Текст книги "Желтые слезы дьявола"

Глава 7.

Побег

 
Срединного мира богатыри
Закричали: – Уруй-айхал!
Наша слава теперь
Высоко возрастет,
Наше имя теперь
Далеко прозвучит,
Наше счастье
Немеркнущее расцветет,
Наша удача
Вовек не умрет!
Прекрасная дочь Айыы
Достанется сыну Айыы,
Останется жить среди нас —
На солнечной нашей Земле! —
 

Долго терзался Прохор, прежде чем решиться на разговор с Чаллайы, чтобы он благословил их с Татыйык помолвку. Он боялся как никогда и откладывал эту встречу. Но мысли терзали, и не было ему покоя от них. Любовь к Татыйык была сильней. Перекрестившись и сказав про себя «Будь что будет!», он в один из дней направился на алас, где располагались жилища рода Чаллайы.

Подошедши к обширному и привольному аласу Чаллайы, он направился к самой большой и красивой урасе, возвышавшейся среди других жилищ.

У входа Прохора остановил боотур из числа охраны Чаллайы.

– С чем пришел – что тебе здесь надо? – грозно спросил боотур, ощупывая взглядом Прохора с головы до ног.

– Прошу допустить меня к главе ууса – есть у меня разговор, – примирительно ответил ему Прохор.

Боотур ухмыльнулся и, недоброжелательно глядя на Прохора, жестом указал оставаться на месте, развернулся и вошел в урасу.

– Заходи, – услышал Прохор и вошел в урасу.

Белые шкуры закрывали стены и устилали полы жилища. Свет из отверстия в верхней части урасы струился и кругом падал на присутствующих.

Чаллайы сидел в центре урасы, рядом с ним расположились Великая удаганка Дьукайа и старший сын Боло.

– С чем пришел – для чего ты ищешь встречи с моим отцом? – строго первым спросил Боло. И тут же добавил, обращаясь к присутствующим: – Совсем обнаглел чужак: ему оставили жизнь, сидит на шее у Лахсы, а он еще осмеливается ходить и беспокоить главу ууса!..

Прохору захотелось вдруг развернуться и уйти, но он понимал, что от решения Чаллайы зависит его будущее с Татыйык. Поборов последние сомнения, Прохор тихим голосом стал говорить:

– Вот уже около двух лет я живу с вашим родом. Ем из одного котелка. Работаю, помогаю Лахсы и его семье по хозяйству. Стали они мне как родные. Но полюбил я дочь Лахсы – Татыйык. И не вижу жизни без нее. Хочу жениться на ней, рожать детей с ней, любить и оберегать ее! Я готов жить с вашим родом до конца жизни своей! Разрешите нам пожениться…

Прохор высказался, и ему сразу стало легче на душе. Сказав, он с надеждой оглядел присутствующих. От решения главы рода зависело – быть ли счастью Прохора.

Но Чаллайы отстраненно молчал, словно подбирая слова. У Боло, словно у рыси, вспыхнули от ярости глаза, желваки заходили на скулах, но он молчал и с трудом сдерживал себя: не пристало говорить вперед отца. Но все же не сдержался и пробурчал чуть слышно себе под нос:

– Ага, размечтался! Будет тебе согласие – когда белая ворона почернеет, а черная побелеет…

Вдруг, словно заполняя неловкую паузу, заговорила Дьукайа:

– Вы пришли на нашу благословенную Землю с войной. Погибло множество людей. Обидно и больно мне – как легко вы забрали жизни моих соплеменников – ни в чем неповинных людей. Забрали легко, без угрызения совести, не понимая ее ценности. Жизни, данной нам Матерью-природой, – сказала со вздохом красивая удаганка.

Ее слова смутили Прохора, и он перебил ее:

– Но на всех Землях, где был наш отряд, мы собирали дань! Не нами это заведено: испокон века это делается в Русском государстве. Великий Русский Царь, своей силой и властью имеет право на сбор этой дани. А вы воспротивились, и пролилась кровь. Я делал то, что делали мои товарищи!

