Текст книги "Дети Ананси"

Радостно возбужденный, но нерешительный голос у него за спиной произнес:

– Мистер Хорикс?

Сердце у него екнуло.

За его столик села одна из женщин, та, что помоложе, и наградила самой теплой улыбкой.

– Забавно тут с вами встретиться, – сказала она. – Вы тоже в отпуске?

– Вроде того. – Он понятия не имел, кто к нему привязался.

– Вы ведь помните меня, верно? Рози Ной. Я встречалась с Толстым… с Чарли Нанси. Помните?

– Здравствуйте, Рози. Конечно, я вас помню.

– Я здесь в круизе, с мамой. Она все еще пишет открытки домой.

Грэхем Хорикс оглянулся через плечо на дальний угол маленького кафе, откуда на него уставилась сестра южноамериканской мумии в цветастом платье.

– Честно говоря, – продолжала Рози, – я не из тех, кто ездит в круизы. Десять дней переезжать от острова к острову! Так приятно встретить знакомое лицо, правда?

– Абсо-ненно, – согласился Грэхем Хорикс. – Следует ли понимать, что вы и наш Чарльз уже больше не… э-э-э… вместе?

– Да, наверное. Я хочу сказать, уже нет.

Грэхем Хорикс для вида сочувственно улыбнулся. Прихватив свою фанту, он вместе с Рози отправился к столику в углу. Мама Рози источала недоброжелательность так же, как старый железный радиатор на всю комнату холод, зато Грэхем Хорикс был само очарование, сама любезность и во всем с ней соглашался. Действительно ужасно, что только себе позволяют нынешние турагентства! Просто омерзительно, какую небрежность допускает администрация лайнера! Поразительно, как на этих островах нечем заняться! И возмутительно, с чем – во всех отношениях – приходится мириться пассажирам! Десять дней без фаянсовой ванны, лишь с крохотным душем! Позор!

Мама Рози рассказала о нескольких весьма впечатляющих распрях, которые она успела затеять (и непрестанно подпитывать) с некими американцами, чье главное преступление, насколько понял Грэхем Хорикс, заключалось в том, что они слишком много накладывали на тарелки у шведского стола и загорали в том месте у кормового бассейна, которое мама Рози с первого же дня считала бесспорно своим.

Грэхем Хорикс кивал и издавал сочувственные ахи и охи, цокал языком и поддакивал, а на него все капала серная кислота, пока мама Рози не согласилась забыть о своей неприязни к незнакомым людям и к тем, кто так или иначе связан с Толстым Чарли, и все говорила, и говорила, и говорила… Грэхем Хорикс слушал вполуха. Грэхем Хорикс размышлял. «Весьма прискорбно было бы, – думал он, – если бы кто-нибудь вернулся в Лондон и сообщил властям, что встретил Грэхема Хорикса на Сан Андреасе». Что его рано или поздно заметят – неизбежно, однако эту неизбежность нужно постараться отдалить.

– Позвольте, – сказал он вслух, – предложить решение хотя бы одной вашей проблемы. В нескольких шагах отсюда находится мой летний домик. Хочется думать, довольно приятный. И если у меня чего-то в избытке, так это ванных комнат. Не хотите ли побаловать себя ванной?

– Нет, спасибо, – сказала Рози.

Разумеется, если бы она согласилась, то мама неминуемо указала бы на то, что им нужно вернуться в Уильямстаун, откуда катер заберет их на корабль, и одернула бы ее за то, что она принимает подобные приглашения от посторонних. Но Рози отказалась.

– Как мило с вашей стороны! – показала мама Рози в улыбке зубы. – С огромным удовольствием.

Вскоре подъехал на черном «мерседесе» садовник, и Грэхем Хорикс открыл дверцу перед Рози и ее мамой. Он заверил обеих, что абсо-ненно доставит их в гавань задолго до отхода последнего катера на лайнер.

– Куда едем, мистер Финнеган? – спросил садовник.

– Домой.

– Мистер Финнеган? – подняла брови Рози.

– Одно из имен в семье, – ответил Грэхем Хорикс, уверенный, что так оно и есть. Во всяком случае, в чьей-нибудь семье.

