Текст книги "Начало"

– Нет.

– И к вам не притрагивался?

– Нет. Я притворилась, что сплю, и через минуту он ушел.

– Что он взял?

– Только мою сумочку. И мои ключи.

– Ключи только ваши?

– Ну да, а чьи же еще.

– И тольковаши?

– Не только.

– А еще какие ключи он взял?

– Ключи людей, у которых я убиралась.

– Миссис Квалингана, – обращается Хоуи. – Это очень важный момент. Эти чужие ключи были с адресами домов?

– Я, по-вашему, дура набитая?

– Нет, мне вы дурой не кажетесь.

– Вот и хорошо. Я ей и не являюсь.

– У вас дома есть компьютер?

– А на что он мне?

– Это я так. А у вас где-то записаны адреса ваших клиентов?

Она постукивает пальцем себе по голове:

– Мне этого не надо.

– И вы утром заявили об этой краже в полицию?

– Да.

– И какая была реакция?

– Поставила чайник, сижу жду. Они, понятное дело, в конце концов подъезжают. Я им рассказываю о том, что случилось. Они для страховки присваивают номер этому преступлению. Я им говорю: «Эти ключи… Если мой начальник узнает, что они исчезли, я уволена». А леди-полицейская мне говорит: «Мы ничего не можем сделать».Ну, я ее обложила словцом, и так она и уехала. С той поры я их не видала.

– А как отреагировал ваш работодатель, – спрашивает Лютер, – когда вы сообщили ему о пропаже ключей?

– Я не сообщала.

– Все эти ключи оказались украдены, а вы никому ничего не рассказали?

– Никому и ничего.

Он заглядывает в свои записи, понимая: что-то здесь упущено.

– Вам эти ключи нужны, чтобы попадать в дома, где у вас уборка, так?

– Так.

– Запасной комплект у вас есть?

– Нет.

– Как же так?

Он разводит руками, затем скрещивает их на груди. Ждет.

– А вот так, – говорит она. – Ключи украли в пятницу. В субботу у меня приборок не было. В воскресенье утром встаю – какой уж тут сон, сами понимаете. Думаю все окна и двери наново проверить.

– И что?

– А там, в прихожей, конверт.

– А в конверте?

– Мои ключи.

Лютер смотрит на Хоуи.

– Как? – переспрашивает он. – Все?

– Все.

– Он вернул вам все ваши ключи?

– Да.

– А вам не приходила в голову мысль, зачем он это сделал?

– Приходила, и не один раз.

– И какие у вас на этот счет соображения?

– Потому что они ему не нужны.

– Тогда почему он их просто не выбросил?

– Может быть, в глубине души он добрый малый?

– Может быть, – соглашается Лютер. – Вы говорили об этом полиции?

– Говорила. Они сказали, что подключат войска спецназа.

Лютер смеется, проникаясь к женщине симпатией.

– Мне жаль, что с вами обошлись не лучшим образом.

– Это не ваша вина. Молодой человек нынче утром был очень любезен. И лицо у него доброе. Как его звать?

– Боюсь, что не знаю.

– Сержант Рипли, – подсказывает Хоуи.

– Что-то я с ним незнаком, – говорит Лютер. – Но если встречу, обязательно передам ваши добрые слова. Теперь вам спится спокойнее?

– Немножко. Собаку, что ли, завести?

– Хорошая мысль.

– Да вот только побаиваюсь: вдруг свалюсь, а ее кормить будет некому.

Лютер отодвигает блокнот в сторону.

– А у вас, случайно, не остался тот самый конверт, в котором подбросили ключи?

– Не припомню. Нет, наверное.

– Может быть, все-таки завалялся? Его ведь можно еще раз использовать – счет, например, оплатить, открытку послать к Рождеству?

– Все может быть.

– Ничего, если мы к вам отправим нашего сотрудника взглянуть еще разок на всякий случай?

– А он домой меня отвезет?

– Это будет она. И разумеется, отвезет.

– Ну, тогда славненько. Везите.

– А вы не помните, – спрашивает Лютер, – на том конверте были какие-нибудь пометки? Надписи или рисунки – в общем, что-нибудь такое?

– По-моему, нет. Уж извините.

– Ничего-ничего. Вы нам очень помогли.

Лютер с Хоуи встают и направляются к двери.

