Текст книги "Всю жизнь за синей птицей"

Это был Геркулес. Стройный, красивый, обаятельный, темпераментный. Смелой манерой игры, мощными разнообразными ударами он завоевал сердца поклонников тенниса во всех городах нашей страны. Это был любимец публики. Даже когда выдержка изменяла ему и он «сердился» на площадке, – а «сердиться», смею вас уверить, он умел, – то и тогда смотреть на него было одно удовольствие. У него была мощнейшая первая подача. Самобытный, беспощадный удар справа, и когда он получался, когда Негребецкий был в ударе, жалко было его противников. Он буквально уничтожал их. Против Негребецкого не устоял даже сам чемпион мира Анри Коше, правда, всего в одной партии. Негребецкий играл красиво, в остро атакующем стиле. Атака была его стихией, а у сетки с воздуха, с лета он играл превосходно. В матчах с Негребецким мне приходилось решать непростую задачу – завладеть инициативой, вести игру, не дать сопернику развернуться, потому что более мощного теннисиста, чем он, трудно себе представить, надо было подавить его, не дать возможности перейти в наступление. Но если он атаковал…

Помню, в матче на Кубок Советского Союза наш поединок в очень жаркую, 40-градусную, погоду в Киеве продолжался свыше четырех часов. В течение одиннадцати игр я только… собирал мячи. Ничего не мог сделать. Его сильнейшие удары достигали цели. Преимущество его было подавляющим. Любой ценой я пытался изменить ход борьбы на площадке, овладеть инициативой – ничего не получалось. Но мы, теннисисты, знали, что Негребецкий помимо высокого мастерства обладал еще и не очень уравновешенным характером. Нервы в любую минуту могли его подвести… И я продолжал борьбу, надеясь на лучшее.

В пятой, решающей, партии, я все же вырвал победу, но какой ценой! Это единственный случай, когда в ходе матча я был в полном смысле слова в нокдауне – на какое-то мгновение потерял сознание и опустился на колени.

Зрители любили наши встречи. Мы «обстреливали «друг друга, так сказать, из орудий главного калибра. Любители шли на матч, считая, что будет «либо блеск, либо треск». Один раз я по совету своих учителей применил любопытную тактику, которая принесла мне успех. Это было в 1950 году, когда я выиграл зимний чемпионат. Игра, как обычно, была мощной, темпераментной. Каждый из нас хотел как можно скорее выиграть очко – за счет мощной подачи или «сильного удара справа. Мы стремились опередить друг друга у сетки. Каждый из нас старался навязать сопернику свою волю. В теннисе принято всегда играть под менее активный, слабый удар. У каждого соперника есть свое уязвимое место. У Негребецкого таким слабым местом считался удар слева, удар неатакующий, защитный, отыгрывающий, резаный. И Негребецкий ждал, что при первой возможности я буду направлять мячи именно под левую руку. Я же сделал все наоборот: при подаче посылал мяч под его сильнейший правый удар, атаку начинал, направляя мяч по диагонали, «под право». Это было неожиданно, и ленинградец часто не принимал моих подач, позволяя набирать мне важные очки. Когда же он удачно отбивал подачи ударом справа, он невольно при этом отходил в правый угол корта, оставляя оголенной большую его часть. Этого было достаточно, чтобы я мгновенно направлял следующий мяч в левый угол площадки. Негребецкому приходилось перемещаться вдоль задней линии, чтобы успеть отыграть мяч ударом слева. Это доставляло немало беспокойства моему сопернику, всегда стремящемуся прикрыть свой левый угол, чтобы оттуда бить своим излюбленным мощнейшим ударом вправо.

Негребецкий был прекрасным парным игроком. Имея такую грозную подачу, «убивая» с воздуха все мячи противника, он был неразрешимой загадкой для соперников. После гибели Зденека Зигмунда в течение трех лет я был партнером Негребецкого. За три года выступлений мы выиграли три чемпионата страны, и наш дуэт не знал поражений.

