Текст книги "Иван Бунин. О любви и о жизни. Маленькие рассказы о большом успехе"

56. Трудные времена

Бунины поселились в центре Москвы на Поварской, 26, квартира 2. Это была квартира Муромцевых, родителей Веры Николаевны. Ещё в 1910 году умер Сергей Андреевич, дядя Веры, на даче которого в Царицыне Бунины жили много лет. Отец Веры Николай Андреевич лишился места в городской управе и вёл тихую жизнь пенсионера. Но времена были страшные.

Ночью 7 ноября (по новому стилю, то есть в ночь октябрьского переворота) вдоль Поварской в сторону Кремля бухало тяжёлое орудие. Муромцевы и Бунины заложили ворота дома брёвнами, а сами ночами попеременно дежурили у запертого входа. Приходилось дежурить и Бунину. Единственным оружием была дворницкая метла и кухонный нож.

К Рождеству наступило хоть какое-то просветление. Муромцы до поры избегали реквизиций, но стало голодно и холодно. Приходилось заботиться об элементарном – пропитании и отоплении. Матушка Веры потихоньку продавала семейные драгоценности, чтобы купить немного продовольствия.

Бунин стал похаживать «Книгоиздательство писателей», в литературный кружок «Среда», а потом и в Художественный кружок. Худо-бедно, но литературная жизнь продолжалась, хотя известия об отъезде за границу одного знакомого писателя, другого наводили Бунина на тяжёлые мысли.

В конце концов стало ясно – надо уезжать. Любыми путями выбираться из охваченной всеобщим безумием Москвы. Спасаться и искать новое пристанище. Себя в этой перевёрнутой и растоптанной большевиками стране Бунин не видел. Никак, вообще.

57. Бегство

21 мая 1918 года они попрощались с родными и сели на поезд, отходящий на Оршу. Что впереди, и куда они, собственно, едут, Иван Алексеевич имел смутные понятия. Куда-куда? В Одессу. Хотя она вроде бы и… под немцами?

Добрались до Орши. Там – полная неразбериха. На вокзале Бунину удалось купить билеты до Минска. Приехали в Минск. Никого знакомых, чужой город, опять же, суета, беготня, неразбериха и полная дезорганизация всего и вся. Но им снова повезло – удалось сесть на поезд до Киева.

Спустя три недели кошмара они оказались в Киеве. И уже тут немного успокоились. Но в начале 1919 года двинулись дальше – убегая от большевиков. И в конце марта 1919 оказались в Одессе…

Об этих страшных днях Бунин рассказал в «Окаянных днях», опубликованных в парижской газете «Возрождение» в 20-е годы.

«12 апреля (старого стиля).

Уже почти три недели со дня нашей погибели.

Очень жалею, что ничего не записывал, нужно было записывать чуть не каждый момент. Но был совершенно не в силах. Чего стоит одна умопомрачительная неожиданность того, что свалилось на нас 21 марта! В полдень 21-го Анюта (наша горничная) зовет меня к телефону. «А откуда звонят?» – «Кажется, из редакции» – то есть из редакции «Нашего Слова», которое мы, прежние сотрудники «Русского Слова», собравшиеся в Одессе, начали выпускать 19 марта в полной уверенности на более или менее мирное существование «до возврата в Москву». Беру трубку: «Кто говорит?» – «Валентин Катаев. Спешу сообщить невероятную новость: французы уходят». – «Как, что такое, когда?» – «Сию минуту». – «Вы с ума сошли?» – «Клянусь вам, что нет. Паническое бегство!» – Выскочил из дому, поймал извозчика и глазам своим не верю: бегут нагруженные ослы, французские и греческие солдаты в походном снаряжении, скачут одноколки со всяким воинским имуществом…».

58. Одесса времён войны

И снова выдержка из «Окаянных дней» (всё равно о том ужасном времени лучше Бунина не расскажешь).

«1 мая.

Очень встревожены, и не только в Одессе, но и в Киеве, и в самой Москве. Дошло дело даже до воззвания «Чрезвычайного уполномоченного совета обороны Л. Каменева: Всем, всем, всем! Еще одно усилие и рабоче-крестьянская власть завоюет мир. В этот момент предатель Григорьев хочет всадить рабоче-крестьянской власти нож в спину…».

Приходил «комиссар» дома проверять, сколько мне лет, всех буржуев хотят гнать в «тыловое ополчение».

