Текст книги "Ручная кладь"
Автор книги: Нина Охард
Жанр: Рассказы, Малая форма
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)
Претензий не имею
Невысокий, пожилой мужчина, вцепившись одной рукой в перила, а другой помогая себе палочкой, с трудом поднялся на второй этаж. Очереди в кабинет не было, и, постучав, он заглянул внутрь.
– Входите, – ответил ему голос из глубины комнаты, и мужчина зашел, плотно закрыв за собой дверь.
– Я Иванов Дмитрий Иванович, вы мне звонили.
– Я-я, – ответил голос и добавил с небольшим акцентом, – проходите, пожалуйста.
Дмитрий Иванович доковылял до стола и сел, не дожидаясь приглашения.
Яркий солнечный свет, бьющий в глаза из окна, мешал Иванову разглядеть владельца кабинета. И только когда тот оторвал лицо от кипы бумаг и посмотрел Дмитрию в глаза, словно удар тока пробежал по всему телу. Что-то было до боли знакомое в этой тучной фигуре и широком лице с тяжелым подбородком.
– Заполните, пожалуйста, – массивная рука протянула Дмитрию Ивановичу бумагу и ручку.
Иванов достал из кармана футляр с очками и стал медленно читать подслеповатыми глазами текст.
– Напишите здесь фамилию, имя, отчество, дату рождения, а внизу, что не имеете претензий и поставьте подпись, – подсказал хозяин кабинета.
«Не имею претензий?», – хотел спросить Иванов, но собеседник утонул в пачке лежащих перед ним бумаг. Дмитрий смотрел на его обрюзгшую фигуру, занятую рутинной работой и из памяти, словно покореженные временем фотографии, медленно проявлялись воспоминания.
Солнце нещадно палит голову, но они бегут по грунтовой дороге босяком, подгоняемые фашистами на мотоциклах.
– Шнеле, шнеле, – звучит в ушах незнакомая речь.
Митя спотыкается, падает, разбивая в кровь колени, и громко плачет. Немец спускает на него собаку. Зубастая пасть дышит в лицо, но мама ложится сверху, накрывая его собой.
– Ты только не плачь, а то они тебя убьют, – шепчет она.
Вагон, забитый людьми настолько, что некуда сесть. Он стоит, держась за мамины ноги. Очень хочется есть и пить, но он боится просить, и только сильнее прижимает к подолу лицо.
– А, вы, в каком концлагере были? – прерывает его воспоминания голос с акцентом.
Видения блекнут, и Дмитрий Иванович возвращается в реальность.
Перед ним сидит упитанный немец со свисающими как у бульдога щеками и смотрит бесстыжим взглядом бесцветных глаз. Стараясь не показывать годами не затертую неприязнь, но не в силах сдержать негативные эмоции, словно перчатку, вызывая противника на дуэль, бросает в лицо Дмитрий:
– В Освенциме.
Немец тушуется, тупит взор и молча, стараясь не смотреть собеседнику в глаза, зарывается с головой в бумаги.
Завеса из сладковатого дыма над головой, ворота из красного кирпича и ужас пробежавший ропотом по прибывшим. И вот уже Диму отрывают от мамы и кричат:
– Линк!
Немец хлыстом показывает, кому – направо, а кому – налево. Дети, старики – налево, туда, где дымит труба крематория. Молодые и здоровые – направо, им пока еще позволено пожить.
– Налево – кричат Диме, но чья-то рука в белоснежной перчатке указывает на него пальцем, заставляет раздеться, осматривает и великодушно дарует жизнь.
Страшно, но он не плачет, мама не велела плакать. Он только закусывает до крови губу и пытается отыскать ее глазами в толпе. Напрасно. Нескончаемым потоком люди выходят из поезда, бросают вещи и идут в ворота лагеря.
Дмитрий напрягается, но не может вспомнить, как очутился в бараке. Память возвращает лишь отдельные обрывки. Восемнадцатый блок, заполненный детьми от восьми до пятнадцати лет, больше похожими на тени с землистого цвета лицами и впавшими глазами. С обеих сторон трехэтажные нары, на которых лежат грязные матрасы, набитые истлевшей соломой. Он помнит даже запах, вернее смрад, стоявший в воздухе, как спали поперек, свернувшись калачиком, на практически голых не струганных досках. Занозы то и дело впивались в тело. Повернуться или даже пошевелиться во сне – целая проблема: места так мало, что любое движение одного будит остальных.