Я любил Негребецкого, был поклонником его таланта, восхищался его спортивным долголетием. Однажды мы встретились с ним зимой на кортах «Динамо» в Москве в финале смешанного соревнования. Он играл с Налимовой Т., я – с Клочковой 3. Начало нашего матча задержалось, финал проходил поздно, и все знали, и мои противники в том числе, что вечером во МХАТе спектакль «Последние дни» Булгакова, где я был занят и должен быть в театре не позже двадцати минут десятого, но у нас развернулась такая борьба, что выиграть не могли ни мы, ни они. Я стал нервничать: надо было ехать в театр. В решающей партии при счете 6:6 я сказал своей партнерше: «Если мы сейчас не выиграем, я проигрываю». Выиграть мы не сумели, я нарочно проиграл две игры, доставив огромное огорчение Зинаиде Георгиевне Клочковой – моей партнерше, великолепно игравшей «микст». Она одна из первых научилась, и хорошо научилась, играть у сетки (в то время сделать это было не так просто). Она успешно выступала в парных играх, ей было присвоено высокое звание заслуженного мастера спорта. Я «подвел» Клочкову, но в театр успел, отделавшись легким испугом, – на следующий день был вывешен приказ: мне объявили замечание за то, что я опоздал на несколько минут.

Эдуард Эдуардович хранил в своей коллекции спортивных призов и впервые учрежденную в 1947 году для теннисистов чемпионскую медаль. В финале эту почетную награду у Негребецкого оспаривал я. Это был наш десятый после войны матч, в девяти мне удалось одержать верх. Но десятый выиграл Негребецкий.

Потом, будучи комментатором, уже спокойно и трезво оценивающим свое спортивное прошлое, я как-то спросил Негребецкого: «Эдик, скажи мне, пожалуйста, как ты выиграл у меня в Ленинграде?» Это был рассказ о том, как он готовился к поединку, придумал тактику, исходя из моих недостатков, и, четко выполнив свой план, добился победы. Я сидел, слушал его интересный рассказ, сам же думал о другом – о своем поражении в этом матче. У меня был свой рассказ, свое объяснение…

Я был влюблен в одну девушку, собирался жениться. Она была со мной в Ленинграде. От одного ее взгляда сил на корте прибавлялось втрое. Но здесь, в Ленинграде, выяснилось, что мы хоть и долго, но плохо знаем друг друга. У каждого спортсмена есть свои привычки, свои обычаи. Я не был исключением. Перед каждым матчем в Москве я всегда ходил в Театр оперетты. Очень любил я этот театр! Смотрел какой-нибудь спектакль, только два акта, и шел домой. Здесь, в Ленинграде, у меня был другой маршрут – от гостиницы «Астория» до Театра имени Кирова. Шел и думал о предстоящей игре, о своей завтрашней тактике, словом, готовился, настраивался, успокаивался.

Моя подруга стала ревновать меня, подозревая, что я хожу на свидания, и с каждым днем все больше убеждалась, что я «плохой». Мои друзья и тренеры старались ее успокоить, но все было напрасно. И за час до решающего матча, когда я готовился к финалу с Эдиком, открылась дверь, вошла она и сказала самую злую фразу, какую только смогла сказать в тот момент: «Все равно проиграешь». Весь матч я не мог отделаться от этой фразы. Проиграв, я перепрыгнул через сетку, поцеловал Негребецкого и убежал к Неве. Слез моих никто не видел. Но они были. Было очень горько. Словом, «жизнь была кончена». (Я вернул себе чемпионский титул, но случилось это через четыре года, в 1951 году. После бессонных ночей, минут отчаяния, душевных страданий, неудач, взлетов и падений.)

Из Ленинграда в Москву я не поехал. Поехал в Таллинн. С благодарностью до сих пор вспоминаю трогательную заботу эстонских друзей о страдающем экс-чемпионе. В Таллинне я выиграл открытый чемпионат. С удовольствием вспоминаю свой поединок с… гроссмейстером Паулем Кересом. Нет, не за шахматной доской – мы сражались на теннисном корте. Не удивляйтесь, Керес был хорошим теннисистом.

