Текст книги "«Вернусь только с Победой…» Фронтовые письма 1941—1945 гг."

Позавчера я сделал маленькую «экскурсию» в расположение нашего штаба, проехав туда на несколько часов, что привести себя немного в порядок. Он оказался расположенным в очень удобном месте, находясь в лесу, в новых домиках, которые фактически еще не были закончены. Это «фрицы» собирались здесь зимовать и строили себе из бревен, которых недостачи в лесу нет, дома с всякими удобствами для себя. Под каждым домом вырыт глубокий блиндаж с 5–7 накатами бревен, имеющими вход непосредственно из домика и извне. Блиндажи эти тоже более или менее комфортабельно обставлены, т. е. стена и пол обшиты досками, для сидения сделаны скамейки. Мы их, как видно, застукали в самый разгар строительства…

В том письме я упоминал о снах, которые я иногда вижу, и в эту ночь опять такой сон видел, а именно, что я нахожусь среди вас. Подробности этого сна улетучились, но ясно помню впечатление, произведенное им на меня при пробуждении. Когда уже будет явь? Так тянется день за днем с едва ли осуществимыми мечтами и надеждами. Ну будь здорова. До скорой встречи, если не в жизни, то хотя бы в письме. Твой заскучавший Котик.

15.09.1942 г. …Вчера вечером снова прибыла очередная почта и я опять не получил ни одного письма. Как видно, на это раз все меня забыли, в том числе и ты, но я не отчаиваюсь, будучи уверен, что завтра ты обо мне вспомнишь, и я буду опять читать твое письмо. Несмотря на то, получил ли я или не получил от тебя письмо, я все же пишу тебе, пользуясь наличием такой возможности. За эти два дня, опять существенного ничего не произошло, если не считать очередной обстрел, которому мы подверглись и из-за которого мы ничуть не пострадали. В часы затишья мы все вылезаем из наших блиндажей в лощинку, которая скрывает нас от глаз вражеских наблюдателей, и греемся на солнышке, используя последние его лучи, уже дышащие осенью. В этой лощинке и находятся наши блиндажи, так что кроме того, что они скрыты от вражеских глаз, они еще хорошо защищены поэтому от снарядов (только не от бомб). По обеим сторонам лощинки разбросано кладбище и сюда-то попадают все снаряды, предназначенные нам. Много могилок срыты снарядами и кругом зияют воронки. Мертвым нет покоя и после смерти.

Вообще весь кусок занимаемой нами площади, где расположились наши НП составляют собой высокую кучку, круто спускающуюся вниз к протекавшей небольшой речке. К этой речке с нашей ложбинки подходит крутая тропинка. К этой речке по утрам быстро спускаются, чтоб помыться, а то, чтоб, наловить рыбу, заглушив ее несколькими трофейными гранатами. Но вот, противник успел заметить, при спуске несколько человек (сама река от него скрыта) и сразу пускает по берегу речки несколько снарядных очередей. В таких случаях, обратно бежать невозможно, так как снаряды густо ложатся и не умолкая свистят осколки, и ребята залегают в воронках, которых кругом бесчисленное множество. Один раз и я спустился к реке, но подъем для меня был труден, что я еле отдышался и больше этой «экскурсии» не повторяю.

Однообразно проходят дни и начинаем уже скучать за шумом боя. Все же во время боя как-то веселей, нервы дергаются, и ты в это время обо всем забываешь и ни о чем не думаешь. А последние дни опять начал думать и никак не могу использовать свои 6 часов, выделенных мне для сна, ворочаясь и кряхтя по ночам…

Несколько слов о будничных делах. Я очень доволен, что ты аккуратно, все деньги мною высланные, получаешь… Я сегодня оформил следующий перевод… Я думаю, что хоть в малой мере, но все же тебе деньги пригодятся. Будь здорова. Целую тебя крепко. Твой Котик.