– А какие у вас соображения? – спрашивает вслед миссис Квалингана.

– Насчет чего?

– Ну, зачем он мне те ключи назад подкинул?

Лютер приостанавливается в некоторой нерешительности, думая, что сказать. Ключи взломщику понадобились, чтобы сделать копии. Поэтому он их и взял. Но вор не хотел, чтобы женщина сообщила о пропаже своему начальству. Потому что сразу будут уведомлены владельцы тех ключей и люди просто поменяют замки.

Но сказать ей об этом нельзя. И что-нибудь утешительное в голову тоже не лезет. Поэтому Лютер ограничивается тем, что с ободрительной улыбкой кивает уборщице и выходит из комнаты.

* * *

Вернувшись домой, Патрик застает Генри на нижней ступеньке лестницы – тот сидит понурившись, стиснув голову руками. Когда Патрик подходит к двери, он поднимает голову, трет заметно уставшие глаза.

– Ну и где она? – спрашивает он.

Патрик внутренне напрягается.

– Не пришла. Не захотела.

– Так почему ты, мать твою, не заставилее прийти сюда?

– Я не смог, папа.

Генри встает, медленно приближается к Патрику.

– Не смог? Или не захотел?

– Прости, пап.

– Прости-и, пап… – Генри злобно, по-волчьи оскаливается.

– Я правда старался, – говорит Патрик.

– Я пра-авда стара-ался… – подвывает Генри.

– Ну правда.

– Ну пра-авда…

Он влепляет Патрику тяжелую оплеуху. Ухватывает его за волосы и пригибает к полу. Несколько быстрых тычков по уху и щеке, после чего Генри разворачивает сына и швыряет его об стену. Следуют четыре злых удара ребром ладони по почкам, после чего он с силой впивается Патрику в макушку. Паренек заливается слезами и, подвизгивая, умоляет отпустить его. Генри сплевывает кусок скальпа с волосами размером с монетку.

Когда-то давно – сколько уж лет прошло! – Генри заставил Патрика истязать собаку, немецкую овчарку, зверя умного и благородного. Экзекуцию Генри затеял в саду, выдав Патрику для этого цепь.

Вначале, как только Патрик полоснул овчарку цепью в первый раз, она зарычала и грозно ощерилась. Потом, щелкнув зубами, метнулась на своего обидчика. В конце концов, когда псина вся уже обоссалась и обосралась, запачкав Патрика своими экскрементами и кровью, она приползла к своему мучителю на брюхе. Приползла на одних только передних лапах – уши заложены назад, сама пронзительно скулит, с трудом виляя хвостом.

– Видишь? – сказал тогда Генри. – Вот теперь она тебя любит.

Отцовскую любовь Генри вколачивал в голову Патрика годами. Но то, что происходит сейчас, – отнюдь не любовная трепка. Это кровавое месилово, и Патрик хорошо осознает эту разницу.

Генри нависает над Патриком – страшный, волосы дыбом, потное лицо искажено гримасой отвращения. Из ноздрей ко рту тянутся бледные дорожки соплей.

– И что, что, что, мать твою, нам теперь делать?! – орет он. – Какого хрена делать мне? Ты понимаешь, что я теперь в их глазах – ублюдочный похититель детей?! Срань!

Он еще раз пинает Патрика, после чего, сплюнув, удаляется на кухню, обхватив голову руками. Патрик, свернувшись калачиком, лежит на полу. Лежит и не двигается.

Глава 9

Мэгги Рейли пятьдесят один год, но выглядит она безукоризненно. В этом смысле она не делает исключения даже для студии, где ее не видит никто, кроме продюсера и звукорежиссера. На ней серый брючный костюм, светло-вишневая блузка и лакированные туфли на высоком каблуке.

Для того чтобы здесь обосноваться, Мэгги проделала прихотливый и по нынешним меркам довольно старомодный путь: в восемнадцать, сразу же после школьной скамьи, – бристольский «Ивнинг пост». В двадцать пять – ход конем на телевидение, в качестве репортера дневных новостей под бойким названием «На запад!». Через два года перед ней открыл двери Лондон, взяв в программу теленовостей. Были и отдельные попадания в призовые шорт-листы, причем одно из них – в номинации «Задница года». Известность Мэгги принесло участие в качестве журналистки в одном громком бракоразводном процессе…

А вообще жизнь складывалась по-разному. Случалось, в прессу просачивались ее фотоснимки, на которых она, мягко говоря, была не комильфо. Особенно нашумела та, где Мэгги, безвкусно одетая и явно с бодуна, выходит из какого-то притона: неудачная игра света и тени добавила ей там два десятка лет и несколько подбородков. Год или два она провела в опале – ей пришлось тогда вести колонку в газете, выдавая на гора мнения, которых сама она вовсе не придерживалась или придерживалась разве что из приличия.