Начались неудачи, пошли сплошные поражения. На зимнем чемпионате я занял шестое место. В альбоме у меня сохранился снимок: стоит мрачный Озеров после поражения и как будто говорит: «Ну, добивайте. Кто следующий?»

С театром я уехал в Ригу. Времени свободного было много. На прекрасных площадках – красных, кирпичных – я готовился к встрече с Негребецким, жаждал реванша, спал и видел Негребецкого, не мог успокоиться. Тренировался я хорошо, помогал мне чемпион Риги Штейнберг. И вдруг директор театра получает телеграмму, в которой московские организации просят отправить артиста Озерова в столицу на финальный матч по теннису на кубок города (фактически решающий матч на Кубок СССР). Оказалось, что Озеров все-таки нужен команде.

О моем приезде в Москву знал только тренер Спиридонов. Мне хотелось внести элемент неожиданности, заставить динамовцев, наших противников, поволноваться. Я появился на кортах ЦСКА за пять минут до начала матча. Динамовцы не рассчитывали на встречу с бывшим чемпионом. Никто не знал, в какой я спортивной форме. Элемент неожиданности сделал свое дело – противник разволновался. Словом, я выиграл две одиночные игры, третье очко дал в паре и вновь улетел в Ригу. Кубок остался за «Спартаком».

На матче Москва – Ленинград я взял реванш у Негребецкого. Одиннадцатый поединок между нами закончился в мою пользу, но по-настоящему на ноги я не встал. Неудачи продолжали преследовать меня.

Грех жаловаться. Фортуна проявляла благосклонность ко мне гораздо чаще, нежели ко многим моим товарищам по спорту. Не раз я выигрывал высший теннисный титул страны, был неоднократным чемпионом Москвы, выходил победителем первенств Эстонии, Риги, Ленинграда, Батуми, Свердловска. В память о победах на кортах дома хранится много медалей, грамот, призов. Но есть среди них медаль, которую я считаю самой дорогой своей наградой, – это золотая медаль чемпиона СССР по теннису 1951 года.

…Мальчиком я однажды неловко спрыгнул с голубятни. Произошло, если применить терминологию врачей, «ущемление мениска». Неделю я лежал в постели, а потом все прошло. Прыжок с голубятни напомнил о себе снова в 1938 году. Много неприятностей причиняло больное колено, но делать операцию не хотелось, и я «приспосабливался». Играл сначала с эластичным бинтом, а потом с наколенником. Два раза в год – в начале сезона и осенью, когда давала себя знать перегрузка, – мениск «выскакивал». Неделю я валялся в постели, а потом чувствовал себя на корте вполне уверенно.

В конце сезона 1950 года я играл в Москве на кортах ЦСКА финал чемпионата СССР с моим постоянным соперником заслуженным мастером спорта Эдуардом Негребецким. Две партии я выиграл, одну проиграл, в четвертом сете счастье мне вновь улыбнулось. Когда до победы оставалось пять мячей, мениск «выскочил». Я едва ходил по площадке и проиграл подряд 8 геймов в решающей партии – 6:0. Золотая медаль отправилась в коллекцию спортивных трофеев в Ленинград.

И все-таки я не решился бы на операцию, если бы не один курьезный случай. Зимой 1951 года я должен был играть парную встречу на первенство Москвы. Вышел из квартиры, спустился по лестнице – бац, мениск «выскочил». Пришлось позвонить на корты и сообщить о своем нездоровье. Судьи, однако, решили, что я ввожу их в заблуждение, и потребовали от меня медицинскую справку. Так я попал на прием к профессору Абраму Моисеевичу Ланда.

Доктор «Спартака» Елена Константиновна Якушева, профессор Ланда, его жена Нина Михайловна осматривали меня втроем.

«Справка может быть одна, молодой человек, – резюмировал Ланда. – У вас в колене „бродят мыши“. За десять лет оторвавшийся мениск причинил много вреда всему суставу колена. Хотите оставаться актером и теннисистом – немедленно на стол».