Захлопнув заднюю дверцу, он сел впереди.

Мэв Ливингстон потерялась. Все началось так хорошо… Она захотела попасть домой, в Понтерфракт, и пожалуйста – мерцание, ужасный порыв ветра, и потоком эктоплазмы она перенеслась к себе. В последний раз пройдясь по комнатам, она вышла под осеннее небо. Ей захотелось повидать сестру в Райе, и только она успела об этом подумать, как очутилась в садике, где ее сестра как раз выгуливала спаниеля.

Все казалось таким простым.

В какой-то момент она решила, что пора посмотреть на Грэхема Хорикса, и тут-то все и запуталось. На мгновение она оказалась в кабинете в Олдвиче, потом в пустом доме в Пурли, где была однажды на обеде, который Грэхем Хорикс устроил для небольшой компании лет десять назад, а потом…

Потом она потерялась. И куда бы ни попыталась попасть, становилось только хуже.

Она понятия не имела, куда ее занесло, хотя, по всей видимости, это был какой-то сад.

Краткий ливень промочил насквозь листву и траву, но ее не тронул. Теперь от земли валил пар, и потому она поняла, что это не Англия. Сгущались сумерки.

Сев на мокрую траву, она от расстройства шмыгнула носом.

«Хватит, – строго велела она сама себе. – Мэв Ливингстон, возьми себя в руки!»

Но шмыганье переросло в плачь.

– Хотите носовой платок? – спросил чей-то голос.

Мэв подняла глаза. Перед ней стоял пожилой джентльмен с тоненькими, словно нарисованными карандашом усиками, в зеленой шляпе и предлагал ей носовой платок.

Она кивнула.

– Хотя, наверное, он мне без надобности. Я все равно не смогу к нему прикоснуться.

Сочувственно улыбнувшись, он подал платок. Как это ни удивительно, платок не провалился у нее между пальцев, поэтому она высморкалась и промокнула глаза.

– Бывает, – сказал джентльмен и смерил ее с ног до головы оценивающим взглядом. – Вы что? «Каспер»?

– Нет, – ответила она. – Кажется, нет… А что такое «каспер»?

– Ну, помните призрака из мультфильма? Так вот, вы призрак?..

Тоненькими усиками он напомнил ей Кэба Коллоу или, может, Дана Амеша, короче говоря, тех звезд, которые, даже постарев, не теряют обаяния. Кто бы ни был этот человек, он все еще звезда.

– А… Да, наверное. Я одна из них. Э-э-э… А вы?

– Более-менее. В общем и целом я мертв.

– О! А вы не рассердитесь, если я спрошу, где мы?

– Во Флориде. На кладбище. Хорошо, что вы меня застали. Я как раз собирался на прогулку. Хотите присоединиться?

– Разве вам не положено лежать в могиле? – нерешительно спросила Мэв.

– Наскучило, и я решил, что не помешает размяться, Может, чуток порыбачить.

Помешкав, Мэв кивнула. Неплохо, когда есть с кем поговорить.

– Хотите послушать сказку? – спросил старик.

– Не особенно, – призналась она.

Протянув руку, он помог ей подняться, и они вышли из Садов Успокоения.

– Приятная откровенность. Тогда буду краток. Не стану слишком заводиться. Знаете, я ведь умею рассказывать истории, которых хватает на месяцы. Все дело в деталях: что-то вставляешь в историю, что-то опускаешь. То есть если выбросить погоду и во что люди одеты, с тем же успехом можно перемахнуть через половину. Однажды я рассказывал сказку…

– Послушайте, – прервала его Мэв, – если собираетесь рассказать сказку, просто расскажите и все, ладно?

Идти по обочине в сгущающихся сумерках – мало радости. Мэв то и дело напоминала себе, что никакая машина ее не собьет, но ей все равно было не по себе.

Мягко и нараспев старик начал:

– Так вот о Тигре. Вам нужно понять, что это не просто полосатая кошка из Индии. Это имя, которым люди наделили вообще всех больших кошек: пум, и рысей, и ягуаров, да в общем всех. Вам ясно?

– Разумеется.

