Текст книги "Желтые слезы дьявола"

И тут уже все боотуры почувствовали запах далекого костра. Вскоре они увидели отблески небольшого огня в небольшой расщелине.

Боло подал сигнал, и воины вложили стрелы в луки, разошлись в стороны и стали медленно, крадучись, обходить временное пристанище беглецов.

Боло и воины с трех сторон подкрались на расстояние выстрела. Боло увидел две фигуры, укутанные в старые одеяла. Одновременно натянулись три лука боотуров, тихо скрипнули в темноте луки и три стрелы стремительно улетели. Они воткнулись в сидящие у костра силуэты. Боло увидел, что тела как-то неестественно отбросило от удара стрел и повалило.

Тут же откуда-то со стороны выстрелил лук беглецов, и стрела ударила точно в голову Чокуура. Тот вскрикнул и ничком упал с пробитой головой.

– Это засада! – крикнул Боло, быстро поняв, что под одеялами только снопы травы и сплетенных ветвей, которым придали формы человеческих тел.

Боло присел, снова вложил стрелу в лук, резко оттянул и послал ее наугад в сторону, откуда выстрелили беглецы. Он не видел стрелка: это его пугало. Что-то екнуло у него под сердцем – плохое предчувствие и непонятно откуда взявшийся страх вдруг наполнили всего Боло. Никогда не отступавшие и не ведающие сомнений воины-саха вдруг испугались.

Затем над поляной повисла звенящая тишина. Только слышно было, как постреливают горящие сучья в костре. Только изредка где-то далеко одиноко плакала ночная птица. Противоборствующие стороны стояли, почти не дыша. Стояли, натянув тетивы своих луков и вглядываясь в темноту, иногда разрываемую бликами огня.

Эта тишина давила, Прохор переступил ногами и нечаянно наступил на веточку, тут же предательски хрустнувшую! Мгновенно в темноте заскрипели плечи лука, гулко гукнула тетива и над его головой свистнула летящая стрела, взъерошив волосы своим оперением. Спину Прохора обдало холодом.

В ответ Татыйык рывком натянула тетиву и выстрелила туда, откуда стреляли. Темнота разразилась воплем боли и удивления: стрела женщины снова нашла свою цель. Крик раненого тут же сменился боевым кличем. Боло и раненый боотур, определив, где находятся обороняющиеся, бросились в атаку.

Татыйык преобразилась: сейчас она была словно богиня войны, снова натянула тетиву и, уже видя выскочившие из темноты фигуры боотуров, выстрелила. Стрела ударила в грудь раненого преследователя, который уже не мог увернуться. Воин охнул и, желая быстрее избавиться от захлестнувшей его боли, инстинктивно вырвал стрелу из груди. Древко вышло, но слабо прикрепленный наконечник остался в груди. Боотур по инерции еще пробежал немного, но его ноги подломились, и он упал в костер.

Боло понял, что остался один. Он стал предчувствовать смерть, и ему стало страшно. Холодный пот предательски потек по спине. Боло глубоко вздохнул, и закрыл глаза. Он помнил слова своего отца, который еще с детства ему говорил: «Сынок! Не важно как ты жил, а важно как ты умрешь! Воин саха-уранхаев должен биться до последнего и умирать с улыбкой на лице… Именно это запомнят родные и соплеменники воина, и будут потом слагать о нем легенды!».

Эти слова, всплывая в памяти, успокоили Боло. И снова ярость к врагу и жажда войны постепенно стали переполнять его. Боотур вытащил меч и, обогнув костер, бросился во тьму, быстро приближаясь к беглецам. Яростно выдохнув, он скорее почуял в полумраке Прохора, нежели увидел его. Тот, уже не таясь, вытащил свой батас и ринулся навстречу противнику.

Клинки Боло и Прохора скрестились. Яростные удары Боло не прекращались ни на секунду. Прохор отступал, отбивая стремительные удары, которые следовали один за другим с разных сторон. Татыйык вытащила из колчана последнюю стрелу, вложила ее и натянув тетиву, не осмеливалась стрелять, боясь ранить Прохора. Соперники кружились в темноте, нанося удары, вспыхивающими от бликов костра мечами.

