Текст книги "Истории СССР. Краткий курс"

Законный бряк

Ил-18 ровно жужжал своими моторами, отгоняя тревогу и снимая нервную дрожь. Мы летели в свадебное путешествие. В иллюминаторах взбитыми сливками аппетитно проплывали облака, пробуждая мысли о прекрасном и разжигая аппетит. В летающей столовке стройные бортпроводницы в синих костюмчиках разносили завтрак. Как это было кстати! Я невыносимо хотел есть. Вспоминая гору еды на свадебном пиру, вспоминая туго набитый холодильник, заботливо нашпигованный моей бабушкой, я не мог себе объяснить почему я ничего не ел. Не было аппетита?! Я нервничал, вступая в новую жизнь, скреплённую законным браком. Какой-нибудь безответственный женишок поел бы впрок. Неизвестно как там в новой жизни всё сложится. А я был ответственным. Я думал о своих новых обязанностях и едой пренебрегал. А зря.

В Одессе нас встречала дружная семья тёщиной закадычной подруги Хгалы. Они припёрлись всей семьёй, ответственно отнесясь к просьбе своей столичной подруги, ну и, конечно, не ущемляя свой провинциальный интерес. С типично одесским интерэсом нам удалось уплотниться в автотакси типа «Волга» всей компанией. Жила Хгала с семьёй в шикарном доме на Пушкинской улице в коммунальной одесской квартире. Когда я заметил огромную толпу, перегородившую всю улицу с облезлыми платанами, у меня помрачнело на душе. Я подумал, что там авария /дурной знак/ и надо бы объехать. Но радостные крики открыли мне глаза на происходящее. Это соседи и соседи соседей встречали хгалкиных столичных молодожёнов. Мою новенькую жену понесли на руках, а на меня все повисли с объятиями, как на вешалку и я понёс их на второй этаж. Душное одесское гостеприимство разлилось по всему дому. Стол стоял в общей кухне, размерами напоминающими вокзал. На столе плотной батареей стояли бутылки Советского Шампанского одесского разлива и горы фруктов. Хгала не хотела падать лицом в грязь перед столичной публикой. Запенилось вино, заоралось «Горько» и я, наконец опьянев с голодухи, всосался в свою молодую жену. Спустя немного времени фруктов на моём краю стола не осталось. Я смёл со стола всё. И яблоки, и вишни. Причём вишни я ел прямо с косточками. Тут Хгала, поднабравшись шампанским до общего градуса и ощутив родственную заботу и простоту, нерешительно спросила

– Так може борща с помпушками, Мыкола?

– А что, есть?

– Да Боже ж мой!

Спать мою новенькую жену положили с хгалкиными детьми, обосновав это тем, что ей нужно привыкать. Хгала с плохо скрываемой радостью пошла спать к соседям, а меня положила в одну кровать со своим мужем Юрой. Видимо у них, у одесситов, так принято. Всё лучшее-гостю! Юра, едва коснувшись подушки, заснул, крепко обнял меня и так продержал всю ночь, не дав мне узнать, где у них находится туалет. Прощались мы как родные.

Ослепительно белый пароход «Украина» отвалил от причала и понёс нас по синим волнам навстречу новой жизни в Ялту. Я предусмотрительно взял билеты в двухместную каюту второго класса и предвкушал новобрачное соитие. Но белый пароход разрезал своим носом штормовые волны и качался из стороны в сторону как качели. Моя новенькая, молоденькая жена не выдержала качки и начала, как говорят моряки, травить.

Чтобы не смущать свою леди, я пошёл на танцы. На верхней палубе на всё Чёрное море из репродукторов гремела ритмичная музыка и, крепко обнявшись, танцевали только два матроса. Пассажиры в лёжку попрятались по каютам. Теперь травить начал и я. Брачное соитие было отложено по метеоусловиям.