– Хорошо. Итак… Давным-давно все сказки были про Тигра. Все истории принадлежали Тигру и все песни тоже. Я бы сказал, все анекдоты были про него, но во времена Тигра анекдотов не рассказывали. Главное в Тигровых историях – насколько крепкие у тебя зубы, как ты охотишься и как ты убиваешь. В Тигровых историях нет ни доброты, ни проказ, ни мира.

Мэв попыталась представить себе, какие сказки могла бы рассказывать большая хищная кошка.

– Значит, там было сплошное насилие?

– Иногда. Но большей частью они были просто неприятными. Когда все сказки и все песни принадлежали Тигру, дурное для всех было время. Люди перенимают дух сказок и песен, которые их окружают, особенно если своих собственных у них нет. И во времена Тигра все сказки были мрачными. Они начинались слезами и заканчивались кровью, но других люди не знали. Потом появился Ананси. Надо думать, вам все известно про Ананси…

– Кажется, нет, – призналась Мэв.

– Ну, начни я говорить о том, каким умным и красивым, каким обаятельным и коварным был Ананси, я мог бы начать сегодня и не закончить до четверга на будущей неделе, – завелся старик.

– Тогда не начинайте, – посоветовала Мэв. – Я поверю вам на слово. И что сделал этот Ананси?

– Ну, Ананси выиграл все сказки… Выиграл? Нет, он их заслужил! Он отобрал их у Тигра и сделал так, чтобы Тигр не мог больше попасть в реальный мир. Во всяком случае, во плоти. И сказки, которые люди стали рассказывать, превратились в истории Ананси. И было это?.. Кажется, лет десять – пятнадцать тысяч назад. Так вот, в принадлежащих Ананси сказках есть и хитринка, и шалости, и мудрость. И люди по всему миру перестали думать лишь о том, как бы стать охотником и не превратиться в добычу. Выход из положения они начали искать при помощи ума, а не силы – впрочем, иногда попадали в еще худший переплет. Им по-прежнему нужно было наполнять чем-то животы, но теперь они старались сообразить, как бы сделать это, не работая: вот тогда-то люди и начали работать головой! Кое-кто считает, что первым орудием человека было оружие, но только переворачивают все с ног на голову. Всякий раз впереди дубины шел костыль. Ведь теперь люди стали рассказывать Анансины сказки, а потому думали о том, как добиться поцелуя или получить что-то задаром, будучи умнее или забавнее. Вот когда они начали творить мир.

– Но это же просто фольклор, – сказала она. – А его придумывали те, кто изучает, как появляются сказки.

– И что это меняет? – спросил пожилой джентльмен. – Предположим, Ананси просто герой сказки, придуманный в Африке на заре времен каким-то мальчишкой, вокруг ноги которого вьются мухи, который тычет концом костыля в землю и придумывает дурацкие истории про человека из смолы. Разве это что-то меняет? Люди реагируют на сказки, пересказывают их. И так сказки распространяются и, пока их рассказывают, меняют рассказчика. Ведь теперь те, кто думал лишь о том, как бы убежать от льва и держаться подальше от реки, чтобы крокодилы не получили дармовой обед, начинают мечтать о другом, новом месте. Мир, возможно, остался прежним, но обои-то изменились, верно? У людей по-прежнему все та же история, та, с которой они родились, живут всю жизнь, а потом умирают, но теперь она значит кое-что иное, не то что раньше.

– Вы хотите сказать, что до появления историй Ананси мир был диким и варварским?

– В общем и целом.

Мэв понадобилось некоторое время, чтобы это переварить.

– Что ж, – весело сказала она наконец, – хорошо, что сказки теперь принадлежат Ананси.

Старик кивнул.

– Но разве Тигр не хочет их вернуть? – спросила вдруг Мэв.

– Вот уже десять тысяч лет как хочет.

– Но ведь он их не получит, правда?

– Ананси мертв, – сказал старик. – А «каспер» мало что может сделать.

– Учитывая, что я сама «каспер», слышать такие слова обидно.

– «Касперы» ведь не способны касаться предметов, или забыли?

Мэв задумалась.

– Так что же я могу потрогать? – спросила она.

На красивом старом лице мелькнуло выражение одновременно лукавое и распутное.

– Меня, например.