07.10.1942 г. По-прежнему нахожусь на старом месте. Хотя и было предположение о нашем перемещении, но пока что перемещения нет. По-прежнему продолжается затишье и если бы снаряды которые залетают к нам, и бомбы, которые зачастую сбрасываются на дорогу, находящуюся вблизи нас, можно было бы подумать, что войны возле нас нет. Вот, пользуясь этим затишьем и был у нас 5-го числа устроен большой полковой праздник. В этот день полку вручался орден Красного Знамени, заработанный нами за бои с немецкими захватчиками зимой и летом прошлого года. Этим орденом полк наградили еще в мае месяце, но в разгаре боев трудно было его нам вручить и сейчас используя существующее затишье, это проделали. Одновременно сегодня вручали награды свыше 30-ти бойцам и командирам, награжденными орденами и медалями за отважные дела в период зимних и весенних боев.

В этот день все начали просыпаться раньше обыкновенного, так как «делов» предстояло много. Нужно было себя привести в надлежащий вид, а для этого необходимо еще было заняться всякими изобретательством.

Первое – это мылись все очень тщательно, затем выискивали, что есть поновей и почище, чтоб одеть. Каждый пришивал себе белый подворотничок к рубашке, но белого материала не у всех нашлось и вот тут-то пришлось заняться «изобретательством», пуская в дело для этой цели все белые носовые платки и другие вещи из белого материала, но зато все были в подворотничках. Обувь должна была у всех блестеть и несмотря на отсутствие мази – обувь все же у всех блестела. Блестело у каждого и оружие, которое находилось при нем.

Сейчас же после завтрака, все выстроились и отправились на специально выбранную и подготовленную для этой цели полянку в лесу. На эту же самую полянку сходились строем с разных сторон и бойцы других наших подразделений. И они все выглядели также нарядно и празднично. В подразделениях остались лишь те, которые носили караульную службу. Вскоре, по команде все выстроились в виде буквы П по краям полянки. Как будто бы по заказу, день был исключительно хорош. С самого раннего утра, солнце светило ярко и бросало свои лучи на землю, покрытую толстым ковром ставших желтых листьев. По краям полянка была окопана небольшой канавкой, точно как по шнуру, указывая тем самым границы поля. Сама поляна была окаймлена густой стеной темно-бурых стволов елей с покачивающейся вверху, от малейшего дуновения ветра, густой вечнозеленой шапкой. В этой темной стене, выделялись своей белизной несколько стволов березы, а также неведомо каким путем попавших сюда, несколько сосен. Не только поляна была убрана, но и дорожка в несколько сот метров длиной, ведущая из расположения штаба на поляну, вся была убрана и расчищена.

Раздались команды «смирно», «равнение на право» и все взоры обратились на дорожку, по которой двигались знаменосцы со старым полковым знаменем и знаменем гвардейским, заработанным своею кровью в ожесточенных боях против оголтелого врага. Гордо, с высоко поднятой головой, с орденом Красного Знамени на груди, нес боевое знамя один из гвардейцев, спасший это знамя в одном из боев и вынесший его на своей груди из огня. Знамена охранял и сопровождал целый взвод бойцов специально назначенных для этой цели. Четким строевым шагом, так что каждый шаг гулким эхом отдавался по лесу, прошли мимо строя знаменосцы и головы всех постепенно поворачивались вслед за проносящимися знаменами. Обойдя весь строй, знаменосцы затем стали впереди него.

Вскоре опять повторилась та же команда. Теперь по дороге показались командир и комиссар полка. Командующий парадом – начальник штаба части, четко рапортует о построении полка, а затем раздается дружное «здравствуй» в ответ на приветствование командира полка. Вслед за этим подается команда «вольно» и командир полка начал объяснять о порядке вручения наград и прохождения парада.

