Солженицын с Шаламовым, то чистая правда. Но никакие слова не могут передать того, через что прошли мы – живые и мертвые. И если нашелся бы композитор, который сумел бы передать те наши немыслимые страдания и ту невыносимую боль, то это была бы самая чудовищная музыка, которую когда-либо слышал смертный, – завершил свою исповедь Давлет Чантович и ушел в себя.

В кафе надолго установилась тягостная тишина. За окном морская волна, шурша галькой, о чем-то перешептывалась с берегом. Изумрудную гладь сухумской бухты морщили десятки рыбацких лодок. Водные мотоциклы взрывались фонтанами хрустальных брызг у причалов санатория «Сухумский». В туманной дали у иссиня-фиолетовой кромки морского горизонта легкокрылыми чайками скользили пока еще редкие в этих местах яхты. После изнурительной летней жары небо, умытое короткими грозовыми дождями, завораживало нежными красками. Легкий бриз, шаловливо поигрывая шторами на окнах, беззаботно теребил седые пряди на голове Давлета Чантовича. Сам он – этот посланник из прошлого и его невероятная исповедь-история потрясли нас.

– М-да, Давлет Чантович, прокатилась по вам советская власть безжалостным катком. И откуда только у вас нашлись силы выдержать 17 лет тюрем и лагерей ГУЛАГа? – решился нарушить затянувшееся молчание Вячеслав Читанава.

– Слава богу, что нам не пришлось жить в то проклятое время, – заметил Савелий Читанава.

Давлет Чантович встрепенулся, в глазах промелькнула тень, и в следующую секунду он взорвался:

– Да что вы знаете о советской власти?!.. Да ничего! Ее-то и было всего ничего. Двадцать лет, но какие это были годы! За 88 лет я всякой власти насмотрелся и так скажу, что лучше, чем советская с Нестором Лакобой не было и не будет. Сейчас что получается? Люди сами по себе живут и думают о том, как отхватить кусок побольше да послаще, а власть где-то между денежными мешками болтается.

– Давлет Чантович, так это же советская власть присудила вам 17 лет лагерей. А сегодня вы обращаетесь к президенту Ардзинбе, чтобы он вернул вам отцовский дом, – возразил Денис Читанава.

– Денис, а ты ее с Берией и Сталиным не путай! – отрезал Кандалия и спросил: – А вы-то чем сейчас живете? Прогнали грузин, прихватили их дома, машины. Некоторые имеют по три трофейных комплекта. И что стали жить лучше, богаче?

– Но так-то зачем, Давлет Чантович?! – не мог скрыть обиды Савелий. – Не мы пришли к ним, а они к нам с танками. Мы воевали за свободу Абхазии!

– В семнадцатом мы тоже воевали и не только за свободу, а за мечту! Да! Да! За мечту!!! В этом между нами и вся разница. Мечта дала нам силы совершить невозможное! – голос Давлета Чантовича крепчал. – После разрухи Гражданской войны, за каких-то десять лет мы подняли страну, ликвидировали дремучую неграмотность. Мы заставили считаться с собой весь остальной мир. Скажите с силой советского оружия? И с ним тоже, но оно же появилось не на пустом месте. Советская власть разбудила в миллионах простых людей огромный творческий потенциал.

Здесь лицо Давлета Чантовича просветлело, в глазах появился особенный свет. Он словно возвратился в свое прошлое и снова жил тем неповторимым и фантастическим временем.

– Мы были жадными, невероятно жадными, но не до денег, а до знаний! – с жаром говорил Давлет Чантович. – Меня, полуграмотного сельского паренька советская власть привела в школу и посадила за парту. Я и ребята были одержимы мыслью познать окружающий мир. За несколько лет я прошел то, что вы проходите в школе и институте. После стройки бежали на лекции, затем в театр, а потом до хрипоты спорили, как сделать наш мир лучше. Мы вкалывали до ломоты в спине, до кровавых мозолей на ладонях. Делали это не из-под палки и не из-за страха, а потому что меняли мир и вместе с ним менялись сами. Я так скажу, что нет большего счастья, чем радость от вдохновенного труда.

В этих словах Давлета Чантовича, прожившего долгую жизнь, и заключался главный ее смысл. Действительно, не хлебом единым жив человек. Будь у Давлета Чантовича Кандалия, Ивана Лаврентьевича Устинова, Александра Ивановича Матвеева, Леонида Георгиевича Иванова и их героического поколения 5-10 лет мирной жизни, то, вне всякого сомнения, страна СССР совершила бы гигантский социально-экономический рывок вперед. К сожалению, этого времени Запад им не предоставил.

В Лондоне, Париже и Вашингтоне до конца 20-х годов еще лелеяли надежду на смену власти в СССР. Эту иллюзию питали многочисленные антисоветские организации и центры, действовавшие в большинстве стран Европы. К началу 30-х годов усилиями советских спецслужб их разведывательно-подрывная деятельность была сведена на нет. Внутренняя оппозиция Сталину превратилась в лагерную пыль. Ценой неимоверных усилий и огромных жертв «красная империя» – СССР, всё увереннее заявляла о себе как о могучей экономической и военной державе. В странах Запада всё происходило с точностью до наоборот. Локомотив капиталистической экономики – США, безнадежно застрял в тисках глубочайшего кризиса. Вслед за ним он постиг Великобританию, Францию, Германию и другие страны.

«…Промышленное производство в Соединенных Штатах упало к 1932 г. по сравнению с 1929 г. на 46,2 процента, в Германии – на 46,7, во Франции – на 31,9, в Англии -16,5 процента»[16]16
  История Великой Отечественной войны Советского Союза 1941
  45. – М., 1963. Т. 1. С. 6.


[Закрыть].

На фоне глубочайшего кризиса, охватившего Западную Европу и США, в глазах трудящихся этих стран впечатляющие успехи СССР делали модель советского государственного устройства всё более притягательной. Призрак коммунизма вновь замаячил на горизонте стран Запада, и они, спасая себя, вскормили и натравили на СССР своего цепного пса – Гитлера. Война с ним – для советского народа Великая Отечественная, определила кто и чего стоил.