Ялта встретила нас низким пасмурным небом. Ай-Петри проколола собой тяжёлое облако. Прямо на причале нас встретили с баяном работники Дома отдыха ВТО и на своём автобусе привезли в Мисхор. После морской прогулки у меня снова появился зверский аппетит. Номер был простой, но уютный, с видом на море. Правда, от моря в окно сильно шумело. По разные стороны стояли две односпальные кровати с прикроватными тумбочками. Посреди комнаты мешался стол с графином. Узкий коридорчик вёл к туалету и ванной комнате, что в СССР считалось высшим шиком. Люди, которые по утрам принимали душ, с полным основанием относили себя к интеллигенции. Устав от дороги, моя жена прилегла на кроватке, и я вспомнил почему, собственно, мы с ней здесь оказались. Скинув брючки, я бросился к ней. Моя сексуальная агрессия жену напугала и лицо её не скрывало желания позвать на помощь окружающих. Обнимая и поглаживая её груди, я пытался её успокоить. Громкий металлический голос из репродуктора возвестил о начале обеда и благодарил за то, что все отдыхающие придут вовремя. Жена вскочила и выбежала из номера, как освобождённая жертва Бухенвальда. Быстро натянув брючки, я трусцой бросился её догонять. Бежал на запах жареного лука. Двухдневная свадебная голодовка давала себя знать.

Официантка нас определила за столик у окна. Положив себе салатов, мы уткнулись в тарелки. Когда принесли суп, появились наши соседи по столу, артисты кордебалета из Большого – Ира и Андрей. Вы, конечно, будете смеяться, но они тоже приехали в свадебное путешествие. Просто инкубатор какой-то. За соседним столиком сидела ещё одна новобрачная парочка из Москвы: Алла и Саша. Их родители были врачами и смогли достать им путёвки в престижный дом отдыха. Так любовь к свадебным путешествиям в творческой среде объединила нас на многие годы.

Уже на третьей минуте послеобеденного отдыха, когда я лелеял свои коварные замыслы новобрачного самца, мы страшно разругались с моей женой.

– Какие чудные ребята! Как нам повезло! – воскликнул я.

– Да, действительно, чудные! – поддержала меня жена. Особенно Саша! Какое лицо, какое остроумие!

– Что, что? – переспросил я. Какое лицо? Какое остроумие? Ты должна смотреть только на меня.

– Вот ещё! И не подумаю! – возмущённо фыркнула она и повернулась лицом к стене

Я пошёл к морю. Пляж был узкий, тесный, усеянный отдыхающими. Крым традиционно был излюбленным местом отдыха москвичей и народу здесь всегда было много. Я устроился на волнорезе и наблюдал за плавающей головой в тюрбане из махрового полотенца. Когда голова поравнялась со мной, я предложил ей свою руку. Крокодил, плавающий за ней на резиновом матраце, чуть не откусил мою руку. Он оказался её мужем. Развелось же этих брачующихся. Куда ж холостякам податься?

Дня три мы ходили молча, молча спали и загорали в разных концах пляжа. Потом наши новые друзья взялись нас мирить и принудили меня к покаянию. Мужчина должен уступать женщине во всём. Примирение решено было отметить в кондитерской в Ялте. Автобусом до Ялты доехать было просто. Ялтинская набережная приветливо простиралась вдоль моря, приглашая к прогулкам праздных отдыхающих. Мы выпили кофе с пирожными и уселись на скамейку, любоваться морем. Рассказывали друг другу о своих планах на предстоявшую жизнь. Ира с Андреем мечтали блистать на сцене Большого, Саша с Аллой закончили МГИМО и готовились к командировке в Африку, а нам предстояло закончить четыре курса, получить диплом ЛИАП и строить космические корабли. В головах ещё не рассеялся туман детских сказок. Пока все жили у родителей и мечтали о своём доме. Лунная дорожка звала нас в светлое будущее. Мы поехали в Мисхор.

Сидеть вечерами на балконе нашего номера было большим удовольствием. Шум моря, гористый, поросший кипарисами берег в лунном свете дышали ароматом кальяна, восточными сладостями и танцами живота южных красавиц. Когда я, покаявшись и извинившись, с охапкой цветов и рахат-лукумом, совсем уж было подобрался к прелестям своей новобрачной жены, она мне бегло объявила, чтобы я к ней сейчас не приставал, так как у неё начались женские «дела». Ну и дела?!