Только что он закончил объяснение, как прибежал один из вестовых, расставленных по дороге, и доложил, что приближаются представители высшего командования, прибывшие для вручения орденов. В третий раз был подана команда «смирно» и «равнение на право» и теперь уже, навстречу вышел и отрапортовал дивизионному комиссару о построении полка – сам командир полка. Опять последовало приветствование с бойцами и опять раздалось по лесу дружное, громкое «здравствуй». Дивизионный комиссар обратился с приветственными словами и поздравлением по поводу награждения полка, и затем наступила торжественная минута. При царящей глубокой тишине, раздалась четкая команда командира полка: «Знаменосцы ко мне» и от общего строя отделились 2 знаменосца со знаменами с двумя ассистентами (охрана знамени) по бокам и направились к столу, у которого находились представители высшего командования и командование полка. На столе к этому времени были уже разложены в коробочках ордена и медали, которые подлежали вручению. Один из знаменосцев передал гвардейское знамя в руки командира полка, а тот его склонил к дивизионному комиссару, который прикрепил к знамени орден, коим был награжден полк.

Дивизионный комиссар опять поздравил полк с высокой наградой, а затем с ответным словом выступил командир полка, заверивший партию и правительство, командование армии в том, что наш полк пронесет высоко через всю войну гвардейское знамя с орденом Красного Знамени и еще сильнее будет громить ненавистные фашистские орды. Это заявление было поддержано всем полком громким раскатистым троекратным «ура». Затем началось индивидуальное вручение орденов и медалей. Один по одному, подходят к столу командиры и бойцы и получают из рук дивизионного комиссара почетную награду. Комиссар каждому в отдельности пожимает руку и поздравляет с наградой, на что получает твердый ответ: «Служу Советскому Союзу».

Многие за время, что прошло с момента их награждения, до момента вручения им наград, успели уже намного вырасти и опять отличиться в новых боях. Вот один за другим вызываются два лейтенанта, но к столу подходят два капитана; вызывается сержант, а подходит младший лейтенант и таких у нас много. Все проходит в такой торжественной обстановке, что если б не кругом расставленное охранение с пулеметами, то можно было б подумать, что это происходит не в 5-ти километрах от передовой линии, а за много сотен километров в тылу. Те, которые сегодня не награждались, без всякой зависти смотрели на получающих награды, так как многие из них уже сами представлены к награде и вскоре ее получат, а все остальные будут иметь возможность в предстоящих еще боях, проявлением своей стойкости и храбрости заработать и себе награды и без сомнения они эти награды заслужат. Порукой этому служит их боевой задор, их великая ненависть к врагу, их большое стремление в бой.

Вот уже закончено и с индивидуальным награждением и после нескольких выступлений награжденных с ответным словом на поздравления, отдается команда о прохождении всего полка церемониальным маршем и подразделение за подразделением стройным шагом проходят мимо импровизированной трибуны – столика и далеко по лесу раздается громкое дружное, перекатное «ура», подхватываемое раз за разом, вновь проходящей колонной и которое, несомненно слышно и на стороне противника, который, пожалуй, подумает, что на каком-то участке мы идем в атаку. Прямо с марша, все подразделения разошлись по своим местам, но долго еще чувствовалось праздничное, торжественное настроение у всех, а вечером, в блиндажах, землянках и помещениях до поздна раздавались звуки гармошек, гитар и других музыкальных инструментов и далеко разносилась дружная боевая песня и слышен был топот выбивающих чечетку ног.

Этим я кончаю описание еще одного дня из моей военной жизни. Завтра, наверное, получу твое очередное письмо и на него отвечу в следующем моем письме. Привет всем. Твой Котик.