Дьукайа посмотрела на Прохора так, как мать смотрит на нерадивого ребенка, который съел спрятанное лакомство и не признает своей вины. Выдержав паузу, она продолжила:

– Мать-природа создала всех равными и любит нас всех – людей и зверей, как своих детей. Самую маленькую букашку создала так же, как сотворила и тебя, и меня. Все звери и даже бабочки, вьющиеся на аласе, – наши братья и сестры. И птицы в лесу созданы свободными. Гордый волк и серая мышка – есть творения Матери-природы и живут они там, где она им повелела.

Но человек, словно избалованный ребенок в большой семье, возгордился и возомнил себя лучше всех. Поставил себя выше всех, считая, что только он обладает разумом. И теперь он, человек, приносит страдания в мир, созданный Матерью-природой. Всякое существо и в лесу, и в небе, и в этой реке славит свою создательницу, а человек оскорбляет ее, сея смерть и беды.

– Но как я могу сравниться с коровой или немой рыбой в этой же реке, если я хочу лучшей доли? Это желание лучшей доли заставляет нас искать богатства, делать что-то новое: оружие, корабли, дома, – снова возразил Прохор. Но не так горячо – уже не столь уверенный в своей правоте.

Дьукайа пожала плечами и с сожалением, и с болью в голосе ответствовала:

– Алчность людей, неразумие по отношению ко всему сущему и есть причина их бед. Жажда наживы двигает войнами и изменами. Все беды и несчастья в Срединном мире – от алчности. Ты и твои соплеменники не видят в темноте ничего в поисках золота – желтых слез абаасы. Они думают, что эти слезы дадут им счастье и покой. Вы заблуждаетесь…

Удаганка дала понять, что она все сказала, обратив свой взгляд на Чаллайы. Смотрел на отца с нетерпением и Боло, готовый прямо здесь выхватить свой нож и вонзить его в наглого чужака.

Чаллайы же невозмутимо сохранял спокойствие – ни одна складка не дрогнула на его лице. Он неторопливо протянул руку к чаше с кумысом, отпил из нее и таким же медленным движением поставил ее на место.

Прохор, несмотря на прохладу урасы, весь неожиданно взмок. Он стер со лба выступившие капли пота и не сводил глаза с Чаллайы, готовившегося огласить свое решение.

Наконец Чаллайы заговорил:

– Мудрые старики говорят: «У каждой животины свое предназначение!». Ты можешь не соглашаться с тем, что сказала тебе Дьукайа. Но понял ли ты ее? Ведь разные вы с Татыйык. Слишком разные…

Прохор чувствуя, как ускользает от него последняя надежда и куда клониться разговор, поднял руку, попросив предоставить ему слово. Бросая взгляд то на одного, то на другого присутствующего, он заговорил:

– Чаллайы, Дьукайа, Боло! Я жил среди вас эти два года. Они перевернули мое представление: я стал понимать ваш язык, понимать вас. Лахсы, его жена Аабый стали мне как родные. Стали моей второй семьей…

Прохор сглотнул набежавшую слюну и горячо закончил свою речь, с мольбой обращаясь к Чаллайы:

– Я готов влиться в твой род – стать одним из вас! Дай мне право жить с Татыйык!

Чаллайы в упор посмотрел в глаза Прохору, пронизывая взглядом. В этом взгляде читалось решение. Решение уже принятое и потому непоколебимое. И Чаллайы заговорил тихим, но не терпящим возражений голосом заговорил:

– Я помню Татыйык еще маленькой девочкой. На наших глазах выросла она, и парни не только нашего ууса засматривались на нее. Быть ей хорошей матерью боотуров – будущей славе и гордости нашего рода.

Прохор нетерпеливо подался всем телом вперед, внимая каждому слову Чаллайы. Выдержав паузу, тот продолжил свою речь:

– Но вдруг появляешься ты. И просишь руки Татыйык, забыв, что пришел ты сюда два года назад как убийца и завоеватель, посягающий на нашу свободу…

Парень пытался возразить, но глава жестом дал понять, что слово ему не даст и закончит свою мысль.

– Слишком разные вы с Татыйык: разные по своему воспитанию и обычаям. Эти два года, которые ты прожил с нами, ровным счетом ничего не меняют. Я против, потому что ты другой, а она одна из нас… Это мое окончательное слово! А теперь, чужак, оставь нас…

Прохор с болью в глазах смотрел на Чаллайы, готовый упасть на колени и снова просить одобрения. Слова оправдания и доказательства его любви к Татыйык рвались из его груди, но Боло жестом показал, что разговор окончен и ему надо покинуть урасу…

 
Смотри, внемли!
Мой путь озари!
Отвагой мой дух одари.
Срок настал
Далеко уйти,
Державный путь проложить
По девяти поворотам крутым,
Дорогу белую протоптать
По восьми перевалам
Горным, глухим!
 