Весь день холодный дождь. Вечером зашел к С. Юшкевичу: устраивается при каком-то «военном отделе» театр для товарищей, и он, боясь входить единолично в совет этого театра, втягивает в него и меня. Сумасшедший! Возвращался под дождем, по темному и мрачному городу. Кое-где девки, мальчишки красноармейцы, хохот, щелканье орехов…

2 мая.

Еврейский погром на Большом Фонтане, учиненный одесскими красноармейцами.

Были Овсянико-Куликовский и писатель Кипен. Рассказывали подробности. На Б. Фонтане убито 14 комиссаров и человек 30 простых евреев. Разгромлено много лавочек. Врывались ночью, стаскивали с кроватей и убивали кого попало. Люди бежали в степь, бросались в море, а за ними гонялись и стреляли, – шла настоящая охота. Кипен спасся случайно, – ночевал, по счастью, не дома, а в санатории «Белый цветок». На рассвете туда нагрянул отряд красноармейцев. – «Есть тут жиды?» – спрашивают у сторожа. – «Нет, нету». – «Побожись!» – Сторож побожился, и красноармейцы поехали дальше.

Убит Моисей Гутман, биндюжник, прошлой осенью перевозивший нас с дачи, очень милый человек».

59. Ещё в России

К концу 1919 года стало ещё хуже, хотя, казалось, хуже уже некуда. К неопределённости существования, к бестолковой жестокости власти и удушающему безденежью добавились муки голода. Уже было продано всё, что можно было продать. И жить было совсем невмоготу…

Ещё одна цитата из Окаянных дней, последняя дневниковая запись, датированная 20 июня 1919 года:

«А насчет „горшка с обедом“ дело плохо. У нас по крайней мере от недоедания все время голова кружится. На базаре целые толпы торгующих старыми вещами, сидящих прямо на камнях, на навозе, и только кое-где кучки гнилых овощей и картошек. Урожай в нынешнем году вокруг Одессы прямо библейский. Но мужики ничего не хотят везти, свиньям в корыто льют молоко, валят кабачки, а везти не хотят…».

Бунин похоронил многих из своих коллег, бежавших, как и он, от большевиков в Одессу. Встретился в последний раз с Анной, своей бывшей супругой, и уговорил-таки дать ему развод. Мол, всё равно всё погибло. Так хоть не будем друг другу мешать доживать свои дни по-человечески… Согласилась. Оформили нужные бумаги, немало удивив чиновников столь необычной «блажью».

Потом Ивану Алексеевичу ценой невероятных усилий (и в результате необыкновенного везения) удалось раздобыть два места на пароходе, отплывающем в Константинополь. Стали собираться в дорогу. И тут выяснилось, что собирать-то, собственно, и… нечего.

60. Константинополь

26 января (по старому стилю) 1920 года Бунины смотрели на удаляющийся одесский берег с борта старого перегруженного парохода. Обоим было ясно, что в Россию они уже не вернуться. Последние дни перед отплытием были сущим кошмаром. Они не просто уезжали – бежали. Из разорённого города, из разорённой страны – в неизвестность.

А потом был Константинополь. Пасмурный и холодный в это время года, негостеприимный – их тут же отправили «на карантин» и продержали там неделю, едва ни уморив голодом.

Но всё же им стало повеселей – было куда ехать, было где обосноваться. К тому же в Константинополе Иван Алексеевич и Вера Николаевна с большой радостью обнаружили старых знакомых по Москве.

Они даже не рассматривали возможность остановиться на более-менее продолжительное время в Константинополе. Город был переполнен беженцами из России. И каждый день их количество прибывало. В феврале 1920-го Бунины двинулись дальше. Перебрались в Болгарию – в Софию. Оттуда выехали на Белград. И уже из Сербии по совершенно странным для европейцев старым русским паспортам, утратившим силу, въехали во Францию.

Это было похоже на возвращение к жизни, на возрождение из тлена, праха, потустороннего мира. Бунину не верилось, что всё уже позади. Совершенно разорённые, вымотанные, постаревшие и поседевшие, с ожесточёнными сердцами и с большой обидой в душах прибыли они в Париж.

61. Обида

Однажды кто-то из французских журналистов спросил Бунина, почему тот уехал из России. Был же под большевиками и выжил. И ничего с ним не случилось.

Бунин насупился. Потом сердито сказал:

– Вот именно, выжил…

И прогнал журналиста, наговорив ему малоприятных крепких слов.