И вот Мэгги, вновь воспрянув к жизни, появляется в сетке рейтинговой, хотя и второразрядной, передачи «Лондон ток FM» – на коротких волнах, в промежутке эфира с трех до семи, в так называемое автомобильное время.

Вчера, на углу возле Камбервеллского арт-колледжа, занесло автобус, и водитель насмерть сбил пожилую мигрантку. Как известно, ничто так не будоражит лондонцев, как смерть под автобусом. Мэгги уже три раза кряду выходила в эфир по этому поводу, так что тема несколько поистерлась. В поисках чего-нибудь свеженького Мэгги нажимает эфирную кнопку и выходит на четвертый канал.

– Пит Блэк из Уокинга! – победно возглашает она. – Поздравляю, вы в прямом эфире с Мэгги Рейли из «Лондон ток Эф-эм»!

– Привет, Мэгги! – прорезается в эфире голос Пита Блэка из Уокинга. – Первым бью в набат, давний ваш фанат.

– Отлично! – радостно восклицает она, краем глаза следя за монитором в углу стола. – У девушек лишних поклонников не бывает!

– Лично я среди них с девяносто пятого, – признается Пит из Уокинга. – Я жил тогда в Бристоле.

– Уа-ау! – переходит она на тамошний акцент. – В самом деле, солнышко мое?

Тот в ответ только посмеивается.

– Я помню те штуки, что вы откалывали тогда, – говорит он. – Взять хотя бы малыша Эдриана Йорка.

Мэгги смеется своим фирменным прокуренным смехом.

– Будь я сегодня чуточку не в духе, сказала бы, что вы несколько отстали от времени. Так что́ вас сегодня беспокоит, Пит?

– Меня? Ах да. На самом деле я позвонил, чтобы сказать, что это я убил Тома и Сару Ламберт. Да-да, это был я.

На какое-то время эфир мертвеет. В течение этих двух бесконечных секунд Мэгги, не мигая, смотрит на Дэнни, своего продюсера. Тот тянется к трубке – звонить шефу радиостанции. Звукорежиссер Фаззи Роб уже сидит в Twitter.

Дэнни, держа трубку возле уха, отчаянно жестикулирует: «Продолжай, продолжай!»

Мэгги пытается сглотнуть застрявший в пересохшем вдруг горле комок.

– Э-э-э… Пит? Вы еще здесь?

* * *

Сержант Мэри Лэлли застает Лютера за растворимым кофе, который он пьет вприкуску с крекерами из пакета.

Она протягивает ему тоненькую папку-досье.

– Приятного аппетита. Вот голова, которую мы нашли в сквоте. Владелица головы – некто Хлоя Гилл.

Лютер смотрит вначале на кофеварку – закипела или нет, затем пробегает глазами досье.

– Владелица, – хмыкает он. – Интересно, а ты вот своей головой владеешь?

– Да какая разница. В общем, она принадлежит Хлое Гилл, девятнадцати лет от роду. Погибла в ДТП на мотоцикле. Авария на Канви-айленд.

– Похоже, он западает не просто на мертвых девиц, а на мертвых девиц с мотоциклами. Черт бы меня побрал.

– Могила девушки осквернена, – сообщает Лэлли. – Это произошло семь или восемь месяцев назад. По всей видимости, он или сам ее выкопал, или заплатил за эту услугу кому-нибудь из знакомых.

– Ну а остальное от нее где?

– Ну, наверное, там же. В могиле.

– Остается только надеяться на это, да?

– Заказать эксгумацию?

– Да, пожалуй, придется запустить этот процесс. А с убийством Ламбертов это, я так понимаю, не пересекается?

– Вряд ли, босс.

– И все-таки мне больше нравится «шеф».

Потирая бровь, он возвращает папку Лэлли. Собирается сказать что-то еще, но тут дверь распахивается и в кабинет на всех парах влетает Теллер.