– Должна вам сказать, – с притворным возмущением объявила она, – что я замужняя женщина.

Его улыбка стала только шире. Это была ласковая и мягкая улыбка, столь же опасная, сколь и согревающая сердце.

– С точки зрения морали, в брачном обете есть оговорка: «пока смерть не разлучит нас».

На Мэв это не произвело впечатление.

– Дело в том, что вы нематериальная девушка. Вы способны касаться нематериального. Меня, например. Если хотите, пойдем танцевать. Тут есть одно местечко, сразу за углом. В том танцзале едва ли обратят внимание на пару «касперов».

Мэв поразмыслила. Она так давно не танцевала.

– А вы хороший танцор? – спросила она.

– Никто не жаловался, – улыбнулся пожилой джентльмен.

– Я хочу найти мужчину, живого мужчину по имени Грэхем Хорикс. Вы мне поможете?

– Бесспорно, я поведу вас в верном направлении. Так вы танцуете?

Уголки губ Мэв тронула улыбка.

– А вы приглашаете?

Костяные цепи, удерживавшие Паука на полу, спали. Обжигающая и постоянная, как при воспалившейся надкостнице, боль, которая заполняла все его существо, начала отступать.

Поднявшись, Паук нерешительно сделал шаг вперед.

В небе перед ним появилась прореха, и он направился к ней.

Впереди он видел островок, а в центре его – гору. Он видел чистейшее голубое небо, качающиеся на ветру пальмы и белую чайку в вышине. Но прямо у него на глазах этот чудесный мир стал вдруг удаляться. Словно бы он смотрел на него в обратный конец телескопа. Мир съеживался и ускользал, и чем быстрее Паук бежал к нему, тем дальше он становился.

Вот он уже превратился в сверкающий камешек в луже воды, а после исчез совсем.

Паук же очутился в пещере. Все контуры казались четкими, много резче и четче, чем в любом другом месте, куда его раньше забрасывала судьба или прихоть. Это место было не от мира сего.

Она стояла на пороге пещеры, загораживая ему выход и путь к свободе. Он ее знал. Это была та самая женщина, которая сидела напротив него в подвальном греческом ресторанчике Южного Лондона, и изо рта у нее вылетали птицы.

– Знаешь, – начал Паук, – должен сказать, у тебя престранные представления о гостеприимстве. Если бы ты попала в мой мир, я бы приготовил тебе обед, открыл бутылочку вина, поставил бы музыку для расслабления и устроил бы тебе такой вечер, которого ты до конца жизни не забыла бы.

Ее лицо осталось бесстрастным – тем более что было высечено из черного камня. Ветер трепал полы старого бурого плаща. Тут она заговорила, и ее голос оказался высоким и одиноким, точно крик далекой чайки:

– Я забрала тебя. Теперь ты позовешь его.

– Позову его? Кого?

– Ты станешь блеять, – пообещала она. – Ты станешь скулить. Твой страх привлечет его.

– Пауки не блеют, – ответил он, сам не будучи уверен, что это правда.

Блестящие и черные, как осколки обсидиана, глаза смотрели на него не отрываясь. Они походили на черные дыры, не выдающие ничего, даже тени информации.

– Если ты убьешь меня, – сказал Паук, – я тебя прокляну. То есть на тебя перейдет мое проклятие.

А сам задумался, может, его и в самом деле кто-то проклял? Интересно, передается ли проклятие как зараза? Скорее всего да, а если нет, то, уж конечно, его можно разыграть.

– Я тебя убивать не стану. Нет, я оставлю это другому.

Она подняла руку, и вдруг оказалось, что на месте пальцев у нее когти хищной птицы, и этими когтями она провела ему по лицу, по груди. Разрывая кожу, острия проникли в плоть.

Боли Паук не почувствовал, хотя и знал, что она вскоре придет.

Алые капли выступили у него на груди, закапали со скулы и подбородка. Глаза щипало. Собственная кровь попала ему на губы. Он чувствовал ее вкус, ее металлический запах.

– Теперь, – произнесла она криком далеких птиц, – начнется твоя смерть.

– Мы разумные существа, – возразил Паук. – Позволь предложить тебе более разумный сценарий, от которого мы оба получим немалую выгоду. – Эти слова он произнес с обаятельной улыбкой. Произнес с убеждением.