Он был очень обижен. И обида эта жила в нём до последних дней. В 1950 году Бунин написал очередную автобиографию – «Воспоминания». Написал на старорусском, проигнорировав все новации русского языка. Он, кстати, упрямо пользовался старым календарём, сам без конца путаясь и безбожно путая других несовпадением дат старого и нового календарных стилей. И было в этом отражение его большой обиды – как были переполнены непрощёнными обидами и его жесткие, ершистые и во многом даже несправедливые (по отношению к упомянутым в книге личностям) «Воспоминания».

В последние месяцы жизни в Одессе, власть в которой в августе 1919 года перешла от большевиков к Деникину, Бунин занимался активной политической деятельностью. От открыто приветствовал Добровольческую армию Деникина. Сотрудничал с белогвардейскими изданиями. И бежал в Константинополь при приближении к Одессе Красной армии. Ничего хорошего власть большевиков Буниным не сулила. Уезжая из России, они спасали свои жизни.

Но всё же… несправедливо обошлись новые власти с этим выдающимся человеком. Как ни крути, какие грехи Бунину не придумывай. Хотя… что Бунин – целую страну прибили. И не поморщились.

62. «Митина любовь»

Всё потихоньку восстанавливалось – быт Буниных, их повседневная жизнь, работа. Они сняли в Париже небольшую квартирку. Бунина тут же стали печатать в эмигрантских и французских изданиях – писатель такого масштаба не мог оставаться совершенно невостребованным.

В июле 1922 года в парижской префектуре Иван Алексеевич и Вера Николаевна зарегистрировали брак, после многих лет гражданского супружества став официально мужем и женой.

Его часто приглашали выступать с лекциями, и Бунин от этих приглашений не отказывался. Печатали его не так, чтобы много, но на жизнь – скромную, не вполне успешную – всё-таки хватало. Главное, он снова мог работать.

Стихи в годы эмиграции Бунин стал писать реже. Жаловался Вере Николаевне, что «он не может жить в новом мире, что он принадлежит к старому миру, к миру Гончарова, Толстого, Москвы, Петербурга; что поэзия только там, а в новом мире он не улавливает ее». И всё же в 1924 году закончил большую повесть «Митина любовь» – поэтичную, рефлексивную, пронизанную светлой печалью. И близкие Бунину друзья узнали в героях повести и юного Бунина, и его гражданскую жену Варю Пащенко.

Бунин сам называл «Митину любовь» «пронзительно лиричной вещью». Она нравилась ему самому. А уж читающая публика восприняла новую книгу писателя, как очередной и долгожданный шедевр.

Повесть «Митина любовь» стала сигналом русской эмиграции – Бунин жив, Бунин работает, Бунин и не думает сдаваться. И это была… хорошая новость.

63. «Жизнь Арсеньева»

Пережитый исход, унижение бегством, перенесённые страдания сделали Ивана Алексеевича более жестким. Отныне он уже никого не щадил. И о Горьком, который вдруг надумал зазывать Бунина вернуться в Советскую Россию, высказался хлёстко и беспощадно, раз и навсегда поставив точку в их личных отношениях… Может, и правильно – с точки зрения самого Бунина. Но всё-таки не оставляет некое ощущение… перегиба, что ли. И уж точно несправедливости. Алексей Максимович дорого заплатил за свое благодушество и доверчивость. И совершил в своей жизни много сомнительных поступков. Но по отношению к Бунину он был всё-таки помощником, «подпоркой», старшим товарищем. И уж точно ничем не навредил. Однако, Бунин, несомненно, имел право на принципиальную позицию, в том числе и в оценке Горького. Поэтому – примем к сведению и… не станем судить. Нет у нас такого права. И не будет.

После «Митиной любви» в следующем 1925 году Бунин выпустил в свет сразу две новые книги «Солнечный удар» и «Дело корнета Елагина». Но успеха первой повести, написанной им в эмиграции, эти книги не повторили. Зато двумя годами позже – в 1927 году вышла первая часть большого романа «Жизнь Арсеньева», самого значительного, самого знаменитого произведения Ивана Алексеевича. Работа заняла несколько лет. Роман был закончен в 1929 году, а отдельным книжным изданием вышел лишь в 1933, памятном для Буниных, году.

64. Короткие рассказы

Написанный на автобиографическом материале и занявший в общей сложности четыре года напряжённой работы роман «Жизнь Арсеньева» стал апофеозом творчества Бунина. Самое большое произведение, самое сложное по структуре, самое совершенное по стилю, самое, наконец, известное и популярное у читателей многих стран, включая и современную Россию. Константин Паустовский назвал этот роман «одним из замечательнейших явлений мировой литературы». И был, конечно, прав…

А потом Бунина неожиданно для всех привлекла малая форма. В течение трёх лет (заметим, наряду с многочисленными публицистическими статьями – Иван Алексеевич не прекращал борьбы за «свою Россию», в меру сил и возможностей, разумеется) он сочинял крохотные, в страницу, в полстраницы и даже в несколько строчек рассказы. В 1930 году они вошли в книгу «Божье дерево».