Холод, долгие годы спустя снившийся по ночам. Посередине барака была печь, сложенная из кирпича, которую изредка топили. И тогда с сосулек на потолке капала вода.
Мучительный, пронизывающий до костей холод, от которого совершенно не защищала лагерная одежда, казалось, сопровождал все время. Многочасовые проверки – «аппели» замораживали иногда насмерть.
Однажды команда на построение прозвучала в три часа ночи. Они выскочили на аппель плац, но фашисты плетками загнали их обратно в барак. Построение было для соседнего, семнадцатого блока. Был страшный мороз и люди замерзали и падали. Только к восьми утра построение закончилось и, оставшихся в живых, обмороженных людей погнали на работу. Умерших за это построение было так много, что Мите и другим подросткам из восемнадцатого блока пришлось помогать зондер команде оттаскивать обмороженные тела к крематорию. Печи не могли справиться с таким количеством трупов, их сбрасывали в ямы и сжигали. Никто не смотрел – жив еще человек или уже умер. Из огня доносились стоны и крики.
Изнурительный, зачастую бесполезный труд наравне со взрослыми. Счастьем было работать в помещении. Дима вспомнил, как однажды ему повезло, и он стал учеником штукатура. Они втихаря ели известку – это было самое лучше лакомство в лагере. Однажды это заметил эсесовец, избил и отправил работать в поле.
Многие не выдерживали лагерную жизнь, падали – их уносили, места на нарах занимали другие. Эшелоны с людьми прибывали постоянно. Часто, прибывших прямо с поезда отправляли в «газ». Митя знал, что рядом с крематорием есть газовые камеры, замаскированные под душевые. Он неоднократно видел, как фашист, надев противогаз, залезает на крышу и высыпает порошок в трубу.
Иногда взрослые узники жалели подростков, но в основном заключенные были настолько физически и морально истощены, что сил на жалость не хватало.
Больше всего они боялись эсесовцев в белых халатах. В лагере это называлось селекция. Узников раздевали догола и осматривали. Слабые и больные налево по Лагерьштрассе уходили в крематорий. Те, кто могли продолжать работать и сдавать кровь шли направо. С принудительного донорства некоторые тоже не возвращались.
Дмитрий Иванович вздрогнул, вспомнив это окошечко, в которое он просовывал руку и молился, чтобы не упасть, не потерять сознание. Иначе – смерть. Так хотелось дожить до освобождения. Они все время об этом мечтали – хоть один денек прожить после войны.
Дмитрий вспомнил, как накололи, а затем заставили выучить по-немецки номер, учили строиться в шеренги, шагать в ногу, выполнять команды: направо, налево, шапку снять, надеть шапку. Вместо обуви выдали деревянные колодки, вечно утопающие в грязи и стирающие ноги в кровь.
В памяти возник образ первого и лучшего друга – худенького одиннадцатилетнего парнишки из Кракова – Карла, отправленного в Освенцим на перевоспитание за украденную булочку.
Однажды Митя не снял шапку. Он был настолько уставшим, что не заметил эсесовца. Сильная оплеуха опрокинула Диму навзничь, отбросив на несколько метров. Раз, два, три – плетка с каждым ударом все сильнее и сильнее впивалась в тело. В глазах потемнело и липкая жижа поглотила его. Очнулся он почувствовав, что его куда-то волокут. «В крематорий», – мелькнуло в голове и от ужаса он открыл глаза. Лицо Карла, склоненное над ним было покрыто испариной. Пошатываясь и тяжело дыша парнишка волочил Митю в барак.