– Радио слушаете? – с ходу бросает она. – «Лондон ток Эф-эм»?

– Нет, – отвечает Лютер. – А что?

– Пойдем-ка со мной, – властно машет шефиня. – Это тебе понравится.

Лютер следует за ней. Они проходят через тесный пропускник, сотрудники которого настороженно примолкли, провожая взглядами эту парочку и мучительно гадая, что бы это значило.

Теллер захлопывает дверь своего кабинета и жестом велит ему молчать и внимать. Затем стучит пальцем по клавиатуре, настраиваясь на волну какой-то радиопередачи.

– Пит, – прорезается в эфире хрипловатый женский голос. – Я вас прошу, я умоляю вас на коленях. Пожалуйста. Правда это или нет, но вам нужна помощь. Вам нужно сдаться соответствующим властям.

– Том и Сара Ламберт изнасиловали мою дочь, надругались над ней, – говорит ее собеседник. – Они не заслуживали того, чтобы стать родителями.

Лютер смотрит на Теллер. Та не откликается – скрестив руки, с опущенной головой, она вышагивает по кабинету. Лютер тоже склоняет голову. Закрывает глаза и слушает.

– Они производили впечатление хорошей, дружной пары, – продолжает голос, – оба вроде бы любили детей. Однажды мы им на вечер оставили нашу девочку…

– Пит, извините, здесь я вынуждена вас прервать.

– Хорошо, больше не буду. Единственное, что я хочу сказать, – это то, что у меня были на то причины.

– Каковы бы ни были эти причины, – продолжает увещевать его Мэгги Рейли, – сейчас мы говорим о маленьком, беспомощном ребенке. Так где же сейчас, в данную минуту, находится малышка Эмма?

– Эмма? – вполголоса выговаривает Лютер. – С каких это пор?

Теллер пожимает плечами.

– Этого я сказать не могу, – отвечает Пит Блэк.

– Новорожденной нужен медицинский уход, Пит. Вы должны это знать.

– Она в полном порядке. С ней все замечательно. Знали бы вы, какая это замечательная маленькая девочка. Просто загляденье.

– Вы знаете, что вам нельзя держать ее у себя? Ее нужно сдать соответствующим попечительским организациям.

– Потому я и звоню. Я хочу, чтобы за ней был хороший уход. Хочу, чтобы она оказалась в любящей семье, где о ней должным образом будут заботиться.

– Что именно вы собираетесь сделать?

– Я подброшу ее куда-нибудь сегодня ночью. Оставлю возле больницы или где-нибудь еще. Может быть, у женского монастыря.

– Не дожидайтесь ночи, Пит, сделайте это сейчас. Сделайте это как можно скорее.

– Я вас понял. Но мне нужны гарантии.

– Какие гарантии? От кого?

– От полиции.

Теллер опирается ладонями о столешницу. Вот оно, поехало…

– Какие именно гарантии? – продолжает допытываться Мэгги.

– Мне нужно, чтобы полиция пообещала мне – на весь Лондон, – что она позволит мне отдать Эмму спокойно. Они должны отказаться от наружного наблюдения.

Силы покидают Теллер, и она опускается на стул.

– Единственное, чего я добиваюсь, – это чтобы с маленькой Эммой не случилось ничего плохого, – говорит Пит Блэк. – И чтобы полиция мне в этом помогла. Я еще перезвоню.

Слышится щелчок, и линия замолкает. Тянутся три бесконечно долгие секунды мертвого эфира…

– О’кей, Лондон, – словно очнувшись, фальшиво-бодрым голосом объявляет Мэгги Рейли. – Жду вашей реакции через минуту. А сейчас – прямиком к новостям.

Спустя секунду-другую Теллер спрашивает:

– Ну, что ты об этом думаешь?

Лютер проводит ладонями по лицу; на щеках отросшая, жесткая, как наждак, щетина.

– Это он.

Весь этот поток самооправдания и безапелляционность суждений. Потребность держать все под своим контролем…

Лютер с усилием трет набрякшие от усталости веки. Затем упирается взглядом в потолок.

– Ах ты срань господня, – вздыхает он.