23.10.1942 г. Здравствуй, моя Бэлуня! Вечером я ожидал почту, будучи уверен, что от тебя бессомненно будет письмо, но почта прибыла… среди них твоего письма не оказалось. Не дожидаясь твоего письма, которое как видно прибудет следующей почтой, пишу тебе свое очередное письмо. Как всегда, больше всего я пишу по ночам, когда заступаю дежурить, причем я стараюсь дежурить в более спокойное время, когда все работы уже всюду кончились, когда все уже спят и бодрствуют только лишь дежурные, часовые и те, которые в данное время выполняют какую-нибудь боевую задачу. Даже немец в это время спит и не так сильно беспокоит своими артиллерийскими обстрелами. В это время, обыкновенно, раздаются только отдельные выстрелы «беспокоящих» орудий, то с нашей стороны, то со стороны противника, но зато слышна частая трель автоматов и пулеметов, так как эта пора ночи самая удобная для разведывательных операций, и боевое охранение на переднем крае откликается стрельбой на каждый шорох. Итак, когда все нормально, я обыкновенно заступаю дежурить с 3-х часов ночи и дежурю до следующего вечера до 9 часов. Таким образом, в сутки я нахожусь у телефона 18 часов. Если это не особенно трудная работа, за то очень нервная и за день до того накричишься, что охрипнешь и грудь начнет болеть. Бывает, конечно, и более спокойные дни, когда связь работает нормально и когда не особенно много разговоров ведется по линии. Самая тихая пора – это с 3-х часов до 6 утра и в это время я обычно пишу свои письма. (Далее текст поврежден) … мы находимся на месте и занимаем оборону, но как только мы передвигаемся и находимся в наступлении, тогда все это меняется и редко есть минута, чтоб вздохнуть. В такое время забываешь об отдыхе, о письмах, обо всем и одно существует стремление – вперед и вперед. В такое время бывает обыкновенно так, что не успеешь подать концов связи, как их уже надо сматывать и опять разматывать в другом месте. В такое время, усталости никто не чувствует и готов по несколько суток не спать, не отдыхать, лишь бы еще немного прогнать немцев с нашей земли, бить их, уничтожать. Этого момента ждем мы все с нетерпением и скоро он наступит…

Итак, и сегодня я проснулся в 3 часа ночи, сел к аппарату, проверил линии и начал писать тебе письмо. Снаружи слякоть, ветер завывает и поддувает мне под ноги. Поддерживаю огонек в моей печке и становится жарко в блиндаже, но в ноги по-прежнему задувает ветер. Настроение у меня сейчас хорошее, потому что всю ночь, до тех пор пока проснулся, ты мне снилась и я все еще видел себя и тебя в пору нашей молодости. Во сне пережил очень много приятных минут, и я долго стараюсь их не забыть, держать их в памяти, чтоб хоть на время забыть явь, которая так не похожа на сон. Бэлунька! Обниму ли я тебя еще когда-нибудь? «Мечты, мечты – где ваша сладость?» А вас мечтать я не перестаю… Как говорится: «Неисправимый оптимист». Вот и закончил писать мое письмо. На улице, т. е. в лесу дождь продолжает хлестать, а шум ветра еще больше усилился, заглушая собой все шумы войны. Твой, мечтающий о тебе, Котик.

P.S. Как я сегодня узнал, с 15 с/м разрешено принимать посылки в действующую армию всего до 5 кг. Узнай об этом у себя на почте.

27.10.1942 г. …Здравствуй, моя родная! Эти дни, из-за отсутствия твоих писем, я нервничал, хотя, повода для этого абсолютно нет никакого, так как письма мне должны прибыть не с фронта, и из тыла, но сила привычки велика. Многие получают письма из дому раз в один-два месяца и вполне этим удовлетворены, а я уже нервничаю, когда в течение 6-ти дней почему-то не прибыло письма.

Так как когда-то я привык быть всегда рядом с тобой и мне очень трудно было переносить разлуку в несколько дней, не говоря уже о больших сроках – так и теперь, от твоих писем я привык тебя чувствовать рядом со мной и отсутствие в течение некоторого времени их, равносильно разлуке с тобой за это время, и я это переживал также, как когда-то – разлуку. Иногда сам себя анализируешь и думаешь: что это такое? Я уже не молод по летам, а сама жизнь еще больше меня состарила, пылкости уже давно не должно было быть и пожалуй, ее уже и нету, но почему-то, когда вспоминаю о тебе, сердце сжимается от тоски и так больно замирает, как когда-то перед свиданием с тобой. Что в этом больше доминирует, сила привычки или сила любви? В этом и мне самому очень трудно разобраться, но кажется, что скорее всего – последнее, иначе, чем объяснить такое явление?