Узнав о запрете главы ууса на их союз, Татыйык горько заплакала. Плакала, выдавливая только одну фразу: «Ну почему он отказал?! Ведь мы любим друг друга!..»

Прохор обнял Татыйык и не было силы в мире, которая могла разъединить эти объятия. Прохор обхватил залитое слезами лицо любимой своими ладонями и стал говорить:

– Они против… Я пытался сказать, что буду тебе хорошим мужем и я уже чувствую себя частью вашего народа, но решение их непреклонно!

– Что же нам теперь делать?! Я не могу обесчестить свое имя и прятаться с тобой как вор от людских глаз,– в отчаянии, рыдая, прошептала Татыйык.

– Я очень люблю тебя и готов отдать жизнь за тебя! – с трепетом сказал Прохор. Но потом смешанные чувства – гнев, отчаяние от собственного бессилия, чувство вины перед Татыйык – переполнили его. Он отвел взгляд, чтобы не видеть полные страдания глаза девушки и тихо сказал: – Я не знаю как нам быть, любимая…

Но тут Татыйык смахнула рукой слезы, рукой повернула лицо Прохора к себе и неожиданно твердым голосом сказала:

– Ничто и никогда не разлучит нас! Мне тяжело это говорить, но я готова пойти против решения рода и быть с тобой!

Прохору показалось, что земля плывет у него под ногами, а в нем самом ширится нежность и страсть к любимой. Страсть, пьянящая и всепоглощающая страсть наполнила их обоих. Прохор зашептал, что исполнит любое ее желание, что их любовь никогда не умрет.

Любовь и страсть – словно яркое светило – озарили все жилище. Казалось, что за стенами его не существовало другого мира. Все, что происходило за его пределами казалось несущественным и далеким. Влюбленные как будто высоко парили в своем убежище, не отягощенные заботами этого бренного мира.

Их уста сомкнулись, руки крепко переплелись и в следующий миг, прерывисто дыша, они стали раздевать друг друга. Их горячие тела слились и ничто не могло оторвать их. Они оба вновь и вновь как будто умирали от страсти и рождались заново. Их губы распухли от поцелуев, руки не уставали ласкать друг друга.

Молча нахмурившись, Лахсы и Аабый приняли сообщение об отказе. Но ничего не поделаешь: воле главы ууса Чаллайы надо покориться.

Аабый теперь украдкой горько вздыхала, иногда тихо перешептываясь с Лахсы.

Но ничто уже не могло помешать молодым влюбленным. С этого дня они убегали от людей. Они оба погружались в блаженный и сладостный рай, где властвовал только один господин – господин любви и страсти.

Оба, радостно-безумные, сумасшедшие, ни о чем не думали, кроме своей любви. Их неудержимо влекло друг к другу, и ничто не могло остановить это чувство. Блаженное чувство, словно горный поток, встречающий на своем пути препятствия в виде табу, условностей, мнения окружающих, сминал эти препятствия. Или огибая их, продолжал свой путь. Близлежащие от родного аласа леса и поляны давали им кров и стали пристанищем их любви.

В один из дней Татыйык, потупив взгляд, прижалась к Прохору и тихо сказала:

– Прохор, мой любимый! У нас будет ребенок…

– Что? – вскрикнул Прохор и тут же приподнял Татыйык и стал кружить ее по аласу. – Я буду отцом! – крикнул Прохор, разжал объятия и стал прыгать от радости вокруг Татыйык. Потом прекратил свой безудержный танец, неожиданно стал серьезным, снова обнял свою любимую и произнес: – Не могу я больше прятаться по кустам. Я должен стать твоим мужем, и мы должны вместе растить своих детей…

– Но глава ууса же…– начала было Татыйык, но Прохор приложил ладонь к ее губам и решительно сказал:

– Давай убежим. Убежим отсюда и построим свой дом и будем счастливы там вместе. И никто не сможет помешать нашему счастью!

