Текст книги "Разбойник Чуркин. Том 1"

Глава 10

Выбравшись на улицу, становой пристав стал прислушиваться к набатному звону, который уже утихал; но несмотря на это, он сел в свой тарантас и поехал в Запонорье узнать, что там такое произошло. Добравшись до деревни Барской, он несколько удивился тому, что на улице её никого не было, несмотря на то, что в Запонорье, всего только через речку, недавно били в набат. При переезде через мостик, становому попались на встречу несколько мужичков, у которых он спросил:

– Ребята, вы откуда идёте?

– Из Запонорья, ваше благородие.

– Что там такое случилось?

– У отца дьякона баня загорелась, да потушили, – ответили они.

Пристав, рассчитав, что ехать в село было не за чем, приказал кучеру поворотить лошадей и ехать опять в деревню Ляхову, чтобы докончить расспросы о Чуркине. Аграфена Савельева, вдова убитого разбойником старосты, была дома. Пристав, усевшись на лавку и закурив сигару, просил Аграфену докончить свой рассказ.

– На чем же это я остановилась? Вот уже и забыла, – сказала та.

– Дурно с тобой сделалось, вот на чём, – напомнил ей становой.

– Ну, вот, сударик ты мой, сколько времени я без памяти была, сказать того не могу, только, когда опомнилась, вижу, что Чуркин стоит около меня. – «Ну, опомнилась, теперь вставай и слушай, – сказал, он мне. Я кое-как поднялась на ноги, огляделась кругом, смотрю – народищу много: кроме Домны, её мужа, да двух разбойников, сидел на траве Давыдковский крестьянин Яков Куранов. «Убил твоего мужа за то, что он сослал моего брата Степана в Сибирь, вот и всё, что я хотел сказать тебе, чтобы ты знала, да другим передала, как я с доносчиками умею расправляться», – сказал мне Чуркин. После того он налил стакан водки и говорит мне: «Пей!» Я отказалась, за меня выпил муж Домны – Трофим.

– Денег с тебя он не просил? – полюбопытствовал пристав.

– Нет, о них он не разговаривал. Потом завязали они мне глаза и повели обратно. Шли мы долго; только за версту от деревни сняли с меня повязку, вывели на тропинку, и я кое-как добралась до дому.

– А Домна с мужем куда девались?

– Они опять назад к Чуркину пошли.

Становой, чтобы уличить Домну Иванову и её мужа в близких отношениях с разбойником, вызвал их к себе и сделал им очную ставку с вдовою убитого Кирова – Аграфеною Савельевою. На все данные им вопросы, они отвечали отрицательно-, улики Аграфены сыпались на них, как об стену горох. Домна и сожитель её говорили одно: «Знать не знаем и ведать не ведаем».

Пока пристав 1-го стана возился с соучастниками разбойника, пристав из Павловского Посада, г. Протопопов, исполняя приказания исправника, производил в деревне Барской осмотр дома Чуркина, в виду того, что по всем донесениям, он в то время находился в доме, но разбойника в нем не нашёл. Во время обыска ему сказали, что становой пристав находится в деревне Ляховой. Узнав это, он отправился к нему поговорить, как и что нужно делать, оставив, между прочим, сторожить дом Чуркина двух сотских.

Когда уже смерклось, оба становые пристава, чтобы заморить червячка, из Ляховой прибыли в село Запонорье. С полчаса после их приезда явился волостной старшина, помялся немножко, откашлялся и сказал приставам:

– Чуркин-то опять у нас из под рук вывернулся!

– Это как же так? – спросил г. Протопопов.

– Так-с; в то время, как вы обыскивали его дом, он успел спрятаться в клети на дворе.

– Клеть-то мы, небось, осматривали!

– Это все равно, он сидел тогда в подполье.

– Да в клети никакого подполья нет!

– Значить есть, но догадаться о том было нельзя, такая там лазейка имеется.

– Ну, что ж, всё-таки со двора ему уйти было нельзя: у передних и задних ворот мною были поставлены на карауле сотские; они бы его не выпустили.