В одном из твоих писем, ты затронула вопрос о высылке мне посылки. Я эту идею подхватил и заинтересовался тем, как бы это осуществить. Оказалось, что в настоящий момент, осуществление этого вполне реально, о чем я тебе и сообщил в прошлых письмах. И хотя посылки еще не выслали, а я ее уже жду. И жду я ее не потому, что я в чем-то нуждаюсь или чего-то мне не хватает. Нет, все, что необходимо у меня есть и ни в чем я не нуждаюсь. Нет только тебя возле меня, и нуждаюсь я только в твоей тихой нежной ласке. И кажется мне, что когда прибудет посылка, то это прибудет частица тебя. В каждой незначительной вещи, в каждом предмете, я буду чувствовать тебя, твою заботу обо мне. В каждом предмете, который будет изготовлен твоими руками, я буду чувствовать теплоту этих рук. Если это будут носки шерстяные, то не так меня будет греть шерсть, как греть меня будет твоя теплота; если это будет какое-нибудь печение, то в нем я буду чувствовать вкус и запах твоих рук, а если в нем попадется соленый кусочек, то я буду знать, что это твоя слеза, скатившаяся из твоих глаз, что это твоя грусть обо мне. Каждая вещица будет мне напоминать о тебе, в каждой вещице я буду видеть тебя, и каждая вещица мне будет неоценима дорога. И хранить я буду каждую вещь, как храню я самое дорогое, как храню я боевое оружие, как храню я твое первое письмо, известившее меня, что ты с детьми жива. Если в посылке окажется табак, которого я сам не курю, то мне будет приятно им угощать товарищей, с гордостью добавляя: вот это МОЯ жена, мне прислала, вот это МОЯ жена своими руками вырастила и мне это предоставит не меньше удовольствия, чем тем, которые этот табак будут курить. Вот почему мне хочется так получить от тебя посылку, хоть и знаю, что тебе это будет стоить немалых трудов.

Самой наилучшей «посылкой», самым наилучшими «подарком» для меня, было бы то, если б я хоть на день, на час мог бы очутиться возле тебя, узреть и обнять тебя, но эта мечта, причем мечта, которая может осуществиться только лишь после полной победы над врагом. В эту мечту я верю, верю в то, что враг будет побежден, и я опять вернусь к тебе и не на день, а уже на всю жизнь, и к нам опять вернется счастье и радость жизни, эти радости будут заключаться в счастье наших подрастающих детей, которые будут расти и резвиться в нашей свободной Советской Стране.

А пока меня нет еще с тобой, сама расти и воспитывай наших детей так, чтоб они были достойными детьми своей Советского Союза.

02.11. 1942 г. Здравствуй дорогая моя, родная Бэлуся!

Опять сильно стосковался за тобой, так как опять уже 7 дней как не имею от тебя письма. Но на это раз, я тебя ни в чем обвинить не могу, так как это происходит не по твоей вине. Последние дни наша почта очень плохо работает, так как наша ППС находится километров за 30 от нас, и к ней по бездорожью очень трудно добраться. Вот уже пятый день, как ушел наш письмоносец и еще не вернулся с почтой. Не только я не получаю твои письма, но в этот промежуток, ты также не получаешь моих писем, так как это уже третье письмо, которое я пишу тебе и которое, как и предыдущих 2, будет ожидать отправки. Казалось бы, что сегодня бесцельно писать, раз те письма еще не отправлены, но в силу привычки, делиться с тобою мыслями, каждые 2 дня и пока есть такая возможность и я тебе пишу. Кроме того, когда ты получишь пачку моих писем, то тебе радостно будет прочесть более позднюю дату письма и знать, что в этот день я был живой. А во время войны, часто бывает так, что письмо прибудет, а писавшего его уже давно нет в живых.

