Текст книги "Желтые слезы дьявола"

– Вижу кровь! Много крови! Трупы лежат, и кричат обездоленные женщины… Словно черная тень упала на нашу Землю – идут со всех сторон жадные и ненасытные илбисы, желая разодрать нашу Землю на части!

Собравшиеся передернулись от этого зловещего предсказания. Страх и робость змеей проникли в души храбрых воинов. Чаллайы, словно желая отогнать страх перед будущим, спросил твердым голосом:

– Что наставляют наши Боги? Удалось ли тебе достичь Восьмого яруса Небес и повидать Великого Бога – Дьылга Хаана? Приоткрыл ли он для тебя завесу судьбы?

Удаганка посмотрела своими глазищами-омутами в глаза Чаллайы и промолвила:

– Да, мне удалось посетить Дьылга Хаана. Выслушал он меня, также долго молчал и сказал великий Бог судьбы, что испытания и тяжкое бремя выпадут на наш народ. Не будет больше наша Земля такой, какой знали ее наши отцы, отцы отцов.

Но потом предсказал, что не надо отчаиваться: не прервется после тяжких испытаний род саха-уранхаев. И в подтверждение своих слов взмахнул передо мной Дьылга Хаан рукой, и увидела я обширный алас, на котором спустя много-много лет встречает наш род наступление лета! На этом аласе также красивы и горды девушки саха, стремительны и сильны боотуры саха-уранхаи!..

– Так какой же путь указал Дьылга Хаан, знающий судьбы людей? Воевать ли нам с длинноносыми? – с уже нескрываемым нетерпением спросил Чаллайы.

Сейчас слова удаганки имели решающее значение. Ведь только они– шаманы и удаганки, умеющие странствовать по параллельным мирам, избранники всезнающей Вселенной, могли дать надежду и знание о том, что ждет их за пеленой близкого и далекого будущего.

– Решай так, как подскажет тебе твое храброе сердце. При этом помни, что тяжко нам придется, но не прервется еще много-много веков род саха-уранхаев! Пусть это откровение Дьылга Хаана, которое я передаю, поможет тебе при принятии решения! Я все сказала, – промолвила Дьукайа, не отрывая своего взгляда от Чаллайы.

Чаллайы выдержал взгляд прорицательницы, улыбнулся ей одними глазами и стал говорить соплеменникам:

– Нельзя падать духом в столь судьбоносное время, братья мои! Ради будущего нашего народа, за людей рода Айыы, за Земли наши нужно заступиться. Если так жестоки они, пришедшие с Запада, то жестокостью должны ответить и мы, – сказав, он оглядел оставшихся предводителей.

Переглянувшись меж собой, предводители в ответ одобрительно закивали головами.

– Лето подходит к концу. Когда придет время, и будем готовы к долгой зиме; непроходимые топи промерзнут, и окончательно уйдут жаркие дни, наполненные жужжанием гнуса, откроются пути-дороги и мы выступим в поход на чужаков. Готовьтесь, разошлите из сердца края уранхайского – Долины Туймаады гонцов во все сорок четыре ууса и призовите всех, кто готов держать пальму в руках и натягивать лук. Горе чужакам – изгоним их из нашей Земли, чтобы неповадно было в следующий раз. Придет время Великой Добдурги, и нас понесут боевые кони. Время отважных и смелых придет – время Великой Добдурги! Уруй!

– Уруй! Уруй! – подхватили его крик сидевшие в шатре, жаждой битвы и воинской славы наполнились их сердца.

Глава 4.
Разгром

Готовы на бой всегда,

Готовы любой удар отразить,

Заслоняли спинами солнце они.

Словно горы, мускулы их

Перекатывались на широких плечах.

Сокрушительны силой своей,

Ослепительны видом своим,

Смерти не знали они,

Никто их не мог победить,

Ярмо им на шеи надеть.

