Текст книги "Хроника духовного растления. Записки офицера ракетного подводного крейсера «К-423»"

Московская ночь и родная деревня

В Москве мне можно было остановиться в семье сестры моей жены – Воробьевой Евдокии Ивановны, на улице Госпитальный Вал (у ст. метро «Семеновская»). Но сразу ехать к ней на квартиру и ложиться спать мне не хотелось. Московская летняя ночь опьянила меня не хуже спирта. Сев в такси, я сказал шоферу, что заплачу канистру спирта, если он часа два покатает меня по ночной Москве, а затем отвезет в аэропорт Быково, откуда летали самолеты «Як-42» местными рейсами Москва – Тамбов. Я передал начатую канистру спирта в руки водителя такси, он взвесил ее в руках и понюхал спирт. Когда же я сказал, что и сам только что пил этот спирт, а везу его с подводной лодки Северного флота, то все его сомнения кончились. Он с радостью согласился показать мне ночную Москву, а затем отвезти в аэропорт Быково. Эта ночь пролетела, как счастливый, радостный сон. Рано утром я был уже в Тамбове, а оттуда на рабочем пригородном поезде отправился на станцию Сабурово, в родные места.

Конечно, я не сообщал заранее о своем приезде. Потому, что сам не знал, что я так скоро окажусь у себя на родине. К моему великому изумлению, жена не сидела дома в ожидании моего возвращения с боевой службы, а работала в поле. В районном центре Никифоровке функционировал сахарный завод, и все местные колхозы высаживали в обязательном порядке крупные плантации сахарной свеклы. Посадить-то ее можно техникой, а вот тщательно прополоть и обработать без людских рук было невозможно. Огромную плантацию сахарной свеклы делили на гектары и раздавали эти гектары всем желающим для ручной прополки и обработки. Свеклу потом убирали техникой, а всем участникам ручной прополки раздавали по 59 рублей деньгами и по пятидесятикилограммовому мешку сахара. К этому времени жена кончила мичуринский педагогический институт и несколько месяцев, пока мы жили с ней в учебном центре Палдиски Эстонской ССР, работала преподавателем в местной школе. Но когда я с экипажем на месяц убыл в Гаджиево, чтобы пройти практическую отработку на корабле перед убытием в Северодвинск, жена осталась у моих родителей. По планам она должна была приехать ко мне в Северодвинск, но я ушел в автономку с другим экипажем, и жене с дочкой ничего не оставалось кроме, как ждать моего возвращения в доме моих родителей. Конечно, на несколько месяцев никто бы не взял ее работать преподавателем в школе, но она сама взяла гектар свеклы на обработку. И сделала это не по материальным соображениям, а чтобы разделить с мужем «трудности боевой службы» за время его длительного автономного плавания. Я потом тоже пытался помочь жене и вместе с ней раза два выходил в пять часов утра на ручную прополку свеклы (с помощью тяпки и собственных рук). Это занятие оказалось потруднее, чем несение корабельной вахты в подводной лодке. Стояла ясная солнечная погода, на небе не было ни облачка, и даже утренняя прохлада не спасала меня от быстрого утомления. Возможно, сказывался неподвижный образ жизни, который я вел более двух месяцев в подводном положении. Если на базе, на берегу, перемещаясь между казармой, кораблем и камбузом, член экипажа преодолевал за сутки не менее 10 километров пешком, то в подводном положении пешеходная нагрузка сокращалась до 100–150 метров за сутки. И организм значительно ослабевал. Эта адаптация и в последующем была для меня тяжелой личной проблемой. Я еще и курил, поэтому после длительных плаваний с трудом привыкал к повседневному образу береговой жизни. Как в экипаже Задорина, так потом и в нашем экипаже некоторые офицеры на боевой службе занимались в свободное время от вахт спортом: использовали беговую дорожку, гантели и гири. Но где они теперь? И живут ли еще на белом свете? Из-за плохой воздушной атмосферы внутри прочного корпуса подводной лодки, насыщенной вредными примесями от работающих электромоторов и смазочных материалов механизмов и электроустановок, активные «спортсмены» года через три приобретали хронические болезни сердца и списывались с плавсостава. Дальнейшая их судьба мне неизвестна. Вот по этим причинам на прополке свеклы я и не отличился никакими рекордами. Через два часа работы тяпкой из меня выходил весь рабочий пыл, и больше в этот день я уже к тяпке не подходил.

