Текст книги "Ультиматум президенту (сборник)"

Мамонты будут жить!

Какая польза человеку, если он приобретёт весь мир, а душе своей повредит?

(Евангелие от Матфея.)

Бригадир, одной из бригад, мощной столичной группировки Алексей Борисович Мамонтов – погоняло Мамонт, загулял. Повод у него был веский, обмывал рождение первенца. Сына он еще не видел, но уже любил, так как может любить только сильный, удачливый самец. Отечественным больницам Алексей не доверял, поэтому рожать жену отправил в Германию. Когда она позвонила, и сказала ему о рождении сына, Мамонт на радостях запил. Гудел, конкретно, вместе со своей бригадой, по полной программе: сауна, девки, водка. Он презирал забитых нуждой, трясущихся от вечного страха лохов: хилых стариков и не умеющих постоять за себя молодых парней. Если первых он понимал: отжили свое, силы на исходе, то последних считал человеческим браком, отбросами эволюции. Рисковый, азартный он с детства никого не боялся. Жизнь среди бандитов научила его до конца отстаивать свое. Он жил по понятиям, как мусульманин по законам шариата. Время на раздумья не терял: замахнувшись – бил, прицелившись – стрелял. Это позволило ему выжить и добиться успеха в жизни.

В свои тридцать два года Мамонт имел все: авторитет, деньги, иномарку, квартиру, дачу, красавицу жену, верных друзей, а теперь еще и сына-наследника всего, что он завоюет в этой жизни. Мысль о том, что его род не оборвется на нем, приводила Мамонта в восторг: Мамонты не вымрут! – кричал он своим друзьям. Они одобрительно ревели в ответ, до смерти пугая оказавшихся рядом обывателей. Встречать, прилетевшую из Германии жену Алексей выехал радостный и возбуждённый. Ему хотелось поскорее увидеть сына, поэтому он гнал машину, не следя за дорожными знаками. В спешке не заметил махнувшего ему жезлом гаишника. Тот обиделся и погнался за Лешей. Мамонт проигрывать не любил, заметив погоню, прибавил газ. Попробуй, догони! – думал он. В азарте гонки выскочил на кусок дороги, где накатанный машинами снег превратился в лёд. Ехавшего впереди на черной «Волге» лоха развернуло, Мамонт не успел увернуться, «Мерс» вскользь ударил в бок «Волги» и словно бильярдный шар от борта, отлетел в кювет. Когда, покувыркавшись, машина встала на колеса, Алексей вылез из нее, сделал несколько шагов и упал, потеряв сознание.

Когда очнулся, увидел белый потолок и светло-голубые стены маленькой, незнакомой ему комнаты. Солнечный лучик, проскользнув между двух белых, неплотно задернутых занавесок на окне, согревал лоб. Алексей помнил про столкновение с Волгой, как попал в больницу вспомнить не смог. Пошевелился, боли не было, попробовал встать с кровати. Что, милый, очнулся? – сухонькая старушка с морщинистым, круглым лицом и добрыми, серыми глазками наклонилась над ним и ласково защебетала: Лежи, лежи, сынок, сейчас доктора позову. Он придет, осмотрит и скажет, что делать дальше. Старушка встала, неожиданно резво, вышла из комнаты в коридор и крикнула: Иван Савельевич у нас радость, больной ожил. Через минуту в дверях показался энергичный старичок в очках – вылитый Айболит из детской сказки. Внимательно оглядел Алексея, постучал теплой ладошкой по его могучей груди, послушал, заглянул в рот, заставил высунуть язык и бодро заявил: Молодец, богатырь! Осилил болезнь, теперь готов к труду и обороне: и дубы корчевать, и с врагом воевать. Дорогая, Мария Петровна, верните больному его одежду, документы, дайте сухой паек на дорогу. У нас ему больше делать нечего. Мамонта это удивило и обрадовало. Удивило то, что к нему отнеслись, как к обычному лоху, обрадовала возможность уехать домой, увидеть жену и сына. Как я к вам попал? Долго ли здесь валялся и как добраться до Москвы? – требовательно спросил он, хлопочущую у кровати старушку.

– Тебя нам дед Мороз на санках привез, как раз под Новый год – рассмеялся Айболит. – сказал: вот вам подарок. Еле откачали. Четыре месяца у нас.