Один из ударов Боло пришелся по правому плечу Прохора. Сразу же струйки крови потекли по его руке и залили рукоятку батаса, которая стала скользкой. Рука онемела и перестала двигаться. Он перехватил батас левой рукой и, собрав все силы, отбил очередной удар Боло. Меч Боло отлетел в темноту. Но от сильного удара надломилась, хрустнув, пальма Прохора. Тогда он потянулся к ножнам, нащупал теплую гладь рукояти ножа и выпрямился, зажав нож в руке. Боло, ослепленный яростью, бросился на Прохора. Боло сделал выпад, пытаясь нанести колющий удар ножом сверху. Прохор сделал небольшой шаг назад, и когда противник провалился в ударе, нанес секущий удар по его руке. Большой нож с арабской вязью легко рассек кожаный доспех на предплечье Боло. Воин хрипнул и, не обращая внимания на боль и потекшую кровь, перехватил нож и стал наносить колющие удары.

Один из ударов Боло достиг цели, но с силой уткнулся в доспех противника. Пальцы Боло соскочили с рукояти ножа и рассекли ему ладонь. Тут же Прохор сильным ударом в ответ вогнал клинок в его живот.

Воин широко раскрыл глаза – от мгновенно пронзившей его боли и от удивления. Прохор смотрел в глаза Боло. Словно прося прощения, он подхватил слабеющего противника и положил его на землю.

Кровь стала толчками хлестать изо рта Боло. Схватив Прохора за руку, он словно пытался что-то сказать ему. Подбежала Татыйык и, словно пытаясь уменьшить боль Боло, положила свою ладонь ему на лоб.

Наконец Боло, захлебываясь своей кровью, крепко сжав ладонь Прохора, с запоздалым сожалением прошептал: «Надо было прикончить тебя сразу там… во время сражения…»

Потом Боло выгнулся, последний раз выдохнул и закрыл глаза.

Татыйык заплакала. Прохор обнял ее. Она прижалась к груди Прохора и, больше уже не таясь, громко зарыдала.

– Я не хотела, чтобы так все случилось, – сквозь рыдания сказала она.

– Мы защищали свои жизни и жизнь нашего ребенка… Мы были вынуждены их убить, – обнимая Татыйык, ответил Прохор.

Они стояли, крепко сжимая другу друга в объятиях. Вдруг начал накрапывать дождь. Большая луна, словно испуганная зрелищем яростной схватки, то выплывала, то скрывалась за рваными клочками черных, насыщенных влагой облаков. Свинцовые облака, проплывая над местом схватки, роняли влагу, словно оплакивая погибших боотуров…

 
Там – в разрывах
Толщи земной
Ледяные сверкают швы,
А кругом без края и без конца
Красные залегают пески…
А дальше – до облаков
Громоздятся балки
Каменных гор,
Подымаются до желтых небес
Подпоры железных гор,
Высятся до белых небес
Укрепы
Несокрушимых гор…
 

Похоронив воинов, Прохор с Татыйык продолжили свой путь на Север, вдоль Великой реки. Дорогу им преграждали небольшие, тем не менее глубокие притоки Великой реки, которые перейти вброд они не могли. Поэтому беглецы забирали все правее от русла большой реки, все более углубляясь в лес.

Теперь дорогу им преграждал нетронутый, дремучий лес и поросшие кочкарником болота. Глаз уже нигде не встречал дымков над стоянками людей, зарубок на деревьях и покинутых жилищ. Прохор и Татыйык двигались среди этих никому неведомых мест, и одиночество нисколько не тяготило их. Но путь их становился все более трудным и опасным: дорогу им преградили большие топи, раскинувшиеся на много верст.

Весной стаявший снег овладевает низменностями и питает неприступные болота. Стоячие воды подергиваются зеленой ряской, обволакивая одиноко стоящие корявые деревья. Звери избегают этих мест, и только иногда пение болотной пташки и вырывающийся с уханием затхлый воздух нарушают тишину проклятого места.

На много верст протянулась эта безжизненная пустыня, а другой дороги путники не знали. Ничего не оставалось делать, и после короткого совета было решено преодолеть топь в этом месте.

Запасшись длинными жердями, осторожно выбирая ногами твердь, смельчаки двинулись вглубь болота. Прохор прыгал с кочки на кочки, тяжелая поклажа тянула плечи и прыжки получались неловкими. Вдруг он почувствовал, что нога ушла в пустоту: не так просто отличить трухлявый, покрытый мхом, пень от твердой кочки. Он не успел выправиться, рухнул всем телом и, хлебнув воды, попытался вскочить. Но ноги не почувствовали опоры – вязкая, черная тина мягко расступилась, и Прохор стал погружаться. Жердь потерялась во время падения, и его руки стали судорожно хватать хилую траву, растущую подле.

– Татыйык! Помоги мне, – крикнул Прохор, уже не надеясь выбраться самостоятельно.