Военно-морской офицер и деревня

Во мне никогда не было никакой гордыни по поводу того, что я являюсь офицером Военно-морского флота, да еще и служу на атомных подводных лодках. Кроме черной формы морского офицера нам выдавали и белую двубортную тужурку с белыми брюками. Белые брюки я еще иногда надевал летними вечерами, когда дневная жара не спадала даже в ночные часы. Но вы представляете себе въедливую проницаемость сухого тамбовского чернозема сельской местности, где и сейчас нет никакого асфальта, а есть только колеи от тракторов и автотранспорта? Через десять минут даже сверхаккуратной прогулки по деревенской улице в летнюю засуху низ белых брюк становился постыдно грязным и черным, что отбивало всякую охоту «пофорсить» в белых брюках перед деревенскими жителями и своими школьными товарищами. Если же проходил хороший дождь, то форсировать деревенские улицы можно было только в резиновых или кирзовых сапогах. Но и по ним черный липкий чернозем заползал до конца голенищ и пачкал брюки. Признаюсь по секрету, что даже для того, чтобы стать на воинский учет в местный сельсовет, я пошел не в офицерской морской форме, а босиком в спортивных брюках и гражданской рубашке с короткими рукавами. Дело в том, что перед сельсоветом в любое время весенне-летнего периода, даже если неделями стояла летняя жара, существовала непересыхающая огромная лужа. Пройти в сельсовет и не запачкать ноги было невозможно. Сами служащие сельсовета пользовались резиновыми сапогами, которые аккуратным рядком стояли на чистом крыльце сельсовета. Для посетителей был на металлических ножках прикреплен обруч от деревянной бочки, о который можно было почистить обувь, не снимая ее с ног, а также тазик с водой, где уже руками, нагнувшись в три погибели, можно было отмыть обувь от ошметков чернозема и привести ее в божеский вид. Эта лужа напротив помещения сельсовета существовала более десяти лет. Ничто так не подчеркивало бессилие и двуличие советской власти, как эта лужа. Председатели сельсовета ведь не были дураками и лентяями и могли в два счета убрать эту лужу за счет средств плодоовощного совхоза-миллионера «Сабуровский» или богатого колхоза «Авангард», правление которого находилось в 800 м от помещения сельсовета. Но не делали этого, чтобы не нарушать закон и раньше времени не лишиться столь важной должности «председатель сельсовета».

Поражающая убогость сельских дорог

Средств на благоустройство села не выделяли ни копейки, и исчезновение лужи стало бы знаком для проверки финансовой деятельности сельсовета, и со стопроцентной вероятностью председатель лишился бы своей хлебной должности. В феврале 1965 года в этом сельсовете зарегистрировали мой брак с гражданкой Первушиной Валентиной Ивановной. Хотя была зима и лужи не было, но улица в нашем поселке, как и перед сельсоветом, была завалена такими сугробами, форсировать которые без валенок было невозможно. Ни валенок, ни яловых сапог в морской форме не предусмотрено. Чтобы зарегистрировать брак, пришлось сменить красивую форму курсанта первого курса военно-морского училища на валенки и теплое пальто с гражданским костюмом. Так что даже на собственной свадьбе я не надел курсантской морской формы. За регистрацию брака я заплатил по квитанции 1 рубль 50 копеек госпошлины. Эта квитанция хранится у меня и сейчас. Если бы в сельсовете зарегистрировали за один год тысячу гражданских браков, то даже за 1500 рублей яму напротив сельсовета засыпать было невозможно. Но мне кажется, что и деньги в сумме 1 рубль 50 копеек, полученные за регистрацию моего брака, сельсовет не оставил себе, а перечислил государству. Эта летняя лужа перед сельсоветом как нельзя убедительно подтверждала, что я сделал правильный выбор, что не остался в родной деревне и не занялся учительством или сельским хозяйством. Сейчас, по прошествии 40 лет, я отчетливо понимаю, что на любой другой работе в сельской местности я бы спился от беспросветной тоски и невозможности реализовать свои творческие способности. Как спились и уже умерли многие мои сверстники и одноклассники по сельской школе. Честно скажу, что за все годы офицерской службы на белой тужурке я так и не удосужился даже пришить офицерские погоны. Иногда во время общей выпивки с друзьями детства наденешь это белое беспогонное диво, полюбуешься перед зеркалом, какой ты красивый и нарядный, и снова вешаешь белую тужурку в шкаф. Она и сейчас висит в моем шкафу как память о прошлой службе. Правда, из-за возросшего объема живота влезть в нее я уже не в состоянии. Был у меня и морской кортик с позолоченной рукояткой, но в отпуске я тоже надевал его крайне редко. Однако и без этих красивых форменных «причиндалов» военно-морского офицера я обращал на себя повышенное внимание всего деревенского сообщества не меньше, чем какой-нибудь космонавт. Шутка ли, я был единственным во всей округе офицером Военно-морского флота, да к тому же служил на атомных подводных лодках, к которым простые люди и мои сверстники проявляли не меньший интерес, чем к космическим аппаратам. Несмотря на то, что я отказался от санаторного отдыха в пользу встречи с семьей, этот мой первый деревенский отпуск в качестве самостоятельного и самодостаточного офицера и специалиста-подводника запомнился мне на всю жизнь.