Специалисты в области литературы нашли в этих коротких рассказах результаты экспериментов Бунина, добивавшимся предельного лаконизма, чтобы вложить в несколько строк и сюжет рассказа, и его идею. Маленькие шедевры, такие, как рассказы «Слон», «Небо над стеной», многие сравнивали со стихами в прозе Тургенева. Но сам Бунин с этим не соглашался. Его примерами были Чехов и Толстой, мастера краткого поэтичного письма. Для Бунина короткий рассказ стал той формой, которая освобождала его от любых украшательств, позволяла добиться ювелирной тонкости конструкции рассказа и абсолютной власти над литературным материалом.

65. Нобелевская премия

Ещё в 1922 году Бунины узнали, что Ромен Роллан выдвинул кандидатуру Ивана Алексеевича на получение Нобелевской премии по литературе. Но потом всё затихло. И 11 лет Бунин ждал своей премии, надеясь, что достоин её…

8 ноября 1933 года отправился в грасский кинотеатр «Олимпия» (Бунины снимали в Грассе небольшой особняк – тот самый «бельведер», в котором безвыездно поселились в 1939 году), чтобы посмотреть какую-то комедию. Пошёл один, без Веры. В середине фильма в зале замелькал фонарик – оказалось, что разыскивают Бунина. «Вам нужно срочно вернуться домой,» – сообщил служитель. – «Вам звонят из Стокгольма».

Вот что рассказал об этом сам Бунин: «И сразу обрывается вся моя прежняя жизнь. Домой я иду довольно быстро, но не испытывая ничего, кроме сожаления, что не удалось посмотреть фильм. Но нет. Не верить нельзя: весь дом светится огнями. И сердце у меня сжимается какою-то грустью… Какой-то перелом в моей жизни…».

На следующий день парижские газеты вышли с броскими шапками – «Бунин – Нобелевский лауреат». И начался необыкновенный праздник. Первый русский писатель получил самую престижную премию планеты! И не просто русский, а – русский эмигрант!

И начались лихорадочные сборы. 10 декабря 1933 года Бунин должен был быть в Стокгольме. Билеты, багаж, фрак… Где взять фрак? Оказалось, этот вид мужской одежды стоит баснословных денег. Цилиндр? О, боже, ещё и цилиндр…

Внезапно Бунин почувствовал себя… звездой. Он не мог спокойно выйти на улицу заштатного Грасса. Его все узнавали. И бросались с рукопожатиями и даже объятиями (а этого Бунин не любил). Причём, совершенно незнакомые люди.

66. В Швеции

В Швеции же творилось что-то невообразимое. Когда Иван Алексеевич, Вера Николаевна и «помощница» Бунина Галина (о ней разговор отдельный) прибыли в Стокгольм, повсюду они увидели портреты Ивана Алексеевича. В газетах, в магазинных витринах, на каких-то афишах и плакатах.

Когда они шли по улице, решив не сидеть сиднем в номере отеля и немного прогуляться, прохожие сворачивали головы и улыбались, улыбались. Они его узнавали! Бунин ёжился, надвигал на глаза русскую зимнюю шапку и бормотал: «Успех, как у какого-то… тенора».

А потом в зале городской ратуши Стокгольма Иван Алексеевич услышал доклад члена шведской Академии Петра Гальстрема о своём творчестве. И затем получил диплом (официальная формулировка – «За правдивый артистичный талант, с которым он воссоздал в художественной прозе типичный русский характер», сам Бунин считал, что награждён за роман «Жизнь Арсеньева»), золотую медаль и конверт с чеком на 715 тысяч французских франков. И был торжественный обед. И концерт.

Наконец, Бунин вернулся в Париж – под перекрёстный «огонь» репортеров и немного навязчивое (что уж тут поделаешь?), но неизменно любовное внимание соотечественников.

В те дни в каждом бистро Парижа русские эмигранты поднимали рюмку «за своего». И Бунин моментально стал самой популярной фигурой русской эмиграции.

Из Москвы раздалось глухое «провокация». Вручение Нобелевской премии Бунину Советы посчитали результатом «происков империализма».