– Ты слишком много говоришь. – Она покачала головой. – Хватит болтовни.

А потом запустила коготь ему в рот и резким движением вырвала язык.

– Ну вот, – сказала она, а потом как будто сжалилась, потому что коснулась почти нежно лица Паука, и добавила: – Спи.

Он уснул.

Приняв ванну, мама Рози появилась посвежевшая, оживленная и определенно сияющая.

– Перед тем как отвезти вас в Уильямстаун, можно наскоро показать вам дом? – спросил Грэхем Хорикс.

– Нам нужно возвращаться на корабль, но все равно спасибо, – ответила Рози, которая так и не смогла убедить себя, что ей так уж сильно хотелось принять ванну в доме Грэхема Хорикса.

А мама глянула на часы.

– У нас есть ровно полтора часа, – сказала она. – До гавани не больше пятнадцати минут. Будь любезнее с хозяином, Рози. Мы с радостью посмотрим ваш дом, мистер Хорикс.

Поэтому Грэхем Хорикс показал им гостиную, кабинет, библиотеку, комнату с широкоэкранным телевизором, столовую, кухню и бассейн. Затем открыл дверку в кухне, за которой мог бы скрываться чулан, но за которой оказалась лестница вниз, и проводил своих гостий по деревянным ступенькам в выложенный камнем винный погреб. Он показал им стойки с бутылками, большую часть которых приобрел вместе с домом. Он провел их в дальний конец винного погреба, в голую комнатку, где в стародавние времена, когда еще не придумали холодильники, держали мясо. В леднике всегда было прохладно, с потолка свисали тяжелые цепи, а пустые крюки в стенах показывали, где некогда хранились туши. Грэхем Хорикс вежливо придерживал дверь, пока обе женщины не зашли внутрь.

– Ох, – сказал он вдруг, – только сейчас сообразил. Выключатель-то в винном погребе. Минутку.

На этом он захлопнул дверь и заложил засовы. Потом не спеша выбрал со стойки запыленную бутылку «шабли премьер крю» 1995 года.

Бодрым шагом Грэхем Хорикс поднялся наверх и дал знать троим слугам, что отправляет их в недельный отпуск.

Когда он поднимался в свой кабинет, у него возникло странное ощущение, будто что-то беззвучно ступает за ним следом на мягких лапах, но когда он обернулся, то ничего не увидел. Странно, но от этого ощущения ему стало уютнее. Он нашел штопор, открыл бутылку и налил себе бокал бледно-золотистого вина. Отпил глоток и, хотя раньше никогда не любил красные вина, поймал себя на том, что ему хочется чего-нибудь потемнее и побогаче букетом. «Оно должно быть… – подумал Грэхем Хорикс. – Оно должно быть цвета крови».

Допивая второй бокал «шабли», он сообразил, что в своих злоключениях винит не того человека. Теперь он понял: Мэв Ливингстон – всего лишь жертва обмана. Нет, винить – бесспорно и несомненно – следовало Толстого Чарли. Если бы не его любопытство, не его преступное вторжение в компьютерную систему агентства, он, Грэхем Хорикс, сейчас не торчал бы на Сан Андреасе, не мучился бы в изгнании, как Наполеон на восхитительном, солнечном острове Эльба. Он не оказался бы в прискорбно затруднительном положении, когда в леднике для мяса у него заперты две женщины. «Будь здесь Толстый Чарли, – подумал он, – я бы горло ему зубами вырвал». Эта мысль потрясла его, но и возбудила. Да, с Грэхемом Хориксом шутки плохи.

Наступил вечер. Грэхем Хорикс стоял у окна, глядя, как «Приступ Писка» скользит к выходу из гавани, минует его дом на скале и уходит в закат. Интересно, когда на борту заметят, что двух пассажирок не хватает? Он даже помахал вслед лайнеру.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

в которой Толстый Чарли кое-что делает впервые

Как и во всяком отеле, в «Дельфине» имелся консьерж. Это был молодой человек в очках, который сейчас читал роман в бумажном перелете с розой и пистолетом на обложке.

– Я ищу одного человека, – обратился к нему Толстый Чарли. – Здесь, на острове.