Между прочим, этого вопроса я часто касаюсь в своих письмах, в особенности, перед какой-нибудь нашей операцией, стремясь тем самым тебя подготовить к возможному исходу, но к счастью я оставался жив и после этого продолжал тебе писать жизнерадостные письма. Лично я, к вопросу о смерти давно уже привык, так как за 16 месяцев пребывания на фронте, очень много смертей пришлось видеть, но этот вопрос меня мучает совершенно с другой стороны. Это относительно того, как вы будете переживать такую весть… Я себе представляю тот ужас и то горе, которое будут царить у тебя и у вас всех и сердце мое сжимается от боли и всеми силами мне хочется предотвратить это горе от вас. Это у меня является основной причиной, из-за которой, мне хотелось бы сохранить жизнь, не говоря о том, что мне хочется хоть раз, еще увидеть вас всех и в особенности Олюську. Несмотря на все опасности, которые здесь подстерегают меня и каждого, на каждом шагу, я надеюсь что и в дальнейшем я не причиню вам этого горя и всех вас еще увижу живыми и здоровыми, так как и вы меня.

В прошлом письме, я тебе писал как протекает у нас боевая жизнь. За последние дни, благодаря хорошей погоде, действия с обеих сторон более активизировались. Опять целый день в небе слышен шум моторов, более интенсивней стала артиллерийская перестрелка и треск рвущихся снарядов, целый день раздается то в том, то в ином месте и хоть по одиночке, но вырывает людей из наших рядов. Опять стали слышны звуки «заигрывающей Катюши», которая несет смерть на сторону противника. Не спокойней и ночи, когда эхо разрывов сильнее отдается в ушах, а от снарядов, которые ударяются в землю не взрываясь, земля вздрагивает как на пружинах (иногда больше половины вражеских снарядов не взрываются). Но все это, конечно, прелюдия к гораздо большим событиям, которые бессомненно скоро разгорятся. А эти события должны настать, враг должен быть разгромлен и будет разгромлен. Это наша цель, это весь смысл жизни. Однако я надеюсь, что и цель будет достигнута, и жизнь будет сохранена, и я с победой вернусь к вам, моим родным, дорогим.

Итак, долой мысли о смерти! За жизнь! За победу! Твой Котик.

18.11.1942 г. Здравствуй, дорогая Бэлуся! Сейчас еще ночь. Недавно проснулся, сел дежурить и приступил к писанию очередного тебе письма. Как никогда мысль почему-то не работает, и я сижу и думаю над тем, что тебе писать. Писать тебе о твоей жизни, то ты ее лучше меня знаешь, так как самой тебе приходится все трудности ее переносить, писать о своей жизни, то ты и ее уже хорошо знаешь из моих предыдущих писем и имеешь о ней полное представление. К тому же за последние дни, ничего в ней не изменилось. Сижу в той же землянке, что и месяц тому назад, те же мокрые стены меня окружают и та же самая тоска меня грызет. И сны даже не меняются и каждый день снится мне то ты с детьми, то родной дом, то родной город и все, о чем я думаю и мечтаю, отображается в этих снах и что не удастся осуществить наяву, то переживаю во сне.

Мечтать «в себе» становится уж слишком мучительным и зачастую я мечтаю вслух. Сидишь так с товарищем вечерком в своей землянке, печка ярко горит и обдает тебя теплом, напоминающим тепло родного дома; шум ветра глухо доносится под землю и напоминает шум ветра в нашем лесу, раздававшийся в долгие зимние ночи, к которому мы вместе прислушивались, прижавшись тесно друг к другу. Кто-нибудь из нас первый начнет вспоминать то, что совсем недавно было и начинают рассказ за рассказом об этом столь далеком-недалеком прошлом. И что тогда только не вспоминаешь! Вспоминаются иногда такие мелочи, такие подробности, которых тогда, когда все это происходило, ты вовсе не замечал. Мои рассказы от рассказов моего товарища сильно разнятся. Мой товарищ, молодой парнишка, только лишь начавший жить, не успевший от жизни приобрести богатый жизненный опыт, сумевший приобрести за 17 месяцев войны, богатый боевой опыт. Его рассказы сводятся к описанию первых самостоятельных шагов в жизни, первых своих любовных похождений и других событий молодой жизни. Мои же рассказы полны уже житейского опыта, рисующие и хорошие и плохие стороны жизни и являются поучительными для него. И оба, с одинаковым вниманием мы слушали рассказы друг друга, несмотря на разницу в наших возрастах.

