Текст книги "«Вернусь только с Победой…» Фронтовые письма 1941—1945 гг."

В 7 вечера были в доме у И.П. Слушали по радио доклад Сталина. И я, словно был у тебя, на новой площади. Закончились его уверенные, бодрые слова, что недалек час, день окончательной победы, что водрузим знамя победы над Берлином. Потом собрались у нас в канцелярии. Людей немного, всего 11 человек. Выпили по 200 гр. Поговорили. Желающие – танцевали. Было не особенно весело. Многие может думали о своей семье, о доме. Девушек только две у нас. Люда скоро уйдет с И.П. на другой вечер. Осталась одна Вера. У меня есть запись новых песен. Она спела (не смейся – под мой аккомпанемент на гитаре). Потом ушла и она. Лег спать. Дрожев остался один. Читал сам для себя стихи, записанные в моей книжке. А потом сел писать тебе письмо. И сейчас, собственно говоря, уже 7 ноября, два часа ночи. А я всеми мыслями только с тобой. Скажу, не скрою. Даже сегодня было полно работы. Написал месячный отчет. И одновременно очень волновался. Из соседнего отдела шла машина в Москву, хотел послать посылку, даже зашил ее. Ходил несколько раз, но не увидел того, кто едет. И она лежит у меня, зашитая. Может уйдет. А может нет. Это тоже отразилось на моем празднике. Лишние нервы… Я же не могу в этом вопросе быть спокоен.

Сегодня утром получил от тебя письмо. Это было для меня лучшим подарком к празднику. А ведь я не ответил еще на два твоих письма, полученные до этого. Одно из них было особенно замечательным. Ответ на мое письмо, где я писал о конце войны. Хочется ответить на него как-нибудь специально. По последним твоим письмам у меня к тебе только одна просьба – не нравится мне, что Нора часто говорит обо мне и много думает обо мне. Это, очевидно, следствие разговоров с ней матери. Возможно и лишних разговоров. Чрезмерных. Такая нагрузка для ее сознания велика. Надо чтобы детство у ребенка было более спокойным и безмятежным. Поэтому, Асинька, надо внушить девочке, что ждать меня не надо, что война не кончилась, что все лучшие папы на войне, что они должны быть здесь. Поняла меня, Аська?.. Прошу сделать нужный вывод. О Гане я меньше беспокоюсь. Она большая девочка и все воспринимает, очевидно, более реально…

С праздником, родная! С последним октябрем без тебя. Целую. Обнимаю. Люблю. Весь с тобой в эти часы. Моя мечта, Моя жизнь. Твой Борис.

28.12.1944 г. …Я все еще не у себя. Скитаюсь по делам службы по землянкам, по блиндажам. Твои письма читаю только в воображении. Доволен и этим. Хоть не прошли за эти годы чувства, мысли, хоть могу воображать, мечтать, думать.

Поездкой вообще доволен. Много впечатлений, интересных встреч с людьми, разговоров. Того, что никогда бы не узнал, сидя в канцелярии. А ведь здесь-то люди, которые по существу делают войну – отбивают контратаки, ходят в разведку, таскают языков, стреляют… И так вот посмотришь на них со стороны, взглядом газетчика и увидишь, как их изменила война, сделала совсем иными. И можно было бы не поверить, если рассказать 4 года тому назад, что они будут такими. Показалось бы невероятным. Много здесь настоящих, хороших людей. Есть и плохие. Тех, которых война испортила, сделала эгоистами, безрассудными самодурами, которые утратили чувство реального. Обо всем не напишешь.

Я здоров. Чувствую себя нормально. Иногда приходится мерзнуть. Но и это уже стало привычным. Помещения фронтовые ведь разбитые, не приспособленные: где окно не то, где дверь, где соломой заткнуто, Вот уже недели две стоят довольно морозные дни. У вас, очевидно, морозы в еще большей степени. И впереди – два зимних месяца.

Надеюсь – перенесете и эту зиму. Хочется верить, что она будет такой последней. Не может же быть война вечной при таком ее размахе, при такой потребности людских и материальных резервов. По-прежнему меня беспокоит вопрос об организации вашего питания.

Пиши как здоровье девочек. Очевидно, у вас сейчас деятельная подготовка к новому году. И меня вспоминайте – ведь в прошлом году в эти дни я был у вас. Целую. Желаю здоровья.