* * *

Офис радиостанции «Лондон ток FM» расположен в бизнес-центре на Грейс-Инн-роуд – безликом здании из бетона, хрома и тонированного стекла. Лютер и Хоуи прибывают туда под вечер. Им приходится протискиваться через толпу представителей разномастных СМИ, возбужденно гомонящую у центрального входа.

Охранник в униформе, стоящий за конторкой, просит Лютера и Хоуи расписаться в регистрационной книге, после чего выдает обоим по беджу и направляет к лифтам.

Промахнув пять этажей, они выходят и сразу же оказываются у стойки ресепшен с несколькими большими рекламными плакатами в рамках. Здесь гостей встречает энергичная смазливая секретарша, которая провожает их в стеклянный конференц-зал. На длинном столе их уже ждут датские булочки с разнообразной начинкой. С той стороны стола сидят небрежно одетый мужчина и дама приятной наружности – Дэнни Хиллмен и Мэгги Рейли.

Все четверо, несколько настороженно улыбаясь, обмениваются через стол рукопожатиями. Хиллмен достает из портмоне две визитки и жестом крупье продвигает их по глади столешницы гостям. Лютер, взглянув на них мельком, прикарманивает обе.

– Прошу прощения за то, что сразу беру, так сказать, быка за рога, – говорит он. – На мой взгляд, время сейчас работает не на нас, так что…

Мэгги Рейли поощряет его улыбкой:

– Задавайте ваши вопросы.

– Наша первоочередная просьба, – говорит Лютер, – не давать больше этому человеку эфирного времени.

– Вы это серьезно? – поднимает брови Хиллмен. – Чем же мы, по-вашему, мотивируем этот шаг?

– Может быть, тем, что он не тот, за кого себя выдает?

– Вы этого пока не знаете. Во всяком случае, знаете не больше, чем мы, – если только вы уже не схватили истинного убийцу. Вы это сделали?

Лютер с невнятным пожатием плеч перекладывает визитки из кармана в бумажник.

– Я не собираюсь обсуждать с вами нюансы следствия, мистер Хиллмен. Вам придется довольствоваться моими словами.

– Если бы вы знали, кто он, – гнет свою линию Дэнни Хиллмен, – вы бы уже огласили его имя прессе.

– Думайте на этот счет, что хотите. Но тогда я смогу гарантировать вам лишь одно: если вы продолжите сотрудничество с этим человеком, живым этого ребенка никто уже не увидит. Люди вроде Пита Блэка контактируют со СМИ ровно настолько, насколько это соответствует их преступным замыслам.

– А что, если мы на вас сошлемся? – с ядовитенькой улыбкой спрашивает Мэгги. – «Старший следователь настоятельно просит „Лондон ток Эф-эм“ не содействовать розыску малышки Эммы»?

Видя явное раздражение Лютера, в разговор снова вступает Хиллмен:

– Послушайте, – говорит он. – Этим материалом очень сильно заинтересовалась общественность. Никаким юристам с этим интересом не справиться: мы их обошли. Все ждут, что будет дальше. И если вы попытаетесь нас заткнуть, мы об этом раструбим в эфире и вообще раздуем из этого историю. А когда обнаружится, что наше стремление спасти жизнь ребенка пыталась остановить полиция, знаете, какой шум поднимется?

Лютер неторопливо откидывается на спинку кресла.

– Я имею право применить уведомление «D».

Он имеет в виду официальное указание о неразглашении определенных тем и вопросов для органов печати, радио– и телекомпаний.

Однако Хиллмен воистину непотопляем:

– Мы не разглашаем никакой информации, имеющей отношение к национальной безопасности.

Лютер делает очередной выпад:

– И каковы же у вас теперь рейтинги? – спрашивает он. – Наверное, до небес? Звонит убийца, ах! Вы щебечете об этом в Twitter, выкладываете на Facebook. Новость расползается с неумолимостью пандемии. Этот замешанный на кровушке интерес вы подогреваете тем, что транслируете звонок преступника как главную новость каждые… сколько – пятнадцать минут? «Киллер звонит на „Лондон ток Эф-эм“»! Историю подхватывают и раскручивают прочие новостные придатки. Все разрастается, как шляпка атомного гриба. В считаные часы вы уже оказываетесь на пике самой высокой новостной волны во всей стране. Что делает вас, вашу радиостанцию, самой крутой в Британии. Мы сейчас видели вам подобных там, внизу. Гиены.