Сотня всадников и две сотни пеших воинов представляли собой грозное зрелище. То тут, то там раздавался удалой смех, пар валил от лошадей и разгоряченных людей. Такого количества воинов в одном месте еще не видела Земля уранхаев. Оружие и доспехи всадников блестели в лучах восходящего солнца, и глухо звенели, ударяясь друг об друга. Гордые боотуры возглавляли колонну. Их седла и панцири с железными и серебряными пластинами поблескивали, как чешуя рыбы. Остро наточенные пальмы, копья и высунувшиеся из колчанов оперенья стрел грозно ждали своего часа. Головы боотуров украшали высокие остроконечные шапки с орлиными перьями на макушке. Стяг с изображением орла гордо хлопал на холодном ветру и издалека казалось, что по земле идет, извиваясь, сверкающий дракон.

Головной отряд уранхаев увидел поднимающиеся дымки и, спешившись, стал пробираться к укреплению казаков. На коротком военном совете было решено хорошенько разведать, как живет крепость чужаков и только после этого нанести внезапный удар.

Три дня разведчики наблюдали за жизнью острога: они отчетливо видели, как казаки ежедневно заготавливали дрова, ходили на охоту и все они без исключения были вооружены саблями и длинными палками, извергающими огонь.

Постепенно мороз крепчал, такое количество войска трудно было скрывать: лошадям и людям требовался корм. Поэтому советом саха-уранхаев было решено напасть ранним утром, когда сон особенно крепок, снять часовых, открыть ворота и на конях ворваться внутрь крепости.

Еремею выпало в ту ночь стоять на часах. Длинный тулуп мягко укутал тело бывалого казака. Кругом стояла тишина и только одинокая луна была ему собеседницей. Под утро, когда становится особенно темно, будто ночь цепляется за свои последние часы, а шорохи ночи становятся приглушенными, Еремей увидел, как еле различимые силуэты из близлежащего леса устремились к стене из бревен.

Еще мгновение, и они исчезли. «Фу! Почудится же», – тряхнул головой Еремей и пугливо перекрестился, не боявшийся двуногих, но содрогавшийся при мысли об исчадиях ада.

Но чу! Явственный хруст недавно выпавшего, мелкого снега дал понять, что приближаются вполне земные существа, и Еремей, не целясь, выстрелил в темноту.

Прохору не спалось и только под утро его веки стали смыкаться, но этот недолгий сон прервал выстрел со сторожевой башни. «Тревога! Инородцы нападают!» – кричали казаки. В нижнем белье, кто в чем, впопыхах стали выскакивать на улицу, прихватив только пищали и сабли.

Поняв, что внезапное нападение не удалось, войско инородцев высыпало на поляну, и всадники стали обстреливать деревянное укрепление градом стрел. Пешие воины уранхаев попытались приставить лестницу к стене крепости, но раздался оглушительный залп, и большая часть нападавших упала.

Прохор отсыпал порох, забил пулю, взвел курок и стал выцеливать. Прицел поймал всадника на коне черной масти, который пускал стрелу за стрелой. Прохор затаил дыхание и выстрелил. Конь запрокинулся, подмяв под себя всадника. Грохот, доселе не слышанный уранхаями, клубы порохового дыма, вопли убитых – все походило на живую картину Нижнего мира. Потеряв убитыми и ранеными около тридцати воинов, уранхаи отступили. Только топот копыт и свист стрел, пущенных издалека, напоминал о прошедшей битве.

После этой неудавшейся атаки, обе стороны решили не предпринимать решительных действий и потянулись долгие дни осады. На стороне осаждавших было одно существенное преимущество – они не были ограничены питанием и водой. В крепости же запасы воды и еды, как бы ни бережно делили меж собой, постепенно таяли. Мартын приказал выдавать не более кружки воды и четверть миски еды на день. Казаки не роптали и посменно, сменяя друг друга, несли вахту на сторожевых вышках.

По мере того, как заканчивались запасы пищи и воды, положение осажденных становилось все более отчаянным. Страшно исхудавший Прохор собирал остатки снега во дворе и на крышах башен, чтобы потом растопить его для питья. Казаки жадно пили растопленную грязную воду с гнилостным привкусом.

Отсутствие еды и плохая вода делали свое дело: во время караула Прохор почувствовал головокружение и выпустил из ослабевших рук неожиданно ставшим таким тяжелым свое ружье.

Дважды пытались казаки, под оружейным прикрытием набрать снег перед стенами острога, но обе попытки заканчивались потерями: хищными стрелами был убит один казак и трое ранено.