– Кого?

– Женщину по имени Каллианна Хигглер. Приехала из Флориды. Она давний друг моей семьи.

Молодой человек задумчиво закрыл книгу, потом, прищурившись, посмотрел на Толстого Чарли. Когда такое проделывают в романах, герой неизменно становится опасным и настороженным, но в реальности вид у молодого человека стал такой, словно он борется со сном.

– Это вы мужчина с лимоном? – спросил он

– Что?

– Вы человек с лимоном?

– Да, наверное, я.

– Покажите-ка его, а?

– Мой лимон?

Молодой человек серьезно кивнул.

– Не могу. Он остался в номере.

– Но ведь вы и есть человек с лимоном?

– Вы в состоянии помочь мне найти миссис Хигглер? На острове вообще Хигглеры есть? У вас есть телефонная книга, которую я мог бы посмотреть? Я надеялся найти телефонную книгу в номере.

– Имя довольно распространенное, знаете ли, – сказал молодой человек. – Телефонная книга вам не поможет.

– И насколько же оно распространенное?

– Ну, – протянул молодой человек. – Например, я Бенджамин Хигглер. Вон ту девушку за стойкой портье зовут Эмерила Хигглер.

– А… Да. Уйма Хигглеров на острове. Понимаю.

– Она приехала на Музыкальный фестиваль?

– Что?

– Он уже неделю идет.

Консьерж протянул Толстому Чарли буклет, сообщавший, что на Музыкальном фестивале в Сан Андреасе даст сольный концерт Вилли Нельсон (отменено).

– Почему он отменил концерт?

– По той же причине, что и Гарт Брукс. Никто не поставил их в известность.

– Сомневаюсь, что она приехала на фестиваль. Но мне очень нужно ее разыскать. У нее есть кое-что, что мне жизненно необходимо. Послушайте, что бы вы сделали на моем месте?

Открыв ящик стола, Бенджамин Хигглер достал карту острова.

– Вы вот здесь, чуть к югу от Уильямстауна… – начал он, ткнув шариковой ручкой в карту.

От этой точки он начал рисовать план кампании Толстого Чарли: разделил остров на сегменты, которые под силу объехать за день на велосипеде, и крестиком пометил каждое питейное заведение и кафе. Каждую достопримечательность для туристов он обвел кружком.

Потом выдал Толстому Чарли напрокат велосипед.

И Толстый Чарли покатил на юг.

На острове имелись средства передачи информации, которых не ожидал увидеть Толстый Чарли, почему-то считавший кокосовые пальмы и сотовые телефоны взаимоисключающими. С кем бы он ни разговаривал: со стариками, игравшими в тени в дартс, с женщинами, у которых груди были как дыни, ягодицы как кресла и смех как у пересмешников, с серьезной молодой дамой в туристическом бюро, с бородатым растаманом в вязаной шапочке цветов ямайского флага и некоем предмете одежды, напоминавшем шерстяную мини-юбку, – все одинаково реагировали.

– Это вы человек с лимоном?

– Пожалуй, что так.

– Покажите нам его.

– Он остался в отеле. Послушайте, я пытаюсь найти Каллианну Хигглер. Ей около шестидесяти. Американка. Вечно ходит с большой кружкой кофе.

– Никогда о такой не слышал.

Передвигаясь по острову, Толстый Чарли вскоре обнаружил, что пешеходов и велосипедистов здесь подстерегают неожиданные опасности. Основным транспортным средством тут служили микроавтобусы: нелицензированные, небезопасные и вечно переполненные, эти машинки носились по острову, гудя клаксонами и визжа тормозами, поворачивая за угол на двух колесах и полагаясь на вес пассажиров, дескать, он не даст им перевернуться. В первое же утро Толстый Чарли десяток раз рисковал попасть под один из них, и спасал его лишь бой барабанов и рокот бас-гитар из магнитол в каждом из микроавтобусов. Вибрации барабанов и гитарных переборов он чувствовал желудком, и у него было достаточно времени, чтобы свернуть на обочину.