Профессор Ланда – крупнейший в нашей стране специалист в области заболеваний коленных суставов. Он лечил и возвратил в строй известных футболистов Николая Дементьева, Григория Федотова, Леонида Соловьева и многих других. Если Ланда сказал «на стол», хотя мне этого не хотелось, надо было подчиняться.

В марте операция состоялась. Делал ее профессор собственноручно. Как я узнал позже, случай с моим коленом оказался трудным и редким в медицинской практике. Недаром присутствовало много учеников Ланда, а сама операция была описана в специальной литературе во всех подробностях.

Я умолял сделать мне общий наркоз, но профессор считал это излишним. Страху во время операции я натерпелся вдоволь. И почему-то повторял только одно слово – «кошмар». Ланда так меня потом и прозвал – «Кошмар». Сделали мне укол местной анестезии.

– Кошмар, – сказал я.

Потом почувствовал, что колено вроде побрызгали кипятком.

– Начали? – снова подал голос я.

– Нет еще, – ответил Ланда, усиленно орудуя обеими руками.

Через несколько секунд я изловчился взглянуть, что же все-таки делается с моим коленом, если еще не начали…

– Кошмар, – опять сказал я, увидев, что все колено давно раскрыто, операция идет полным ходом, и больше не шевелился.

Уже в конце операции Ланда обратился ко мне:

– Когда чемпионат СССР?

– В сентябре, – ответил я, собрав последние силы, чтобы не застонать от боли.

– Прошу вас победить в этих соревнованиях. Потом можете проигрывать Негребецкому, Андрееву – кому угодно, но этот чемпионат ради медицины, ради нашей дружбы вы должны выиграть, вы должны стать чемпионом.

– Постараюсь, – сумел выдавить я, а про себя подумал: «Какой выигрыш, какая победа…» Пятеро дюжих санитаров с трудом «транспортировали» навсегда отыгравшегося, как мне тогда казалось, Озерова из операционной в палату.

23 дня спустя после операции я появился на корте. Во время финального матча зимнего первенства страны между Негребецким и Андреевым рядом с площадкой поставили стул с табличкой «Место Озерова». Добрался я до этого стула с помощью костылей, еще долго «сопровождавших» меня повсюду.

Матч Негребецкого с Андреевым произвел на меня сильное впечатление, проходил он поистине в бешеном темпе. Соперники буквально летали поплощадке. «Так играть я никогда не буду», – думал я. И вновь горько становилось на душе от этих мыслей.

Говорят, время – лучший врач. Нога моя потихоньку «приходила в себя», получил я и моральную поддержку: мне, начинающему тогда спортивному комментатору, редакция «Последних известий» Всесоюзного радио доверила провести несколько ответственных репортажей о футбольных матчах ведущих команд. Это ободрило, отвлекло от невеселых дум.

Недель через семь после операции я вышел на корт с ракеткой в руках. Предстояла встреча с одним из корифеев – заслуженным мастером спорта Борисом Новиковым. Впрочем, поединок этот носил весьма своеобразный характер. Я вышел на площадку, оставил костыли, подал четыре раза и повел – 1:0. Больше я не взял ни одного гейма. Никто, и я в том числе, не рассчитывал на мою победу в этом матче. Просто команде «Спартак», выступавшей в розыгрыше Кубка СССР, нужно было убрать Новикова с пути моих партнеров – Андреева и Корчагина, подставив ему Озерова. Это сыграло свою роль – спартаковцы выиграли почетный трофей.

А неделю спустя мои «спутники» – костыли – были отставлены. Но еще долго Ланда заставлял меня ходить с палочкой. Во время легких тренировок, которые я проводил с моим большим другом, в прошлом отличным хоккеистом, игроком сборной, председателем Федерации тенниса города Москвы Сергеем Сергеевичем Ломакиным – человеком изумительной души, большого сердца, любящим спорт, знающим спорт, веселым, доброжелательным, – эта трость всегда стояла у судейской вышки.