– Они и стояли, но потом захотели попить чайку, а Чуркин в это время, укутавшись в жёлтый халат, вышел из дому в задние ворота, теперь и ищите его.

Скрыть этого обстоятельства было нельзя; донесли исправнику, и затем пошли следствия, да дознания; сотские угодили, за неисполнение приказания, под уголовный суд, а становые получили строгий выговор.

* * *

Дни шли своим чередом: полиция продолжала поиски разбойника, но изловить его никак не могла. В начале июля пристав 1-го стана с понятыми делал облаву на одно селение, находящееся в трёх верстах от деревни Дубровки, а между тем, Чуркин с своей шайкой, в которой находились его есаулы, Сергеев и Новиков, пировал с крестьянами в лесу, неподалёку от упомянутой выше деревни, вместе с крестьянами деревень: Дубровки, Загряжской и Велевой. Там же вместе с ними были молодицы и красные девушки; первые пили водку, а последние грызли орехи и ели пряники, купленные на деньги разбойника. Лес оглашался хороводными песнями. Чуркин ходил в хороводе, попеременно с Новиковым и Сергеевым. Разбойник имел звонкий, приятный голос, И песнями его все заслушивались; возьмёт, бывало, балалайку, выпрямится, заломит поярковую шляпу набекрень, приосанится, тряхнёт кудрями, да затянет свою любимую песенку – так заслушаешься. Песенка эта сочинена была им самим, и нам довелось её записать со слов одного из причётников села, находящегося неподалёку от Запонорья Приводим её целиком:

 
«Я люблю тебя, мать-природушка,
Молодецкий дух, воля-вольная!
Из-за вас готов перенесть я все,
Мне мила одна жизнь раздольная.
Всё отдать я рад лесу тёмному,
Другу милому, закадычному,
Хоть не раз в лесу сильно маяться
Приходилось мне, горемычному.
Всем пожертвовать я готов всегда
Дорогой, святой, славной волюшке,
Лишь одним я ей не пожертвую –
Нежной ласкою милой Олюшки.
Для неё, красы, – на все подвиги
Я решусь всегда, без смущения,
Для неё, красы, я готов пойти
На печаль, тоску – преступления.
Я люблю тебя, мать-природушка,
Молодецкий дух, воля вольная,
Из-за вас готов перенесть я всё,
Мне мила одна жизнь раздольная».
 

В этой песне он изливал всю свою душу; пропоёт, бывало, её, да и давай трепака отплясывать, а случалось когда, под хмельком, и поплачет. Из этого можно заключить, что пролитая им кровь человеческая не совсем ещё загубила в нем совесть, и он нередко чувствовал раскаяние.

О пирушке этой в Дубровском лесу становой пристав узнал только на другой день, собрал народ и отправился на место гульбища разбойника, окружил его со всех сторон, рассчитывая застать Чуркина врасплох, но, увы, опоздал: тот был уже далеко от того места, в Ильинском погосте.

Пикетчики, расставленные по всем путям-дороженькам, пропускали его, не останавливая, получая за то на водку. Слухи о таком упущении дошли до помощника начальника жандармского управления в Богородском и Дмитровском уездах, г. Кузьмина, о чем он и дал знать письмом Богородскому исправнику.

Исправник навёл о том справки и получил подтверждение, но уличить пикетчиков в их преступных деяниях не мог, да и положительных доказательств взять было не от кого.

Между тем, брат Василия Чуркина, Степан, начал заявлять о себе кражами со взломом и конокрадством. Уездное начальство первоначально всем этим слухам не верило, но когда получило официальное извещение о его бегстве, то приняло самые энергичные меры к его поимке.

Степан Чуркин – невзрачный мужичонка, готовый на любые преступления, в особенности на кражи. Что же касается слухов о совершенных им убийствах, то они не подтверждались, да и как было возможно узнать, обагрены или нет руки его человеческой ^:кровью, когда не было на то никаких ясных доказательства Он принялся за своё пагубное ремесло раньше своего брата Василия и за то вскоре угодил в Сибирь. По его-то стопам пошёл и последний, а уж когда попал он на эту дорожку, то сойти с неё не мог: сильная натура, да любовь к воле и к лесу сделали его волком.