Да, конечно, толку от людей, с кем бы он ни заговаривал, было никакого, зато все относились к нему безусловно дружелюбно. В своей экспедиции на юг Толстый Чарли несколько раз останавливался налить питьевой воды в бутылку – и в кафе, и в частных домах. Все встречные были очень ему рады, даже если и не могли ничего сказать про миссис Хигглер. В отель «Дельфин» он вернулся к обеду.

На следующий день он поехал на север и через несколько часов, по пути в Уильямстаун остановился на вершине скалы, спешился и подвел велосипед к воротам роскошной виллы, стоявшей в стороне от прочих домов и выходившей окнами на залив. Он нажал кнопку интеркома и поздоровался, но никто не ответил. Толстый Чарли уже подумал, может, хозяев нет дома, но тут в верхнем окне шевельнулась гардина. К тому же на подъездной дорожке стояла большая черная машина.

Он снова нажал кнопку.

– Добрый день, – повторил он. – Просто хотел спросить, нельзя ли набрать у вас воды?

Ответа не последовало. Может, ему только показалось, что у окна кто-то стоит, ведь на острове ему то и дело что-то мнится? Например, сейчас ему казалось, что за ним кто-то следит, не из дома, а из кустов у обочины.

– Извините, что потревожил, – сказал он в динамик.

А после снова сел на велосипед и поехал дальше, ведь по пути в Уильямстаун наверняка встретится одно-два кафе или, может, другой дом, подружелюбнее.

От виллы на скалах шоссе шло под уклон, и Толстый Чарли как раз мирно катил, высматривая нужную вывеску, когда за спиной у него возникла черная машина и, прибавив скорость, понеслась прямо на него. Толстый Чарли слишком поздно сообразил, что водитель, наверное, его не заметил. Раздался скрежет, руль чиркнул по крылу машины, и Толстый Чарли с велосипедом кубарем покатился с крутого склона за обочиной. Черная машина не остановилась.

Падение Толстого Чарли задержал валун, и, ударившись коленкой, он сумел наконец подняться.

– Легко отделался, – пробормотал он вслух.

А так только руль у велосипеда искривился. Толстый Чарли втащил своего «железного коня» на шоссе, где низкие гитарные переборы предупредили о приближении микроавтобуса. Толстый Чарли отчаянно замахал, и микроавтобус остановился.

– Можно забросить велосипед в багажник?

– Нет места, – сказал водитель, но достал из-под сиденья несколько крепежных ремней, которыми привязал велосипед на крышу. Потом усмехнулся: – Вы, наверное, тот англичанин с лимоном?

– У меня нет его с собой. Я оставил его в отеле.

Толстый Чарли втиснулся в микроавтобус, где ухающие басы сложились – как это ни невероятно – в «Дым на воде» «Дип перпл». Толстый Чарли пристроился на сиденье рядом с женщиной, державшей на коленях курицу. Две белые девушки у него за спиной болтали о вечеринках, на которых были вчера вечером, и о недостатках того или иного временного бойфренда, коллекцию которых они собрали за время каникул.

Глянув случайно в окно, Толстый Чарли заметил черный «мерседес», возвращавшийся той же дорогой. На крыле у него была длинная царапина. Почувствовав себя виноватым, Толстый Чарли понадеялся, что руль не слишком повредил краску. Окна в машине были настолько затемнены, что машина, казалось, ехала без водителя…

Одна из белых девушек тронула Толстого Чарли за плечо и спросила, не знает ли он, есть ли сегодня вечером на острове хорошие вечеринки, и, услышав в ответ «нет», начала рассказывать, как позапрошлой ночью была в пещере, которую хозяин оснастил плавательным бассейном, музыкальным центром и прочими причиндалами веселой жизни. В результате Толстый Чарли совершенно упустил из виду, что черный «мерседес» пристроился в хвост микроавтобусу, проследовал за ним по всему маршруту через Уильямстаун и назад и исчез только тогда, когда Толстый Чарли снял свой велосипед с крыши («В следующий раз прихватите с собой лимон, – напутствовал его водитель) и отнес его в вестибюль гостиницы.

Лишь тогда машина вернулась к дому на скале.

Осмотрев велосипед, консьерж Бенджамин сказал, мол, незачем волноваться, его починят, и завтра он будет как новенький.