Татыйык нежно обняла Прохора в знак согласия, и они еще долго так стояли молча.

И молодые стали готовится к побегу. Нужно было успеть до холодов.

В один из дней Лахсы отозвал в сторонку Прохора и, глядя ему в глаза, стал говорить:

– Я знаю, что вы с Татыйык решили бежать…

Парень попытался возразить. Но Лахсы пресек его и мягко, но твердо сказал:

– Как отец я должен был вам воспрепятствовать. Тем более, что глава нашего ууса против вашего союза. Но я полюбил тебя как сына, и вижу, как любит тебя Татыйык. Она не сможет прожить без тебя. Поэтому сейчас – ради счастья и спасения любимой доченьки – готов идти против своего рода и благословляю ваш союз… Чую я, что придут еще сюда твои соплеменники с русыми волосами и длинными носами – и они будут мстить за своих погибших товарищей. Погибнет много людей нашего ууса, и вам надо спастись…

Прохор от неожиданности и нахлынувшей радости приобнял Лахсы. Заплакал и сказал, не скрывая слез радости:

– Спасибо тебе, Лахсы! Я никогда и никого не любил больше, чем твою дочь. И ты мне стал как отец. Я клянусь, что всегда, всю свою жизнь буду ее беречь и защищать…

– Есть в нашем народе хорошая пословица: слишком торопясь, собака слепого щенка рожает! Надо вам хорошенько подготовиться – мы поможем вам бежать, поможем с припасами и самым необходимым. Вас будут искать: Чаллайы отправит за вами погоню. Поэтому чтобы уравнять ваши силы – плывите по течению Великой реки дальше к Северной звезде – Чолбон. Иначе пешими они нагонят быстро. Там под Северной звездой Чолбон рождается ночь и веют студеные ветра, кто знает, может, там вы с Татыйык обретете счастье…

Несколько дней заняли сборы. Лахсы отдал молодым свою старую лодку, утварь и немного еды.

В ночь перед побегом Прохор ушел с аласа Лахсы и появился только под утро. В руках он нес сверток. Взволнованная Татыйык встретила его у входа в балаган. Увидев Прохора, она вскричала:

– Где ты был? Я не сомкнула глаза всю ночь, как только увидела, что ты исчез…

Прохор молча развернул сверток и достал оттуда длинный нож. Достал его из ножен – холодная сталь хищно блеснула в восходящих лучах солнца.

– Я выкрал его у Чаллайы, – сказал Прохор.

– Зачем ты это сделал? У саха это считается большим грехом: нельзя брать чужой нож без спроса хозяина. Иначе он принесет тебе только беды, – воскликнула Татыйык, с опаской глядя на причудливый клинок.

– Он принадлежал моему атаману Мартыну. Чаллайы убил Мартына и силой взял этот нож. Теперь он по праву должен принадлежать мне, – тоном, не терпящим возражений сказал Прохор.

Татыйык вздохнула, посмотрела с укором на него, и только сказала:

– Нам пора в дорогу, дорогой!

Как будто сломленный судьбой, враз постаревший Лахсы со всей своей семьей пошел провожать Прохора и ненаглядную дочку, помогли донести вещи до берега. Молодая пара загрузила свой скарб в лодку, которая просела под тяжестью пассажиров до самых бортов.

Словно прощаясь навсегда, Аабый трепетно прижала к себе Татыйык, затем своими худенькими, высохшими руками обняла могучие плечи Прохора. Обняла как сына, погладив на прощание его пшеничные волосы. Аабый тихонько заплакала, протирая ладошками свое морщинистое лицо. Лахсы незаметно тоже смахнул слезу и подтолкнул молодых, жестом давая понять, что им пора…

Прохор оттолкнулся веслом от берега. Днище лодки зашуршало по песку и она, влекомая течением и повинуясь ударам весла, быстро поплыла вниз по реке.

– Береги нашу листвяночку – Татыйык! – крикнул Лахсы на прощание.

Лодка, попав в течение, ускорила свой ход. Все дальше становились фигурки Лахсы и матери Татыйык, махавшие вослед уплывающим молодым возлюбленным.

Прохор посмотрел вперед, на огромную гладь Великой реки. Чувства переполняли его. В лодке сидела Татыйык, данная Матерью-природой ему в жены. Это его женщина, которая носит под сердцем их ребенка, его кровиночку.