Под осень я приехал в Батуми на тренировочный сбор перед чемпионатом СССР. Много раз в своей жизни гостил я в столице Аджарии. Играл ли в турнире, тренировался или просто отдыхал – здесь я всегда чувствовал себя, как нигде, легко и радостно. В Батуми – я дома.

К концу сбора я уже обыгрывал всех одноклубников, за исключением Корчагина и Андреева. Ответ на вопрос, включить ли меня в команду, должен был дать контрольный матч с Корчагиным. В этом поединке мне удалось выиграть только одну партию, но в команду меня взяли. И на сборе в Батуми, и на играх командного первенства в Тбилиси я все время ощущал пристальное внимание: Озеров, что он и как? Я, однако, не торопился раскрывать свои карты. Со слабыми соперниками играл вполсилы, нажимая только в решающие минуты. «Озеров не тот, подвижности нет, одна подача осталась». «Пусть так думают. Чем меньше соперники узнают обо мне до решающих поединков, тем лучше». Впервые в полную силу я играл с Негребецким в финале командного первенства в матче московского «Спартака» и ленинградского «Динамо». На перерыв мы ушли при счете 2:1 в мою пользу. В четвертой партии я вновь был впереди – 4:1. Но в конце матча сказалась моя недостаточная тренированность. Я не успевал за быстрыми эффектными ударами Негребецкого и проиграл матч. Поражение подействовало на меня удручающе. До начала личного первенства страны оставалось два дня, а я не мог решить, выступать мне или отказаться от борьбы. Беда никогда не приходит одна. Мало того, что мне пришлось перенести операцию, меня оставил тренер В. Спиридонов. И не просто ушел, а стал работать с одним из моих главных соперников – Сергеем Андреевым. Так что и посоветоваться было не с кем. Я подумал, подумал и решил в личном первенстве СССР не участвовать. Но тут вмешался главный судья соревнований Константин Иосифович Масс.

– Коля, ты должен играть, – сказал он мне. – Даже если займешь пятое или шестое место, мы будем знать – Озеров вновь в большом теннисе, вновь с нами, несмотря ни на что.

Масс настоял на своем. Нельзя не прислушаться к мнению человека, который сделал для тебя столько добра!

Знаток тенниса, обаятельный, славный человек, всеобщий любимец сыграл большую роль в моей жизни. Сколько полезных советов, и не только спортивных, давал он мне! А футбольный секундомер, подаренный им в день моего первого репортажа, я храню до сих пор.

И вот я – участник чемпионата. Вначале вновь решил прибегнуть к тактике «больного теннисиста», играл еле-еле, в нужный момент нажимал и «непонятно чем» побеждал.

Жизнь все-таки состоит не из одних только черных пятен, нет-нет да и мелькнет «солнечный зайчик». Для меня таким «солнечным зайчиком» была сенсационная победа Семена Фридлянда в четвертьфинале над Негребецким. Надо сказать, что Семен Фридлянд принадлежит к такому роду теннисистов-защитников, играть против которых легко, но добиться победы очень трудно. Где-то ленинградец что-то не рассчитал, где-то чуточку поспешил и в итоге вынужден был сойти со столбовой дороги чемпионата.

В полуфинале вместо ураганного, мощного Негребецкого со своими страшной силы подачами, «пушечным» плоским ударом справа, стремительными ударами с лета моим соперником стал спокойный Фридлянд. Темп в этой встрече – самое важное при моем неокрепшем колене – регулировал только я. Матч закончился моей сравнительно легкой победой. Я – в финале. Казалось, о чем еще мечтать измученной душе! Но в этот момент во весь голос во мне заговорил спортсмен – победить, победить во что бы то ни стало! И не только соперника, но и изменившего мне тренера. Да, как это ни парадоксально звучит, в финале у меня было сразу два противника: Сергей Андреев и мой бывший наставник, его новый тренер Владимир Николаевич Спиридонов.