– Где это у вас?

– Много будешь знать – скоро состаришься. Веселые лучики вокруг глаз доктора погасли: Ты получил то, что заслужил. – Алексей с удивлением увидел перед собой не добренького Айболита, а строгого похожего на Николая Угодника с иконы – старика.

– Что я мало заслужил? – возмутился он – Да я за месяц «Мерс» делаю. Вашу больницу могу с потрохами купить.

– Здесь тебе ни рубли, ни доллары не помогут – сухо ответил доктор. У нас в цене только добрые дела и помыслы. У тебя их – кот наплакал. Спеши, жизнь кончается быстро. Некогда бока пролеживать. Проводите его Мария Петровна – строго сказал доктор и вышел, закрыв за собой дверь. Алексей обиделся, но вида не показал и спросил Марию Петровну: меня здесь кто-нибудь навещал?

– У нас никто никого не навещает.

Больше Мамонт от старушки ничего узнать не смог. Она ушла, через несколько минут вернулась с его одеждой.

– Здесь все, что на тебе было, одевайся. Спеши, дорога впереди дальняя – сказала и снова торопливо вышла. Когда Алексей оделся, старушка подвела его к старому умывальнику с носиком, на который нужно было нажимать, чтобы полилась вода. Он висел над раковиной, под которой стояло ведро.

Такие умывальники Мамонт только в кино видел. Как и в какую глушь меня занесло? – размышлял Алексей. Почему меня ни жена, ни братва не ищут? Такого неуважения понять, а тем более простить, он не мог. С деревенских лекарей, что взять? Они своё дело сделали. Подлатали неплохо, стал здоровее, чем был. Нужно будет долларов доктору подкинуть, ремонт в больнице сделать, оборудование прикупить.

– Где у вас телефон? – обратился он Марии Петровне – позвоню друзьям, пусть приедут, заберут меня. Моя мобила в машине осталась.

От нас ты ни до кого не дозвонишься. – Нет связи. – усмехнулся, вошедший Иван Савельевич.

– Как это нет? – вспылил Алексей, но, заглянув в глаза старику, мигом остыл. Весь его гнев улетучился, как роса под солнцем, столько жалости к себе увидел он в их ясной, спокойной сини. Леша почувствовал, что ничего не сможет сделать этому сухенькому, седенькому старичку, нищему лекарю из захолустья. Не боится он его силы, не позарится на его деньги. Мудрый старик знает то, что нужно человеку больше всех земных благ, сильнее страхов, милее женской любви. Попрощавшись, и пожелав Алексею счастливого пути и удач, Иван Савельевич ушел в свой кабинет. Подошла Мария Петровна с пакетом – Вот тебе сухой паек на дорогу. Зачем он мне? – отказался Алексей. Поем в кафе. Нет их здесь. Бери, потом спасибо скажешь – сказала добрая старушка, перекрестила Мамонта и вывела его на улицу. Выйдя за дверь веранды, на деревянное крыльцо, он поразился, увидев вокруг больницы дремучий сосновый лес. Высоченные, стройные, как корабельные мачты, сосны отогревали на теплом весеннем солнце свои золотые, похожие на свечи стволы. Больничка стояла на небольшой полянке, от которой уходила куда то вдаль дорога – просека, по которой можно было только на санях проехать. Снег посерел и осел. Следы саней на дороге, местами протаяли до земли. С тесовой крыши свисали сосульки похожие на отлитые из стекла бивни моржей. Им было жарко, они потели на солнце, капли нависали на остриях, созрев падали, пробивая глубокие дырки в снегу. Похоже, сейчас конец марта – начало апреля подумал Леша. Мария Петровна показала на дорогу. Иди прямо. Здесь не заблудишься. Дорога выведет тебя к хутору из трех домов, там узнаешь куда идти и что делать дальше. Все будет хорошо, улыбнулась ободряюще и снова перекрестила Алексея. Ему было приятно и грустно. Так, после окончания школы, провожала его в город, горько плачущая, мать. Мария Петровна не плакала, говорила уверенно, словно видела будущее: Иди ничего и никого, кроме себя не бойся. Забудь, что ты крутой. Встретишь сейчас людей посильнее тебя духом, крепче характером и верой. Пойми и полюби их, если сумеешь – спасешься. Таких слов и ласковых, сочувствующих глаз он ни разу в жизни не слышал и не видел. Ему стало казаться, что он находится в каком то сказочном сне, в который он чудом попал после аварии. – Все наяву – словно прочла его мысли старушка – Иди с Богом.