Как молния набрасывались боотуры уранхаев и, играя конями, посылали стрелы по казакам, выбравшимся за пределы крепостной стены. А по вечерам на окраине леса инородцы у костров тянули песни. Грустные, заунывные песни сменялись веселыми, но то была не русская грусть и не русская удаль. Тут слышалось дикое величие кочующего племени, и ржание табунов, и переходы народов из края в край, и тоска по неизвестной, первобытной родине.

«Слетелись вороны, кличут друг друга на богатый пир. Клевать, очи вынимать, летят и кричат! Наточены сабли, занесена рука. Потечет русская кровь по земле и окропит алыми пятнами снег, слетят молодецкие вольные головушки… Если так пойдет дело, то через месяц мы все помрем от голода и жажды», – думал Мартын.

Требовались решительные действия, и он приказал снаряжать отряд, который бы добрался до обитаемых границ Русского государства и привел бы с собой помощь. «Если даже они не успеют нам помочь, то хоть весть о нашей гибели дойдет до наших, и неминуемая кара настигнет инородцев», – рассуждал Мартын.

Пробиваться через земли, населенные враждебными инородцами, было самоубийственно, но это была последняя надежда осажденного экспедиционного отряда.

Когда сумерки только начали сгущаться, осунувшийся Мартын собрал весь отряд на сход. Исхудалые и утомленные долгой осадой казаки окружили своего вожака.

– Братья! Видит Бог – мы сами выбрали эту судьбу! Силы наши истощены, и надеяться нам не на что. Так пусть отряд из десяти смельчаков предпримет попытку пробиться через неприятеля. Доберется до ближайшего острога и приведет помощь. Иного пути не вижу, – сказал Мартын.

– Правильно, атаман! Мы шли с тобой и ни разу ты нас не подвел. Так быть по-твоему, другого выхода у нас нет, – ответил за всех Еремей.

– Коль решено, то нужно набрать этих десятерых, которые пойдут на верную смерть. Неволить никого не могу – вызывайтесь сами! Кто пойдет – выходи вперед, – с тяжелым сердцем молвил Мартын.

– Эх! Все одно помирать, а если уж помирать – то с музыкой! – выкрикнул молодой казак Семка и, хлопнув шапкой по земле, сделал шаг вперед.

– И я пойду! И я! – желающих набиралось более чем достаточно.

Мартын оглядел добровольцев, будто бы навсегда прощаясь с ними. Негромким голосом затем сказал:

– Еремей! Будешь старшим отряда – сам подбери десятерых. И завтра ночью выдвигаетесь…

 
Заговоренные духом вражды,
Закаленные в львиной крови,
Напоенные местью и злом,
Длинные мечи обнажив,
Начали рубиться они;
Сшибаясь со скрежетом грудь о грудь,
Начали поединок они.
 

От скудных запасов смельчакам был выделен мешочек дроби, бочонок с ружейными пулями и полные пороховницы каждому. Коротко простились, получив письмо, наставления от Мартына и десять смельчаков растаяли во тьме. Оставшиеся казаки, двадцать три человека стояли на крепостной стене, слушая звуки и сжимая пищали, готовые в случае необходимости прикрыть отступление десятки. Но было тихо. Удалось!..

Утром разведчики уранхаев обнаружили свежие следы вереницы людей, которая прошла от острога на запад. Поспешно сформировали отряд из двадцати пяти конных воинов во главе с сыном Чаллайы – Боло. Отряд тотчас же бросился в погоню.

Уже на исходе дня, конные боотуры нагнали казаков, которые гуськом пересекали обширную поляну. Грозные иноверцы, издав боевой клич, ударили лошадей пятками сапог и кинулись настигать горстку смельчаков. Впереди конных боотуров скакал Боло, блестя на закатывающемся солнце серебряными пластинами панциря и железным шлемом.