В свое время со Спиридоновым мы разучили тактический прием игры, который для себя назвали «метод повторения». К примеру, я посылаю сопернику мяч вправо, он отражает его и ждет удара в противоположный угол, а я в это время неожиданно для него повторяю удар в то же место. Далеко не всегда противник успевал погасить скорость, развернуться и вновь отразить мяч. Лучше всего я обводил слева по прямой. Все это прекрасно знал Спиридонов. А раз так, решаю не пользоваться «повторением «и обводкой по прямой. Я всегда придавал большое значение хорошо разработанному плану предстоящего матча. Как актер перед спектаклем повторяет роль, как музыкант просматривает партитуру перед концертом, так и теннисист должен спланировать накануне встречи, если хотите, мысленно провести, «сыграть» матч.

На этот раз вместе со своим одноклубником и добрым товарищем Михаилом Корчагиным я готовился к поединку особенно тщательно. Внезапно хлынувший на Тбилиси дождь дал нам возможность обдумать все не спеша, а мне еще и отдохнуть денек перед финалом. Помимо того, что решено было отказаться от известных бывшему тренеру тактических приемов, намечено было следующее: во что бы то ни стало заставить Андреева с самого начала матча волноваться. В финале перед ним должен предстать не больной Озеров, а теннисист, готовый биться до последнего. Удастся мне выиграть два первых гейма, ошеломить противника – победа будет за мной. И вот настал день решающего матча. Вышли на разминку. Андреев бьет вправо – стою, бьет влево – стою. Показываю: плохо дело, подвижности нет. О том, что я мечтал и готовился выиграть, что буду биться за победу, соперник, по моим расчетам, должен узнать, только когда начнется матч. По жребию мне досталась выбирать. «Пусть подает», – говорю судье.

Пока не разогреешься, не войдешь в темп игры, пока не пройдет волнение, подача всегда идет не гладко. Так было и на этот раз. Андреев подает. Справа сильно встречаю. «Катюша» – так называли теннисисты мой удар справа – удалась. Андреев подает и выходит вперед. Он ждет обводки по прямой. Напрасны надежды – мяч летит мимо прямо по диагонали. Андреев бежит вплотную к сетке – выжидаю удобный момент, кидаю «свечку». Еще один косой удар, и гейм мой. Теперь мне подавать. Зрители подбадривают. Я атакую. И вот первая задача выполнена, два гейма за мной – 2:0. Вместо того, чтобы атаковать и подавить меня скоростью, темпом, Андреев допускает роковую ошибку – уходит к задней линии, решив, видимо, поиграть, «помучить» не совсем окрепшего после операции соперника. Это как раз мне и нужно. Инициатива полностью в моих руках. Игра идет в удобном для меня темпе. 6:4 – первый сет за мной. Во второй партии, имея подавляющее преимущество, я настолько разыгрался, что отдал противнику только один гейм. 6:1.

Третий сет. Наконец-то Андреев понял свой промах. Он атакует. То и дело идет в ход «хлопушка» – известный андреевский удар справа по диагонали. А у меня сил все меньше и меньше. Понимаю, что надо сделать все, чтобы вырвать победу именно в третьей партии: позже противник приободрится и обыграть его будет гораздо труднее. Понимаю, все понимаю, но сил нет. 20 дней тренировок, конечно, очень мало, чтобы уверенно провести матч такого накала. Третий сет – Андреева. После перерыва развернулась упорная борьба – 1:1, 2:2, 3:3. Каждый выигрывает свою подачу. 4:3. Я впереди. Теперь во что бы то ни стало надо выиграть подачу соперника! Кажется, удается: в восьмом гейме при подаче Андреева – «меньше».

Пять мячей остается до победы. Пять мячей, и я – чемпион. Вспышкой молнии проносится в сознании: Москва, корты ЦСКА, до победы, до золотой медали пять очков, пять мячей и вдруг… мениск. Неужели опять повторится? Андреев подает. Рванулся навстречу мячу – что-то хрустнуло в колене. Все? Нет, показалось, с ногой все в порядке. Точный удар – гейм мой. 5:3. Мне подавать. Бью. Попал. Остается три мяча. Силы уходят… Я на операционном столе. Ланда наклоняется надо мной: «Когда чемпионат СССР?.. Прошу вас выиграть это соревнование ради медицины, ради нашей дружбы».