Твой Борис.

27.01.1945 г. Милая Асинька! Писем от тебя не имею уже дней пять. Все из-за переездов. Живем сейчас в небольшом немецком городке. Вчера с группой наших работников ездили в более крупный город. Проезжали по городу, когда большинство домов на главной улице горело и снег на ней таял от огня. Чтобы понять, что такое война, достаточно взглянуть сейчас на немецкие города, побывать в их домах, там можно видеть следы их разгрома. Все перевернуто, побито. Побывали на вокзале – он носит следы панического бегства немцев. На перроне – большое количество ящиков, чемоданов, подушек, перин, брошенных при отъезде. Это барахло раскидано по всем путям. 28.1.45. уходит почта. Писать сейчас некогда. Целую всех, желаю здоровья.

Твой Борис.

20.02.1945 г. Моя милая, Асинька! Давно тебе не писал, как следует. Самому даже скучно, что не послал тебе подробного письма. Правда, особых перемен у меня нет. Живем по-старому. Условия бытовые – хорошие, но и они надоели. Надоела эта немецкая земля. Хочется на родину. Сегодня месяц, как мы в движении, почти месяц как в Пруссии. А сколько за это время прожито. Я и счет потерял немецким городам, в которых побывали. До моря осталось, наверное, километров 30, пройдем их и с восточно-прусской группировкой немцев будет покончено. Правда, чем ближе к концу, тем немцы больше сопротивляются и бои ожесточеннее.

О Черняховском ты, наверное, слышала по радио. От того места, где мы сейчас стали, все это произошло километрах в 15. Такая уже судьба. А только накануне был ему приказ. И в том числе, нам за взятие гор. Вормдитт и Мельзак.

Погода у нас настроилась. Сегодня, например, у нас был совсем теплый день. Солнце таяло как весной. А в России в это время бывают еще сильные морозы, а на Урале – тем более.

…Вчера устроили баню, ребята хвалились – давно не мылись в таких условиях. В бане каждый одел новое белье, чистую простыню и пр. Переменили все постельное белье. И ходить за ним никуда не надо. Все есть в той квартире, где стоим. Живем буквально на всем готовом. Много интересных всяких встреч. На днях разговорился с одним следователем. Оказался газетчик из ТАССа. Знает Арефьева и многих др. И случайно оказалось, что он с Дубахом был в одной бригаде и подробно рассказал о его гибели.

Сегодня ездил на пару часов слушать дело. И интересно наблюдать. По дорогам идут колонны людей. Человек по 300–400. Сразу видно – это русские. Поговорили с некоторыми, и многие из них с 1941 года были в Германии и сейчас возвращаются на родину. Интересны их чувства… Такие же колонны встречаются немцев. Их гонят в Советский Союз на работы. Вот и получается обратная картина, – как они когда-то угоняли наших, так теперь пусть и немцы работают на нас.

Письма твои от 30—5 числа – хорошие, пусть с чувством. Тоска и пр. Это закономерно. Только что с руками Гани? Еще ты написала о расчетах всех дочек в отношении меня и о себе: «и у меня есть свои расчеты». А какие? Пожалуй, знаю. Но приятно было бы слышать и от тебя…

…Ну вот пока все! О поездках моих то же не думай, родная. Очень далеко и идут активные бои. Что прошу тебя – чтобы были все здоровыми, чтоб ты берегла и себя, Могу еще повторить – что ты мне нужна. В этом сказано мной все. Целую тебя. Твой Борис.