– Безусловно, это вполне коммерческая операция, – не моргнув глазом, отвечает Хиллмен. – Но хотите – верьте, хотите – нет, в глубине души мы и в самом деле печемся об интересах наших слушателей. И нашего города. Не говоря уже о малютке Эмме.

– Звать ее не Эмма. Имени у нее еще нет. Ее родители погибли до того, как она появилась на свет.

– Теперь у нее есть имя, – парирует Мэгги. – К добру или к худу.

– Ну ладно, – со степенным добродушием вмешивается Хиллмен. – Давайте-ка мы все успокоимся.

Он встает, подходит к окну; озирает вечерний Лондон, с высоты кажущийся не вполне реальным. Обернувшись к сидящим, поясницей опирается о подоконник.

– Собираясь сюда, вы не сомневались, что от этой темы мы не откажемся, – говорит он. – Решили попытать шанс, хотя и знали, что ничего у вас не выйдет. Тогда чего же вы действительно от нас хотите?

Лютер помалкивает, поэтому ответ дает Хоуи:

– Мы просим помочь нам поймать его.

Секретарша вносит кофе. Она почти благоговейно ставит поднос с чашечками на стол, после чего упархивает с невесомой грацией. С ее уходом напряжение в зале заметно спадает.

Успешно отстояв корпоративные принципы, Хиллмен становится сговорчивей и без пререканий соглашается тайно разместить на объекте полицейское наблюдение и группу для сбора информации. Уславливаются, что полицейские прибывают в штатском и отслеживают все поступающие на радиостанцию звонки. (Надзору подлежит и прилегающая территория – на случай, если Пит Блэк появится собственной персоной, – но в этот нюанс, считает Лютер, Хиллмена посвящать необязательно.)

Встреча завершается в сравнительно теплой атмосфере. Детективы одеваются, собираясь уходить, но Лютер вдруг останавливается в дверях.

– А, вот еще что, – как бы вспоминает он.

– Что именно? – с готовностью спрашивает Хиллмен.

Но Лютер обращается к Мэгги.

– Журналистов по миру тьма-тьмущая, – говорит он. – Отчего вдруг он обратился именно к вам?

– Не могу взять в толк, – отвечает она. – Видимо, он регулярно слушает мою рубрику. Когда вы все время в эфире, людям свойственно думать, что у них с вами существует некая потаенная связь. Как-то так. Похоже, он доверяет мне.

– Но он хорошо сориентирован в ваших темах. – Лютер смотрит в свои записи. – Вот что вспомнил даже: Эдриана Йорка.

– А-а, – с улыбкой припоминает Мэгги. – Тысяча девятьсот девяносто пятый. Мой annus mirabilis – судьбоносный год. Это был единственный и неповторимый репортаж для «Ньюс найт». Незабываемые впечатления… Можно сказать, начало славы.

– Славы?

– Да, я была выдвинута на номинацию. На приз Маргарет Уэйкли за вклад в освещение женских вопросов в тележурналистике.

– Вы его выиграли?

Улыбка Мэгги становится еще шире.

– Мне не хватило полшага до победы.

– Прошу прощения, – говорит Лютер. – Не хочу показаться бестактным, но это имя – Эдриан Йорк… Что-то оно мне ни о чем не говорит.

– А в свое время шумело, – говорит она. – Дело было действительно вопиющим. Когда о нем вспоминаю, до сих пор зло берет.

Лютер и Хоуи, не снимая пальто, усаживаются и дают Мэгги возможность высказаться.

– В целом дело было так, – рассказывает она. – Приличная, из рабочей среды, женщина неудачно выходит замуж. Зовут ее Крисси Йорк. У них рождается единственный сын, Эдриан. Со временем брак распадается. У ее мужа австралийский паспорт. Крисси беспокоится: а ну как супруг возьмет да умыкнет ребенка, увезет его в страну, из которой приехал?

– Такое бывает, – не удивляется Лютер.

– Направо и налево, – солидарно кивает Мэгги. – Тем временем сын начинает делать насчет отца нелестные заявления. О том, что тот, дескать, употребляет наркотики, водится с проститутками и все в том же духе. Официально те заявления оформляет мать. Некий назначенный судом психолог решает, что она специально науськивает Эдриана, чтобы тот лгал с целью дискредитировать отца. А следовательно, наносит своему сыну то, что именуют эмоциональной травмой – термин настолько же бессмысленный, насколько и всеохватный, смотря как его применить.

И вот когда Эдриан действительно исчезает, полиция реагирует инертно, поскольку для нее очевидно, что мать своими бреднями сама довела отца и тот, похищая ребенка, был уверен, что поступает ему во благо. Так отец Эдриана становится в деле об исчезновении основным и единственным подозреваемым, если слово «подозреваемый» здесь вообще уместно.

Наконец, года эдак через полтора, отца Эдриана находят в каком-то гадюшнике под Сиднеем. Свою причастность к исчезновению сына он категорически отвергает, и вообще, по его словам, не желает иметь с ним никаких дел. Отрицает даже, что это его ребенок. Но дело к той поре уже застопорилось, да и сама эта история перестала быть актуальной. И в СМИ о нем нет никакой информации. Равно как и в полиции. Дознание приостановлено за отсутствием информации.

– Лично я не в курсе. А нынешнее местонахождение отца известно?

– Понятия не имею.

– Но это точно не Пит Блэк?

– Тот был австралиец. А Пит Блэк, как мне показалось, по произношению типичный лондонец.

– И я так считаю. А что сталось с матерью Эдриана?

– Последнее, что я слышала: она угодила в больницу. Передозировка. Но это было уже давно.

Лютер качает головой.

– Черт, – беззвучно, одними губами выговаривает Хоуи.

– Своего сына Крисси Йорк так больше и не видела, – резюмирует Мэгги Рейли с более чем прозрачным намеком на полыхавшие тогда эмоции: призрак беспощадной журналистки, сожалеющей о том, что она больше таковой не является. – И она понятия не имела, что же с ним такое сталось. Мыслей-то у нее, вероятно, было пруд пруди, а вот доказательств… С доказательствами туго. И никому до этого, похоже, не было дела.

Да, гнусная вышла история… Задача была помочь этой женщине, которая хотела как лучше и которую все кинули, – потому что замуж вышла неудачно, потому что была из рабочей семьи, потому что вела себя как истеричка. А еще потому, что вокруг всегда полным-полно историй гораздо более пикантных. Более легких и доступных.

– Стало быть, об этом и был ваш репортаж? Тот, о котором упомянул Пит Блэк?

– Да. И пожалуй, это было лучшее, что у меня когда-либо получалось.

– Я могу с ним ознакомиться?

Мэгги суховато улыбается:

– Он на моем сайте. Зайдите в архив.

Лютер кивает: мол, так и поступлю.

– А вам вообще кто-нибудь по этому материалу звонил, проявлял интерес? Может, письма кто-нибудь писал или что-нибудь в этом роде?

– Никогда. Не забывайте, речь идет о давнем-предавнем похищении, которое никто уже и не помнит.

– Кроме Пита Блэка из Уокинга.

– Само собой.

– А он на вас прежде никогда не выходил?

Иметь дело со звонками из разряда специфических Мэгги приходится регулярно. Достаточно немного погуглить в Интернете, чтобы увидеть ее во всей красе: улыбающееся, с ямочками на щеках лицо Мэгги Рейли с помощью «Фотошопа» пересажено на туловище какой-то молодой, грудастой и явно более раскованной фемины.

– Я этого добра хлебнула в достатке, – делится она. – Судебные запреты, всякое такое. Уж на кого только не нарвешься.

– У вас есть перечень этих имен?

– У меня нет. Есть у моих агентов.

– А они не очень будут против мне его передать?

– Вам? С большим удовольствием.

Мэгги диктует Лютеру координаты своего агента, а сама попутно вспоминает:

– Кажется, действительно был один человек, который проявил к тому делу интерес.

– Кто же это?

– Пэт Максвелл, женщина-полицейский из Бристоля. За несколько месяцев до пропажи Эдриана Йорка там пытались похитить ребенка. Буквально в нескольких милях оттуда. Маленького мальчика звали Томас Кинтри.

– Она думала, эти два происшествия как-то были связаны?

– Она это вполне допускала. В отличие, пожалуй, от всех остальных.

– А когда вы в последний раз разговаривали с Пэт Максвелл?

– Ох, столько уже лет прошло! Она теперь, наверное, уже на пенсии. Была бы жива-здорова, и то хорошо.

* * *

Покинув офис радиостанции, Лютер и Хоуи молча идут обратно к лифту. Створки дверей гостеприимно размыкаются, и полицейские заходят внутрь.

Хоуи нажимает кнопку нижнего этажа. Двери закрываются.

– Ну и что вы думаете об этом? – после некоторой паузы спрашивает она.

– О чем?

– О Пите Блэке.

– Либо он из разряда неотвязных преследователей, – отвечает Лютер, – шизик, действительно фанатеющий по этой женщине вот уже двадцать с лишним лет. В таком случае напрашивается вывод, что у них когда-то был какой-то контакт.

– Либо?

– Либо это человек, который похитил и убил Эдриана Йорка. А может, пытался похитить и того, другого мальчика.

– Тома Кинтри. Но зачем ему нужен был этот звонок?

– Может, потому, что Мэгги – единственная, кто когда-то обратил внимание на содеянное им. Хотя не знаю. Что-то здесь не стыкуется. Тебе так не кажется?

– Кажется.

– Вот-вот. Что-то здесь не так, разве нет? Не так, и все.

– Вы полагаете, он всерьез намеревается вернуть младенца?

– Не знаю. Он мне непонятен. Я его не вижу.

Створки дверей разъезжаются. Они выходят из лифта, шествуют через озаренный светом вестибюль, продавливаются сквозь скопище выездных съемочных групп и оказываются снаружи, в мерцающем дождем городском сумраке. Здесь Лютер останавливается. Поток служащих, шопперов и туристов омывает его, словно быстрая вода – валун.

– Эдриан Йорк, – задумчиво произносит он. – Это же похищение, про которое никто и не думал, что оно похищение. Верно?

Хоуи кивает, зная, что лучше не перебивать.

– Ну так вот. Выбор жертвы по принципу «не того, так другого». Что, если именно по этой причине он и выбрал своей жертвой Эдриана Йорка? То, второе похищение, Тома Кинтри – если оба эти эпизода и в самом деле меж собой связаны, – наводит на мысль о грубом спонтанном броске с целью схватить и уволочь свою жертву. План, который у похитителя срывается.

– Пробная попытка? – уточняет Хоуи.

– Именно. Скажем, он принял к сведению свой промах. Усовершенствовал метод. Вначале он делал ставку на грубую силу средь бела дня. Это не сработало. Может быть, он понял, что это слишком рискованно, и решил пойти иным путем.

– Не совсем понимаю.

– Я имею в виду: что, если он знал о тех кляузах, которые писала мать Эдриана?

– Крисси Йорк?

– Да. Что, если он знал о жалобах, которые Крисси Йорк подавала в социальные службы? Знал, что там ее терпеть не могут? Если он был в курсе происходящего, то мог сознавать и то, что у него есть шанс умыкнуть этого мальчишку Йорка прямо с улицы. Ну а если получится сработать быстро и незаметно… то никто и не поверит, что это вообще имело место.

– То есть похищение проходит без сучка без задоринки, – подытоживает Хоуи. – Но это не меняет того факта, что он молчал долгих пятнадцать лет. Так зачем названивать по радиостанциям именно теперь?

– Не понимаю, – признается Лютер. – Может быть, потому, что с Эдрианом Йорком все вышло гладко, а с Ламбертами нет?

– «Нет» в каком смысле? Ребенок-то у него.

– Смотря зачем он ему нужен. А может быть, Блэк растерян и чувствует потребность как-то оправдаться в содеянном.

– Но почему эта потребность появилась у него именно сейчас?

– Потому что он психопат. Не чувствующий ни стыда, ни вины. У него комплекс превосходства. Он считает себя исключительным и смотрит на всех сверху вниз. Презренные людишки вызывают у него лишь брезгливое отвращение. Но для него крайне существенно, чтобы они знали о том, что он лучше, выше их. Ему нужно их восхищение.

* * *

По дороге к своей машине он звонит Теллер. Просит связаться с территориальной полицией Эйвон-энд-Сомерсет, чтобы курьеры оттуда подогнали нераскрытые дела Эдриана Йорка и Томаса Кинтри. Запрашивает также координаты инспектора Патриции Максвелл, которая сейчас, вероятно, уже на пенсии. Затем набирает болезного Йена Рида и просит проглядеть старые репортажи Мэгги Рейли: нет ли там чего-нибудь, что может показаться необычным или странным.