После войны Дмитрий был несколько раз в Кракове. Он бродил по районам, знакомым по рассказам Карла, пытаясь найти кого-нибудь из его родных. Вот рыночная площадь, с торговыми рядами, за ними начинается небольшая улочка. Она настолько не менялась много столетий, что кажется уходит прямо в средневековье. Словно здесь никогда и не было войны. Булыжная мостовая, закопченные дымом стены домов. Дворы, заваленные домашним скарбом. Дмитрий останавливается и всматривается в темноту окошек. Молодая симпатичная девушка выглядывает наружу. «Что нужно пану?», – осторожно интересуется она. «Кто здесь жил до войны?». Конечно же, девушка не знает. «Может у пани Рожевской спросить?». Девушка стучит в окно и пожилая женщина, опираясь на клюку, выходит на порог. До войны Рожевская жила в еврейском квартале. Она рассказывает, как они в тридцать девятом бежали в Россию, как их сослали за Урал. Она показывает свои искореженные от непосильной работы руки и ее глаза наполняются слезами. Сибирские морозы, голод, 400 граммов хлеба по карточкам, по двенадцать часов у станка. «Разве вы поймете, что это такое!». В Краков Рожевские вернулись только в пятидесятых. Пани – жертва сталинских репрессий. Костлявые изуродованные пальцы прижимаются к лицу и между ними текут слезы. Боль комом подкатывает к горлу, вызывая у Димитрия Ивановича невыносимую душевную боль. Он сожалеет, что поднял эту тему. «А что было с теми, кто остался? Может у вас есть знакомые», – осторожно интересуется он. Женщина перестает плакать и смотрит на него удивленно. «Что вы, они все погибли, их же сожгли в Треблинке или Освенциме», – отвечает она. Дмитрий прощается и идет дальше. Вот небольшой ресторанчик на углу. На пороге щеголевато одетый мужчина расплывается гостеприимной улыбкой, приглашая внутрь.
– Что пану угодно? – интересуются девушки-официантки.
– Кто здесь работал в войну?
Девушки смотрят на него удивленно и качают головами. Они не знают, но тут же приносят меню, предлагают пообедать.
Дмитрий выходит наружу и осматривается. Да, это должно быть здесь. В этом ресторане всегда было много нацистов, даже в тяжелые времена, когда горожане опухали от голода, эсесовцы имели все, что могли пожелать. Здесь подрабатывал Карл и съел эту проклятую булочку. Дмитрий идет дальше в поисках пекарни. Ну конечно, вот и она. Запах свежеиспеченного хлеба наполняет воздух.
Но прошлое здесь больше не живет. Все вежливо улыбаются, приглашая попробовать свежайшую выпечку. Дмитрий покупает булочку и бережно держит ее в руках, наслаждаясь запахом.
Карл сказал, что так хотелось есть, а булочки так вкусно пахли. Что он просто не смог удержаться и съел ее.
В свободное время они всегда говорили о еде. На завтрак давали пойло, которое фашисты называли «кофе», на обед суп из брюквы, на ужин кусочек хлеба. Взрослым приходили посылки – от родных, близких или «Красного креста». Детям ничего не присылали, «Красный крест» не знал, что в лагере содержатся дети. Или не хотел знать. По ночам Мите снился хлеб и картошка, такая отварная, горячая, с солью. Так хотелось съесть картошечку, хотя бы одну.
Они знали, что выход из лагеря только один: с дымом в небо. Однажды в лагере раздалась воздушная тревога. Фашисты бросились в сторону бомбоубежища. Митя с Карлом стояли рядом с бараком и с надежной смотрели на ночное небо. Какой прекрасной музыкой казался тогда им этот резавший воздух звук сирены. Они махали руками и кричали:
– Сюда, сюда, бомби их!
Детское воображение, доведенное до отчаяния, рисовало картины, как на вышки и проволоку падают бомбы, разрывая эсесовцев в клочья.
– Господи пожалуйста, убей их, – шептали обескровленные губы.
Но Бог их не услышал. Говорили, что в Освенциме Бог умер. Самолеты летали совсем рядом – были слышны взрывы бомб, но к лагерю так никто и не прилетел. Сирена затихла, и напившиеся в бункере фашисты возвратились по домам.
– На вас проводил опыты доктор Менгеле? – интересуется немец, снова вырывая Дмитрия из воспоминаний.