Исправник распорядился, в виду появления Степана Чуркина, учредить в Запонорской волости ещё три новых пикета и следить, главным образом, за деревней Елизаровой, в которой, по новым сведениям, Степан действительно имеет своё главное пребывание у крестьянина Луки Иванова Кекиша.

Как-то ночью пристав 1-го стана, с тремя сотскими, пробрался в деревню Елизарову и засел в бане упомянутого крестьянина Кекиша. Когда уже рассвело, они заметили шедшего по задворкам какого-то человека и разглядели, что это был никто иной, как Степан Чуркин. Они видели, как он вошёл в ворота дома Кекиша и, спустя четверть часа, решились выйти из своей засады и быстро вошли в сказанный дом.

Степан Чуркин сидел за столом и пил чай, вместе с хозяином дома и его женою. Вошедших он встретил словами:

– Ну, небось, рады теперь, берите, я сопротивляться не буду.

– Да, брат, погулял и довольно, выходи из-за стола-то, будет нежиться, – ответил ему пристав.

– Успеешь, дай чашечку допить.

Крестьянин Кекиш сидел, как приросший к лавке; он чувствовал, что за пристанодержательство сибирского выходца по головке его не погладят.

* * *

Сотские скрутили Степана и вместе с ним забрали и Кекиша; наряжён был усиленный конвой из местных крестьян, которым и приказано было отвести Степана с Кекишем в Запонорское волостное правление, где их заковали в кандалы и на подводах отвезли в Богородск.

Поимка Степана Чуркина заставила брата его Василия быть ещё осторожнее относительно пребывания своего в деревнях Барской и Ляховой. Нашлись и такие люди, которые пожелали выдать его живым или мёртвым. К исправнику стали являться с такими предложениями крестьяне, но он плохо им верил.

Однажды являются к нему два мужичка и говорят:

– Ваше высокородие, мы к вашей милости.

– Что вам надо, ребята?

– Угодно вам, мы возьмём Чуркина.

– Сделайте одолжение, за это награду получите.

– Да не одного, а вместе с его шайкою, именно: Сергеевым, Новиковым и Евсеем.

– Где же вы их возьмёте?

– Там, около нас, вблизи Запонорья.

– Вы из какой деревни?

– Из Яковлевской, Запонорской волости. Только соблаговолите на расходы что-нибудь.

– Сколько же вам нужно?

– Четвертную бумажку на первый раз.

– Таких денег я вам не дам, а вот пять рублей могу.

– Мало будет.

– А потом, когда поймаете, остальные додам.

– Где же, по вашему, больше бывают эти разбойники?

– Видели мы их в деревне Загряжской и у Дубровки.

– Смотрите, мужички, правду ли вы говорите?

– Вот тебе Царица Небесная в поруки, сказали – поймаем и не солжём.

– Ступайте, принимайтесь за дело, – провожая крестьян, говорил Семён Иванович.

Затем от волостного старшины Куликова к исправнику был прислан портной, который также предлагала поймать Чуркина.

– Ты разве знаешь разбойника? – спросил у него исправник.

– Как не знать! В доме у него несколько раз бывал.

– Зачем?

– Он мне новый сюртук сшить заказал.

– Как же ты с ним познакомился.

– В лесу он меня встретил. Иду это я, в прошлое воскресенье по Ляховскому лесу, гляжу – из-за кустов выходят четверо. «Стой», кричит один из них. Я остановился, а самого дрожь так и пробирает; «Ну, думаю, пропал», и начал читать: «Да воскреснет Бог». «Ты портной?» – спрашивает другой, чёрный такой, а глаза так и блестят. «Да, портной», – говорю. «Сюртуки шьёшь?» «Шью, а что?» «Вот мне нужен сюртук, сошьёшь?» Ну, тут я немножко оправился, снял с него мерку, да и спрашиваю: «Куда одёжку прикажете доставить?». «В деревню Барскую, в дом Чуркина, за ценой не постою, только сделай получше», сказал разбойник, вынул мне красненькую бумажку и сказал; «это тебе в задаток будет». Я поклонился и пошёл. «Стой, – слышу опять. – Когда будет готово?» «Через десять дней принесу», – ответил я. Тем всё и кончилось.