Два мяча до победы. «Справку. Дайте справку, Озеров», – вдруг обращается ко мне судья.

Нет, показалось. Еще не хватает такой чертовщины, как галлюцинации! Нервы на пределе. Как нужны ободряющий взгляд любимого тренера, улыбка, знакомые слова: «Борись, борись!»

Этого нет. Тренер – по ту сторону сетки. Он наставник соперника. Вспоминаю свой звонок Спиридонову: «Володя, спасибо за все, ты свободен». Он свободен, а я? Я один, один…

Матчбол – один мяч до победы.

…Батумский вокзал. Сколько тут друзей! Их милые лица, улыбки у меня перед глазами. «Коля, мы с тобой!» Словно прибавилось сил, подача вышла отличной. Все!! Победа!!!

«Нет», – объявляет арбитр. Судейская ошибка – с кем не бывает! Но кажется – лавина обрушилась на меня с этим коротким «нет».

Нервы, нервы… Чуть не плачу. Выдержу ли? «Ровно», «меньше» – доносится голос судьи. Неужели проиграл?

Мысли бегут. В гостиничном номере ворох цветов – от тбилисских друзей, телеграммы от товарищей по театру и редакции «Последних известий». Тбилисский корреспондент Всесоюзного радио мечется от корта к телефону. Вызывает Москва. Вопрос один и тот же: как играет Озеров? Это уже не для эфира, это волнуются друзья. Как не хочется их подвести! Снова «Ровно»! «Больше». Снова до победы один мяч.

В театре есть такое понятие: «внутренний монолог». Это страшно трудный монолог. Его не слышит публика, его знаешь и слышишь только ты. Это твои мысли, твое понимание не только роли – понимание жизни, твое отношение к ней, это разговор с самим собой, когда нельзя уйти от трудных вопросов, когда надо сказать всю правду, все так, как есть. У каждого из нас есть свой внутренний монолог, и у спортсменов, конечно, свой, особенный, неповторимый. Когда я видел на помосте Юрия Власова, когда я мысленно пытался встать в ворота рядом с Яшиным или Коноваленко, я думал о том внутреннем монологе, который они произносят на своей спортивной сцене. Я думаю о монологе, который никто не слышит и о котором мало кто вообще знает, но он – есть, он звучит, и иногда мне кажется, что я слышу его, и тогда начинаю понимать пантомиму Власова, его могучую богатырскую пантомиму, начинаю понимать Яшина и Коноваленко. И, поверьте, когда мне кажется, что я слышу их, своих друзей, которые молча, без слов играют свои трудные главные роли на глазах у миллионов людей, я хочу, чтобы их слышали все, я мучительно ищу слова, которые могли бы… озвучить неслышные монологи моих героев. И если я нахожу эти слова, я счастлив. Я понимаю и слышу внутренние монологи спортсменов потому, что сам не раз произносил их на песчано-желтых сценах теннисных кортов. И как много было этих монологов! Но кто их слышал?..

Вот и сейчас, знает ли Сергей Андреев, что не его я вижу, несущегося ко мне с ракеткой, как с пикой наперевес, а строгое лицо профессора Ланда, который только что закончил операцию, и пока сестры бинтуют мою распоротую, а потом зашитую коленку, слышу, как он говорит мне: «Вы должны стать чемпионом». Голос профессора зовет к победе, глаза добрые, чуть с хитринкой, смотрят ласково, успокаивающе.

Пять, четыре, три, два мяча – выстраданы, пережиты! Остался один последний, решающий мяч!

Подаю. Андреев отвечает и мчится вперед. Какое-то мгновение выжидаю. Обводки по прямой не будет. Немножко наклоняю ракетку – свеча. Теперь вперед, в атаку! Андреев отбивает. Я угадываю направление полета мяча, делаю замах, соперник совершает ложное движение, задерживается в левом углу и ждет повторения удара в тот же угол. Нет, косо, только косо! Дрожащей от усталости и нервного напряжения рукой бью по диагонали. Мяч ударяется о землю, взлетает воздух и снова опускается на стороне противника. Всё. Чемпион! Ровно семь месяцев прошло после операции – день в день, золотая медаль моя!