Лодка, покачиваясь и убыстряя ход, поплыла по Великой реке, удаляясь от родного аласа. Тайга встала кругом, принимая в свои объятия двоих…

– Ты помог бежать этому длинноносому, подлый старик!– крикнул Боло и наотмашь ударил Лахсы. – Будь ты не ладен!

Старик вздрогнул от удара, склонил голову и понуро стоял, сгорбившись под полным гнева взглядом Чаллайы. Аабый стала, подвывая, тихо плакать.

Чаллайы, не спуская гневного взгляда, тихо и зловеще сказал:

– Он нарушил мой запрет да еще украл мою вещь! Как ты мог это допустить?!

– Что с ним сделать, отец? – спросил Боло.

Чаллайы нахмурился. И снова противоречивые чувства боролись в нем: ему хотелось здесь же выпороть Лахсы. Но здравый смысл говорил, что пустым гневом делу не поможешь. Немного поразмыслив, он с раздражением произнес:

– Лахсы! «Задравши голову, не плюй, а то в глаза попадет!» Тебе ли, старику, этого не знать?!

Глава быстро поборол свой гнев и обратился к Боло:

– Старик уже нам ничем не поможет – с наказанием повременим. А беглецов надо нагнать – наш род никому не спускал обид. И сейчас я не хочу стать посмешищем у других глав уусов. Надо догнать длинноносого и Татыйык – привезти их обратно живыми или мертвыми. Любая смерть или более того – нанесенное оскорбление – должны быть оплачены сполна!

– Разреши, отец, мне возглавить погоню! – бросился сразу к Чаллайы Боло, преклонив колени и склонив голову, покрытую шлемом из толстой бычьей кожи со вшитыми металлическими пластинами.

– Хорошо, сын мой! Бери лучших боотуров и найди их, где бы они ни были, – сказал глава, положив руку на плечо Боло.

Рядом стоявшая и молчавшая до этого момента Дьукайа вдруг заговорила. Десятки лиц разом повернулись к ней. Четко очерченные губы удаганки двигались, и гортанный голос прорицательницы проникал в каждое сердце:

– Проклинаю тебя, длинноносый с белой копной волос на голове! Да прекратится род твой и детей твоих! И знай – где бы ты ни спрятался и где бы ни укрылся – проклятие мое достигнет тебя. Если и выживешь ты, то помрут твои дети, внуки и правнуки…

Сородичи, стоявшие рядом с удаганкой, испуганно отшатнулись от нее, как будто проклятие нечаянно могло бы коснуться и их. Широко раскрытые глаза шаманки словно горели, смотря в ту сторону, куда уплыли беглецы. Удаганка словно мыслями преодолела пространство и теперь невидимо парила над лодкой Прохора и Татыйык.

– Проклинаю тебя и проклятие мое достанет тебя – как далеко бы ты ни убежал. Где бы ты ни скрылся, кара моя достигнет тебя и закончится род твой. Закончится даже через много-много лет…

Хлопнула в ладоши, и тут же громыхнул вдалеке гром. Люди испуганно вжали свои головы в плечи и стали быстро расходиться, словно это проклятие незримо, как болезнь, могло задеть каждого из них. А вдогонку им неслись последние слова удаганки:

– Проклятие мое безотменно и нерушимо!..

 
Трижды поклонился горе
И стрелу из лука пустил;
Загремели пальцы его,
Загудела жильная тетива,
Полетела воющая стрела…
Медная кованая стрела,
С копье боевое величиной,
Расколола кручу горы,
Распахнула все перевалы ее.
Дрогнул Срединный мир,
Отозвался подземный мир,
Откликнулись гулкие небеса…
 

Первые дни плавания были легки – лодку несли могучие воды Великой реки, облегчая беглецам движение прочь от родного ууса. По берегам реки изредка попадалось человеческое жилье. Хозяева, пускавшие молодых на ночлег, не расспрашивали ни о чем, потчевали, подкладывали им незаметно лишний кусок мяса. Лишь настороженно смотрели на непривычную их взору внешность Прохора. Но нескрываемая любовь между Прохором и Татыйык растапливала лед настороженности, и добродушные хозяева, накормив молодых, с добрыми напутствиями провожали эту красивую пару.