Храп мчащихся лошадей, подкинутые и отбрасываемые далеко назад копытами лепешки снега, сомкнутые от морозного встречного ветра щелки глаз саха– уранхаев – как бешеный ветер налетели они на казаков, которые сомкнулись в ряд и выстрелами пытались остановить мчащихся боотуров, но успели сделать они только по одному выстрелу и один за другим стали падать, сраженные клинками воинов. Началась бойня…

Только двое из казаков: молодой Семка и Еремей успели добежать до спасительной кромки леса. Сердца их, казалось, готовы были выскочить из горла, рты судорожно хватали морозный воздух, но они бежали, не переставая, и еще долго они слышали за собой крики преследователей.

Казаки – юный Семка и бывалый Еремей шли лесом, обходя открытые места. Зимняя ночь была особенно холодна. Снег уже густо укутал землю и нависал большими шапками на ветках деревьев. Мороз сковал даже самые маленькие прутики. И лес кругом был недвижим. Маленькая речка, сбегавшая с гор, замерзла и стала как каменная, когда дыхание Быка Холода и Стужи коснулось ее. Казаки продолжали свой путь, долго дули на свои озябшие пальцы, приплясывали тяжелыми сапожищами по затвердевшему насту, пытаясь отогреть ноги, и опять шли вперед. Они знали, как жесток Бык Холода и Стужи к тем, кто засыпает в его объятиях. Яркая красивая звезда сорвалась со своего места и покатилась на землю.

Уже десять суток они брели по замершей земле. Лица, конечности рук и ног давно потеряли чувствительность. Капельки пота и растаявшего было снега, натеками застыли на твердой коже. Силы подходили к концу. Два человека часто спотыкались, падали, кое– как, помогая друг другу, снова вставали и брели дальше. Неудержимо тянуло где-нибудь присесть. Одежда, покрытая броней из корки льда, с хрустом ломалась на коленях и локтях. Уже не в силах двигаться, они стали кричать, но голос их потерялся среди вековых деревьев, и не было им ответа…

Выбившись из сил, глаза и тела обреченных путников стали искать место, где можно передохнуть. Приметив заманчивую раскидистую лиственницу, которая, казалось, звала к себе, Еремей с Семкой забрались под нее, оперлись спинами к стволу дерева и стали отдыхать в последний раз. Их тела медленно, но неумолимо стягивал железными обручами холод – каждый мускул натягивался и ныл от боли.

Но вдруг боль и холод отступили, им почудилось, что Бык Холода и Стужи ослабил свои объятия: стало тепло. Семке представилось, что он сидит жарким днем на берегу речки, текущей рядом с его деревенькой, с удочкой и изнывает от полуденного зноя. Рядом на костерке варится уха и явственно доносится запах вкусной ухи и дыма. Еремей же снова был дома, лежал на печи и обнимал свою стареющую жену.

Незаметно подкравшиеся феи сна кружили над головами казаков, убаюкивая и даря видения той, далекой жизни, когда им было хорошо. Танец фей становился все быстрее – казаки улыбнулись непослушными мускулами лица и упали в солнечные, затягивающие сны. Их обмороженные лица напоминали застывшие маски смерти. В последний момент им стало невыносимо жарко, и под далекие песни фей они уснули навечно…

А оставшиеся в крепости ватажники продолжали нести дозор, зорко высматривая движения в лесу и ловя малейшие шорохи. Провиант, как бы ни старались расходовать бережно, подошел к концу. Осажденные съели своих собак, пытались подстрелить иногда пролетавших над ними ворон. И как будто чуя близкую развязку, конные воины уранхаев стали приближаться к крепостной стене все ближе и ближе. Уже не так пугали их звуки выстрелов пищалей: воины инородцев поняли, что не каждый громовой звук сопровождается смертью боотура. Что так же, как в стрельбе из лука попадание зависит от зоркости глаз, твердости руки и удачи стрелка.

И в один из дней, который начался как обычно, опушку леса огласили крики наступавших боотуров, засверкали на солнце их обнаженные мечи и полетели горящие стрелы. Казаки бросились к крепостной стене, расхватывая на ходу пищали, пороховницы и мешочки с ружейными пулями.

– На стену! Без команды не стрелять! – крикнул Мартын и занял свое место на крепостной стене.

Взору открылось открытое пространство от стены до леса, которая вся чернела от огромного количества конных и пеших воинов-уранхаев. Пешие воины бежали, увязая в снегу, иногда приседая и стреляя из луков. Конные боотуры делали круги вдоль крепостной стены, осыпая ее и внутренние постройки острога горящими стрелами.