Алексей уже несколько лет носил золотой крест на толстой цепи, у братвы это было престижно, модно. Несколько раз, даже в церковь заходил, ставил свечи, но это была скорее игра, чем вера. Подумать о жизни и Боге было некогда, думалось – жизнь впереди, всё ещё успеется. Похоже, дожил: времени, хоть, пруд пруди, идти нужно неизвестно куда, ждет его там неизвестно что. Бред какай то! Хотелось проснуться, увидеть свою квартиру, жену, друзей. Мария Петровна легонько толкнула в спину: Шагай веселей, ничего не страшись, помни на все воля Божья.

Эти слова ударили по самолюбию никогда не трусившего Алексея: этого ему только не хватало! Гордость не позволяла ему оглянуться. Крикнув: Спасибо за заботу, смело зашагал навстречу таинственной неизвестности. Мокрый снег быстро намочил кроссовки, ноги стали замерзать, но он упрямо шагал вперед. Часа через два увидел впереди девушку, ускорив шаг, быстро догнал ее. Первое, что его поразило, в ней была одежда: серая, плохо сшитая, неказисто сидящая, немодная. Девушка была в черном, стареньком зимнем пальто с вытертым искусственным воротником, клетчатом шерстяном платке, валенках с резиновыми галошами и самосвязанных варежках. Такого наряда он даже в деревнях не видел, только в старых советских фильмах о войне и партизанах. Услышав его шаги, девушка оглянулась, испуганно вскрикнула и бросилась бежать. Лешка догнал ее и крепко схватил за плечи. Она закричала, пытаясь вырваться из его крепких рук. – Чего орешь, дура! Не бойся. Я тебя и пальцем не трону. Сам тебя боюсь. Лучше скажи, куда идешь. Я в этих местах впервые. Пойдем вместе, все веселее будет. Девушка молчала, разглядывая незнакомца. От бега её черные, как у цыганки волосы выбились из – под платка, закрыв лоб и брови. Огромные тёмно – карие, почти черные, глаза гневно сверкали. Не взгляд, а молния – подумал Мамонт. Вслух спросил: – Ты, что колдунья?

В такую глушь забралась. От твоего взгляда мороз по коже пробегает, страшно, аж, жуть! Не смотри так, обожжешь, волдырями покроюсь, жена домой не пустит. Его шутка успокоила девушку. Она улыбнулась, яркие, полные губы открыли белое, жемчужное ожерелье ровных, крепких зубов: ты откуда и куда? Тревога утонула в темной глубине глаз, взгляд стал приветливей, улыбнувшись, спросила – как тебя зовут? – Алексей, а тебя спросил в свою очередь Алексей?

– Татьяна.

– Ларина? – Блеснув глазами, уточнил Леша.

– Нет, Соловьева – застенчиво улыбнулась девушка алыми, похоже, никогда не знавшими губной помады губами.

– Рад знакомству с такой красавицей, – бодро сказал Леша. – Теперь, смогу узнать от тебя, куда иду. Что нас ждет впереди? Иду, как дурак в сказке, куда глаза глядят, куда ноги несут. Смотреть на Таню ему было приятно. Красота девушки была живой, теплой, душевной. Такую естественность, в наше испорченное рынком и рекламой время, только в сказке можно встретить

. – Куда путь держишь? К бабушке пирожки несешь? – Пошутил Алексей.

– Нет, к маме. Она живёт в Репьевке – это хутор из трех домов посреди леса. Хочу ее и брата проведать, гостинцев передать – показала маленький узелок, завязанный в чистый белый платок с синими цветочками.

– Не тяжело?

– Нет, здесь соль, спички, подсолнечное масло и немного сахара. У них магазина нет. Купить негде.

– Издалека идешь?

– Из города, учусь там на учительницу. – гордо ответила девушка. – Еще год осталось. – Видимо, ей очень хотелось произвести впечатление на красивого, хорошо одетого, городского парня.