25.02.1945 г. Славная моя, Асько!.. Когда ты пишешь бодрое письмо – как-то легче на душе. А то чувствуешь, что ты ничем не можешь помочь и это очень неприятное чувство. Вижу вас, восторженных, при получении посылки. Представляю, какой радостью для дочек было сообщить тебе о взятии Будапешта, хотя он от меня совсем в другом краю. Рад тому, что Гана вникает в международные вопросы, думаю, представляет кое-что по карте. Мне нравится, что у нее прививается вкус к политике, к жизни мира вообще. Это хороший тип людей. Я, кажется, писал тебе о том, как с удовольствием поговорил с одним бывшим тассовцем. Было о чем говорить. О печати, о Москве, об общих знакомых, даже о доме журналиста – приятном и уютном уголке отдыха – и то вспоминали. А чем говорить с юристом? Люди, конечно, более сухие и более ограниченные, чем представители моей профессии. Немногие любят книги, читают газеты, могут говорить об искусстве. А меня это тяготит и иногда скучаешь от этого вдвойне. Во время своих поездок по соединениям, мне пришлось встретить только одного юриста и одну девушку-секретаря, которые любили стихи. И я с удовольствием провел с ними вечер, читал Блока, Есенина и др. Когда еще был Беленький, с ним можно было поговорить о театре, опере. Он бывал и кое-что знает. Кое-что читал. Но теперь и его нет. Вот так и живешь из года в год. И действительно, как хочется по-настоящему той жизни, о которой пишешь и мечтаешь ты.

Когда-то осенью, еще за Наровом, я тебе привел чьи-то строчки о том, что за рекой дышат холмы седые, где-то там лежит конец войны, мы его в такие золотые, в бесконечные одели сны. Прошли эту реку. Эти холмы. Много прошли немецкой земли. Окончательное падение Восточной Пруссии – вопрос дней. А это значит еще ближе тот самый конец войны, которого желают почти все. Я говорю почти. Так как есть лица, которым может он будет и не по душе: кто прижился к войне, кто не любит труда.

…А что же ты не пишешь никому письма? Все было бы веселее. Правда, мне тоже почти все бывшие товарищи перестали писать, а в начале войны писали многие. Тоже, очевидно, кто вышел замуж, кто приобщился к иной жизни, кто может быть погиб. Только и осталась у меня ты – друг настоящий и безраздельный. Настоящая моя жизнь. Испытанная не в легкие, юные годы, а в дни войны…

Целую. Обнимаю. Люблю. Твой Борис.

10.04.1945 г. Моя дорогая, Асинька! Не писал я тебе дней пять да и это письмо не знаю когда уйдет, т. к. нахожусь в пути и естественно связь несколько нарушилась.

С Восточной Пруссией распрощались. Надеюсь, больше в ней быть не придется, почему-то от нее осталось у меня впечатление как о сыром, туманном, дождливом крае. В марте должны быть хорошие солнечные дни, а там все шел дождь, как осенью. Когда ехали через Польшу или здесь в Германии – погода совсем иная, солнечные, ясные дни. И весна чувствуется больше. Начинают зеленеть не только поля, но и деревья. Почти распустилась сирень. Вот и сегодня хороший такой день. Только бы и поехать в Сокольники. Но они от меня далеко. Придется, видимо, сначала побывать в Берлине. А потом уж в Сокольниках. Ибо до Берлина в двадцать раз ближе, чем до тебя. Так далеко меня занесла военная служба. Никогда бы в жизни не подумал раньше, что придется побывать во многих городах Польши, Пруссии, Германии. А теперь имею ясное представление. Пришлось повидать и Нарев, и Вислу. Увижу Одер. Сашка Ш. и Беленький теперь где-то недалеко от меня. Может, увидимся. А Ванька вошел в Данциг. Скоро и ему там нечего будет делать.

Была возможность провести день в Бромберге. Довольно крупный немецкий город. Почти нетронут войной. Действует электричество, водопровод, трамвай. На улице много народа, хорошо одеты, особенно полячки. У них вкус к моде есть. Лучше, чем у немцев. Группой прошлись по городу. Улицам. Были в двух кино. Один фильм советский: «Жила одна девочка» – о жизни детей в блокаде Ленинграда. Конечно, картину спокойно нельзя смотреть. В одной девочке я видел много знакомых черт. Вторая картина американская: «Так он влюбился». Слова английские, надписи польские. По смыслу кое-что понял. Еще зашел в костел. Посмотрел, что он из себя представляет и как молятся поляки. Надо иметь об этом представление. Потом зашли в небольшой ресторанчик. Выпили пива. Не плохое. Учитывая, что не пришлось его пить с Белостока. Во всем поражает предупредительность и услужливость поляков. Не успел И.В. достать папироску, как они уже подносят огонь. Не успели мы повернуться к дверям, как они открывают дверь и раскланиваются. В общем, чувствуется капиталистический дух. Ресторанчик частный и терпеть надо.

Но всем в Польше дышится легче, чем в Германии. Там уже и население чувствует и знает значение фортуны союзной нам Польши. У поляков, даже в незнакомых семьях, спокойно останавливались ночевать, чего не сделаешь в немецкой семье. Скорей бы добить Германию и вернуться в Россию. Это наша общая мечта…

Привет доченькам. Крепко тебя, целую, родная.

Твой Борис.

09.05.1945 г. Моя любимая!

Сейчас время час дня, 9 мая. Я даже не могу вообразить, родная, в каком ты состоянии, как тобою владеют чувства…. Но знаю – над нашей Москвой сегодня звучит одно слово: победа. Сколько времени мы мечтали об этом дне! Думали, какой он будет, когда. И весь он оказался хороший, майский, солнечный день. Мой день. А значит и твой…

Когда-то осенью, еще из Польши, когда мы подошли к Нарову, я написал тебе:

 
За рекой дышат холмы седые.
Где-то лежит конец войны.
Мы его в такие золотые,
В бесконечные одели сны…
 

И вот он пришел этот конец. То о чем мечтали, что ждали, что было сном. Много дней прошло с той осени. Много перенесли. Мы думали. Много рек прошли. И Нарев, и Вислу, и Одер. Берлин прошли. И кончили войну на Эльбе. Несбыточной фантазией казалась эта река, когда мы не могли перейти безвестную Зушу под Мценском. Но… все прошли.

Но хочется мне, чтобы ты подробнее знала о моих последних днях войны. Ведь я тебе не писал ни 7-го, ни 8-го. Это тебя даже может удивить. А было так. Встаю утром седьмого. И резкая боль под лопатку. Свалился обратно в постель. Не мог встать. Накануне был в бане. И, наверное, продуло. Не могу повернуть головы. П.В. меня поднимал на руках, чтобы покушать, такие номера у меня бывали и дома, но в более слабой форме. В постели я получил твое письмо от 23-го. Это было для меня большой радостью. Но ответить не смог. Тебе не смог, а было седьмое. И в этот день переезд километров на 40. Для меня мучение, с трудом сел в машину. Правда, эмки той нет, что я приезжал, бросил ее, вместо нее хороший «мерседес». Ну и ходит он не как эмка. Ехали по хорошей автотрассе в сторону Ганновера. Разойтись есть где. И Федя жал на 180 км в час. Такую езду я не переношу. Замирает сердце. Да я еще в больном состоянии. Приехали благополучно. Разместились в одном городке. Впервые встретили все население на месте. Пожалуй, впервые увидел я молодых немок, более приличных. Население старается предупредительно относиться к нам, оказывает услуги. Освободили для нас указанные им комнаты. Квартирки – блестят. Мы с П.В. устроились на 2 этаже в 1 комнате. Он устроил для меня постель и я снова лег. Вечером вызвал врача. Пришла – сделала спиртовой компресс на спину и дала какие-то таблетки. Но вечером часов в 10, прямо с компрессом, нашел силы подняться, сел к столу, сказал, что сегодня твой день рождения и в кругу товарищей мы выпили 2 бутылки рислинга, который я второго привез из Берлина.

Восьмого утром продолжал лежать. Врачиха поставила банки. Лежал и думал о тебе. Прямо в окне расцветающие деревья сада. Солнечный день. Девушки нарвали сирень и поставили в комнату. Как-то было по праздничному. Сидели у радио. Но официально еще ничего не было известно. Так дотянул до 2 ч.10 м. ночи, когда известили о передаче сообщения. Я поднял всех. Собрались к нам, где радио. И можешь представить, какое это было торжество. Все расцеловались. Кто смеялся, кто от радости чуть не плакал. Выпили в честь такого события 4 бутылки И сидели еще часа 3. В общем, почти до утра. Я опять бегал и сидел с компрессом, но даже забыл о боли. Да и до нее было ли! Удивил всех – за всю войну не болел и ни разу не вызывал врача, а в день окончания войны отмочил номер.

Сегодня с утра тоже праздник. Уже был митинг на площади. Будем еще гулять. Ведь этого дня так ждали! Знаешь, Асько!

Асько, золотая моя, родная моя девочка, как бы я посмотрел на тебя вот в эти минуты, обнял, поцеловал. Сегодня меня тут почти все целовали и с днем победы и с днем рождения одновременно… Но не хватает тебя.