Толстый Чарли поднялся в свой номер цвета подводного царства, где на комоде красовался – точно статуя маленького зеленого Будды – лимон.

– Помощи от тебя никакой, – сказал он лимону.

А вот это было нечестно. Это же был всего лишь лимон, и ничего особенного в нем не было. Он делал, что мог.

Истории – как паутины. Они связаны друг с другом нитями сюжетов, и каждую ты прослеживаешь до центра, потому что именно там – конец. Каждый человек – ниточка в истории.

Взять, скажем, Дейзи.

Дейзи не продержалась бы так долго в полиции, не будь у нее здравой практической жилки – как правило, остальные ее только и видели. Дейзи Дей уважала Закон. Она уважала правила. Она сознавала, что большинство этих правил совершенно произвольны: постановления, где можно парковаться, а где нет, например, или часы, в которые позволено работать магазинам, – но даже эти правила были в целом полезны, так как сохраняли общество, поддерживали его на плаву.

А вот сейчас ее соседка Кэрол считала, что она сошла с ума.

– Ты не можешь просто уехать, заявив, что собираешься в отпуск. Так не делается. Это не телешоу про копов, знаешь ли. Нельзя просто носиться по свету, охотясь на преступников.

– А я и не собираюсь, – возразила Дейзи. – Просто еду в отпуск.

Она сказала это так убедительно, что Разумная Полицейская на задворках ее сознания потрясенно замолкла, а потом принялась объяснять, как и чем именно она нарушает правила. Первой в перечне шла отлучка без разрешения, а это, бормотала Разумная Полицейская, равнозначно дезертирству…

И продолжала свой перечень проступков и укоров всю дорогу до аэропорта и весь перелет через Атлантический океан. А еще твердила, что даже если Дейзи удастся избежать нестираемой черной пометки в личном деле (не говоря уже о том, что ее вообще могут вышвырнуть из полиции), даже если она сумеет найти Грэхема Хорикса, то все равно ничего не сможет сделать. Полиция ее величества весьма неодобрительно смотрит на попытки похищения преступников на территории других государств, а ведь сомнительно, что удастся уговорить Грэхема Хорикса добром вернуться в Соединенное королевство.

Только когда Дейзи сошла с маленького самолетика, который привез ее на Сан Андреас с Ямайки, только когда в лицо ей ударил ветер острова – пахнущий землей и пряностями, влажный, почти сладкий ветер Сан Андреаса, только тогда Разумная Полицейская умолкла, перестав талдычить про чистейшее безумие, в которое она пустилась. И все равно так вышло только потому, что Разумную Полицейскую заглушил другой голос, который распевал: «Бойтесь, злодеи! Бойтесь! Спасайтесь! Бойтесь, злодеи!», и Дейзи зашагала в такт его песне. Грэхем Хорикс убил женщину в темном чулане за своим кабинетом, и ему это сошло с рук. Ба, да он сделал это практически под носом у самой Дейзи!

Сердито тряхнув головой, она забрала дорожную сумку, сообщила сотруднику паспортного контроля, что приехала в отпуск, и направилась к стоянке такси.

– В отель, пожалуйста, – сказала она водителю. – Не слишком дорогой, но и не в клоповник.

– Я знаю как раз то, что тебе нужно, золотко, – отозвался таксист. – Запрыгивай.

Открыв глаза, Паук обнаружил, что растянулся лицом вниз на песке, точнее – его так растянули. Руки были привязаны к большому вкопанному в землю шесту. Ногами он пошевелить не мог, как не мог и вывернуть шею, чтобы посмотреть, что там у него за спиной, но готов был поспорить, что ноги у него тоже стянуты веревками. Когда он заелозил, чтобы приподняться с земли и заглянуть назад, заныли раны.

Он открыл рот, и в пыль, размочив ее, стекла лужица темной крови.

Услышав какой-то звук, он насколько возможно вывернул голову. Сверху вниз на него с любопытством смотрела белокожая женщина.

– С вами все в порядке? Глупый вопрос. Посмотрите только, в каком вы виде! Вы, наверное, тоже «каспер». Я правильно поняла?

Паук задумался. Почему-то он сомневался, что он «каспер», а потому мотнул головой.