Полнота жизни и чувство собственного достоинства

Неопределенность судьбы во время двухлетней срочной службы моряком-мотористом на надводном корабле Ленинградской военно-морской базы и трудности пятилетнего обучения в военно-морском училище, наконец, завершились и дали свои жизненные результаты. Я выбрал трудную и опасную, по меркам обыкновенного обывателя, службу на атомном подводном флоте, успешно прошел этап становления и почувствовал полную уверенность в своем будущем. Мне моя специальность офицера-подводника в должности командира ЭВГ БИУС «МВУ-100» уже не казалась сколько-нибудь опасной, по крайней мере, не опаснее чем специальность летчика или даже водителя автомобиля и рядового пешехода, а трудностей в ней для меня никаких не было. Фактически, если вычислительный комплекс хорошо отлажен и не выходит из строя, то офицер ЭВГ на боевой службе во время несения корабельных вахт мог заниматься любым личным делом. Если бы будущая служба круто не изменила мою должность командира ЭВГ на должность начальника РТС, то я, несомненно, скучал бы и мучился в длительных плаваниях от отсутствия творческой работы и безделья. Ведь в течение длительного плавания с экипажем Задорина я уже испытывал временами грусть одиночества и тоску во время двух ежесуточных и четырехчасовых вахт на боевом посту КП-2-Р. Перечитывать без конца технические описания и инструкции «МВУ-100» мне уже надоело. Конечно, я мог взяться за изучение гидроакустического комплекса «МКГ-100» и других станций и комплексов радиотехнического вооружения корабля, которые входили в заведование начальника РТС. Но кто же наперед знает свое будущее? Я был уверен, что года три-четыре мне придется служить в первичной должности командира группы и поэтому не обращал никакого внимания на другие РТВ, как и на обязанности начальника РТС, который нес вахту на центральном посту подводной лодки вместе с вахтенным механиком и вахтенным командиром. Однако тесное общение с сослуживцами на атомной подводной лодке, с техническими средствами своего заведования дало мне ощущение полноты жизни. Я ощутил гармонию своей необходимости флоту в соединении с возможностью творческого самовыражения. Немаловажную роль играло и то обстоятельство, что я стал надежно обеспечивать свою семью финансовыми средствами. Мое денежное содержание за время длительного плавания достигало 400 рублей в месяц и для поколения 1970-х годов, особенно для крестьянского населения сел и деревень, это были немыслимо большие деньги. Так что не государственные, а мои личные интересы материального и духовно-творческого плана укрепили мое желание честно продолжить службу на атомном подводном флоте.

Свою специальность я еще раз проштудировал от корки до корки в первый месяц длительного плавания и скоро поверил, что все это мне известно. Небольшая авария и выход из строя системы «Платан-У» явились для меня настоящим спасением от грусти и одиночества. Когда командир меня попросил выполнить восстановительный ремонт, я согласился не без внутренней радости. Этот ремонт соответствовал моим личным интересам – заняться творческой и интересной работой, чтобы время длительного плавания проходило быстрее и незаметнее. Других претендентов на ремонт не оказалось, и это освобождало меня от всякой ответственности и осуждения в случае, если бы мне не удалось восстановить работоспособность залитой морской водой системы единого времени «Платан-У».