После завтрака вся популяция причерноморских отдыхающих тащилась на пляж и лежала на подстилках, прижавшись друг к другу своими боками и подставив солнцу свободную часть своего тела. Изредка, уморённые жарой отдыхающие остужали свои тела, погружая их в прозрачные морские волны. Разомлев и проголодавшись, к двум часам все уползали с пляжа и перемещались к кормушкам и кроваткам. Я предпочитал сон в гамаке или шезлонге солярия на крыше нашего корпуса. В четыре часа накрывали полдник из фруктов и печенья с чаем. Мало кто им пренебрегал. После полдника устраивали прогулки в горы. Прелести этих мест многократно описаны классиками и мы старались уловить те же наслаждения от узеньких улочек Симеиза, витиеватой резьбы стен Ливадийского дворца, восточных узоров Бахчисарая. Мы приезжали в гости к Антону Павловичу Чехову и пытались понять его мысли. Залитые солнцем виноградники манили налитыми гроздьями. Персиковые сады не позволяли пройти мимо. После ужина все собирались на танцы. Когда я спросил местного татарина, продающего фрукты, куда лучше пойти на танцы, он подумав немного, посмотрев на меня, сказал

– Хочешь дурью помаяться, иди в «Сосны», там интеллигенция отдыхает. А хочешь, чтобы всё нормально получилось, тогда в «Живой ручей». Якше.

– Да не, я с женой.

– Тогда какие тебе танцы нужны, да?! Пусть она тебе дома танец живота танцует.

К концу медового месяца я познал свою жену и не нашёл в этом ничего необычного. По-моему она тоже. Но сочетание браком произошло и законсервировалось приторностью медового месяца. Засахарилось.

Я разъехался со своими родителями и обосновался в коммунальной квартире на бульваре Профсоюзов,17 /Конногвардейский/у Исаакиевского собора. Жизнь в центре давала много преимуществ. Пять лет мы только и делали, что развлекались на досуге. Море приключений, океан событий. Непреложные занятия в институте, работа в студенческом научном обществе, репетиции в КВН, тренировки профессионального спортсмена за зарплату и съёмки в кино были обычным рутинным делом. Зарабатывал я, как профессор. Напряжённо думать приходилось только о том, как попасть на модный спектакль в БДТ, концерт Дюка Элингтона или выставку из Лувра. Куда поехать на каникулах и как протащить на спортивные сборы в Сочи свою молодую жену. Как ей прогулять лекции, чтобы она тоже поехала со мной на съёмки. Какая компания ей нравится и где мы в этот раз будем встречать Новый год.

Утренний кофе стал моей обязанностью под предлогом того, что я очень вкусно его готовлю. В студенческой столовке я никогда не питался. Придворным нашим кормильцем стал ресторан Дома архитекторов с изумительными кожаными панно на стенах и сочным бифштексом по-деревенски. Шведский стол в «Европе» и «Метрополе», на худой конец чебуреки в «Кавказском». Женщина не должна торчать на кухне и стирать мужские носки – девиз моей избранницы. Взгляды на устройство семейного очага у нас были разные. Ей хотелось принимать комплименты поклонников, а мне отводилась роль подкаблучника, довольного этим. Меня такой расклад не устраивал.

Поиски компромисса затянулись на пять лет. Слушались концерты, читались книги, писались рефераты, смотрелись фильмы, обсуждались спектакли. Мы спали, работали и в промежутках ели. Мы просто завтракали, ужинали и обедали. Всё как у А.П.Чехова. Люди обедали, просто обедали. А между тем, слагались наши судьбы, разрушались наши жизни.

Вечеринка с Бродским

Я стоял на перекрёстке Бродвея и 49-ой улицы. Как пальцы выставленные напоказ в драгоценных алмазных перстнях вокруг меня высились небоскрёбы. Пытаясь остановить прохожих и узнать адрес, я повторял на ломанном английском языке свой вопрос

– Сори! Где тут… э-э… Самовар, плыз?

Но прохожие пролетали с такой скоростью, что окончания вопроса тонуло в шорохе шин.