Исправник дал ему нужные наставления и отпустил его.

К становому приставу 1-го стана послано было приказание наблюдать за деревнею Загряжской, где, как было донесено, пребывает Чуркин со своими товарищами. Получив такое распоряжение, пристав собрал до 60 человек крестьян и сделал облаву на лес деревни Дубровки, но поиски ни к чему не привели, а затем ночью на 25 июля, он засел позади деревни Загряжской с целью выследить, не появится ли кто из разбойников. В другую сторону от деревни Дубровки он послал двух сотских осмотреть местность. На рассвете сотские вернулись и донесли исправнику, что какие-то два человека лежат в копне позади дома крестьянина Демида Шлонкина. Выслушав такой рапорт, пристав собрал народ и повёл их к тому месту. Сотские шли впереди и издали указали на копну, которую и приказано было окружить народом.

Действительно становой пристав увидал в копне лежащего человека, покрывшегося жёлтым халатом. Мужички хотели было подойти к нему, но становой остановил их и сказал:

– Зря не делайте, надо взять его с осторожностью, ведь это должен быть Чуркин.

Сотские согласились с мнением своего начальника.

– Ребята, дубины должны быть наготове, начнёт ежели стрелять, вы не пугайтесь, – говорил становой.

Человек, лежавший в копне, начал шевелиться и поворачиваться; пристав, не желая дать ему оправиться, крикнул своей команде:

– Ребята, берите его!

Крестьяне и сотские кинулись на лежащего разбойника и начали его вязать.

Глава 11

Борьба лежавший в копне под желтым халатом человека с ватагой крестьян была слишком неравна; они в минуту окружили его и повернули лицом навзничь.

Становой пристав глядел на него с каким-то недоумением, видя, что, мечтая взять Чуркина, они поймали, по выражению крестьян, волка, да не того, которого ему было надо. Это был человек, средних лет, высокого роста, одетый в полукафтан, сшитый из казинета[12]12
  Казинет – старинная плотная бумажная или полушерстяная ткань для верхней одежды.


[Закрыть]. Мужички, окружив его, стояли, опустив головы и руки, как бы скорбя о том, что это был не разбойник Чуркин.

После небольшой паузы, пристав приказал крестьянам поднять связанного на ноги, что и было моментально исполнено. Его приставили к копне спиною; незнакомец при всем этом не произнёс ни одного слова и только поводил глазами на окружающих.

– Ты что за человек? – спросил у него становой.

– Божий, – ответил он.

– Я знаю, мы все Божьи; но как тебя зовут?

– Не знаю.

– Откуда ты?

– Не помню.

– Ведите, ребята, его в деревню!

Мужички взяли арестованного и, по приказанию начальства, отвели в Дубровку и поместили в избу старосты деревни. Пристав снова начал допрашивать его, кто он и откуда, но тот упорно держался прежних своих слов. В избу вошёл староста и как только взглянул на нежданного гостя, тут же сказал:

– Здравствуй, брат Константин!

Арестант гневно поглядел на него и заскрипел от злости зубами; он понял, что его узнали.

– Так ты знаешь этого оборотня? – спросил пристав у старосты.

– Видал его, ваше благородие: гуся хорошего вы изловили: ведь это Новиков, левая рука Чуркина, из Владимирского острога, вместе с ним бежал. Как это он от шайки-то отбился, один влетел. Всегда, бывало, с Сергеевым шлялся.

– Мы их двоих и видели у копны! – сказал один из сотских.

– Другой-то куда же девался? – заметил становой.

– Там, небось, в копну зарылся; тот-то подогадливей его будет, – добавил, староста.