Но после недели пути Татыйык оглянулась и стала тревожно всматриваться в зеркальную гладь огромной реки. Она увидела крохотное темное пятно, и недобрые предчувствия стали переполнять ее. Наконец вглядевшись в медленно растущую точку на поверхности воды, она воскликнула с ужасом:

– Это Боло со своим отрядом! Они нас преследуют!

Прохор обернулся и увидел на глади реки лодку с маленькими фигурками гребцов, которые быстро и размеренно опускали весла в воду. Беглецы стали отчаянно грести, сдирая в кровь ладони. Но, к ужасу Прохора, лодка преследующих их боотуров медленно, но верно приближалась. За четыреста шагов уже стали видны силуэты боотуров, часть из которых расположилась на носу лодки и прилаживала к лукам стрелы. Металлом холодно отсвечивали шлемы боотуров, поднятые кверху мечи и злобные лица.

Боло стоял на носу лодки и громко подбадривал гребцов. Когда до беглецов оставалось триста шагов, он вложил в лук «поющую стрелу» – тяжелую стрелу с небольшой полостью. Затем, круто подняв лук к небу, отпустил звенящую тетиву.

Стрела, натужно и угрожающе свистя, высоко поднялась к небу. Словно подвиснув в небе, она замерла и с высоты стала падать на беглецов, ускоряя свое падение. Угрожающе просвистев, упала рядом с лодкой. Прохор с Татыйык, услышав этот неприятный свист, невольно втянули головы в плечи. За первой стрелой, полого с высоты, стали падать и другие тяжелые стрелы, некоторые из которых попадали и в лодку, глубоко вонзаясь в днище и вещи беглецов. Они гребли из всех сил, пытаясь оторваться от преследователей. Уставшие руки и спины гудели от напряжения. Но расстояние между лодками неумолимо сокращалось.

Стрелки преследователей уже не пускали стрелы вверх в небо, пытаясь по пологой траектории дострелить до убегающих, а стали стрелять уже по прямой. Хищные стрелы летели вдоль глади реки, резко посвистывая и впиваясь в заднюю часть борта лодки. Одна из стрел с громким звуком впилась в дерево и древко ее гудело, вибрируя и наполняя страхом и ужасом беглецов. Прохор судорожно стал бросать вещи на заднюю часть лодки, пытаясь, чтобы они как-то выступили преградой свистящим безжалостным стрелам.

Вдруг Татыйык бросила весла, оглянулась назад на преследующих их боотуров. Ее глаза словно закрыло поволокой, и она стала шептать слова.

– Что ты делаешь, Татыйык?! Греби же! Они уже настигают нас! – крикнул в отчаянии Прохор.

Татыйык достала свой женский лук. После этого прикусила один рог лука и оперев другой конец лука о борт лодки, натянула тетиву и с закрытыми глазами отпустила ее. Тугая тетива завибрировала и издала негромкий звук. Сделав это три раза, Татыйык открыла глаза. Эти бездонные глаза испугали Прохора: словно великий Дух войны вселился в Татыйык. Он видел эти глазища и развевающиеся черные длинные косы: ему показалось, словно сказочная воительница из забытых легенд, грозная и необузданная, возникла перед ним.

Татыйык уже словно не слышала его. Слова, которые сначала проговаривались ею вначале шепотом, стали громче и Прохор услышал тихий речитатив из уст Татыйык:

– Я родилась здесь, на этой Великой реке! Здесь я стала женщиной и ношу под своим сердцем своего ребенка! Великая река, благодатная Земля, многочисленные животные и птицы, трава и деревья говорят на понятном мне языке! Потому, что я ваша дочь! Я, Татыйык, останусь живой и защищу своего ребенка! Защищу своего возлюбленного супруга! Дай мне силы Великая мать-река!

Сказав эти слова, она уверенными и точными движениями надела на большой палец широкое металлическое кольцо, затем вытащила из берестяного колчана три стрелы. Зажав две из них между пальцами, она приладила первую стрелу и молниеносно друг за другом выпустила все три стрелы в сторону лодки боотуров.

Один из преследователей упал со стрелой в груди в воду, вторая стрела попала в шею боотуру и лишь третья стрела по скользящей ударила в шлем Боло и отлетела далеко в сторону.