Опять Менгеле. Люди не могут представить себе, что такое ад. Им для этого нужен черт, костер и сковородка. Сложно представить, что вполне нормальные люди добровольно, считая это своей работой, проводили опыты на детях. Дмитрий вообще не верил в существование Менгеле. Считал его мифическим персонажем, выдуманным для того, чтобы списать с себя сделанные преступления.
– Нет, никакого Менгеле я не видел. Периодически в бараке появлялись люди в белых халатах накинутых поверх эсесовской формы. Они уводили по несколько человек. Возвращались обратно не все.
Дмитрий вспомнил, как забрали Карла.
Он вернулся через несколько дней, покрытый язвами и с проплешинами на голове. Он плохо держался на ногах и беспрерывно кашлял. Карл рассказал, что их закрыли в комнате и дали заполнить анкеты, якобы на освобождение. Вскоре он почувствовал жар и потерял сознание. Очнулся в палате. Ему дали выпить кислую жидкость и отправили в барак.
– Пить, – потрескавшиеся, опухшие губы Карла беззвучно просили воды. Достать хотя бы чашку кипятка в лагере было целой проблемой. Митя с трудом выменял на свой ужин – маленький кусочек хлеба – две чашки горячего кипятка. Карл пил с трудом. Свистящий сухой кашель душил его. Крысы, словно чувствуя приближение пиршества, уверенно карабкались к ним на нары. Не стесняясь, они обнюхивали раны Карла и даже пытались попробовать их на вкус. Митя хватал зверьков за хвосты и сбрасывал вниз. Крысы истошно визжали, но не разбегались.
Спустя пару дней Карл умер.
Женщина из зондеркоманды сняла с Карла одежду и рывком сбросила тело с нар. Голова мальчика, ударившись о пол, раскололась. Женщина за ногу и потащила его к выходу. Голова ребенка билась о пол, оставляя за собой мокрый след. Женщина вытащила тело из барака и скинула в яму неподалеку. Митя выглянул в щель и от ужаса закрыл глаза – полчища серых хвостатых зверьков, словно грозовая туча, со всех сторон бросились к трупу подростка. Они дрались друг с другом, визжали, отвоевывая лучшие куски. Особенно отчаянная битва разразилась на лице. Глаза, нос и уши оказались мгновенно съеденными.
К ноябрю, несмотря на начавшиеся морозы в лагере запахло весной. Все разговоры были только о наступающей Красной Армии. И в этот момент, когда, казалось, продержаться оставалось не больше недели, эсесовцы в белых халатах забрали Митю. Дмитрий знал, что плакать и кричать нельзя – будут бить. Его положили на стол и закрыли лицо простыней. Ноги привязали, и он чувствовал, как нож вонзается в тело. От боли он потерял сознание. Очнулся он от нестерпимой боли. Увидев ноги, Митя ужаснулся: красные, опухшие, покрытые гнойными нарывами. Он не мог вспомнить точно, сколько он пролежал в больнице – неделю или месяц. Однажды фашисты приказали встать и идти. Боль была невыносимая, но зная, что иначе просто убьют, он все-таки поковылял к бараку. Была зима. На опухшие, истерзанные ноги деревянные башмаки не налезли, и он шел босяком, оставляя за собой кровавые следы.
К его возращению детей в бараке осталось совсем мало – только те, кто совсем не мог работать. Вскоре их перестали кормить. Дима понял, что их скоро убьют. Он попытался встать, но от боли чуть не потерял сознание. Тогда, он пополз на четвереньках к двери. Выходить из барака категорически запрещалось. Даже за подсматривание в щель можно было получить плеткой по глазам. Дима приоткрыл дверь и инстинктивно отпрянул назад. Снаружи было тихо. Он выглянул. По территории ходили узники, фашистов нигде не было видно. Дима позвал на помощь, но голос был настолько слаб, что крика никто не услышал. Он пополз. Сил не было. Он падал, лежал на снегу, тяжело дыша, и снова полз.
Вдруг чьи-то руки подняли его. Митя весь сжался, ожидая удар плетью, но открыв глаза, увидел заросшее щетиной лицо и пилотку с красной звездой. По щекам солдата катились крупные слезы.
– Сюда, сюда, – закричал по-русски мужчина, – здесь дети!
Подбежавшие люди стали спрашивать кто он и откуда родом. Но кроме своего номера, того что зовут его Митя он и вспомнить ничего не смог.