– Держись! – в ответ крикнула Татыйык и стала осторожно подкрадываться все более увязающему, ощупывая шестом подходы.

Приблизившись к Прохору на расстоянии пяти шагов, она протянула шест. К этому времени муж погрузился уже по грудь, тяжелая заплечная поклажа тянула вниз. Татыйык изо всех сил уперлась ногами, постанывая от натуги. Но он не сдвинулся с места.

– Бросай заплечные сумки! – напрягаясь от натуги, выкрикнула Татыйык.

– Там же еда и снасти, Татыйык! – хрипло сказал Прохор, отплевывая теплую жижу, которая уже подошла ко рту.

– Бросай! Мне тебя не удержать, – еще раз крикнула женщина.

Выбора не оставалось, Прохор под тиной отстегнул лямки от заплечных сумок. Ноша пошла вниз, сразу стало легче. И потихоньку, вершок за вершком, Прохор освободился из плена. Оба, тяжело дыша, лежали на спине, переводя дыхание и успокаиваясь. Затем встали, и, тяжело качаясь, побрели дальше по безмолвному, уже парящему туманом болоту.

Еще не раз они падали, помогали друг другу и снова шли, отплевываясь от болотной жижи. Когда сумерки окончательно сгустились, они, уставшие и голодные, заснули на брошенных жердях. По окончании вторых суток в болотах впереди показались одинокие кривые деревья, кустарники и … лес! В эту ночь развели костер, поели вяленого мяса и с удовольствием заснули на сухой земле.

После потери снастей в болоте, стало труднее добывать пропитание. Боло сплел силки, и они подолгу выжидали, пока в них не попадется заяц. Съев полусырым мясо добычи, они снова шли на восток. Но силы постепенно покидали их, изнемогшие тела утратили гибкость, быстрее приходила усталость.

Как будто почувствовав слабость людей, за ними увязалась стая волков. Обычно эти хищники сбивались в стаи зимой, но когда вокруг путников сгущались сумерки, то отблески костра отражались в глазах серых, бродивших вокруг в темноте.

Через пять дней после встречи с волками, лес расступился, и в дымке они увидели белоснежные цепи гор, которые занимали весь горизонт. Огромные, вечные, ничем и никогда непоколебимые горы стояли перед ними.

– Что будем делать, мой дорогой? Куда нам дальше идти?– со страхом спросила Татыйык у Прохора.

Жена смотрела большими черными глазами на мужа, и в глазах ее читалась готовность идти за любимым до конца.

– Перейдем через эти хребты, моя дорогая! На той стороне гор нам будет больше некого бояться, – сказал Прохор.

– Хорошо,..– тихо ответила Татыйык, полностью доверившись и вручая свою судьбу возлюбленному.

К заходу солнца Прохор с Татыйык вышли к подножию горной цепи. Заходящий на западе солнечный диск, тронув одним своим боком горизонт, стал пурпурно красным. Этот свет заливал белоснежные макушки гор и росших редких деревьев. Они с трудом одолевали тяжелый непрерывный подъем. Высокие отвесные скалы с обеих сторон сходились все теснее, и скоро путники уже двигались по дну узкого ущелья. Вскоре свет сумерек перестал проникать за высокие каменные стены и в ущелье было почти темно.

Беглецы шли и гигантские остроконечные вершины, суровые и невозмутимые, вставали над ними, уходя в ледяную синеву небес. Они скользили среди отвесных скал, где снег почти не держался; то пробираясь оледенелыми долинами, по насквозь промерзшим озерам. Устав и почти уже ничего не разбирая во тьме, они остановились на ночлег в нише скалы. Перекусили остатками рыбы и забылись коротким сном.

После почти бессонной ночевки пришло утро. Вокруг была какая-то особенная, ничем не нарушаемая тишина, синело над головой безоблачное небо, ослепительно сверкал снег. Они брели вверх по обледенелому отвесу, которому не было ни конца, ни края, ни звука, ни ветерка, все вокруг застыло и замерло. За десятки кёс на горизонте вставал зубчатый хребет с острыми вершинами, видимый так отчетливо, словно до него было несколько верст.

Их путь пересекали быстрые горные речки с хрустально чистой ледяной водой. Пороги клокотали и тучи брызг взметались вверх.

Переправляясь через бесчисленные ручьи, пересекли долину и подножие ледника, и снова вышли на тропу, ведущую к перевалу. Проложенная по каменистой кромке хребта, она взмывала прямо к облакам. Гора уходила вверх, белея крутым уклоном плотного, с редкими вкраплениями камней, льда.