– Ты, откуда такой? Одет не по нашему.

– Почему? – изумился Мамонт.

– У нас в городе так не одеваются. Таких ботинок, куртки и брюк я сроду не видела.

– В какую же глушь я попал? Подумал Мамонт. Здесь даже джинсы и кроссовки не видели. Вслух спросил: Далеко еще идти? – Километров десять. – Ого! Может попутки будут.

– Какие попутки! – рассмеялась Таня. Здесь, если раз в месяц моя мать проедет – хорошо. Мороз крепчал. Солнце коснулось вершин сосен. До темноты не успеем, подумал Алексей. Придется ночевать, без костра ноги отморожу. Становилось все холоднее. Легко одетый Мамонт стал замерзать. Невесело подумалось: не зря Мамонты при оледенении вымерли, как бы и мне здесь не загнуться. Пора искать место для ночлега. Через пятьсот метров такое место нашлось. Две поваленные ветром сосны лежали одна на другой, скрестившись вершинами. В этом месте решили разжечь костер. Наломали сушняка, настелили на землю лапника, над ним Мамонт сделал подобие шалаша, прикрывавшего спину от ветра. Костер разожгли, когда уже совсем стемнело. Искры фейерверком взлетали в черное, холодное небо, ослабев падали в снег, как сорванные ветром рыжие, осенние листья. Леша, вытянув ноги к костру, сушил кроссовки. Немного согревшись, развернул пакет с сухим пайком, врученный ему на дорогу сердобольной Марией Петровной. Права была старушка, напрасно я от него отказывался. Сейчас он нам будет кстати. В свертке лежали четыре картошки, два яйца, кусок сала и половинка круглого деревенского черного хлеба. Мамонт думал, что девушка рассмеется, увидев скудные запасы, и приготовился оправдываться, но она удивленно воскликнула: Ого, вот это ужин, даже сало есть. Пришла очередь удивляться Леше. Он вспомнил свои пиры перед аварией с шампанским, икрой, шашлыками из осетрины, тяжело вздохнул и предложил начать ужин. Таня застеснялась: У меня кроме гостинцев маме и брату ничего нет. Думала, что успею попасть домой до ночи.

Это я виноват, уговорил тебя ночевать в лесу, значит, мне и кормить. Этой еды нам на двоих хватит, начал уговаривать ее Алексей, про себя думая, что все равно ему такого ужина ему на один зуб не хватит. Такого хорошего аппетита у него давно не было. Черный хлеб с солью яйцом и кусочком сала показался ему вкуснее всех заморских деликатесов, которые он съел в прошлой жизни. Таня ела не спеша, хорошо прожевывая, не потеряв ни крошки. Вот изголодалась думал Алексей с жалостью поглядывая на неё. Она, словно, услышав, отправила в рот последние крошки хлеба с ладони и сказала: последний раз так вкусно до войны ела. Леша вздрогнул: после какой войны? Чеченской или Второй мировой? Возможно ли это? Чувство нереальности происходящего снова растревожило сердце, ожиданием чуда им еще не виданного. Все было слишком необычно: пустая дорога, дикий лес, одетая, как в старом кино красавица. Поразмыслив, он сообразил, как узнать день и год, не показавшись сумасшедшим: – С какого ты года – спросил он волнуясь и помешал веткой в костре. Пламя возмущенно прыгнуло вверх, искры вылетели из него и устремились к звездам и то ли погасли, то ли остались жить среди них.

– Мне 19 лет, я с мая 28-го – смутившись, ответила Таня.

Значит, идет 47-ой год, с ужасом вычислил Алексей. Но, как это могло со мной случиться? Какое чудо занесло его в прошлое, почему сместилось время? Наверное, после аварии я сошел с ума, или участвую в каком то диком эксперименте, а может, моя душа переселилась в человека из прошлого! Или у этого лоха с «Волги» машина времени была, вот он меня и шуганул сюда. От ярости и бессилия Мамонт сжал кулаки. Неужели, у него от удара крыша поехала и начались галлюцинации? Но жар костра был реальным, обжигающим. Да, и девушка явно соткана не из воздуха. Он ощущал ее плечо, видел руки и раскрасневшееся от еды и тепла костра красивое лицо. Значит, идет 47 год? – хрипло спросил он.