Преследователи замешкались, их лодка резко остановилась. Проклятия неслись в след уходящей лодке беглецов. А Татыйык продолжала быстро стрелять, посылая стрелу за стрелой в сторону остановившейся лодки боотуров. Когда женщина выпустила все тридцать стрел из своего колчана, она стала выдергивать застрявшие в бортах лодки вражеские стрелы и выстреливала их в сторону громко кричащих проклятия боотуров, которые уже давно бросили весла, пытаясь вытащить из воды своего тяжело раненного воина.

На третий день после схватки на реке у беглецов стали заканчиваться припасы. Журчание воды убаюкивало беглецов, заставляя слипаться глаза. Прохор задремал с веслом в руках и не заметил впереди огромное черное бревно. Не очень сильный удар лодки о бревно привел к печальным последствиям: деревянный каркас перекосило и борта, сделанные из бересты дали течь. Больше по реке движение продолжать было нельзя.

Молодые высадились на берег. Прохор нанес несколько ударов топором по берестяной лодке и пустил ее дальше по реке: пусть погоня думает, что лодка разбилась и беглецы утонули в этих темных водах.

– Нам надо что-то поесть, – жалобно сказала Татыйык, глядя на Прохора ввалившимися глазами.

«Великая мать-река никогда не оставит своих детей голодными», – подумал Прохор и повернул к песчаному берегу. На суше он достал из походной сумки леску из жил животных, приладил к ней костяной крючок и металлическое грузило. Наживил на крючок небольшой кусочек вяленого мяса и забросил подальше от берега.

Крючок с грузилом исчезли в воде. Леска почти сразу натянулась. Прохор весь напружинился и стал тянуть леску на себя. Рыбина не собиралась сдаваться и стала бороться за свою жизнь. Прохор подсек леской, попеременно натягивая и отпуская ее. После продолжительной борьбы рыба наконец устала, и мужчина рывком выбросил ее на илистый берег.

Рядом стоявшая и внимательно следящая за движениями Прохора Татыйык подбежала и стала разглядывать тяжело дышащую рыбу. Темная сверху и с оливковым отсветом на брюхе, пойманная рыба была довольно крупной и увесистой.

– Большая какая! Ты молодец, мой любимый! – радостно сказала Татыйык, ловко схватив рыбу за жабру, сама вытащила крючок из пасти рыбины.

Рыбалка пошла: Прохор часто вскрикивал, когда рыба клевала. Потратив некоторое время на борьбу с пойманной рыбой, рывком доставал на берег рыбину за рыбиной. Кучка из рыбин постепенно росла.

Прохор сделал очередной заброс, поплавок на поверхности воды дрогнул и неожиданно рывком ушел под воду. Леска натужно натянулась как тетива, сбрасывая блестящие капли воды.

– Здоровенная попалась, – сквозь зубы пробормотал Прохор, изо всех удерживая леску.

Опершись ногами в песчаный берег, Прохор стал изматывать рыбину. Рыба отчаянно боролась, делая резкие броски в разные стороны. Татыйык стала волноваться, что леска оборвется. Но Прохор не сдавался и пытался своевременно парировать ее рывки.

Неожиданно над поверхностью взбурлило и показалась большая голова рыбины: ее глаза как будто оценивающе оглядели двух человек, которые пытались вытащить ее берег. Прохор и Татыйык увидели огромную голову рыбины с чуть вздернутым кверху носом. От увиденного зрелища молодые онемели и застыли с открытыми ртами.

Рыба поднырнула, изменила направление движения, снова устремившись на глубину реки. Леска натянулась и резко, с небольшим хлопком лопнула.

– Во дает! Ты разглядела это чудище? – полувосхищенно, с небольшой толикой сожаления выдохнул Прохор, уставший и взбудораженный от борьбы с крупной рыбиной.

Когда пыл борьбы немного спал, он намотал на руку остаток лески и с сожалением промолвил:

– Леску жалко и крючок…

– Хорошо, что тебя на дно реки не унесла,– ободряюще, лаская любящим взглядом, произнесла в ответ Татыйык.

Она сделала лучины из росшего на берегу тальника, выпотрошила три рыбины и насадила их на лучины. Потухающий огонь облизывал бока рыб, разнося по берегу ароматный запах жареной рыбы. Прохлада, идущая от вечерней реки, разносила легкий дым по песчаному берегу.