Пошли долгие часы подъема. Наконец они наткнулись на место, где серый лед плавно перетекал в белый снег и зияло несколько огромных трещин. Осторожно приблизившись, Прохор с Татыйык, не в силах удержаться, заглянули в глубокую расщелину, и взгляд, не отыскав дна, рухнул в мертвую пустоту. До слуха донесся приглушенный водяной рокот – здесь обитала смерть.

Татыйык резко отшатнулась, побледнела и сказала:

– Наверно, отсюда вылезают на свой нечистый промысел дьяволы-абаасы!

– Пойдем дальше, – ответил ей Прохор и пошел в обход этого страшного места.

Отсутствие воздуха и пищи на высоте давали о себе знать – путь становился все тяжелее и тяжелее. Путники трудно дышали, и пот лил с них ручьями. Никогда в жизни Прохор не чувствовал себя так плохо. Они стали присаживаться все чаще и чаще. Протащатся кое– как сто шагов, а там кровь бешено забьется в ушах, затрясутся колени – и они снова присаживаются на землю. Остановки делались все продолжительнее.

Позади остались и три, и пять, и семьдесят шагов, но какая-то сила продолжала толкать Прохора вверх. Туда, за серую выпуклую линию горизонта, до которой, казалось, можно дотянуться рукой… Вот только ослабшие ноги с трудом удерживались на твердой ледяной поверхности и при каждом шаге предательски сползали назад, грозя сорваться. Шаг за шагом, шаг за шагом… Вдруг ноги скользнули, Прохор потерял равновесие и покатился вниз. Татыйык запоздало закричала…

С размаху вонзились в оплавленную солнцем поверхность льда загнутые ужасом пальцы Прохора и начали бессильно сползать, ломая ногти. Руки судорожно стали хватать лед… и, о, чудо! – пальцы схватили вмерзший в лед камень. Отдышавшись, медленно перебирая руками, Прохор стал подниматься наверх. Он поднялся на перевал, рухнул на белый хрустящий наст и закрыл глаза. Его трясло. Трясло от страха и от пережитого неимоверного напряжения сил. Сделав усилие, он стал отходить от опасного места. Затем, выбрав ровную площадку, закрытую от холодной поземки, он лег. Подошла плачущая Татыйык и, прильнув к Прохору, прошептала:

– Никогда не делай так! Я очень боюсь потерять тебя…

Утром было удивительно тихо. Прохор и Татыйык продолжали по кромке горы огибать ледник, устало передвигая ноги. Но вот русло замерзшего ледника распахнулось и неожиданно их взору открылась широкая плоская котловина, окруженная со всех сторон белыми громадами ледников. Их покрытые трещинами языки образовали гигантский амфитеатр, в который устремлялись бесчисленные потоки талой воды, давая начало горной реке. Зрелище поражало своим величием, и Прохор завороженно смотрел на черные провалы ледяных трещин, словно высматривая нечто, таящееся в этой пугающей глубине.

Марево покрывало эту котловину и неожиданно, под лучами солнца, расступился туман, Прохор с Татыйык увидели внизу, где таял ледник, зеленую гладь огромного как океан леса. Эта даль манила к себе, обещая согревающее тепло и благополучие…

Прохор обнял Татыйык. Она в ответ крепче прижалась к Прохору, держась одной рукой за округлившийся живот, где рос, уже давая о себе знать, их ребенок.

Прохор отчетливо понял, что это его кровинушка и теперь он теперь несет на себе груз ответственности за них обоих – за свою возлюбленную и за своего ребенка.

От чувств, которые переполняли Прохора, у него вырвался крик:

– Ого-го!

– Ого-го-го! – вторила ему огромная горная долина.

– Я люблю тебя! – крикнул Прохор.

– Я люблю тебя! Тебя, тебя… – многократно ответила любовью Мать-природа.

Глава 8.
Заключительная

Срок миновал —

Ни велик, ни мал.

С западной стороны

Внезапно ветер подул,

Тучи нагнал

Завыл, засвистел,

Заклубил летящий песок…

Этот день ничем не отличался от остальных трудовых будней экспедиции.

Ранняя осень неумолимо и незаметно для глаза стала овладевать тайгой. Иногда налетает на лагерь археологов холодный северный ветер, и в траву сыплется от близстоящих деревьев целый ворох трепещущих листьев, осыпая землю золотым покровом.

Николай все также ножом снимал слой земли за слоем. Вдруг звякнул металл о металл, и местность огласил восторженный крик Николая. Судя по первым очертаниям предмета в земле, обнажив свой бок, лежал большой, хорошо сохранивший нож.