– Значит, будешь мне сынком, Дмитрием Ивановичем Ивановым, сказал мужчина в солдатской пилотке и понес его в медчасть.
Немец так и не поднял глаза. Наверное, в душе ему было стыдно. Он, молча, отсчитал и протянул Дмитрию семь купюр достоинством в сто марок. Это была цена за пребывание в Освенциме. «Претензий не имею» написал бывший узник, Иванов Дмитрий Иванович, поставил подпись и взял деньги.
Горы
Перевал
Ее звали Ушба, что в переводе означало – беда. Она была странная, строптивая, не похожая на других, словно пыталась оправдать свое имя. Ее причуды порождали слухи и легенды, но образ с первого взгляда западал в душу. Она была прекрасна? Нет, божественно, несравненно красива. Витька ее вожделел. Что бы он ни делал, куда бы ни шел, его взгляд невольно скашивался в ее сторону. Ничего и никогда ранее не хотел он так сильно, как покорить ее! Сломить ледяную холодность и овладеть ею.
Она снилась ему каждую ночь: высокая, неприступная в неизменном белоснежном одеянии, гордая и надменная. Скольких воздыхателей она уже отвергла до него, сколько положили свои жизни, чтобы покорить, но так и не смогли одолеть. Витька не хотел даже знать их имена. Зачем? Он был уверен в себе и в своей победе.
Время шло, но страсть становилась только сильнее. Он готовился почти год – изучал ее характер, искал подходы и, наконец, собрался на штурм.
Погода не задалась: несмотря на яркое солнце, Виктор отчетливо видел, как ветер бушует на макушке Ушбы, срывая снежные карнизы, оголяя обледенелые скалы. Отступать было уже поздно. Он еще раз проверил вещи в рюкзаке и завел будильник на четыре утра. Напарником он выбрал Серегу. Они ходили вместе не первый год и давно понимали друг друга без слов.
Они шли, молча, дыша друг другу в затылок. Тропа, петляя между зарослей рододендронов, привела к леднику. «Ты идешь по кромке ледника, взгляд, не отрывая от вершины», – пропел Серега и рассмеялся. Виктор только угрюмо хмыкнул, всматриваясь в снежную мглу, и одел кошки. Они связались и медленно двинулись в сторону перевала. Поземка заметала трещины, заставляя внимательно смотреть под ноги. Снежные надувы, как белые флаги, угрожающе свисали с ледовых сераков, словно предупреждая об опасности. Им было не впервой преодолевать подобные лабиринты и к десяти утра они вышли на перевал.
Пурга разыгралась не на шутку. Порывы ветра сбивали с ног и кололи лицо мелкой ледяной крупой.
Посовещавшись, ребята подошли под маршрут, вырыли пещеру и залегли в ней пережидать непогоду, в надежде, что буря утихнет.
Утро выдалось спокойное и солнечное. Они наспех позавтракали и начали обрабатывать маршрут.
Витя шел первым в связке, и Серега, спрятавшись под скальный выступ, наблюдал как медленно и осторожно работает напарник. Они старались пролезть как можно больше, пока позволяет погода. К утренней связи они прошли десять веревок. Заснеженный пятиметровый карниз – самый сложный, ключевой участок маршрута нависал над головами.
– Спускайтесь, – спокойно скомандовали из лагеря.
Витя чуть не взревел от ярости:
– Да вы что! Как это спускаться?!
– Пурга, ребята, – спокойно ответил начальник спасателей, – быстро вниз.
Витек посмотрел на небо – ни облачка. Огромный, ярко-желтый солнечный диск даже через темные стекла очков слепил глаза. Витя тяжело вздохнул и направился к пещере. Уже в самом конце, когда спуститься оставалось меньше двух веревок, внезапно налетело облако, пропала видимость, и ребята двигались почти на ощупь. Вход в пещеру замело: пришлось доставать лопату и ледорубы, чтобы в нее попасть. Они сняли рюкзаки и уже собирались залезть внутрь, как вдруг Серега сказал:
– Смотри – снежный человек!