– Ты, что не знаешь, какой идет год? – удивилась Таня.

– У меня после аварии плохо с памятью стало, порой забываю, как меня зовут и кто родители.

– На войне контузило? – посочувствовала Таня

– Нет, после войны на машине в аварию попал, еле выжил. Сотрясение, кровоизлияние, но ничего вроде оклемался. Не помню, только что со мной до аварии было, даже отца с матерью не помню.

Девушка с жалостью смотрела на него. Алексею было не по себе от своего вранья, но ничего достовернее он придумать не смог. Костер освещал ее лицо. Пляшущее зубчатое пламя рождало беззвучные прыжки тьмы и света. Казалось, они боролись за место у костра. От этой пляски тревога Мамонта усилилась. Он замолчал. Ему хотелось обдумать события сегодняшнего дня.

– Давай, поспим, отдохнём. Утро вечера мудренее. Девушка, положила голову ему на плечо и крепко уснула. Тьма, подрагивая от нетерпения, ждала, когда погаснет костер. Алексей, слушая уютное посапыванье Тани, вспоминал все, что с ним произошло, но так и не понял, как и зачем он сюда попал. Так, ничего не придумав, задремал. Усталость заглушила тревогу, беспокойство утихло, уснуло вмести с ним. Проснулся от холода. Подбросил сушняка, согрелся и снова уснул. Когда, проснувшись в очередной раз, он открыл глаза, то увидел, что угли костра ещё мерцали, раздуваемые порывами, набиравшего силу ветра. Казалось, что они подмигивают ему красными зрачками, с голубоватыми крапинами синих огоньков. Таня уже не спала, сидела тихо, стараясь не разбудить его. Увидев, что он проснулся, встала и пошла в глубь леса. Алексей отошёл за толстую сосну, умылся снегом, разогрел посаженную на ветке картошку, и угостил Таню. После скромного завтрака, они затушили костер и продолжили путь. Из снега с фырканьем взлетали куропатки, иногда они видели сидящих на вершинах деревьев глухарей и тетеревов. Алексей жалел, оставленное в машине ружье. Славная была бы сейчас охота. По словам Тани, хутор был уже совсем недалеко. Алексей вздрогнул, увидел в нескольких шагах от себя, сидящего на дороге глухаря. Он клевал на проталине песок и гальку, не замечая ничего вокруг. Алексей выхватил свой пистолет, который всегда носил в кобуре под мышкой, прицелился и выстрелил. Глухарь удивленно вздрогнул, захлопал по земле крыльями, но взлететь не смог. Алексей подбежал и схватил его за лапы, глухарь замер уронив крылья.

– Килограммов восемь не меньше! – радостно крикнул он – Не просто будет донести. Таня успокоила его: – До хутора осталось совсем немного. Алексей взвалил глухаря на плечи и понес. Минут через тридцать впереди показались три деревянных дома – это и был хутор, где жила Танина мама. Жилых осталось только два дома. В одном жила Танина мать Ольга Алексеевна с сыном Сашей – Таниным братом, во втором бабушка Тоня. Три ее сына погибли на фронте, израненный муж умер год назад. Третий дом остался без хозяев два года назад. Таня была очень похожа на свою мать, которую старили седины и глубокие, морщины у глаз и рта. Саша – шустрый светловолосый, сероглазый мальчик был, видимо, в погибшего на войне, отца. Он долго с любопытством рассматривал сначала Алексея, потом глухаря. Распахнув во всю ширину его крылья, ахал, сияя расширившимися от восторга серыми глазами. Наконец спросил: когда мы его будем варить? Мать, мягко скользнула по его стриженому затылку ладонью, и строго сказала: Глухарь дядин, он заберет его с собой домой. – Нет, нет, это мой подарок вам за гостеприимство! Мне идти некуда. После аварии потерял память, не помню, кто я и откуда.

Документов никаких, иду из больницы, сам не зная куда. Ольга Алексеевна сочувственно покачала головой. После войны люди еще умели и сочувствовать и помогать друг другу бескорыстно:

– Поживите у нас, может на свежем воздухе память постепенно вернется. Места хватит, вон пустой дом стоит, можете там жить. Сообща как-нибудь прокормимся.