Четыре года прошло с тех пор, как я лишился чемпионского титула. Мечтал, ждал, надеялся, верил и вновь сомневался, что смогу быть первым. Как же долго я ждал этого счастливого дня! Не могу сдержать слез радости, а в Москву летит телеграмма профессору Ланда, чародею, вернувшему меня к спорту, к жизни: «Рад доложить – задание выполнено. Бесконечно счастливый, на всю жизнь благодарный, всегда ваш – чемпион Советского Союза по теннису Николай Озеров».

Вот такая история связана с золотой чемпионской медалью 1951 года, которую я считаю своей самой дорогой спортивной наградой.

Я стал актером, окончив ГИТИС имени Луначарского. Но с каждым днем убеждался, что работу в театре совмещать со спортивными выступлениями, поддерживать форму, выступать в большом спорте становилось все труднее. К тому же раньше я только работал в театре и играл в теннис, а тут у меня появилась еще одна очень интересная профессия – спортивного комментатора. Меня стали посылать в командировки не только по стране, но и за рубеж. После Олимпийских игр 1952 года сразу с самолета я попал на очередное первенство страны по теннису и расстался с чемпионским званием. К этому горькому дню я был готов, потому что полтора месяца не держал в руках ракетки. В 1953 году (мне был 31 год) я снова выиграл звание абсолютного чемпиона Советского Союза по теннису (победил в одиночном, парном и смешанном соревновании), пришел к руководителям Комитета физкультуры и сказал, что больше я в теннис играть не буду…

«Заслуженный мастер спорта Н. Озеров („Спартак“, Москва), будучи в свое время одним из сильнейших теннисистов и чемпионом страны, успокоился на достигнутом, с безответственностью относится к необходимости повседневно совершенствовать свое дальнейшее мастерство.

В течение длительного времени т. Озеров недооценивал значение общей физической подготовки, распылял свое внимание и время на различного рода деятельность, в тренировочной работе не имел устремленности, совершенно не соблюдал режим.

Приказываю: вывести кмс Озерова H.H. из состава сборной команды СССР по теннису, предупредив, что, если он не добьется в ближайшее время значительного подъема своего спортивного мастерства, к нему будут приняты более серьезные меры воздействия».

Это вы читаете фрагменты из приказа председателя Спорткомитета от 1 августа 1953 года за номером 324. Так заканчивается моя теннисная карьера. Мне всего 31 год. Это самая моя большая обида. Если хотите – «камень за пазухой». Нет, конечно, никакого камня нет, но это самое грустное воспоминание о моей теннисной карьере.

У меня умирал отец, по ночам ему было плохо, нас вызывали в больницу. К тому же брат мой, молодой кинорежиссер, снимал фильм «Арена смелых», и я не мог оставить маму одну.

А в это время приехали венгерские теннисисты. Нет, матчей у нас не было, были совместные тренировки, которые заканчивались по воскресеньям товарищескими играми. Собственно, матч – не матч, тренировки – не тренировки, а жить надо на сборе обязательно, в гостинице ЦДКА, на площади Коммуны. Все было построено на недоверии, а вдруг уйдет, нарушит режим, натворит что-нибудь.

Я жил от ЦДКА очень близко и решил для себя, что ночевать буду дома – оставить маму не мог. Я человек настроения, и настроение в моих спортивных результатах имело немаловажное значение. А тут все было плохо, и к тому же неудачно сыграл товарищеские игры. Руководство было недовольно, меня пытались заставить ночевать на сборе, но я был непреклонен. Вызвали к зам. министра Верескову, который в хамском тоне сказал, что, если понадобится, они воспитают сто Озеровых. Я, конечно, ответил, ответить я умел… На этот раз авторитет чемпиона был достаточно высок, и меня оставили на сборе.