Слушая товарища, я вспоминаю свою молодость, а он, слушая меня, познает жизнь с разных, до сих пор ему не ведомых, сторон. Окончив рассказывать мы начинаем мечтать, мечтать вслух. Мечты наши также различны. Его жизнь вся еще впереди и если он останется жив, ему удастся наряду с трудностями, изведать еще много хорошего и об этом хорошем он мечтает. Он мечтает о военной карьере, которой намерен посвятить жизнь, он мечтает о встречах с девушками, он мечтает о тех радостях, которыми полна бывает молодость. Мои мечты носят совсем другой характер. Впереди я для себя отрадного уже ничего не вижу. Начать жизнь сначала, я уже не сумею и сил на это не хватит, и если я останусь жив, то свой век я буду только «доживать». Однако, я мечтаю, и мечты мои сводятся только лишь к тому, чтоб в своей жизни еще раз увидеть тебя, увидеть моих детей. О дальнейшем, я стараюсь не думать и соответственно не мечтать. Но и эта одна мечта вызывает во мне грусть и тоску.

И наши рассказы и наши мечты, несмотря на разность их содержаний, роднят нас обоих, вызывая одно общее стремление, осуществить наши столь разные мечты, уничтожив скорее проклятого врага, стоящего на нашем пути – к ним. И мы крепко верим, что час этот настанет. Час этот близок!

Вот я и изложил будто нахлынувшие мысли и написал тебе письмо. Мечтая о встрече, твой Котик.

20.11.1942 г. Здравствуй, родная! Еще два дня прошло и я пишу очередное письмо. Как быстро дни летят. Вот, кажется, совсем недавно, я страдал от летнего зноя, а уже приходится переносить неудобства зимней стужи. Переносить собственно говоря, ничего еще не приходилось, но факт, что кругом тебя уже все бело и иногда бывает чувствительный мороз. У меня в блиндаже, мороза нет, но и сидя в блиндаже, ноги дают себя чувствовать и по вечерам вместо того, что их парить, я их «жарю», подставляя их огню. Немного это помогает. Последние несколько дней потеплело. Подул ветерок, нанес немного снегу и удовлетворившись этим затих. Снежок прихватился к земле, подмерз, и погода стала приятной. Выйдешь на некоторое время подышать свежим воздухом и нет охоты опять лезть под землю. Но там приходится быть не менее 23 часов в сутки в связи с выполняемой работой и в связи с частыми обстрелами. Так, например, вчера, наши ребята затеяли варить себе обед. Разложили большой костер, забросали продукты в ведра и в котлы и сами расселись вокруг костра, греясь и вдыхая вкусный запах кипящих щей. В это время начался огневой налет по нашему расположению. Снаряды рвались вдалеке, все более и более приближаясь. Во избежание «неприятности» все от костра отбежали и спрятались по окопам. Не прошло и несколько секунд, как один из снарядов угодил прямо в костер и все ведра, котлы вместе со щами и горящими дровами, полетели в воздух. В это день обедать никому не пришлось, но зато никто не пострадал.

Изменений еще никаких у нас нет, и мы все еще продолжаем воевать «на месте». Вчера под вечер завязался небольшой бой, в котором участвовали в небольшом количестве все рода войск: пехота, артиллерия, «катюши» и танки. Бой этот был местного значения, так называемая «разведка боем». Мы в этом бою не принимали участия, а только являлись пассивными наблюдателями, наблюдая за ходом боя с наших НП. В результате была занята одна деревня, подбито 3 немецких танка и захвачено несколько человек пленных. Один танк и мы потеряли. К ночи все там затихло, и наша пехота начала там закрепляться, опасаясь контратаки с утра. Пока все тихо кругом и только изредка застрекочет пулемет… Вот тебе кратенько о «событиях» за последние 2 дня. Следующей почтой жду твоего письма. Крепко целую. Котик.

22.11.1942 г. Здравствуй, моя Бэлуня!

Последние дни я с особым беспокойством жду твоих писем, и если письма в намеченный мною день не бывает – я волнуюсь. Объясняется это тем, что уже наступила зима и ваши условия жизни, бессомненно изменились к худшему. Мне все кажется, что тот или иной из вас заболел, или что-нибудь другое случилось. Сегодня исполняется 17 месяцев как длится война – как я вас не видел. Тоска с каждым днем растет и отражается на настроении. Больше начал о вас думать, чем обыкновенно. Сны стали тревожней и беспокойней и свои несколько часов выделенных для сна, я не полностью использовываю. Сегодня или вернее, вчера я почты не ожидал, но был уверен, что в очередной почте будет твое письмо. В 12 часов ночи прибежали мне сказать, что наш письмоносец неожиданно пришел (его ожидали лишь сегодня к вечеру). Сна как и не бывало и я выскочил в гимнастерке, без шинели, так как лежал, и пустился к нему… бывшего командира. Спать после этого я уже не мог и до 3 часов, т. е. до моего подъема, я лежал с открытыми глазами и все думал о тебе и о детях.

На несколько минут я забылся, и мне предстало такое видение: кроватка Олюськи. Стул возле кроватки. Олюська подымается с кроватки, переступает сетку и становится ножками на стул (вижу я ее в возрасте, в каком оставил). Она хочет шагать, но увидев пустоту, стала в нерешительности. Ножки ее нетвердые и она чуть-чуть покачивается. Малейшее ее движение вперед и она упадет. Всем телом я подаюсь вперед, чтоб предупредить падение, выбросив по направлению к ней левую руку. Движение сделала. Всем корпусом она падает на мою руку, руку я подворачиваю так, что она падает прямо мне на грудь. Схватив, я ее прижимаю крепко к себе, вдыхаю запах ее детского тела, пахнущее еще кислым от пролитой пищи на платьице, и ощущаю теплоту, исходящую от нее. Прижавшись головой к ней, я тихо шепчу «маленькая моя, как же я тебя сильно люблю» и …раскрываю глаза. Видение как туман перед глазами расползается… После этого, я уже не забывался и в 3 часа совсем поднявшись, начал писать тебе это письмо.

Да! Очень сильно тоскую. Эта тоска немного рассеивается, когда опять окунусь в шум боя, в то волнение, которое бой вызывает. Это думаю, будет очень скоро и следствием этого явится для вас то, что письма так часто я не смогу писать и отсутствие их не должно будет вас волновать. Первую возможность я всегда использую, чтоб о себе давать знать, когда эта возможность будет. Общее настроение, как у меня, так и у всех бодрое, уверенность в нашей победе – крепкая. Твое письмо перед боем, будет иметь для меня громадное значение, и я его нетерпеливо жду.

Самочувствие у меня хорошее. Вчера вечером был в бане. Мылся уже в темноте, но все же помылся. Попарил ноги. Стало на много легче. Одел новое теплое белье, до бани побрился и выгляжу свежее, как «новая копейка». Спешу так как должен сейчас принимать донесения с подразделений, а затем передать общее донесение вышестоящему подразделению. Крепко обнимаю и целую!… Твой Котик.

28.11.1942 г.

Здравствуй, Бэлуся!

Вот также знай и я сижу

Письмо тебе пишу

И мысль моя, тогда с тобой

Лишь о тебе грущу!