Прохору показалось, что он никогда не ел ничего более вкусного. Утолив голод, мужчина почувствовал приятную истому. Захотелось спать, растянувшись прямо на песчаном берегу у едва горящего костра, отдававшего последнее тепло.

– Нам надо быстрее уходить, Прохор! – вдруг сказала Татыйык. – Я знаю этих воинов, которые с Боло. Они настоящие боотуры и следопыты и они никогда не остановятся, пока не догонят нас. Надо спешить и уходить отсюда как можно дальше.

Прохор с трудом взвалил на себя почти всю поклажу: у Татыйык уже явственно выступал вперед живот, и она могла нести только небольшую ношу. Закопав угли костра и, тщательно заметая за собой следы на песке, беглецы углубились в лес, вдаль от Великой реки.

Решили удалиться от берега и идти лесом, вдоль течения реки.

 
Пока не треснули у меня
Крепкие шейные позвонки,
Доблестного племени сын —
С дороги своей не сойду,
Добром не отъеду я.
Чтоб не обесславилось имя мое,
Я – прославленного племени сын,
Собрался, тронулся в путь,
Обратно не поверну…
 

Потеряв одного воина и имея одного тяжелораненого, маленький отряд Боло продолжал преследование. На третий день впередсмотрящий увидел брошенный остов лодки беглецов. Лодка преследователей резко повернула к берегу.

Боло приказал осмотреть лодку и местность вокруг нее. Боотуры во главе с ним соскочили на берег, осмотрели лодку Прохора и Татыйык. Суденышко было разбито.

– Может, они утонули? – предположил один из преследователей.

Боло повелел тщательно прочесать берег и найти следы беглецов. Боотуры в легких походных кольчугах, словно большие и бесшумные рыси, рассыпались, натянув луки и ища следы в лесу, подступавшему к реке.

– Есть след! – крикнул Чокуур.

Все остальные с Боло бросились к воину-следопыту. Чокуур пальцем указал на едва видимый след, уходивший вдаль от реки.

– Проклятый длинноносый! Я вырву твое сердце и съем его! Нечего рассиживаться. Мы должны догнать их и покарать обоих,– крикнул Боло, яростно вращая глазами и сжимая губы.

Он распорядился: оставить одного воина следить за раненым. Оставшимся двоим приказал взять с собой только самое необходимое и кинуться в погоню. Боотуры проверили свое снаряжение, забрали остатки стрел у раненого, проверили луки и бесшумно, пружинящими шагами проследовали за Боло.

А Прохор с Татыйык двигались все дальше, с трудом преодолевая завалы и продираясь с поклажей сквозь дремучий лес.

– Они идут за нами!– вдруг остановившись и оглядываясь назад, сказала Татыйык.

– Мы же уже достаточно ушли от реки,– как будто не веря в угрозу, ответил недоуменно Прохор.

– Я чую – они в полдня пути от нас… Чую, воины с Боло бегут за нами как волки, взявшие запах крови, – снова промолвила жена.

– Мы не сдадимся и будем драться! Я смогу защитить тебя, – горячо сказал Прохор.

– Это очень хорошие и опытные воины, мы не сможем их победить в открытом бою, – также тихо, задумавшись, сказала Татыйык.

Боло с двумя воинами, как тени, крались среди сосен и густого кустарника. Запах нагретой солнцем смолы и хвои разливался вокруг. Впереди шедший по следу – опытный следопыт и охотник Чокуур – вдруг застыл. Казалось, он потерял следы беглецов. Он замер, затем вскинул голову и принюхался. Его чуткие ноздри, иногда становясь круглыми, как у долго бежавшего скакуна, жадно вдыхали воздух. Наконец он уловил едва различимый запах – запах пота длинноносого. Чокуур снова быстро стал двигаться по следу, увлекая за собой воинов.

Едва не потеряв след беглецов, преследователи бежали до самого наступления темноты. Каратели ускорили шаг, ни на минуту не выпуская из виду еле видимые следы беглецов. Чокуур шел впереди, отыскивая взглядом сломанные сучки деревьев, примятую траву и вслушиваясь в звуки. Это была его стихия, и лес не скрывал от него своих тайн.