– А копну-то вы и не потревожили, не догадались. Ребята, ну-ка, поживей, подите, порастрясите её; может быть, он и там сидит, – обратился к сотским приставь.

Сотские. и несколько крестьян, исполняя приказание, бегом направились к копне и, возвратясь, доложили, что проходили даром: хотя они растрясли всю копну, но всё-таки никого в ней не нашли.

– Так он вас и стал дожидаться, ловкие какие! Небось, теперь вёрст за пять ушёл, – сказал староста.

Пристав, получив от арестанта чистосердечное сознание, кто он, спросил:

– А кто был с тобою?

– Мой товарищ Сергеев, – ответил тот.

– Куда же он девался?

– Кто ж его знает?!

– Где бы нам его перехватить теперь?

– Вот уж этого не знаю.

– Что это рука-то у тебя, болит?

– Да, побаливает маленько.

– Отчего?

– Ножом немножко повредил.

Становой оглядел его руку и увидал, что рана на ней произошла не от ножа, а от выстрела.

– Кто это тебя ранил?

– Пистолет разорвало, когда я стрелял.

– В кого же ты стрелял?

– Пробу делал; туго зарядил, дуло-то и не выдержало.

– Врёшь ты все. Надо полагать, на работе где-нибудь были, да не на того наткнулись, вот он тебя и ранил.

– Вам, должно быть, лучше меня знать; думайте, как хотите, – хладнокровно отвечал арестант.

Пристав написал исправнику рапорт и, усадив Новикова в телегу, под сильным конвоем, отправил его в Богородск, где его положили, на излечение в Земскую больницу, а затем, когда рана на руке его зажила, арестанта заковали по рукам и по ногами в кандалы и отправили в г. Владимир…

Так одним злодеем в Богородском уезде стало меньше.

Новиков судился за кражи и за сбыт фальшивых денег; участвовал ли он в убийствах, о том знал он только сам.

Весть о поимке Новикова быстро распространилась по Гуслицам, но она ничуть не успокоила их обитателей: под рукою у Чуркина оставалось ещё много его приверженцев, которые всё-таки наводили страх не только что на Гуслицы, но и на другие, более отдаленные местности.

Все, бежавшие из острогов и из Сибири, шли в Богородский уезд под крылышко Чуркина и, конечно, находили в нем своего атамана, который приискивал каждому из них пропитание, одежду и давал работу.

Однажды Василий Чуркин, в глухую полночь, пробирался Дубровским лесом, в свою деревню Барскую и шёл он, не спеша, вслушиваясь в шорох ветра, вдруг он остановился и, приложив ухо к земле, стал прислушиваться, затем быстро поднялся на ноги, сошёл с дороги и спрятался за кустами. через несколько минут, он увидал поравнявшегося с ним человека и окликнул его:

– Кто идёт?

– Я, – ответил, тот.

– Говори, а не то убью!

Человек тот остановился, и молчал. Чукин вышел к нему, поглядел пристально ему в лицо и спросил:

– Ты здешний или нет?

– Нет, а на что тебе?

– В последний раз спрашиваю, кто ты?

– Никифор Иванов, из села Бисерова.

– Куда идёшь?

– Сам не знаю, без дела нахожусь.

– Чуркина знаешь?

– Слыхал об нем, а не видал.

– Каков он человек?

– Хороший, нашего поля ягода.

– Значит, ты бывалый?

– Ещё бы, в острогах сидел.

– За что?

– Конечно, за добрые дела, – крал.

– А если бы ты встретился с Чуркиным, пошёл бы под его команду?

– Почему не пойти, верным слугою был бы ему.

– Ну, вот, я – Чуркин, видишь?

Никифор Иванов покачал головою, поглядел на него и сказал:

– А ты меня не обманываешь?

– Не веришь, так пойдём со мною, я тебе докажу, что правду говорю.

– Мне всё равно, води – куда хочешь, я только что из острога бежал, видишь, на мне и шапка-то арестантская, – сказал Никифор, сняв с головы круглую острожную шапку с известным знаком и подал её Чуркину.