Корабельный спирт – лучший подарок землякам и родственникам

Я нисколько не чувствовал себя «героем», но по-настоящему радовался своему опыту и удаче, когда распивал последнюю канистру привезенного с подлодки спирта со своими родственниками, друзьями и земляками. В те времена бутылка сухого вина стоила в магазине от 70 до 90 копеек в зависимости от качества. И вино было превосходное! Но его никто не брал и не пил. Пили водку и настоящий очищенный самогон домашнего приготовления, причем если с водки на второй день болела голова, то от хорошего самогона на второй день самочувствие не портилось. По радио говорили о вреде самогона, о том, что в нем много вредных сивушных масел и других примесей, разрушающих организм человека, но никто этому не верил. На самом деле от одного-двух стаканов домашнего самогона, изготовленного для личных потребностей, на второй день не было никаких отрицательных последствий. О существовании медицинского спирта знали все деревенские жители, но мало кто его пробовал. Поэтому когда я привез в деревню канистру литров на 8 чистого медицинского спирта, то многие соседи стали заглядывать к нам не только для того, чтобы пообщаться с земляком, ставшим офицером атомной подводной лодки, но и чтобы в натуре попробовать чистого медицинского спирта. После я многократно отдыхал и в хостинском санатории ВМФ «Аврора», и в других домах отдыха и санаториях Министерства обороны, но все эти дни отдыха слились в серую пелену буден и не оставили никаких ярких впечатлений. А вот этот деревенский отпуск, с приемом гостей и хождением в гости, с купанием в деревенском пруду, выловом рыбы с помощью бредня и ночным сном на улице под разросшимся кустом огромной черемухи навсегда остался запечатлен в моем мозгу, как на пленке видеокамеры. Возможно, что 1970 год (особенно август этого года) стал самым счастливым «мгновеньем» моей взрослой жизни. В конце августа мы с женой собрали чемодан с «походным» домашним скарбом и одеждой и отправились в Северодвинск. Взяли с собой мы и дочку Ирину, которой в это время исполнилось уже два с половиной года.

Глава 11. Мощь Северодвинска и первый атомный подводный ракетоносец 1967 года выпуска

И все-таки не могу забыть, какую глобальную техническую мощь являл собой и какими высокими технологиями обладал Северодвинский судостроительный завод, который называли Северным машиностроительным предприятием, в 1970 году и в последующие годы. Я взял данные из Интернета и вот что увидел. В 1967 году предприятие передало ВМФ два атомного ракетоносца проекта 667-А, первый из них имел тактический номер «К-137».

Я упоминаю этот первый серийный подводный ракетоносец потому, что в последующем его передали из состава 31-й дивизии в 19-ю дивизию, и я раза три выходил на нем в море для выполнения практических торпедных стрельб где-то в 1977-м или 1978 году. К этому времени, за десять лет непрерывной эксплуатации сменные экипажи двух дивизий довели этот корабль до ужасного технического состояния. Однажды меня бросили туда как начальника РТС для выхода на практическую торпедную стрельбу, когда основной экипаж находился в отпуске. Вместо 17 штатных единиц кроме меня на корабле оказалось только два матроса-гидроакустика и один матрос-радиометрист. Это не укладывалось в голове и пахло не нарушением должностных инструкций, а преступной халатностью. Зачем был необходим этот выход в море, непонятно. Просто все боялись доложить по команде, что лодка на 50 процентов не укомплектована личным составом и имеет неисправности, несовместимые с вводом в работу атомного реактора. Я доложил флагманскому специалисту, что вряд ли РТС справится с задачей, потому что есть только одна вахта гидроакустиков. Но Владимир Лоуцкер успокоил меня, заявив, что выход в море продлится только 10–12 часов. Мол, все уже готово, вы придете на полигон, погрузитесь, найдете цель, атакуете ее практической торпедой и сразу же вернетесь на базу. Возражать не имело смысла, и я согласился. Включив все, что еще работало, мы вышли в море. Мы успели дойти до полигона, погрузиться и начать поиск корабля-цели для производства по ней стрельбы одной практической торпедой. Если не ошибаюсь, мы «вывозили» в море контр-адмирала Коробова, чтобы он выполнил самостоятельную стрельбу и получил «галочку» о выполнении боевого упражнения. Однако через полчаса поиска цели в подводном положении на центральный пост прибежал крайне встревоженный командир электромеханической боевой части и заявил, что протечки первого контура настолько велики и значительны, что дважды дистиллированной воды, которую вырабатывают «испарители», не хватит для подпитки первого контура. Так называемый «теплый ящик» пуст, и если мы сейчас же не остановим атомный реактор, то, даже сбросив защиту атомного реактора, мы не сможем его нормально расхолаживать из-за низкого водяного давления в первом контуре. Может начаться неуправляемая цепная реакция и саморазогрев атомного реактора.