Сначала Витек подумал, что Серега шутит, пытаясь смягчить напряженную атмосферу, но присмотревшись, увидел заснеженный силуэт.
– Пошли, подойдем, – предложил он.
Через несколько метров стало понятно, что это не галлюцинация, а девушка, полуодетая, босяком идущая по снегу.
***
Марина сидела насупившись, забравшись с ногами на кровать. Она никак не могла убедить упрямую Наташку пойти с ней в турпоход. Наташке хотелось плескаться в море, и она даже думать не хотела ни о каких горах и перевалах.
– У меня ничего нет, ни кроссовок, ни тренировочных, Марин, затея глупая, мы не собирались в походы ходить. Приехали с платьями и купальниками, – какие могут быть горы?
– Да это не горы, просто прогулка, – не унималась подруга. – Посмотри, кто с нами поедет – женщины и дети. Привезут на автобусе – дойдем по тропе до перевала и спустимся вниз. Сколько можно валяться целыми днями на солнце. Прогуляемся, развеемся, жирок растрясем.
На самом деле у Марины была другая цель. Уж больно ей нравился Толик – инструктор, который водил группы. И она очень надеялась произвести на него впечатление.
Наташка догадывалась об истинных причинах, внезапно позвавших подругу в горы, но в лицо ничего не говорила. Решив про себя – вот пусть и идет, если хочет.
Но Марина не унималась и Наташа, в конце-концов, сдалась.
Переворошив весь свой гардероб, Наташа, наконец, обрела почти спортивный вид, нарядившись в джинсы, футболку и ажурно-вязанную кофточку, подаренную бабушкой и неношеную по причине старомодности и функциональной бесполезности. Только с обувью у Наташи вышла проблема – ничего кроме босоножек и шлепанцев у нее не было.
Маринка оказалась более подготовленной: она надела новенький спортивный костюм и купленные на все накопления кроссовки с надписью «Адидас».
Наташа поначалу очень переживала за свою обувь, но увидев, во что обуты и одеты остальные туристы в группе, успокоилась. Большинство были в майках, шортах и тряпочных туфлях. Спортивная обувь была лишь у Толика и Марины.
Утро выдалось солнечным, и автобус, тяжело рыча на поворотах серпантина, поднял их в небольшое селенье, откуда начинался пеший маршрут. Марина, весело болтая с Толиком, возглавила группу. Наташа, сильно сомневаясь, стоит ли ей идти дальше или уже пора вернуться, плелась в самом конце. Шли он часа четыре, а может и больше. Дети баловались и путались под ногами. Родители часто останавливались: попить, посмотреть по сторонам или просто перевести дух.
Погода была хорошая – ярко светило солнце, играя лучами в снежных шапках, появившихся на горизонте, вершин.
Шлепанцы натирали ноги, мелкие камушки больно били по пальцам. Наташа смотрела на спину подруги и думала: «И зачем я была ей нужна? Она и без меня легко бы обошлась».
Несмотря на медленный темп, Наташа очень устала. Люди постарше, особенно пенсионеры были мокрыми от пота и тяжело дышали.
– Отдыхаем час, потом вниз – скомандовал Толя и, приобняв Марину, удалился за камень.
Туристы разложили бутерброды и расселись на валунах.
Наташа тоже достала пакет с сухим пайком, но есть не хотелось, а чай она уже выпила.
Оставив свой завтрак на камне, она двинулась на поиски воды. Глыбы вечного льда, венчающие вершины гор, под палящими лучами солнца истекали прозрачными струями.
Девушка спустилась к ручейку, напилась и развалилась на теплом камне, подставив солнцу разгоряченное от ходьбы тело. Наверное, она даже уснула, потому что резкий порыв холодного ветра вырвал ее из царства грез. Наташа встала и не поверила собственным глазам: шел снег. Нет, даже не шел – валил, словно на небеса приехал самосвал и высыпал на голову снежные комья. Все вмиг побелело – земля, цветы, камни. Склоны, еще несколько минут назад переливающиеся оттенками зелени, завалило толстым слоем снега. Солнце исчезло. Над головой нависала огромная сизая туча. Даже не нависала – Наташе казалось, что она сама находится внутри этой тучи. Видимости не было никакой. Словно сказочный ураган налетел, закружил и унес ее в царство Снежной королевы.