– Вижу, брат, и верю, что ты мне годишься.

Новые знакомцы ускорили шаги и к свету пришли в деревню Барскую. Чуркин ввёл Никифора в свой дом, где последний уверился, что судьба действительно свела его с тем человеком, о встрече с которым он только и мечтал.

– Здесь нам не опасно будет переночевать? – спросил гость. – А то я устал, отдохнуть хочется.

– Спи, брат, покойно, как у себя дома, цел будешь, – успокоил его разбойник. – Закусить не хочешь ли? – прибавил он.

– Если будет милость, покорми: целый день куска хлеба во рту не было.

– Вместе поужинаем. Матушка, подай нам в светлицу чего-нибудь перекусить, – сказал разбойник, затем вышел с ночлежником в сени и повёл его по лесенке к верху.

Взобравшись на чердак, Василий вынул из кармана огарок стеариновой свечи, зажёг его, отворил светлицу и расположился в ней, как в своём кабинете; мебель этого помещения состояла из небольшой кровати, столика и скамейки для трёх человек. Вскоре старуха принесла им ужин; они быстро убрали его в желудки и, не входя ни в какие разговоры, улеглись на покой.

– Завтра я тебя рано разбужу, – сказал Чуркин своему новому знакомцу.

– Делай, как знаешь, мне хотелось только кой о чем с тобой переговорить, потому как дельце одно на примете есть.

– Ладно, спи; утро вечера мудренее, – окончил разговор разбойник, закуривая свою трубочку на сон грядущий.

Не успела ещё подняться с земли роса, Чуркин уже был на ногах, разбудил Никифора, накинул на плечи свой жёлтый халат, вышел на двор и повёл Никифора в задние ворота, затем обогнул задворками деревню, вышел на тропинку, оглянулся кругом, и они скрылись в лесу.

– Куда же мы идем? – спросил у него Никифор.

– Ступай за мной и молчи, заметил ему разбойник.

Долго шли они по лесу, раздвигая руками ветви кустов и пугая собою пернатых их обитателей; но вот разбойник остановился, достал из жилетки свисток, и по лесу раздался свист, перекатываясь с одной поляны на другую. Не успел он ещё замереть вдали, как на него где-то вблизи послышался такой же ответ. Чуркин, подобрав полы своего халата, направился вперёд и дал ещё свисток; ему ответили таковым же, и через несколько минут они очутились в непроходимой чаще ельника; пройдя саженей триста, они вышли на поляну той чащи, где увидали несколько человек, принадлежащих к шайке разбойника, с есаулом Сергеевым. Чуркин, подойдя к ним, сказал:

– Здорово, ребята!

– Здравствуй, Василий Васильич; это кого ещё ты привёл к нам? – спросил Сергеев, оглядывая с ног до головы Никифора.

– Новобранец – малый, кажись, нам подходящий, ответил Чуркин, сбрасывая с плеч халат и, разостлав его на траве, растянулся на нем.

– А из каких он?

– Не из важных, из острога ушёл, а сидел за кражи.

– Ну, приятель, усаживайся поближе к нам, да рассказывай, как с атаманом встретился? – ласково сказал Никифору Сергеев.

– Прежде всего вы угостите его винцом, видите, небось, исхудал он, язык-то у него после стаканчика-другого и поразвяжется, – проговорил Чуркин.

– Евсей, давай сюда вина, – скомандовал есаул широкоплечему рыжему разбойнику.

Тот отошёл в чащу, и не прошло пяти минут, как на зелёной мураве, покрытой, вместо скатерти, серым зипуном, появилась четвертная бутыль хлебного вина и закуска, состоящая из хлеба-соли с солониной.

«Однако живут-то они хорошо», – подумал Никифор, поднося ко рту налитый ему большой стакан вина.

– Пей, брат, на здоровье: у нас этого добра хватит, сказал Сергеев. – Никифор выпил.