Стрелы красиво, как вытянутые огненные птицы, проносились над головами казаков, впиваясь в стены, в деревянные кровли изб. Огонь быстро занимался, и вскоре пылали почти все дома острога и угловые башни, поднимая в небо густые клубы черного дыма.

Прохор стоял рядом с Мартыном и, не обращая внимания на жар, который пек сзади, стрелял. Весь смысл жизни сейчас свелся к тому, чтобы производить повторяющиеся механические движения: насыпать порох, вкатить в дуло пулю, расплющить ее ударом шомпола, взвести курок, поднять пищаль, прицелиться и выстрелить. Почти каждый выстрел казаков на такой дистанции находил свою жертву, но пыл атакующих и ревущих инородцев уже нельзя было погасить. Казачий отряд терял своих бойцов: то тут, то там они падали, пораженные стрелами.

Оглушающие смертельные выстрелы металлических палок русских, умирающие рядом товарищи, мольбы о помощи раненых – словно воочию явились картины ужаса преисподней – все это заставляло трепетать от страха даже самых бывалых воинов-уранхаев.

Вдруг раздался жуткий грохот – это упали сгоревшие ворота и тотчас во двор острога ринулась, яростно размахивая мечами с длинными рукоятками, толпа боотуров.

Словно волки, нападающие почувствовали жажду крови. Толпа уранхаев ринулась внутрь, охваченная азартом кары своих врагов. И теперь уже ничто уже не могло их остановить. Они жаждали вида смерти обороняющихся, жаждали видеть раны и слышать предсмертные вопли чужаков.

Мартын крикнул Прохору и нескольким ближним казакам: «Бейте по воротам!». Захлопали выстрелы, большие круглые пули врезались в толпу и опрокинули наступающих. Но воины-уранхаи, прикрываясь деревянными щитами, отбрасывая от себя убитых от жалящих выстрелов, по телам мертвых и раненых продолжали свое яростное наступление.

Словно тысячи илбисов, вырвавшись из ада, кричали во внутреннем дворике пылающего острога. Истошные крики раненых, боевой клич неумолимых воинов саха, звуки выстрелов и ломаемых копий, лязг мечей о кольчуги – все смешалось. На фоне пылающих строений было видно, как парила кровь, вытекающая из разрубленных и простреленных тел.

Оставшиеся казаки без команды обнажили сабли и бросились навстречу вдесятеро их превосходящему противнику. Закаленные в походах и во многих боях, они все же не могли противостоять такому количеству нападающих. Каждого из казаков окружало по пять-шесть воинов-уранхаев, которые мешая друг другу, наносили смертельные удары ватажникам.

Прохор сначала потерял из виду Мартына, устремившегося одним из первых навстречу атакующим инородцам. Но после неудачной контратаки Мартын с поредевшей группой казаков, уже стоял спиной к спине с Прохором, сжимая в руках свой длинный нож. Парень чувствовал спиной, как стремительно делает выпады Мартын, как ходят под рубашкой его сильные мускулы. Но прошел солнечным кругом клинок боотура, и потекла кровь по правой руке атамана.

Мартын закричал, как старый медведь, попавший в западню. Несмотря на рану, он делал выпад за выпадом – и достал-таки одного из инородцев, нанеся ему смертельный удар, ранил второго. Видя, с какой силой обороняется Мартын, не имея возможности посечь его мечами, боотуры отошли и стали методично расстреливать его из луков. Весь пронизанный стрелами, атаман все бросался на воинов-инородцев, но в конце концов истек кровью и упал замертво, сжимая в кулаке причудливый клинок с арабской вязью…

Вскоре к воинам, окружившим Прохора, добавились и те, кто убил Мартына. В горячке боя он принял единственно правильное решение – сделав несколько ложных выпадов, бросился к уцелевшей стене, прижался к ней спиной. Грудь, стянутая кольчугой, часто вздымалась. Его легкие хватали горячий от пожарища воздух.

Прохор взглянул на свою саблю, на которой застыли рыжие потеки крови. Затем взор выхватил рослого инородца, который приближался к нему и яростно ругался на непонятном, протяжном языке.