Алексей согласился, решив, что другого выхода у него нет. Да и с Таней расставаться не хотелось. С его Российским паспортом и правами далеко не уйдёшь. Времена в СССР суровые, долго разговаривать не будут: мигом или в шпионы или в предатели запишут. Сказать правду людям, всем пожертвовавшим для победы, он не мог. Каким ударом для них будет весть о развале СОЮЗА и возвращении капитализма. Получится, что все их жертвы: жизни миллионов погибших близких, голод, холод были напрасны. Это было бы слишком жестоко, легче умереть. Да, и не поверит ему никто, отправят в психушку, или в лагерь. Ольга Алексеевна пригласила гостя в дом. Он состоял из сеней и двух комнат. В первой стояла огромная русская печь, слева между печью и стеной жил теленок, петух и пять кур. Три ягнёнка бегали по комнате, весело постукивая копытами и виляя маленькими хвостиками. Они были совсем ручными, на Лешу внимания не обращали, играли с Сашей. Он натянул веревку, ягнята, поблескивая темными глазками, стали прыгать через нее, толкаясь и бодаясь. Алексей повеселел, заботы отхлынули, на сердце потеплело. Так хорошо ему давно не было. Ольга Алексеевна и Таня накрыли на стол в соседней комнате. Черный хлеб, картошка в мундире, молоко – простая здоровая крестьянская еда. Какой же вкусной показалась она Алексею. После обеда Таня с матерью ощипали глухаря, он помог разрубить его на куски. Женщины стали готовить суп, Алексей с Сашей убирали за теленком и ягнятами, поменяли сырую солому на свежую, потом отвели ягнят в сарай попить материнского молока. Ягнята тыкались носами в теплые животы матерей, смешно задирали вверх дрожащие от нетерпения коротенькие хвостики. Разыскав соски, весело причмокивая сосали материнское молоко В соседнем сарае гоготали гуси. Саша смеялся, Мамонт улыбался, ему было приятно видеть его радость. Стало казаться, что все это он когда то уже видел, потом в суете и сутолоке своей неправедной жизни забыл. Память поколений деревенских предков оживала в нем. Перед сном поели картофельный суп из глухариных потрохов, головы и крыльев, мясо оставили впрок. Алексею постелили на печи. Было тепло, уютно пахло навозом и молоком. Когда утром хорошо выспавшись, они пили чай с мятой, Таня сказала: Ждите, летом приеду надолго. Это обрадовало Алексея. Ему всё больше нравилась эта простая, приветливая, девушка. Таких искренних и душевных в своей прошлой жизни, он не встречал. На следующий день Таня ушла в город продолжать учебу. Алексей пошел провожать, захватив берданку ее отца, при жизни большого любителя охоты. Вернулся вечером с тетеревом и зайцем. Охотой стал заниматься с обычным для него азартом. Она быстро стала его страстью, которой он отдавал много сил и времени. Жалел, что мало патронов, приходилось экономить. Разыскал в кладовке петли и стал ставить на зайцев. Он все больше привыкал к новому дому, чем больше занимался хозяйством, тем больше привязывался к затерявшемуся в лесу хутору. Чистил навоз, кормил и поил корову, овец и лошадь. Она принадлежала лесхозу, где работала Танина мать, заменив мужа. Мамонт не представлял раньше, что можно жить в одном доме с телком и ягнятами. Сказать друзьям не поверят. Сравнивая нынешнюю и прошлую жизнь, он удивлялся количеству сделанных за день дел. Ему казалось, что дни растянулись, стали длиннее. Раньше он никогда не успевая выполнить и половину намеченного. Дни улетали, не оставляя чувства гордости, удовлетворения и радости. Прах и пепел прожитого быстро выветривались сквозняками новых проблем, да и вспоминать чаще всего ничего не хотелось: пьянки, разборки, драки. Весна пролетала незаметно. Он заготовил дрова, напилил кусками лёд и натаскал в погреб. О холодильниках тогда еще никто не слышал, портящуюся еду хранили в погребе. Весна заканчивалась. Отцвели черемуха и сирень, Алексей вспахал огород, посадили картошку. Когда приехала Таня, начали косить сено. Точить косу и косить Алексей научился быстро. Таня с матерью работали граблями и вилами, ворошили сохнувшее на солнце сено. Саша верхом на лошади сгребал сухую траву, взрослые укладывали её в островерхие копны, чтобы сено не мокло в дожди. Алексей спать перебрался на улицу на сеновал, к нему