Угроза теплового взрыва атомного реактора

Об этом механик знал и до выхода в море, но боялся докладывать, по понятным причинам не желая быть обвиненным в ненадлежащей эксплуатации вверенной техники. И он терпел, хотя угроза неуправляемого саморазогрева и теплового взрыва реактора была реальной еще до ввода реактора в режим боевой работы. Наверх доложили, таким образом, будто первый контур реактора разгерметизовался только сейчас. Мы получили добро всплыть, перейти на дизеля, начать расхолаживание неисправного реактора и следовать на базу. Только чудо спасло нас от аварии первого контура реактора. Этот случай говорит, с одной стороны, о пренебрежении руководством 19-й дивизии требованиями всех эксплуатационных и должностных инструкций. И это пренебрежение было вызвано боязнью получить должностной нагоняй или конкретное наказание от вышестоящего руководства. С другой стороны, этот случай подтверждает высочайшую надежность атомных ракетоносцев Северодвинского судостроительного завода, которые даже при нарушении всех существующих инструкций не позволяли себя «утопить» или загрязнить окружающую среду и сам прочный корпус подлодки радиацией выше допустимых эксплуатационных норм.

Северодвинские и дальневосточные атомоходы

Технология сборки атомных реакторов и даже технология замены отработанных стержней ядерного топлива на Северодвинском судостроительном заводе была значительно выше, чем на Дальневосточном судостроительном заводе в «Большом Камне». Ведь на Востоке атомные ракетные подводные крейсера строили по тем же технологиям, что и в Северодвинске, но тот, кто спускался в прочный корпус атомоходов, изготовленных на Востоке, сразу же отмечал убогость оборудования жилых кают, кают-компании, примитивность и грубость сборки общекорабельных систем и даже примитивность внутренней обработки прочного корпуса теплоизоляционной защитой. Картины из шпона дорогих сортов дерева и карельской березы, которые в виде панно украшали стены офицерских кают-компаний подводных лодок северодвинского производства, были настоящими произведениями высокого изобразительного искусства. Я мог часами любоваться этими панно, как произведениями искусства в Эрмитаже или в Третьяковке. Без любви и без таланта, а тем более без высокого творческого духа изготовить такие настенные шедевры подводных лодок было невозможно. Подводники впитывали эту красоту и сами пытались повторить ее в своих небольших деревянных панно. На заводе щедро делились с подводниками шпоном ценных пород деревьев, и во многих экипажах потом годами и поколеньями передавался этот шпон. И народные умельцы в каждом экипаже делали свои художественные шедевры. Сохранился ряд таких произведений искусств и в моей домашней коллекции. Проводились и выставки народного творчества подводников в Доме офицеров гарнизона Гаджиево. Кроме обычной художественной ценности они отличаются от других подобных панно тем, что сделаны не в художественных мастерских и не в квартирах, а под водой, в прочном корпусе атомной подводной лодки, во время длительных плаваний и несения боевой службы. Во всех них «сквозит» особая тоска по красотам земной природы. Рабочие руки на Востоке были грубее, а рабочий класс формировался не из потомственных кулаков, а из разношерстной крестьянской массы. И это в последующем наглядно проявилось в период, когда государственная власть в стране в 1985 году перешла из рук созидателей в руки разрушителей. Этот переход был отмечен известной на весь мир Чернобыльской аварией 1986 года, а затем гибелью 6 октября 1986 года атомной подлодки «К-219» под управлением капитана 2-го ранга Британова. Мало кто знает, что 10 августа 1985 года на Дальнем Востоке, в бухте Чамжа, произошла авария с дальневосточным подводным ракетоносцем «К-431», которая стала предтечей Чернобыля.