«А где все?» – ужаснулась Наташа. В душе началась паника. Чувства, словно подхваченные снежным вихрем, вырвались с плачем наружу. Все так быстро изменилось, что она не понимала, откуда пришла. Ветер доносил голоса то справа, то слева. А может, это и вовсе были крики птиц, застигнутых врасплох ураганом. Она не понимала куда идти, где спуск, где тропа.
«Нужно бежать вниз», – единственная мысль билась конвульсируя в голове, не находя способа для реализации. Наташа, дрожа от холода, поковыляла вдоль ручья. Шлепанцы скользили на снегу и мешали идти, Наташа сняла их и пошла босяком. Она не понимала куда двигается. Ее трясло от холода, и она плохо соображала. Внезапно показалось, что впереди замаячили фигуры людей.
Наташа закричала и замахала руками. Вскоре перед ней из снежной мглы, словно в сказке, появились двое мужчин в пуховках, увешанные альпинистским снаряжением.
– Ты кто? – спросили ее ребята в один голос, но девушка настолько замерзла, что не могла говорить.
Серега вмиг снял пуховку и накинул на засыпанную снегом Наташу, но она не почувствовала тепла, пока ребята не привели ее в пещеру. Всхлипывая, она растирала обмороженные ноги, побелевшие пальцы рук и кончик носа. Ребята закутали ее в спальник, и, придя в себя, она и рассказала, что пришла на перевал с туристической группой, но уснула, и остальные, наверное, ушли вниз без нее. Ребята переглянулись, оделись, взяли рацию и двинулись на поиски.
***
Солнечный диск приближался к зениту, припекало. Маринина голова уютно устроилась на широком плече Толика. Толик посмотрел на тучу, внезапно показавшуюся на горизонте, и тихо прошептал:
– Пора спускаться.
Марина издала нечленораздельные звуки, означающие ее несогласие и недовольство, но Толик уже сбросил ее голову и встал.
– Спускаемся вниз, – громко закричал он и пошагал туда, где отдыхали остальные туристы.
Словно подтверждая правильность его слов, подул ветер, и туча закрыла половину неба.
– Подожди меня, – закричала Марина, вставая и пытаясь догнать Толю.
– Быстро, быстро возвращаемся, – командовал инструктор, поднимая полусонных туристов.
– Все в сборе? – спросил он и, не дождавшись ответа, побежал по тропе вниз.
Несколько человек, в том числе и Марина, побежали за ним следом, часть продолжала собираться.
Очередной порыв ветра раскидал неубранные вещи, и туристы суетливо бегали по стоянке, пытаясь их поймать. Фонтан снега, словно из пушки ударил по перевалу, резко стемнело, пропала видимость и растерявшиеся люди метались среди сугробов, не понимая куда идти.
Толик бежал быстро. Марина с трудом за ним успевала, остальные туристы отстали и двигались медленнее.
Несмотря на красивую надпись и заоблачную цену, кроссовки явно не были готовы к перемене погоды. На мокрых камнях подошва скользила, и вместо легкого бега трусцой Марина лишь неловко прыгала между камнями, спотыкаясь и падая.
– Толя подожди, – кричала она, в очередной раз оступаясь.
– Не отставай, – отвечал он, не останавливаясь и даже не оборачиваясь в ее сторону.
Выдержать заданный инструктором темп Марина не смогла и отстала. Она остановилась отдышаться и посмотрела вверх, где сквозь пелену снега едва просматривались несколько силуэтов.
– Толя подожди, люди отстали, – закричала Марина, но ей уже никто не ответил: Толик растворился в белой дымке. Следы его кроссовок усилено заметала пурга.
– Толя, – кричала девушка, пытаясь догнать инструктора.
Вдруг нога соскользнула, застряла между скальных выступов, кость хрустнула, Марина вскрикнула, упала и покатилась вниз по заснеженному склону, врезаясь в попутные камни. Удар, еще удар, девушка перестала сопротивляться и безжизненно сползла в ручей.
Снег перешел в дождь и, несмотря на водонепроницаемый, согласно рекламе, костюм, Толик был мокрый до нитки.