присоединился Саша. Спали, расстелив на сене огромный тулуп, укрываясь стёганым, ватным одеялом. Просыпались до восхода солнца, лежали на мягком пахнущем медом сене и разглядывали несущиеся на всех парусах каравеллы – облака. Окутанные клубами дыма, они беззвучно палили из пушек. Каждый из адмиралов вел свою флотилию. Плыли по синему небу, побеждая пиратов и открывая новые, никому не ведомые земли. Солнце хитрило, отправляло на разведку лучики – лазутчики. Они осторожно ощупывали розовевший от волнения край неба над соснами, осматривались, подавали сигнал, потом выплывало, круглое, как румяный блин, солнце. На некошеной траве вспыхивали тысячи холодных, искристых ягодок – росинок. Тогда Алексей и Саша вставали и бежали, безжалостно разбивая их мокрыми ступнями. Ноги мерзли, ускоряли бег и выносили бегунов к длинному узкому озеру, на берегах которого, длинноволосые берёзы любовались своими отражениями в воде, предоставив ветру заботу о своих прическах. Торопливо связанный короткой летней ночью из сизого сумрака туман, заботливо укрывал от ночной прохлады воду и рыбёшек в ней. Рыба резвясь, морщила озеро кругами, разбегавшимися от удара её хвостом, волн. Алексей прыгал с берега под пуховый платок тумана, в теплую с вечера воду и плыл саженками, выдыхая воздух в воду. Потом поворачивал голову, жадно раскрытым ртом ловил глоток воздуха, снова окунал лицо в воду, делал несколько мощных гребков и снова выдыхал. Сила и здоровая радость от плавания распирала грудь, сердце, легкие, мышцы, работали как хорошо отрегулированный и смазанный автомат. Сашка плескался на мелководье, стараясь быстрее научиться плавать, как дядя Леша, быстро, смело, далеко. Наплававшись вдоволь, шли завтракать. Чаще всего вареными яйцами, черным хлебом и парным молоком. Леша чувствовал, что одежда становится ему свободной, накачанные в спортзале мышцы усыхали, становились плотней, сильней, выносливей. Живот втянулся, при каждом движении под кожей клубились очистившиеся от жира рельефные мышцы. Коса, вилы, топор и лопата становились все привычнее, работал ими он все ловчей. Вспоминая прошлое, удивлялся количеству окружавших его вещей. Тогда ему казалось, что жить без них совершенно невозможно, а, вот, живёт и счастлив. Счастлив так, как никогда раньше. Постепенно начал понимать, почему забитые, обиженные властью мужики, так отважно защищали свою неласковую и часто несправедливую к ним родину. Хороший сын, на мать никогда не обижается, любит и за ласку и за науку. Сердцем понимает, что и то и другое от любви, от желания добра ему, тоже часто, непутевому и безалаберному. Каждое утро начиналось с гимна. Алексей быстро выучил его наизусть. Каждый новый день радовал хорошими новостями. Страна отстраивалась после войны, понижались цены. Все это так отличалось от его прошлой жизни, заполненной сообщениями о взрывах, убийствах, невыплаченных зарплатах. Умелая пропаганда сплачивала, роднила людей. Все ждали лучшего, трудности казались временными, преодолимыми. Верили, что счастливую, изобильную жизнь ждать осталось не долго. С горечью стал понимать, какой необыкновенный народ бездумно и беспощадно губит, не знающая ему цену, околдованная лживыми, невыполнимыми идеями власть. Говорят, что народ достоин своего правительства, это – вранье. Наш народ еще ни разу не получал возможность его выбрать, а потом спросить с него по заслугам. Поэтому и отвечать ни за одно правительство не может. По сути, нами правят самозванцы, объявляющие себя всенародно избранными депутатами и правящими партиями. У них одна забота – придумать закон, позволяющий им остаться у власти навечно. Сами собой в его голове стали складываться стихи: Померещится свобода лезем в глубь не зная брода, а потом одним сума, другим цепи и тюрьма. Потому и битых – тьма, помним горе от ума. Ум, пропив, властям покорны. Взял чистую тетрадь и начал записывать в неё стихи. Снял с шеи и отдал Таниной матери свою цепочку, с пальца печатку, чтобы продала и купила, самое необходимое в хозяйстве. Таня все чаще оглядывала его пристальным, оценивающим взглядом: тебя, что плохо кормим, худеешь на глазах. Ешь побольше и старалась подкладывать ему лучшие куски.