Прохор изловчился, ударил по рукам инородца, желая срубить их. Но сталь сабли попала на сталь. Звонко обломились оба клинка. Прохор бросил обломок сабли в окруживших его инородцев, дернул за ручку узкий нож, спрятанный за голенище сапога, но что-то острое ударило его по голове. Крики боя, перекошенные лица врагов сразу же утонули в небытии…

Глава 5.

Упокоение и обретение себя

 
На обильных пастбищах
Дальних стран,
В травянистых долинах
Иных земель
Тоже, наверно,
Люди живут,
Похожие на меня,
Бегающие на двух ногах,
Двухглазые,
С открытым лицом!
 

Мягкие прикосновения чьих-то ласковых рук вернули из небытия Прохора. С трудом разлепив опухшие веки, он увидел небольшое жилище с открытым очагом, в котором ярко горели дрова. Старуху, склонившуюся над ним, любопытный и жалостливый взгляд девушки с большими черными глазами. Прохор попытался сделать движение, словно защищаясь, но боль отозвалась во всем теле, и он снова провалился в небытие.

А в нем повторялся один и тот же кошмарный сон: его отрядники, друзья, атаман – все в крови, с оружием в руках стоят шеренгой и неотрывно молча смотрят на Прохора…

Треск дров в очаге, вздох коровы и вкусный запах чего-то – первое, что снова почувствовал Прохор. Глаза его открылись, и он увидел ту же женщину, которая размалывала на ручных жерновах зерна. Она заметила, что Прохор приподнялся, и крикнула изумленно гортанным криком: «Хайа! Уолбут турбут дии!». На возглас прибежали мужчина-инородец и дети, которые пугливо поглядывали озорными черными глазенками из-за спины пожилого мужчины.

Прохор вспомнил бой, вздрогнул и подумал: «Я в плену у врагов! Бежать отсюда!» – была мысль, которая пришла первой, но ноги отказывались ему подчиняться, и он откинулся назад на лежанку. «Если они не убили меня сразу, значит, я нужен им для чего-то», – подумал Прохор и немного успокоился. Дети снова стали резвиться, играя игрушечными луками и деревянными сабельками. К Прохору плавно, как лебедушка, подошла девушка, неся на руках дымящееся варево.

Красота девушки поразила Прохора – огромные миндалевидные, как у олененка, глаза, густые черные волосы, четко очерченные мягкие губы – как будто богиня озер и лесов снизошла к нему.

Усевшись рядом, она стала кормить Прохора живительным мясным отваром, что-то приговаривая…

Прохор, глядя в глаза, задал по-русски девушке мучавший его вопрос:

– Ты не знаешь, что случилось с моим отрядом? Не остался ли в живых кто-нибудь из моих соплеменников?

Не понимая языка раненого пленника, девушка чутьем поняла, что он спросил и тихим голосом ответила Прохору:

– Все твои соплеменники убиты… Ты единственный, кто остался жив…

Видя ее глаза, которые увлажнились, парень тоже все понял. У Прохора сдавило в горле, к нему пришло осознание того, что он теперь один-одинешенек в этом далеком от родины краю.

Подошел отец девушки и посмотрел добрыми понимающими глазами на Прохора. Он потеребил юношу по плечу и успокаивающе сказал:

– Не переживай уже теперь! Как говорится: ржавчина проедает железо, а горе – сердце.

Немного подождав, старик-инородец медленно и тихо проговорил:

– Судьба решает все за нас. Если случилось так – значит тому угодно Высшим, неземным силам. И мне отвратительна война, где кровь рождает новую кровь. Если ты теперь один – мы готовы стать для тебя новой семьей. Живи с нами, мы будем делить с тобой кров и пищу…

Прохор не понял слов, но увидел как искренне и добро он ему улыбается. Как будто навечно легшие вокруг смешливых глаз морщинки, тихий и доброжелательный голос успокоили молодого человека. Подозрение и страх медленно отступили.