Сбежались парни и восхищенно стали осматривать находку. Анатолий Николаевич неожиданно метнулся как лань, оттеснил всех от находки и стал ловко орудовать маленьким шпателем, а потом и кисточкой.

Ножны ножа немного истлели, но рукоятка и лезвие ножа сохранились превосходно. Анатолий Николаевич протер клинок. Под слоем грязи и легкой ржавчины на клинке этого огромного ножа выступила арабская вязь…

Когда место находки было зафиксировано и сфотографировано, руководитель экспедиции поднял нож с земли.

Приятная тяжесть исходила от него, сразу давая понять, что это оружие. От ножа словно исходила внутренняя сила. Хищный и острый клинок, словно проснувшись от долгого сна, матово заблестел на солнце.

– Да-а, многие жизни наверно унес этот клинок, прежде чем нашел свое пристанище здесь, на берегу Алазеи, – задумчиво произнес Анатолий Николаевич, восхищенно рассматривая нож. Он взял его в руки, полюбовался снова и продолжил: – Я потому и стал археологом, потому что профессия обладает особым даром – даром прикасаться к далекому прошлому. При этом прошлое оживает, становится зримым, ощутимым и живым!..

– А сколько, интересно, он стоит? – вдруг спросил Николай.

– А действительно, может, его продать? Наверно, стоит денег немеряных, – неожиданно продолжил мысль Айал.

Глаза парней вдруг хищно загорелись огоньком кладоискателей.

– Давай еще копать: глядишь и золото найдем, раз такие изделия тут встречаются, – разом загалдели парни.

– А ну отставить! Все, что вы найдете на этом раскопе представляет собой научную и культурную ценность и является уже достоянием государства, – вдруг резко пресек Анатолий Николаевич.

Парни хмуро смотрели на него. Раздражение и злость повисли в воздухе – у каждого из них неожиданно стали ворочаться тяжелые мысли: «Ну и что тут такого – найдем ценное и продадим в Якутске. Не зря же ковырялись в этой грязи…» – читалось в их глазах.

Как-то недобро стали они полукругом позади руководителя экспедиции и его заместителя.

– А ну хорош тут анархию устраивать! Дальше за работу всем! – вдруг совсем не в своей манере крикнул Анатолий Николаевич.

Парни вздрогнули, как будто очнувшись из-под действия дурмана и словно приходя в себя, двинулись по своим местам на раскопе…

Нож спустя некоторое время был тщательно очищен, сфотографирован, пронумерован и упакован. Археологическая экспедиция к концу августа была завершена. Цели экспедиции были достигнуты. Нож и другие находки нашли место в бесчисленных коробках археологической экспедиции. Холодной осенью 1989 года найденный на раскопе нож вместе с другими находками был передан в Краеведческий музей.

Парни вернулись к учебе в родном университете, и только черно-белые фотографии потом напоминали им о той экспедиции, о раскопе на берегу Алазеи. На тех снимках берега северной реки – реки их молодости. Далекой суровой реки, которая все так же течет, смывая и вбирая в себя человеческие горести, радости и судьбы. Кто-то из тех молодых археологов продолжил учиться и получил заветный диплом преподавателя истории, а кто-то скоропалительно женился, бросил учиться и ушел работать, бросившись в омут взрослой жизни.

Они потом будут помнить то лето. Будут жить им. Потому, что те дни, проведенные в глухих северных просторах на раскопе оставят в их жизни неизгладимый след на долгие годы. Ведь люди живут по своему заданному алгоритму: учеба, женитьба, рождение детей, работа, дом. Живут, не оглядываясь назад, до поры до времени. Уже потом они понимают, что не было, наверно, ничего лучшего, чем эти моменты своей жизни. В которой, оказывается, и нет ничего, кроме того самого безвозвратно прошедшего времени…

А где-то на складе, в развалах Краеведческого музея продолжал лежать бережно упакованный нож, на клинке которого явственно проступала арабская вязь. Хищный профиль ножа, очищенный от грязи и ржавчины, матово блестел и будто дышал и оживал от окружающего его воздуха.

А Великое светило будет и дальше вставать, как оно поднималось миллионы и миллионы лет, глядя на детей своих, населяющих эту благословенную Землю. Заблудившихся детей, которых оно любит несмотря ни на что. И покуда ладони многих тысяч саха-уранхаев будут устремлены к Великому солнцу, моля о прощении и благословении Матери-природы, будет жить этот народ. И не оскудеет эта Земля, дающая жизнь всему сущему…