– Пьёт хорошо, стакан-то как огнём выжег, – сказал Евсей, наполняя снова чарку и поднося её Сергееву.

– За здоровье атамана! – крикнул тот, подымая стакан над головой.

Все поклонились Чуркину молча; есаул опорожнил стакан и передал его Евсею.

Затем виночерпий, обнеся остальных, выпил и сам.

– Ну, ребята, теперь песенку! – сказал им Чуркин.

– Можно, какую прикажешь?

– Спойте вы мою любимую: «Не шатайся, не валяйся, во полюшке травка», – сказал Чуркин и сам затянул её.

Разбойники подхватили эту песенку, слушателями которой были одни только безмолвные ели, да сосны дремучего леса. Слова песни были самые задушевные, вот начало этой песни:

 
Не шатайся, только не валяйся,
Во полюшке, травка,
Не тоскуй-ка, не горюй-ка
По молодцу, девка.
 

Окончив песню, запевала призадумался, из груди его вылетел тяжёлый вздох; чтобы заглушить сердечную грусть свою, он крикнул:

– Евсей! давай вина, потчуй молодцев и мне поднеси.

Вскоре бутыль была опорожнена; разбойники снова разлеглись на траве. Чуркин подозвал к себе поближе Никифора Иванова и сказал ему:

– Ну, говори, что хотел мне сказать, какая там у тебя работа есть?

– Дельце не плохое, казной можно раздобыться.

– А далеко отсюда?

– Нет, в Новой Купавне.

– Кого же ты заметил?

– Кабатчик там есть, Дмитрий Егоров, богач, страсть какой.

– Знаю я его, слыхал, он от моих ребят краденые вещи принимал, идол – каких мало, за рубль гривной только платил. Ты его как знаешь?

– В работниках жил у него, жох такой, хуже перца.

– А богат?

– Денег ворох, золота, да серебра целая шкатулка.

– Куда он её прячет?

– Под бочкой хоронит. Ночью никогда не спит, казну все стережёт, а днём дрыхнет.

– Семья велика у него?

– Нет: дочка Катерина, – девка уж большая, в кабаке торгует, – жена Домна, да ещё приживалка Севастьяновна, вот и все.

– Работника, небось, имеет? – допытывался Чуркин.

– Как же, без него не обходится, а сам, что твой богатырь какой, подкову разгибает.

– Ничего, видали мы этих богатырей, да на тот свет живо отправляли. Вот ещё что, где он спит?

– В сеннице, в десяти саженях позади двора.

– А запирается?

– Нет, так спит.

Допрос этот производился среди мертвого молчания разбойников, которые, притаив дыхание, смотрели на Никифора и ловили каждое его слово. В особенности внимателен был Сергеев; он с какою-то жадностию глотал слова Никифора и как бы от нетерпения ворочался с одного бока на другой. Чуркин, выслушав Никифора, немножко призадумался, вероятно, составляя в уме план, как приступить к совершению злодейства.

– Ну, что ж, Василий Васильич, приказывай, что делать? – обратился к атаману Сергеев.

– Надо дело сделать, вот что думаю: казна наша поистощилась, пополнения требует.

– Когда же скажешь?

– Сегодня, как смеркнется, пожалуй, и в дорогу.

– Надо топор с собою захватить, из пистолета бить днём, да ещё среди деревни, дело не подходящее.

– Верно говоришь. Евсей, сбегай ко мне в дом, да возьми у отца большой топор, он на дворе, в заборе находится.

Евсей вскочил на ноги, потёр рука об руку и сказал:

– Давненько без дела сидим, хотя бы немножко чем позабавиться.

– Беги проворней, нечего по-пустому языком-то болтать, – заметил ему Сергеев.

Разбойники, дождавшись сумерок, снялись с своего урочища и цугом потянулись по направлению к Новой Купавне.

– Топор ты под халат убери, – заметил Чуркин Никифору, – да не теперь: в лесу некому увидать, а после, когда минуем его.

– Разиней-то всё не будь, на всяком месте держи ухо востро, – добавил ещё Сергеев.