Так продолжалось три месяца. Прохор был свидетелем детских забав, когда дети то тихо играли с деревянными игрушками, то, разбившись на две стайки, гонялись по жилищу друг за другом. Смотрел на горящие стоймя дрова в очаге с высокой глиняной стенкой, пригорюнившись о своих погибших друзьях-отрядниках, павших смертью храбрых. Наблюдал, как долгими зимними ночами собирались у них в доме другие сородичи и старик-олонхосут тянул длинные песни, исполняя их разными голосами, а другие зачарованно слушали, боясь даже дыханием помешать сказанию.

Прохор бессознательно улавливал еще чужую для него речь, которая казалась ему звучной и гортанной. Постепенно он стал понимать отдельные слова, а потом и целые фразы. Простота быта, доброта обитателей этого жилища растопили чувство неприязни и отторжения. Теперь часто, окруженный любопытными детьми, говоря с ними на русском языке, Прохор щипал длинные лучины и мастерил из дерева диковинных зверей. Во время этих занятий, Прохор все чаще ловил на себе, как девушка с большими черными глазами смотрит на него украдкой. За столом теперь они сидели вместе, смотря, как мать раскладывала им жирных карасей и наливала ухи.

Однажды глава семейства ткнул себя в грудь и несколько раз повторил:

– Мин аатым – Лахсы. Лахсы!

Прохор понял, что это имя человека, спасшего его, и в ответ закивал головой, повторив «Лахсы». И так же ткнул себя в грудь и сказал:

– Прохор!

Дети, наблюдавшие за ними, смеясь, на все лады вторили: «Прохор! Прохор!»

Хозяин указал в сторону пожилой женщины и сказал «Аабый». Позвал девушку и сказал: «Татыйык». Так Прохор постепенно узнал всю большую семью, которая выходила его.

Долгими длинными вечерами хозяин дома Лахсы мастерил луки, а в перерывах стругал деревянные игрушки. Луки получались небольшими: немногим больше трех локтей с причудливо загнутыми обратно в сторону от стрелка концами.

Заранее заготовленные и просушенные плашки из лиственницы и березы склеивались друг с другом клеем, сваренным из костей рыбы. Когда Лахсы готовил клей, то вся хижина наполнялась едким запахом переваренных костей рыб. Очень тщательно, медленными и выверенными движениями Лахсы подгонял деревянные части лука, смазывал их зловонным клеем и давал несколько дней просохнуть. Отдельные деревянные части лука образовывали основание и его рога. Затем Лахсы приклеивал роговые накладки на стыки деревянных частей и на наружную часть лука. Потом тщательно наклеивал сухожилия животных, что придавало упругость и эластичность луку. Когда лук был почти готов, он снова обклеивался пластинами бересты, которые потом предохраняли его от влаги и сырости.

Тетива изготавливалась из позвоночных сухожилий животных. Лахсы разделял их на нити, скручивая между собой.

Потом шел черед стрел, которые тоже были небольшими, намного меньше русских: чуть менее трех локтей. Короткие, густо оперенные с трех сторон перьями хищных птиц, они вертикально стояли в углах жилища Лахсы.

Когда лук был закончен, Лахсы вложил его в руки Прохора. Юноша взял его в руки и с усилием натянул тугую тетиву средним и указательным пальцем до правого глаза. Хозяин рассмеялся, захихикали даже дети и женщины. Прохор недоуменно посмотрел на Лахсы, пытаясь понять, что же их так рассмешило.

– Ты неправильно держишь и натягиваешь лук. Экий ты неумеха! – сквозь смех промолвил Лахсы. Вдоволь насмеявшись, он продолжил: – Лук натягивается только большим пальцем и придерживается указательным пальцем. А тетиву при натяжении надо не подносить к глазу, а заводить за ухо. Вот так…

Лахсы взял лук из рук Прохора. Надел металлический напальчник на большой палец и завел тетиву за правое ухо. Натянул и застыл в этой позе.

– Мальчик только тогда становится мужчиной, если может простоять, натянув тетиву взрослого лука и досчитав до ста. А попадать должен со ста шагов в голову белке: иначе он не сможет прокормить себя охотой и дать отпор врагам.