– Я покажу тебе дорогу, Коля! – послышался знакомый голос за спиной.

– Твайю мать, Оська! Что ты тут делаешь?

– Это ты что здесь делаешь? Я-то здесь живу.

Передо мной, со своей питерской ехидной улыбочкой, не разжимая губ, стоял Бродский.

– А как ты меня узнал?

– Да по пальто! Помнишь как в том анекдоте про большевиков, которые встретились у мавзолея Ленина через пятьдесят лет после революции и один другого спрашивает, как же он его узнал? Да? И так далее, и так далее, и так далее…

– А сколько же мы не виделись?

– Постой, постой, Коля. Последний раз это было у тебя на вечеринке. Перед моим отъездом. Я, Илья, Семён, Паша, Вова Светозаров. Ну и напугался я тогда. Второй-то раз сидеть не очень хотелось. Да? Вот и послушали музычку! Дебитлз!

– Боже мой, сколько воды утекло, Ося?!

– А я тогда на Ленфильме тебя сразу узнал и не хотел к тебе тащиться со своей американкой. Как-то ты мне сразу не понравился, когда я ещё тебе «Доктора Живаго» продал. Да? Что-то ментовское у тебя в лице было. Если бы не Илья и Семён, которые начали тебя расхваливать, я бы не поехал.

– А Илья-то уже давно умер. И Семён тоже.

– Да грустная история. Очень грустная. Ну, пойдём Коля, покажу тебе дорогу к «Самовару». А помнишь мы тогда поехали на 31-ом трамвае к тебе на бульвар Профсоюзов и хотели где-нибудь сойти водки купить и так далее, и так далее, и так далее… На Зверинской выходим – водки нет. На Добролюбова выходим – водки нет. А надо до семи успеть, а то пришлось бы «Сержанта» на сухую слушать.

– А девчонки ваши, Ося, на второй остановке в другую сторону чуть не уехали, поняли, что с вами вечеринка не весёлая получится. Семён их еле-еле уговорил, расписывая какие уникальные у меня пласты «БИТЛЗ». Если бы не Линка Сандлер, они бы разбежались.

– Да он и нас всех уговорил к тебе поехать, потому что только у тебя в Ленинграде «Сержант Пейперс лонли хад клаб бенд» появился. Да ещё своя комната в центре. Тащиться в новостройки не надо, чтоб выпить под музыку и так далее, и так далее, и так далее…

– А водку мы уже прямо у моего дома купили в гастрономе на Леотьевском. Там хороший винный отдел был и продавщица знакомая. Сразу две бутылки «Столицы» взяли, чтоб лишний раз не бегать. А на закусь пельмешек «Сибирских» шесть пачек. Нет, пять – у них больше не было. Всё разобрали под конец дня. А комнату эту мама мне дала, чтоб жить с молодой женой отдельно. Я из штанов выпрыгивал от радости, что стал самостоятельным. Могу, кого угодно приглашать и любую музыку слушать.

– Ну в этом вопросе, Коля, нас твоя соседка разубедила. Да? Она же тебе сразу сказала, что вы здесь не один живёте и будете пол мыть лишний раз в местах общего пользования за своими гостями. Да? Ты цыкнул тогда на неё, а дочка с хахелем выскочили бить тебя, но… притормозили, сосчитав нас по головам. Да?

– А хахель крепкий был такой парнишка, спортсмен, баскетболист. Правдюк его звали. Дочка тоже баскетболистка. Они в университете оба учились. На филфаке, нет… на юридическом. Права покачать любили.

– Я помню обалдел от твоего книжного шкафа до самого потолка. Метра четыре высотой. Да?

– Да не шкаф это был, Ося, а стеллаж из досок. Сам сделал.

– Ну да? Вот рукоделец.

– А пока твоя жена пельмени в тазу варила, соседка орала, что нельзя занимать всю плиту и что ей тоже пищу надо готовить. И что ты – кулак и так далее, и так далее, и так далее. А ты её крысой обозвал. Да?

– Крысой она и была. Ни дать, ни взять. А помнишь, Ося, когда ты начал после второй рюмки читать «Я входил…», она в дверь забарабанила и попросила не кричать так громко или она вызовет милицию. А Илья ей сказал, что мы разучиваем революционные песни к празднику Октября.

– Да? А в туалет мы ходили не переставая. Да? И всё время хлопали дверью. А она, видимо, переживала, что так часто пользуются её унитазом. Ещё сносится до дыр?! Да?

– А помнишь, Ося, я попросил у неё стульев, а то нам сидеть не на чем. А она, обалдев от моей наглости, пообещала нас всех посадить куда «следовает» и тогда мы вдоволь насидимся. Ты побелел от этой её шутки и засобирался домой.

– И правильно бы сделал, если бы ушёл. Да?

– А «Битлз»?

– А что «Битлз»? Пока Паша с Семёном разглядывая твои иконы, рассказывали американским студенткам из ЛГУ о древней Руси и так далее, и так далее, и так далее, все уже забыли зачем пришли.

– Пельменей поесть пришли под водку. И пообжиматься с девчонками в тепле. Где ещё пообжимаешься? Все жили с родителями в коммуналках. В кафе не натанцуешься в обнимку – знакомые засечь могут. Да и не было в кафе танцев. Вот все по «хатам» и собирались.

– Только вот сесть у тебя, действительно, не на что было. Да? Так на полу расселись как хиппи. Курят все сигарету за сигаретой – умных из себя строят, переживающих. Дым коромыслом – друг друга не видно. Да? А ты ещё и свет потушил для интима. И так далее, и так далее, и так далее. Мне, помню, фонарь с улицы прямо в глаз светил, как на допросе. Да? Мне не до музыки было. Я ушёл бы, если бы не Илья. Друг всё-таки. А он из-за Семёна пошёл. А Пашке до «Красной стрелы» всё равно некуда деваться было.

– А строили-то из себя больших ценителей музыки. Получается, зря я старался.

– Не, Коля, не зря. Музон был сногсшибательный. Да? Колонки у твоей «Симфонии» такие мощные. Каждая со шкаф величиной. Да? Когда ты врубил их на полную, я думал, что по мне открыли огонь из пулемётов. Тебе все кричат, сделай потише, а ты не слышишь ничего. Извиваешься в ритуальном танце. Жена твоя прячется за Линку, перечить тебе боится. Да?

– Пельмени с водкой, конечно, нас всех успокоили. На полу все растянулись, от удовольствия щурятся, жмутся друг к другу.

– И вдруг дверь как взрывной волной вышибло. Да? Иконы с грохотом полетели со стены, а в проёме толпа мужиков с красными повязками на рукавах. Да? Выползает твоя соседка и шипит, тыча пальцем на наше лежбище. Да? Музыка прекратилась, как по команде. То ли кончилась пластинка, то ли вырвались провода.

– Безобразие – заорал квартальный, сверкая пуговками. Людям отдыхать не даёте. Пройдёмте в отделение. Кто ответственный квартиросъёмщик?

– Не имеете права – полез ты в бутылку. Да? А я потерял дар речи, прикидывая, чем для меня всё это может закончиться. Выезд закроют, связь с американкой пришьют и как рецидивиста посадят меня в острог до скончания века и так далее, так далее, и так далее.

Дружинники толпились в коридоре, а участковый ходил по комнате и подталкивал нас на выход, как шпану.

– Всех в отделение! Там разберёмся.

– Я говорила, посажу, значит посажу, хулиганьё. Я на вас управу найду у Советской власти, антисоветчики проклятые! Стиляги! – дребезжала Зинаида Ивановна.

Мы выходили по одному, нехотя напяливая на себя свои пальтишки.

– Девушки, можете остаться – великодушно разрешил участковый, облегчив нашу участь.

Мы шли гуськом по тёмному двору на Леонтьевский переулок. Отделение оказалось в двух шагах от дома, на улице Красной, в доме с кумачовой вывеской «ШТАБ ДНД».

– А помнишь нас посадили всех на одну лавку, потому что у них стульев не было.

– Да. А Семён как ляпнул, что это скамья подсудимых, так меня чуть не стошнило. Да?

– А когда дружинники все вышли на улицу покурить, я подумал, они воронок подгоняют.

– А мент, помнишь, спрашивает Пашку – сколько мы водки выпили? Да? А Паша говорит по чуть-чуть. Да? Только за праздник Октября. Да? А мент на него покосился и спросил строго как его фамилия и так далее, и так далее, и так далее.

– Потом когда в паспорт его посмотрел, как заорёт, что тот его обманывает. Сказал Финн, а в паспорте совсем другое написано. А Паша говорит, что он не обманывает, а что это его псевдоним. Потому как он сценарист. А Вовка Светозаров, как на пионерском сборе хотел сказать правду, что он по отцу Хейфец, но Илья его угомонил.

Но всё равно в паспорте было написано – еврей. А к евреям тогда было очень предвзятое отношение. Они всем гуртом повалили в Израиль. То есть Родину предавали. Эта провинность для мента была уликой поважнее, чем линия налива за воротник. На собраниях профсоюзных отъезжающих евреев распинали и посадить могли, как раз плюнуть. Дело пришить могли любое, какое понравится. Водочные пары мешали нам осознать это сразу.

– Потом мент Семёна спрашивает фамилию, а тот ему – Аранович! Кем работаете? Режиссёр на Ленфильме. Хорошо промолчал, что снимал похороны Ахматовой и КГБ его давно «пасёт».

– Илью спрашивает, а тот – Авербах! Кем работаете? Режиссёр на Ленфильме.

Дружинники пришли, накурившись «Беломора», а мент им говорит, что большие они молодцы, потому как целую банду антисоветчиков поймали и дело на групповщину потянет. А им на заводе за это отгул положен. Дружинники обрадовались, оживились, что вечеринка удалась.

– Да-а. Тут мент до тебя добрался. Как фамилия спрашивает? А ты дар речи потерял, вытаращил на него глаза. А сам белее первого снега сделался. А Илья не выдержал, пожалел тебя и злобно менту говорит, что в паспорте всё написано.

– А мент по слогам читает Брод-ский. Да? Бродский, что вы там на сходке обсуждали?! И тут какой-то грамотей из дружинников встрепенулся, вскочил и пропел петухом – неужели тот самый Бродский? Вы сын его? Или внук?

– А мент тебя спрашивает, вы тот самый Бродский?

– А я думал, что они имеют ввиду мою отсидку. Киваю обречённо. Да? Поддакиваю скромно, что мол тот самый Бродский. Чего уж думаю отпираться и так далее, и так далее, и так далее?

– А мент дружинника пытает, какой-такой «тот самый» Бродский? Чем знаменит? А дружинник ему с придыханием говорит, что художник был такой известный, который самого Ленина рисовал. И что в Ленинграде есть улица Бродского и музей.

Мент тогда задумался, протоколы стал перебирать как карты игральные. Потом осклабился, как будто кислого квасу выпил и заговорил повеселевшим голосом. Ладно, говорит, ребята. Идите по домам. Праздник вам портить не хотим. Но вы больше не балуйте. Людям на нервы не действуйте. Не мешайте им коммунизм строить. И отдал паспорта. И руки жать стал, прощаясь.

– А мы вышли и наперегонки припустили по бульвару.

– А Семён кричал, что вечеринка удалась!

– Двадцать пять лет мы не виделись, Коля.! Да? Как ты живёшь-то? Как Питер?

– А ты как, Ося? Нобелевку отхватил, по радио говорят. Вот пруха?! Ну кто бы мог подумать?

– Я бы мог подумать!

Так Ося довёл меня по каменным джунглям Нью-Йорка до ресторана «Русский самовар», который оказался его собственностью. Домой из Лос-Анжелеса мы с Никитой в большой компании возвращались через Нью-Йорк и он решил там отпраздновать «Оскара». Пили «Столичную» и закусывали пельмешками. Орали песни «Битлз» во всю глотку. Но ментов так никто и не вызвал. На следующий день мы улетали в Москву. Это был третий раз, когда жизнь на своих закоулках свела меня с Иосифом Бродским. И как оказалось – последний…

Но вечеринка удалась!