– Открывай, закричал он, барабаня кулаком в дверь автобуса.
– Прибежали! Молодцы, – сказал седовласый Вано, – запуская Толика внутрь и заводя двигатель.
– А остальные где? – поинтересовался водитель, увидев, что Толик прибежал один.
– Бегут, – бросил Толик, доставая с сиденья рюкзак и переодеваясь.
Вано сощурил свои дальнозоркие глаза, и всмотрелся ястребиным взором вглубь посеревшего от дождя ущелья.
Как он не напрягался, никого разглядеть не смог.
– Пойду, посмотрю, – сказал он, доставая перкалевый плащ.
Ливень практически полностью скрывал тропу из вида. Вано отлично знал эти места. Сюда он ходил еще ребенком с дедом пасти овец и помнил эти тропы так хорошо, что казалось, мог передвигаться слепым. Дождь заливал лицо. Он шел так быстро, что частое дыхание стало приказывать сбавить темп, но Вано, не слушался и спешно шагал вверх. Глаза всматривались в сизую пелену, но людей видно не было. Под ногами ручьем текла вода, порывы ветра сбивали с ног. «Стихия разбушевалась», – тяжело вздыхал водитель, выбирая удобные площадки для стоп.
Вдруг его ястребиный взор что-то заметил вдалеке. Он остановился и присмотрелся. Навстречу бежал человек.
– Это твои туристы на перевале? – закричал мужчина, завидев его. Мы с сыном гнали овец, смотрим – люди бегут.
– Где они? – спросил Вано, снова всматриваясь вдаль.
– Младший с ними идет, они совсем промокли, что же ты их одних бросил, – пожурил его пастух.
На горизонте появились одинокие силуэты.
– Сколько вас человек? – спросил Вано, когда все подошли.
Туристы переглядывались, не зная, что ответить.
Вано насчитал двенадцать.
– А где остальные?
– Там остались, – ответили ему несколько голосов.
Вано покачал головой и повел туристов в автобус.
***
– База, база, я Ушба. Нахожусь на перевале. Здесь группа туристов-пляжников без инструктора, одиннадцать человек из них пятеро детей. Одеты легко, у многих обморожения. Как слышите меня. Прием.
Рация гудела, но база молчала.
– База, база, я Ушба, – снова повторил Виктор.
– Витя слышу тебя, давай подробно как у вас с погодой, что за туристы. Они могут двигаться самостоятельно?
– Погода дрянь: холодно, метет, видимость метров десять. Мы отдали детям пуховки. Но обувь у всех пляжная, двигаться по леднику самостоятельно не смогут. Сан Саныч, что нам делать? Есть еще группы рядом? Мы вдвоем не справимся.
Рация снова затрещала в тревожном молчании. Слышно было, как начспас связывается с другими группами.
– Ушба, я База, – наконец прозвучало в эфире, – к вам идет четверка Иванова, снял их с маршрута, попробуйте спуститься к леднику своими силами, они вас там встретят. Рацию не выключай. Снизу вышлю отряд спасателей.
Легко сказать – своими силами. Витя осмотрел туристов. Двое детишек были совсем маленькими – лет пяти-шести. Их можно тащить на себе. А остальные? Четыре женщины, два пенсионера и трое подростков – с ними что делать? Да еще эта девица, которую они оставили в пещере. Витя был озадачен проблемой, которую совершенно не планировал решать.
Пока он размышлял, Серега принес из пещеры рюкзаки. Они посадили самых маленьких себе на спину, под рюкзак, накрыли их пуховками и попытались заставить людей двигаться вниз.
Туристы практически ни на что не реагировали: валились с ног, плохо соображали. Сказывалось переохлаждение.
С трудом ребятам удалось заставить группу спускаться за Сергеем вниз. Видимости не было почти никакой. Спасало только то, что тропа была хожена-перехожена и ноги сами находили правильный путь. Мальчишка у Витьки за спиной совсем затих.
– Как тебя зовут? – спросил его Виктор, дергая за ногу, которую засунул в рукав пуховки.
– Килюша, – чуть слышно ответил мальчишка.
– Кирюша, давай ты будешь мне читать стихи, ладно? – попросил Витя.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