Лахсы отпустил тетиву. Немного помолчав, он сказал Прохору:

– Когда ты был без сознания, боотуры хотели отрубить тебе большой палец. Саха-уранхаи отсекают большой палец правой руки пленным боотурам, чтобы они уже никогда не могли стрелять из лука и переставали быть полноценными воинами. Я попросил не делать тебе этого, ведь ты – другой. И как видишь, оказался прав: ты даже не умеешь держать в руках лук…

Прохор поник взглядом, невольно спрятал большой палец правой руки.

Но Лахсы подтолкнул парня, подмигнул и дал ему в руки лук и металлический напальчник, ободряюще сказав:

– Но ничего. Как говорится: был бы конь, будет и седло; был бы нож, найдутся и ножны. Если ты воин и добытчик – то и навык стрелять у тебя появится рано или поздно! Набивай себе руку. Даже маленькие мальчики умеют это делать – получится и у тебя.

 
Боги их поселили там,
Где, ниже высоких гор
На восток опускается край
Пешеходно-слоистых небес,
Где, как одежды ровдужной край,
Полосами пестрыми окаймлен,
До земли спускается небосклон;
Там, где влажно-росистый угол земли
Загибается вверх, как концы
Свилевато широких лыж.
 

Прохор окончательно встал, когда Бык Холода и Стужи сбросил свои рога и в силу вступила весна. Парень вышел на своих еще слабых ногах во двор, и ему после болезни и долгой зимы показалось, что природа дышит чем-то праздничным. Подснежники кажутся ярче, небо голубее, а вдали прозрачными струями колышется воздух. Явственно чувствовался острый запах свежей травы и проснувшейся земли. Прохору сделалось легко, будто его душа сама перешла в природу, и трепещет на каждом листочке, и качается на каждой былинке.

Наступило лето. Весь род уранхаев переехал в летнее жилье. Теперь легкие берестяные юрты саха-уранхаев ставились прямо на просторных полянах сайылыках, словно белые лебеди среди зеленого моря разнотравья. Прохор помогал Лахсы рыбачить, ухаживать за скотом. Трудолюбивый, сноровистый и сильный он стал большим подспорьем в небогатом хозяйстве у Лахсы. Со временем хозяин стал относиться к Прохору как к старшему сыну и когда тот увлеченно работал, не мог оторвать от него одобрительного взгляда.

Еще одна пара глаз украдкой смотрела на Прохора – пара влюбленных глаз. Татыйык любовалась крепкой и ладной фигурой пришлого. Он не был похож на остальных парней, которые росли рядом с ней. Юноши ее рода, да и с других уусов не раз делали предложение красивой, статной и веселой Татыйык. Но сердце как будто чувствовало – любимый и ненаглядный еще не появился. Как только увидела она Прохора, то сразу поняло девичье сердце – это он. Незаметное постороннему взгляду чувство разрасталось в душе у Татыйык: то не к месту она становилась грустна, то переливчатый смех снова вызывал улыбку у домочадцев. И сам Прохор уже стал не равнодушен к этой красивой инородке.

Лахсы стал брать с собой Прохора ловить рыбу на близлежащих озерах. Деревянная лодка покорно слушалась сильных рук парня, разрезая черную воду озера. Они подплывали к высохшему стволу тонкой березки, с силой воткнутому в илистое дно озера. Прохор греб вдоль волосяной сети, а Лахсы тряс сети и испуганные приближением людей караси бились в агонии, давая знать о себе. Рыбак освобождал от пут сетей карасей, которые падали на дно лодки, хватая раззявым ртом воздух. Иногда озерная чайка, оберегая свое гнездо, деланно кидалась на людей, пикируя с высоты.

В этот день улов удался, дно лодки покрылось толстым слоем серебристой рыбы. После того, как были проверены сети, мужчины разожгли костер, смастерили перекладину на рогульках. Повесили над костром видавший виды прокопченный казан, куда кинули жирных карасей, очищенных от чешуи и желчи. Оставив Прохора варить уху, Лахсы повесил на богатую березу салама – длинную веревку из конского волоса, с привязанными к ней пучками конской гривы, украшенную разноцветными ленточками. Затем сел перед костром, стал угощать Дух священного огня Хатан Тэмерийэ, маслом да кусочками сала, положил их на краю костра и стал приговаривать: