Текст книги "Начало"

Все эти версии, понятное дело, шатки: делу Йорка уже семнадцатый год. Но все равно нужно же как-то прощупать почву.

Затем Лютер звонит Зои и просит ее встретиться с ним.

Глава 10

Лютер держит путь сквозь плотный вечерний поток кейсов, зонтов, деловых костюмов, такси и в конце концов попадает в Постмэнз-Парк. Ежась под ледяными струйками дождя, ныряет под длинный деревянный навес, прикрывающий стену в квадратиках керамических плит. От нечего делать читает надписи, выбитые на них. При этом им овладевает странная умиротворенность:

Мемориал героическим самопожертвованиям… Да, в Викторианскую эпоху умели придумывать названия.

Он оборачивается, а Зои уже здесь: дрожит в своем промокшем пальто, держа в руках два стакана магазинного кофе.

– Я видела в новостях, – сообщает она с ходу.

– Да. – Он берет кофе у нее из рук. – Скверный сегодня день.

Они стоят рядом, читая надписи на плитах. Потягивают кофе.

– Ребенок жив? – спрашивает Зои.

– Не знаю. Какая-то часть меня надеется, что нет.

– Ты домой-то сегодня придешь?

– Не могу. Роуз просила остаться.

На самом деле Роуз Теллер приказала ему отправляться домой и хоть немного поспать. Сейчас в нем нужды нет: на работу подтягивают сотрудников, которые сидели на больничном. Спецгруппы наблюдения готовятся мониторить больницы, травматологии и приюты. Там уже негласно дежурят сотни копов, дожидаясь, когда из мрачных лондонских туманов где-нибудь да вынырнет Пит Блэк с неумело закутанным младенцем на руках – живым или мертвым.

– Ты как, справишься сама? – спрашивает Лютер.

– Постараюсь, – отвечает она. – Бокал вина, да еще надо кое-что наверстать по работе: два часа сегодня проканителилась с этими чертовыми шестиклашками.

– Запри все окна и двери, – говорит Лютер, – поставь дом на сигнализацию. Двери лучше всего закрыть еще и на засов. И переднюю и заднюю.

– Я, кстати, всегда запираю и окна и двери.

– Я знаю.

– Тогда зачем говоришь?

– Мне так легче.

– Вот с этим-то и проблема, – вздыхает она. – Когда весь день во всем этом варишься, ты начинаешь видеть это повсюду.

– Я знаю.

– Но ведь не везде так.

– Я знаю.

– Когда мы были совсем еще молодыми и ты только начинал, – смотрит на него Зои, – помнишь, ты отправился в ту квартиру? Там, в одиночестве, умерла какая-то старушка. Преставилась и просидела мертвая в кресле почти два года. Высохла до состояния мумии.

– Ирена, – вспоминает он.

– Да, она. И вот ты пришел домой. Мы тогда снимали квартирку на Виктория-роуд – крохотульку, санузел совместный. А внизу еще такая чумовая пара жила, Венди и Дэйв.

Лютер печально улыбается, припоминая.

– Я к тому времени уже заснула, – продолжает Зои. – А ты зашел и сел на краешек кровати. Я приоткрыла глаза, смотрю – а ты минут за десять вылакал пол-литра виски. Вот тогда я впервые увидела, как ты плачешь, просто обливаешься слезами.

Он пожимает плечами:

– Грустно, наверное, было.

– Понятно, что грустно. Не то слово. Я все еще иногда о ней думаю.

– И я тоже.

– А ты, когда напился тогда, разозлился. Ну прямо таки разъярился. Рассвирепел.

Лютер недоуменно оборачивается:

– Из-за чего?

– Из-за шуточек, которые они отпускали. Копы, медэксперт, санитары «скорой»… Вроде как глумились. Ты сказал мне тогда, что они вели себя так, как на их месте, наверное, вел бы себя убийца. И злился на себя за то, что ничего не высказал им. Не одернул, не призвал проявить хоть чуточку уважения.

– Да мне лет-то сколько было.

– Сколько бы ни было, но ты мучился вопросом: а что, если это жуткая ошибка с твоей стороны – поступить на службу в полицию. – Она смахивает с глаз мокрую прядку волос. – Тогда ты в первый раз заговорил об уходе из полиции. Шестнадцать лет назад. И с той самой поры нет-нет да и возвратишься к этому вопросу.

– Я знаю.

– Но ты этого так и не сделал.

– Знаю.

– И не сделаешь.

На это он не отвечает, да и что тут ответишь…

Зои придвигается ближе. Они по-прежнему делают вид, что рассматривают плиты.

– Ты слышал когда-нибудь о биполярном расстройстве? – спрашивает она.

Лютер в ответ смеется.

– Нет, я серьезно, – сердится она. – Это довольно трудно диагностируется. Я читала: гипомания, которая часто проявляется как повышенная активность.

– Я что, по-твоему, маньяк? Просто я устаю, выматываюсь.

– Но ты не можешь заснуть.

– Это не одно и то же.

– Я имею в виду, что ты не спишь вообще. Вдумайся: во-об-ще.

– Ну так я же принимаю таблетки.

– Ты говоришь, от них в башке туман.

– Да, туман.

– А ты знаешь, что у людей с биполярным синдромом высокая склонность к самоубийству?

– У меня этого нет.

– Ты серьезно? Вообще, что ли, нет? Даже мысли не возникает?

– Она у всех возникает. Время от времени.

– Вот у меня, например, не возникает.

– Это же просто своего рода умозрительная схема, – говорит он. – Проигрывание в мыслях самоубийства: а как бы я, допустим, это обставил? Каким образом? Но это же не намерение, это просто игра. Как-то так.

– При биполярном расстройстве гипомания проявляется в виде волнения и бессонницы, – говорит Зои.

– О нет! – взмаливается Лютер. – Только не сейчас. Ну пожалуйста, не нужно об этом сейчас.

– Если не сейчас, то когда?

– Скоро. Вот возьмем и поговорим об этом вскорости.

Зои смеется, и он улавливает нотки горечи в ее голосе.

– Обещаю, – без особой надежды говорит Лютер.

– Ты всегда обещаешь. Это единственное, что ты делаешь.

– Тогда я не знаю, что сказать.

– Может, ничего и не надо. Мы уже говорили об этом сто раз. Мне настолько же наскучило талдычить, как и тебе выслушивать меня.

Он не отвечает.

– Посмотри мне в глаза, Джон, – говорит она. – Посмотри на меня.

Он оборачивается. Смотрит. Слегка растрепанная, но элегантная. Основательно вымоченная мелким лондонским дождичком. Он ее любит неизъяснимо…

– Что ты видишь? – спрашивает она.

– Не знаю, – отвечает он. – Просто тебя.

– Вот в этом-то и проблема твоя.

Она смотрит на него, и в этом взгляде – годы любви и бесконечной усталости. Он смотрит, как она уходит, – очень спокойно, грациозно, и ему кажется, что он теряет ее навсегда.

Когда она скрывается из виду, Лютер допивает остывший кофе, с хрустом сминает стакан и, кинув его в урну, идет туда, где его ждет Хоуи. Она сидит за рулем возле счетчика платной стоянки и читает свежий номер «Ивнинг стандард», с мрачноватой и очень эффектной Мэгги Рейли на первой полосе. На фоне ее изображения другой снимок, помельче: опоясанный полосатой лентой дом Ламбертов.

– «Лондон ждет», – вслух читает Лютер крупный заголовок.

Хоуи, фыркнув, сворачивает газету в трубку и кладет рядом с сиденьем. Мотор и печку она не глушила, потому в машине слишком тепло.

– Twitter сходит с ума, – сообщает она. – Социальные сети просто рвет на части. У «Дэд три пресс» эта тема – на главных страницах всех вебсайтов. И куда ни глянь, всюду Мэгги, Мэгги, Мэгги… Просто театр одного актера, разыгранный в считаные часы. Похоже, ей это по вкусу. – Хоуи только что прочла ее интервью в газете. – Ждет не дождется на своем рабочем месте, пока он не перезвонит.

Лютер, подавшись вперед, нашаривает в эфире «Лондон ток FM». Вместе с Хоуи они слушают истерические, сумбурные и беспомощные излияния слушателей с призывами вернуть смертную казнь.

Взгляд Лютера направлен вперед, туда, где среди нескончаемого утробного урчания транспорта слезливо помаргивают под дождем светофоры: красный, желтый, зеленый; рубин, янтарь, изумруд. Глаза Лютера бездумно скользят вдоль людского потока, очертания которого размыты движением. Река из плоти, изменчивая и нескончаемая. Служащие со своими кейсами и ноутбуками, молодежь в джинсах и бесформенных куртках.

– У тебя есть бойфренд, Изабель? – после длиннющей паузы спрашивает Лютер. – Или подруга? А может быть, муж? Хоть кто-нибудь есть?

– Вообще-то, да, – помедлив, отвечает Хоуи. – Его зовут Роберт. Веб-дизайнер, черт его побери.

– Когда же вы с ним в последний раз виделись?

– Ох, и не спрашивайте.

– А спали вместе когда в последний раз?

Она не отвечает, только крепче сжимает руками баранку.

– Езжай-ка ты домой, Изабель, – говорит ей Лютер.

– Не могу, шеф. Не сегодня.

– Этого типа сейчас выслеживают сотни оперативников, – не отступает Лютер. – Так что давай дуй домой, к Роберту. Выспишься, а завтра с утра начнешь вникать в дела Йорка и Кинтри. Для этого свежий глаз нужен.

Лицо Хоуи расцветает улыбкой. Похоже, сейчас она готова сердечно обнять своего шефа.

Глава 11

Йен Рид усаживается за стол, включает ноутбук и заходит на сайт Мэгги Рейли. Там он отыскивает архив за 1995 год и открывает медиафайл под названием «Социальные службы, эмоциональные травмы и семейное правосудие».

На видео Мэгги Рейли разгуливает на фоне каких-то обветшалых многоэтажек в городке Ноул-Вест. Выглядит симпатично и несколько вызывающе. Оживленно жестикулируя на ходу, она с нарочитой серьезностью вещает в объектив камеры:

– Назначенный судом психолог, имени которого мы по определенным причинам не можем назвать, решил, что мать обучила своего сына лгать и тем самым причинила ему эмоциональный вред. Бытует мнение, что во всех подобных случаях матери подвергают своих детей риску так называемой эмоциональной травмы. В прошлом году в этой группе риска оказалось больше детей, чем в группе риска по сексуальному или физическому насилию…

Звонок в дверь. Рид нажимает на «паузу» и, прихрамывая, идет к двери. Открывает. На пороге стоит Зои Лютер.

Рид рад ей, но улыбка медленно сползает с лица, когда он видит, в каком Зои состоянии.

– Можно войти? – спрашивает она.

– Еще бы, – отвечает Рид и поспешно отступает на шаг. – Конечно можно.

Зои перешагивает через порог, и Рид закрывает за ней дверь. Из прихожей она идет за ним в гостиную, оставляя на ламинате мокрые следы.

– Чаю? – спрашивает Рид.

– С удовольствием.

– Можно и чего-нибудь покрепче, если желаешь.

– Если я начну сейчас пить, то вряд ли уже остановлюсь.

– Тогда чай. А что случилось-то?

– День поганый.

– Ну так это не у тебя одной. Ничего не поделаешь.

– Не знаю, Йен. А что могу поделать я?

Она опускает голову и начинает вдруг плакать. Рид подходит к ней и нежно заключает ее в объятия.

– Эй, – говорит он. – Эй, эй, эй!

– Ты можешь позвонить Джону? – сквозь слезы выдавливает из себя Зои.

– А что такое?

– Мне нужно убедиться, что с ним все в порядке.

– С ним все в порядке, уверяю тебя, – спешит успокоить ее Рид. – У него стресс, но я уверен, с ним все в порядке.

– Нет, нет! Он гробит себя…

Рид тихонько утешает ее.

– Поговори с ним, – просит она. – Он тебя любит. Он к тебе прислушается.

– А тебя он знаешь, как любит.

Зои смеется над этим как над горькой шуткой.

– Зои, – говорит Рид. – Клянусь Богом, я не знаю никого, кто хотя бы наполовину любил свою жену так, как Джон любит тебя.

Оба испытывают чувство неловкости от невольной интимности происходящего. Но проходит минута, и они уже весело хохочут, делая вид, что ничего не произошло.

Зои наполняет водой стакан:

– У тебя аспирина нет?

– Где-то был нурофен в ящике, – спешит на помощь Рид. – Или кодеин. Попробуй, мне помогает.

Она выдвигает ящик и, порывшись, выдавливает из блистера парочку обезболивающих таблеток.

– Вот что я хочу тебе сказать, – говорит Рид. – Вся эта ерунда, что случилась сегодня, штука, разумеется, скверная. И ты права, из-за всего этого он немного не в себе. Но при первой же возможности я поговорю с ним по душам. Обещаю тебе.

– Он себя угробит, – продолжает горевать Зои. – Его так надолго не хватит.

Рид крепко берет ее за плечи, удерживая на расстоянии вытянутой руки.

– Слушай меня внимательно, – говорит он. – Я этого не допущу никогда и ни за что, поняла? Потому что вы оба, и он, и ты, Зои, – единственные, кто дает нам, всем остальным, надежду.

– Тогда Бог тебе в помощь, – говорит она.

* * *

Билл Таннер живет в Шордитче, в самом конце ленточной застройки. Его домишко на сегодняшний день стоит куда меньше, чем три года назад, и гораздо больше, чем в 1966 году, когда его купил нынешний владелец и арендодатель Джулиан Крауч.

Лютер звонит в дверь, за которой тут же заходится лаем собачонка. На окне едва заметно раздвигаются занавески с цветочным рисунком. Чтобы успокоить хозяина, Лютер поднимает вверх обе руки с двумя объемистыми пакетами из супермаркета.

– Это я вам звонил! – громко, чтобы было слышно в квартире, говорит он. – Джон, товарищ Йена Рида!

Занавески задергиваются, и в прихожей зажигается свет. Проходит еще немного времени, и Билл Таннер наконец отворяет дверь. Даже сейчас, с шаркающей походкой, сгорбленный, он не утратил внушительного некогда вида: широкие, мощные плечи, крупные руки, сжатые в большущие шишковатые кулаки. На голове – густая белоснежная грива с розовым пятачком плеши на макушке. Седые пучки волос воинственно торчат и из ушей и ноздрей. Одет он в коричневую теплую кофту.

К его ногам жмется тщедушный и мокроглазый йоркширский терьер. Он заливается звонким лаем, пока Таннер, запустив трясущуюся руку в карман, достает оттуда смятую пятифунтовую банкноту. Лютер, не выпуская из рук тяжеленные пакеты, неловко отмахивается от денег.

– Не беспокойтесь, это все входит в льготное обслуживание ветеранов.

Билл, степенно покачивая своей львиной головой, запихивает пятерку обратно в карман.

– Добро, сынок. Ну, тогда, может, заглянешь на чашечку чая?

Секунду-другую Лютер колеблется.

– Ну ладно, на одну можно, – говорит он и заходит в прихожую.

Ковры, шторы и мебель здесь старые; видно, что за ними долгие годы заботливо приглядывали, но теперь вид у них грязноватый и неопрятный, как у любого другого старья. В одном из темноватых углов и под допотопным проигрывателем Лютер замечает собачьи экскременты. Йоркширы на предмет подвалить – тот еще народец. Уж Лютер-то знает: его бабушка держала у себя такого же шалопая.

Следом за Биллом Лютер проходит на кухню, пододвигает к себе пластмассовый стул с самодельной подстилкой в ярких подсолнухах – такого рода штучки в фаворе у шордитчских хипстеров. Билл вполне мог бы приторговывать этими поделками на рынке Спиталфилдз и иметь неплохой доход.

Билл ставит чайник и кидает пакетик принесенного гостем чая в кружку, о чистоте которой Лютер предпочитает не думать. Затем старик открывает холодильник, вынимает оттуда пакет молока и водружает на столешницу.

– Рафинаду?

– Один кусочек, пожалуйста.

Неожиданно Билла начинает трясти. Лютер встает, берет старика за ходящий ходуном локоть. Помогает сесть.

Билл Таннер сидит с низко опущенной головой, по-прежнему сжимая руками пакет молока.

– Что-нибудь не так?

– Да вот сахару в доме нет.

– Ничего-ничего, – успокаивает Лютер. – Перебьюсь.

– А мне чай без сахара – не чай, а моча, – трясясь, говорит старик. – Да только в магазины эти сраные не хожу, вот в чем беда. Взрослый человек, а из собственного, язви его, дома выходить боюсь. Как звонок средь ночи звякает, так меня чуть кондрашка не хватает.

– Так это с каждым так, – подхватывает Лютер, – когда ночью вдруг начинают в дверь трезвонить. Вы лучше сидите, я сам чай разолью.

Когда чай выпит, Лютер достает принесенные пакеты и выкладывает из них все, что он купил: хлеб, батон, молоко, хороший чай в пакетиках, растворимый кофе, банки с фасолью, ирландским рагу, разнообразными супами; туалетную бумагу, чистящее средство для раковин; бараньи котлеты, бумажные салфетки, набор пирожных, коробку бурбонского печенья, жестянку заварного крема. Наконец, он выставляет на стол дюжину баночек собачьих консервов разных сортов.

– Покажите, куда ставить, – говорит он, – я все это туда определю.

– Не нужно, я сам.

– Вы приятель Йена, – подмигивает Лютер, – а я ему обещал, что обязательно за вами присмотрю. Он беспокоится о вас.

– Славный он парень, этот Йен, – одобрительно кивая, говорит Билл Таннер.

– Точно.

Разложив покупки по местам, он просит поводок у хозяина и выводит старого йоркшира прогуляться по кварталу. Пес задирает лапу под каждым третьим фонарным столбом и, дойдя до угла, присаживается основательно.

Между тем Лютер привычно подмечает всех, кто пускает смешки при их появлении, – идущая рука об руку молодая парочка; стайка белых подростков, что ошиваются у китайского ресторанчика с едой навынос.

Юнцы посматривают недобро, выкрикивают что-то неразборчиво-дерзкое. Семенящая у его ног собачонка вызывает у него чувство неловкости, но он глядит на парней как ни в чем не бывало, с равнодушной ленцой, показывая, что он их ни капли не боится. Те замолкают и отворачиваются.

Сделав круг по кварталу, Лютер возвращается с собакой в дом. Он помогает старику подняться в затхлую спальню и укладывает его в постель. Затем спускается вниз, усаживается в кресло и настраивает переносное радио на волну «Лондон ток Эф-эм».

Какое-то время слушает, но ему явно не сидится на месте – не дают покоя разные мысли. От них голова гудит, как город в час пик. Лютер встает, расхаживает из угла в угол, потирая ладонью макушку. Высунув розовый лепесток язычка и не отставая от него ни на шаг, рядом с довольным видом ковыляет собачонка.

Тихо бормочет о чем-то радио.

* * *

Хоуи заходит в парадную, устало поднимается на второй этаж и открывает двери своей квартиры. Роберт уже спит, и не хочется его будить. Она прокрадывается в крохотную смежную спаленку, сворачивает валиком флисовое одеяло и, сунув его под голову вместо подушки, засыпает. Около пяти утра она вскрикивает – так пронзительно, что Роберт пробуждается. Он сонно бредет к ее двери, останавливается на пороге, соображая, будить или нет. Решает, что это ни к чему, и возвращается к себе в постель. Заснуть ему, впрочем, уже не удастся до самого утра.

* * *

Зои долго лежит в ванне, хотя сегодня уже дважды принимала душ. Затем, перехватив волосы резинкой и натянув пижаму и толстые носки, устраивается на тахте. Работает телевизор, круглосуточный новостной канал, правда, с отключенным звуком. Фоном телевизору служит радио – «Лондон ток Эф-эм», на котором бессменно бдит Мэгги Рейли. Под болтовню Мэгги Зои проглядывает свои служебные материалы и, незаметно для себя, выпивает с полбутылки вина, которое повергает ее в слезливое настроение.

Каждые пять минут она проверяет свой сотовый.

Около часа ночи Зои не выдерживает: откладывает в сторону бумаги, делает погромче радио, заворачивается в плед и просматривает новостные сайты на портативном компьютере: «Страна, затаив дыхание, ждет новостей о маленькой Эмме», «В ожидании крошки Эммы», «Лондон шокирован судьбой малютки Эммы».

Зои соскальзывает в дремоту, а оттуда прямиком в сон, где они с Марком отчаянно занимаются любовью. Он засовывает ей в рот пальцы, а она их покусывает. Все это время Марк безуспешно что-то ищет в шкафу…

Чуть не свалившись во сне, Зои приходит в себя и возвращается к новостям. Те же фотографии родителей крошки Эммы. Та же аудиозапись слов человека, который взял на себя ответственность за убийство. Те же бесстрастные ньюсмейкеры. Та же могила и то же сладкое содрогание от кошмарности происходящего.

Мысленно Зои переключается на минувший день, на то, как они с Марком извивались друг на друге. Она вспоминает, как их ноги переплетались между собой, подобно змеям. Чувствует губы Марка на своей груди и между ног, его язык и его член у себя во рту, и ей хочется вытошнить, выплеснуть наружу все эти воспоминания.

Наконец, где-то в четвертом часу ночи, она проваливается в сон, чтобы в семнадцать минут пятого подскочить от другого сна, еще хуже предыдущего. И вот уже больше пяти, а она все сидит и сидит – с опухшими от бессонницы глазами и затекшей шеей, слушая тихий бред радио и поминутно освежая главную страницу «Би-би-си ньюс».

* * *

Дэнни Хиллмен мается в тесной аппаратной, отслеживая подачу новостей, протоколы оперативных сводок, информвыпуски агентства «Рейтер».Но в основном, конечно, ждет звонка Пита Блэка.

Незадолго до полуночи звонит Люси, спросить, как он там. Девочки уже уложены и передают папе свои поцелуи. Звонил его отец, спрашивал, что там насчет Рождества. Отец Дэнни сейчас находится в доме для престарелых, и у него буквально семь пятниц на неделе: он заводит разговор о Рождестве каждую неделю раз по восемь или девять. А сразу же после Рождества начинает волноваться по поводу Пасхи…

Собственно, это все новости, которые есть у Люси. Она надеется, что с Дэнни все в порядке. Дэнни говорит жене, что любит ее. Она говорит, что тоже его любит. И желает ему удачи.

Денни скрещивает пальцы.

* * *

Мэгги сидит у микрофона, принимая звонки. Она основательно устала, но усталость эта приятная, сродни эйфории при легком опьянении.

Внизу дежурят новостные бригады из разномастных СМИ. «Лондон ток Эф-эм» в настоящий момент – звезда среди всех радиостанций. Передача Мэгги – тоже звездная. Но самая главная звезда сегодня – это сама Мэгги.

Она даже приоделась – на случай импровизированной пресс-конференции, которую рассчитывает дать до исхода своей горячей вахты. Проблема только одна – ее идеально отглаженная одежда и новенькие туфли сковывают уставшее за день тело. Впрочем, туфли она пока сняла.

Бесшумно сменяются цифры на электронных часах. Яркий свет, отражаясь от белых стен студии, безжалостно режет глаза.

Она смотрит в угол, где красуются ее новые туфли, – и ей кажется странным ждать этого босиком. Ждать звонка, который она должна встретить во всеоружии.

* * *

Лютер сидит в кресле с неудобной вертикальной спинкой, завернувшись в свое пальто. Прикрыв глаза, он слушает тихое бормотание радио. Наверху, в темноте своей спальни, похрапывает Билл Таннер. Лютер старается не думать о том, где сейчас может находиться ребенок Ламбертов и что способен проделать с ним человек, назвавшийся Питом Блэком. Старается не думать о том, что увидел когда-то, – о змеистом, длиною в двадцать лет, следе из крови, размозженных костей и размазанных мозгов.

Он пытается делать то, что делает всякий раз, когда в голове грохочет, как под железнодорожным мостом во время прохождения поезда: он думает о своей жене. О том первом дне, когда он повстречал ее в цыганистой юбке и туфлях-лодочках. О ее улыбке, о голосе, от которого у него до сих пор бегут сладкие мурашки по коже.

Его память услужливо разворачивает перед его мысленным взором знакомые картины – его личный коан[3]3
  Коан – дзэн-буддистская головоломка, которая не может быть решена путем логического мышления. (Прим. перев.)


[Закрыть]. Вот день ее выпускного, когда они начали жить вместе. А вот неделя, когда он валялся с гриппом, а она с ним нянчилась. День их свадьбы. То, как они, уютно свернувшись на тахте, вместе смотрят телевизор. Ее нагота. Совместные вылазки в супермаркеты. Самозабвенность, с которой она бродит по приятно пахнущим стариной букинистическим лавкам.

Сейчас все эти картинки из прошлого напоминают ему сухие учетные записи. А хочется найти что-нибудь из недавнего, но хорошего – такого, что принадлежит ему здесь и сейчас, сию же минуту. Но все, что ему удается откопать в памяти, это Зои сегодня вечером, в парке – то, как она чуть касается губами его щеки и уходит.

Сердце тошнотворно дергается в груди. Им овладевает неимоверное желание позвонить ей. Но он этого не делает.

* * *

Бенни Халява приходит домой, переодевается в родные растянутые трико. Ему очень хочется вытряхнуть из головы всю эту хрень. Но как это сделать? Можно просто попялиться в телик. А можно поставить диск с одним из этих корейских ужастиков (как-никак без малого два года их собирал – вон они, все еще нераспечатанные, косо поглядывают на него со средней полки).

А впрочем, к черту все это…

Бенни отсыпает себе две беленькие дорожки, со смаком втягивает их в ноздри и запускает «Мир Варкрафта». Несколько волшебных часов куда более достойной и осмысленной жизни ему обеспечены.

* * *

Около одиннадцати вечера в отдел тяжких преступлений забредает Роуз Теллер. Щурясь от яркого света ламп, в офисе продолжают работать усталые люди; помигивают мониторы; шкафы с папками досье хранят свои жутковатые тайны. Облезлая штукатурка, замызганные квадратики матового стекла…

Внизу, в гулких недрах здания, зябко ежится под голым светом ламп пойманная на улицах шваль: пьянчуги, наркоманы, мелкое ворье и хулиганье.

Теллер думает о людях, рассеянных сейчас по дебрям Лондона, – копах в штатском и в форме, караулящих на крышах и в промозглых от холода авто; мужчинах и женщинах, вот уже двое суток кряду не смыкающих глаз; о всех тех, кого срочно сняли с бюллетеней и сорвали из отпусков.

От усталости немного подташнивает. К тому же Теллер беспокоится о своей четырнадцатилетней дочери, которая вынуждена сегодня ночевать у соседей.

* * *

А в ноутбуках и мобильниках в эти минуты, как микробы, множатся мемы – множатся и молниеносно разносятся по просторам Сети:

…Мне тут только что сказали: чья-то подруга слышала, как там, в парке, прошлой ночью плакал ребенок! И она позвонила в полицию, потому что было поздно. Она говорит, что это жуть, потому что знаете, что ей там ответили? ЧТО БЫ НИ БЫЛО, НЕ ОТКРЫВАЙТЕ ДВЕРЬ! МЫ К ВАМ УЖЕ ВЫЕХАЛИ, НЕ ОТКРЫВАЙТЕ ДВЕРЬ!

Ей сказали, что они думают, что это СЕРИЙНЫЙ УБИЙЦА! Мужчина уже похитил в Манчестере двух девушек, и вот теперь он в Лондоне, и у него на мобильнике специально записан крик младенца. Он его использует, чтобы выманивать из домов женщин: они-то думают, что кто-то там оставил ребенка. Говорят, что точно еще не установлено, но уже есть МНОЖЕСТВО ЗВОНКОВ ОТ ЖЕНЩИН, КОТОРЫЕ СЛЫШАЛИ У СЕБЯ ПОД ДВЕРЬЮ КРИКИ МЛАДЕНЦА, КОГДА БЫЛИ НОЧЬЮ ОДНИ ДОМА! Передайте это всем, пожалуйста! И НЕ ОТКРЫВАЙТЕ ДВЕРЬ, если услышите голос плачущего младенца!

* * *

В 22:56 пара молодоженов слышит, будто у них в саду плачет ребенок. Они спешно вызывают полицию. Ребенок не обнаруживается. Приехавшие по звонку полисмены полагают, что взбудораженная криминальными новостями парочка, вероятно, слышала брачные призывы лис, которые нередко по ошибке принимают за тревожный плач младенцев.

* * *

В 00:50 некая Клэйр Джексон, проживающая в Уондсворте, вызывает службу «999»,заявляя, что ее хитростью вынуждали открыть дверь. Миссис Джексон утверждает, что услышала снаружи звуки, похожие на стук. Она встала посмотреть, что происходит, и услышала плач младенца, доносящийся из сада. Она, а также ее муж видели, как от их дома быстро удаляется высокий темнокожий мужчина, одетый во все черное.

* * *

В 01: 03 троих малолетних девочек – одна из них грудная – спасает из задымленного дома соседка. Оставленные без присмотра матерью, которая уехала на конкурс-викторину «Любовь с первого взгляда», старшие сестры решают напечь куличиков. По неопытности они одновременно включают духовку и гриль. Заслышав плач грудного ребенка, живущая неподалеку Мо Салливан вызывает службу «999», после чего сама бежит к соседскому дому и пытается войти внутрь. Дом, в котором закрыты девочки, заполнен дымом. На стук дверь приоткрывает восьмилетняя Оливия. Она говорит, что ей запрещено открывать двери посторонним.

Миссис Салливан убеждает Оливию позвонить по телефону 999 и попросить разрешения у полиции покинуть горящий дом вместе со своими сестрами. Будучи верующей христианкой, миссис Салливан позднее рассказала прибывшим репортерам, что это было чудо. В столь поздний час она не спала только потому, что смотрела телевизор, взволнованная судьбой крошечной Эммы. В любой другой вечер она бы уже приняла таблетку снотворного и легла спать.

Таблетки миссис Салливан принимает с той поры, как умер ее супруг. Они были женаты тридцать пять лет, но благодати деторождения так и не удостоились.

– Иисус взял меня за руку и повел спасать эту малютку и ее сестренок, – растроганно говорит она. – Восхвалим же Его за это.

* * *

В 01:42 Мэтью Александер, находясь за рулем своего автомобиля, вынужден был спасаться бегством от людей, которые поначалу намеревались прийти ему на помощь.

Возвращаясь на своем «форде мондео» после застолья, мистер Александер попадает в аварию и застревает посреди разделительной полосы в Патни, возле Мэнор-Филдза. Желая ему помочь, к машине направляется группа молодых людей во главе с Грэмом Кершоу (23 года). Однако, заметив пристегнутого ремнями безопасности к сиденью крошечного сына мистера Александера, молодые люди начинают донимать его расспросами насчет малютки Эммы.

Протесты мистера Александера насчет пола его ребенка ими игнорируются, а когда мистер Александер предлагает для подтверждения залезть малышу в подгузник, вспыхивает потасовка. В результате мистер Александер получает повреждения средней степени тяжести. Сейчас его жизнь вне опасности.

* * *

Полиция обвиняется в жестоком обращении при следующих обстоятельствах. В 03:54 четверо стражей порядка врываются в дом к молодой паре после звонка анонима, который заявил, что их ребенок «воет и воет, как будто его там ножами режут». Лаборант Шон Скотт и его гражданская жена Беки Уокер, проснувшись, застают у себя в спальне двоих полисменов, которые требуют немедленно предъявить им двухмесячную Бонни.

Полиция доводит Беки до слез угрозой вызвать органы опеки, но уходит, убедившись, что с Бонни все в порядке.

* * *

В 05:12 утра неподалеку от травматологической клиники «Хомертон» замечен мужчина, несущий в руках подозрительный сверток. Мужчину атакует и задерживает большая группа несовершеннолетних подростков. Младшему из них через три недели должно исполниться тринадцать. Жертва нападения – работник клиники Олусола Акинреле, направлявшийся на утреннюю смену. «Свертком» оказывается его спортивная сумка.

К счастью для мистера Акинреле, которому в драке повредили глаз, инцидент происходит менее чем в ста метрах от приемного отделения травмпункта, где он работает санитаром.

* * *

В 05:47 Мэгги Рейли извещает своих слушателей, что Пит Блэк наконец перезвонил на «Лондон ток Эф-эм».

– Пит, – с волнением спрашивает она, – это вы?

Лютер замирает на полушаге. Хватает радио и подставляет к самому уху.

– Я объехал весь Лондон, – гудит он слезливо, явно преисполненный обиды и жалости к самому себе. – Полиция везде. Поэтому я хочу, чтобы весь Лондон знал – вот что творит наша полиция! Я пытаюсь помочь, и вот что я получаю взамен.

– Полицию нельзя винить в том, что она делает свою работу.

– Нет, можно. Потому что если бы не она, Эмма была бы уже у докторов. А теперь – нет, и все из-за них. Понятно?

– Так где же она, Пит? Где маленькая Эмма?

– Я поместил ее туда, куда мог. Надеюсь, что она в целости.

– Где она, Пит?

– Если с ней что-нибудь случилось, это не моя вина. Я хочу, чтобы вы все это знали. Я делал все, что мог. Я только хотел помочь.

– Пит, где она? Где малышка Эмма?

– Они отслеживают мой звонок, – отвечает Пит Блэк, – так что узнают все сами.

Лютер вырубает радио и набрасывает пальто. Срочным вызовом набирает Теллер.

– Где она? – выдыхает он.

– Вокзал Кингз-Кросс, – звучит в трубке.

Лютер уже за дверью.