67. Знамя русской эмиграции

Избитая фраза – «это не моя награда, это награда всем русским писателям» обрела истинный смысл. Это была, действительно, не только его премия! Гордость за Бунина, за русскую литературу ощущали все, кто жил в те дни в Париже, Лондоне, Берлине, Нью-Йорке с нансеновским паспортом в руках. Вся русская эмиграция – несчастная, нищая, неустроенная, тоскующая по родине, еле влачащая жалкое существование, уже ни на что не надеющаяся.

Желая того или нет, Нобелевский комитет поддержал миллионы людей, бежавших из России от преследования большевиков, от охватившего огромную страну безвременья, от тьмы революционных лет. Праздник был просто невообразимый.

10 ноября 1933 года по улицам Парижа ходили толпы подвыпивших людей и поздравляли друг друга (сейчас так празднуют победу популярного клуба или национальной сборной по футболу). Эйфория была такая, словно в России пал большевистский режим, и перед эмигрантами замаячила перспектива возвращения домой. А это было лишь присуждение литературной премии соотечественнику, не более того.

Отношение к Бунину со стороны литературной эмиграции резко поменялось. Оно и до этого было уважительным, но теперь «своим» его считали даже те, кто получал от Бунина в его критических заметках «наотмашь». Из яркого безусловно талантливого писателя Иван Алексеевич превратился в гения русской литературы, в величественный символ, в знамя русской эмиграции.

68. Калиф на час

С самой премией же произошла странная штука. 715 тысяч франков – сумма не настолько большая, чтобы жить на широкую ногу. По самым скромным прикидкам эти деньги могли бы обеспечить Буниных на годы. Как написала подруга Бунина писательница Зинаида Шаховская (в своей книге «Отражение»), «при умении и малой доле практичности премии должно было хватить до конца». И… не хватило.

Во Францию Бунин вернулся, как нувориш. Всю жизнь он был беден и был вынужден экономить, искать заработков, занимать. И вдруг – огромные деньги. ему бы, никогда не имевшему в собственности какой-либо недвижимости, выкупить квартиру, в которой Бунины жили в Париже (совсем, к слову, небольшую и недорогую). Или загородный дом. Или виллу где-нибудь в деревне. Но Иван Алексеевич эти идеи отвергал, полагая, что на его век хватит и съемных жилищ. К плюсам подобного решения он относил то, что не будет привязан к какому-либо месту. Он же так любил путешествовать.

И потянулся, потянулся в дом Буниных бесконечный поток нуждающихся. Бедствующие эмигранты, просто несчастные люди, представители различных обществ, объединений, «правительств в изгнании». И он никому не отказывал.

Более того, когда Бунину рассказывали, что писатель, которого Иван Алексеевич недавно громил в своих статьях бедствует, Бунин тут же высылал деньги. Скупостью или хотя бы элементарной рачительностью он не отличался никогда.

Наконец, осознав, что деньги утекают, как песок сквозь пальцы, Бунин поддался на уговоры «добрых людей» и вложил оставшуюся часть премии в «верное дело». И… окончательно прогорел.

69. Берлинское издательство «Петрополис»

Около трёх лет продолжалось его «неимоверное богатство». В 1936 году от премии ничего не осталось. Бунин снова был беден. Надо было думать о содержании семьи и о будущем.

С 1934 по 1936 годы в берлинском издательстве «Петрополис» выходило 11-томное собрание сочинений Бунина. Это был его ответ на многочисленные просьбы читателей «выслать книжку». После присуждения Нобелевской премии интерес к Бунину у читающей публики вырос стократно. На парижский адрес Буниных письма приносили мешками. Вера Николаевна не успевала отвечать, а Бунин просто стонал от внезапной (для него самого) популярности.

Но в Германии многое изменилось. И последние тома собрания сочинений выходили с большими задержками. Бунин пришёл к выводу, что дело в каких-то экономических затруднениях – издательство-то было эмигрантским. И книги Бунина выходили не в переводе, а на русском языке.

И Иван Алексеевич решил отправиться в Германию сам. Сначала в Берлин, чтобы на месте разобраться с издателями. Затем в Швейцарию и Италию, где его книги тоже издавались, а гонорары приходили с большими задержками.

Это была и деловая, и познавательная поездка. 66-летнему Бунину вспомнились путешествия молодых лет. И снова захотелось немного развеяться, отдохнуть, набраться впечатлений. На его столе лежал очередной труд – книга «Освобождение Толстого». Большая работа, которая выйдет в свет в 1937 году. Бунин хотел поговорить с издателями и об этой книге.