– Это лишний жир из меня вытапливается, сгорает от трудов праведных. Не обращай внимания, мне это только на пользу. – шутил Алексей. Он согнул руку и сжал кулак. Мышцы ожили, сплелись и затвердели, словно скованные морозом. Железные не продавить, а какие рельефные, как у древне греческих атлетов. Повлажневшие глаза девушки и воркующая нежность в голосе не оставляли сомнений, что она любит его искренне, самозабвенно, как может только деревенская чистая девушка, не испорченная бредом феминисток стремящихся жить по мужски. Общие заботы сближали. Таня стала все настойчивей, все требовательней заглядывать ему в глаза. Влажные, волнующие губы жаждали его поцелуев. Алексей сдерживал свои желания. Никто бы из его старых друзей не поверил бы, что он сам отказывается от бабы. У него их было много. Ему всегда интересно было только начало, потом все быстро приедалось. Иногда, даже на второе свидание не приходил, хватало одной ночи. Алексей не хотел, чтобы так было с Таней. Его мучила неопределенность, он не знал сколько времени ему придется пробыть здесь в прошлом, почему он здесь и что будет в будущем.? Поэтому, обнимая Таню, старался не терять разум, сохранять хладнокровие. Пока это ему удавалось. Она льнула к нему доверчиво, как повилика, оплетала плечи ласковыми руками, пальцами расчесывала его отросшие, закудрявившиеся волосы. Упругая, жаркая, отделенная от его кожи только ситцевой кофточкой грудь, жгла и волновала. Сердце девушки учащенными, сильными ударами требовало от него ответа, но он молчал. Может быть, это и была ранее, презираемая им совесть, придуманная человеком для удержания самого себя от порывов, безумств, подлости – цепь невидимая, но удерживающая прочнее стальной. Алексей улыбался, целовал темные, крылатые от ресниц глаза девушки и говорил: подожди, оформлю документы, справим свадьбу, потом ты родишь мне сына, Сашке племянника. Таня верила, счастливо улыбалась и начинала мечтать о свадебном платье, гостях и угощенье. Наивная, искренняя, таких в своей прошлой жизни Мамонт не встречал. Что будет с ними осенью, Алексей не знал. Излив лаской накопившуюся нежность, Таня успокаивалась, становилась сдержанной и стыдливой. Мать все видела, но ничего не говорила. Парень ей нравился: работящий, непьющий. Жизнь научила ее тому, что счастье недоверчиво, недолговечно, пугливо, Не всякому удается поймать и удержать его. В начале июля, вернувшись ночью с рыбалки, Алексей услышал в доме мужские голоса. Босиком на цыпочках вошел в темные сени и через открытую дверь увидел на пороге комнаты двух парней. Один держал в руках обрез, сделанный из винтовки, второй гранату. Они требовали от женщин деньги, одежду, еду. Не медля ни секунды, Алексей широко распахнул дверь и ногой ударил в пах, державшего винтовку. Тот охнул, и выронив обрез, скрючился, сломавшись пополам. Ребром ладони Алексей ударил второго по горлу, тот упал, как подкошенный. Ударив пяткой первого между лопаток, Леша забрал у него обрез и гранату. Когда бандиты смогли двигаться, под обрезом вывел их на дорогу и сказал: Отпускаю, но предупреждаю – дорогу сюда забудьте. Это мое, а свое я никому не отдаю. Вернетесь – замочу. Мокрухи не боюсь! Один из бандитов, увидев на его пальце, вытатуированный перстень с шестью лучами спросил: Ты, что недавно откинулся? Где зону топтал? Пошли с нами.