И все-таки я рад, что День Победы я встретил не в Москве, а за Берлином. От первого до последнего дня войны я честно выполнял свой долг. Теперь будем ждать приказа. Милая, родная, поцелуй девочек за меня в этот торжественный день.

Обнимаю. Люблю. Твой Борис.

14.05.1945 г. Милая Аська!.. Вчера в 10 утра выехали на экскурсию и вернулись только в 3 ночи. Видишь, перешли уже на мирную жизнь, вместо войны, устраиваем экскурсии и пр. Вместе с др. работниками штаба ездили в Берлин. Экскурсию организовал политотдел. Прошла хорошо, если не считать некоторых происшествий в дороге. По пути заехали в г. Потсдам – это если не ошибаюсь, резиденция прусских королей. В городе много замков, старинных дворцов, конечно от войны пострадали.

В Берлине осмотрели те части города, которые я еще не видел. Были в рейхстаге. Посмотрел это историческое (по процессу Димитрова) здание. Оно почти сгорело, но по комнатам пройти можно. Характерно, что все стены и снаружи и внутри в рейхстаге исписаны нашими славянами. Кто только там не расписался, из каких городов! Тысячи надписей! Вроде: «Мы были здесь. Земляки-рязанцы Федотов и Бугрев 6.5.45.», «5 мая здесь летчики из части полковника Анисимова любовались своей работой». «Мы прошли от Сталинграда до Берлина…» и т. д. После рейхстага были у памятника победы в парке Тиргартен (в этом парке был убит Либкнехт), у памятников Бисмарку, Гинденбургу. Проехали по всей Унтер-ден-Линден – это наиболее аристократическая улица Берлина. Еще снимались на фоне Бранденбургских ворот на Паризер-плац. В общем, впечатление от поездки исключительное. Едешь по улице – прекрасная аллея из цветущих каштанов, а за ними руины, одни развалины. Это плоды войны для берлинцев.

На берегу Тельтов-канала в городе остановились отдохнуть. Помылись. Столовка военторга раскинула на траве скатерти – походный завтрак. Выпили по 200 гр. вина. Совсем как на загородной прогулке в мирное время. Только разница та, что это был Берлин, а не Малаховка…

А потом возвращались обратно. Сгущались сумерки, спадал зной дня. Ехали через горящие леса, по широкой магистрали. Мимо домов, в которых ярко горели огни. С полным светом фар. Войны не было. Мелочи, а вот ощущаешь – нет ее. Кончилась. Теперь живешь иными мечтами. Кто, когда, куда…

Не знаю, как ты встретила 9 мая… Как же ты, моя родная, пережила 9 число?.. Желаю тебе здоровья, спокойствия, выдержки.

Целуй девочек. Твой Борис.

Ф. М-33. Оп. 1. Д. 555.

Бобров Иван Сергеевич – 1910 г.р. Воспитанник детского дома, мастер на Днепропетровской обувной фабрике. Добровольцем ушел на фронт. Без вести пропал в августе 1942 г. под Сталинградом.

13.06.1942 г. Здравствуйте, мои дорогие, здравствуйте Тося и Аня. Тошечка, попроси маму, чтоб она отписала как вы живете, как братик твой и как ты его любишь, так же опишите как деда, как баба, что вы делаете, с чего живете, где гуляете, все-все мне нужно написать. Бетик, я пишу это письмо 13 июня 1942 г. в 10 вечера, а днем написал и бросил ответ на открытку от 7 июня 1942 г. Как видишь мне не нужно доказывать и просить, чтоб я много писал и чаще, у меня, если есть время, я всегда пишу, ты же пиши мне и главное опиши все, почему ты, Маша, пока здесь, а Шура тоже. Как вы дышите, что сейчас с вами есть и вообще пиши много и чаще, ведь все-таки год разлуки и какой разлуки. Я уже не хочу думать, что будет впереди, мне уже бы хотелось успокоиться тем, что вы все устроились бы хорошо. Бетик, описывать про себя я ничего не буду, да это и ненужно. Бетик, ты много волнуешься и беспокоишься, я очень прошу тебя, будь умницей, береги себя для наших ненаглядных.

Как мне хотелось бы видеть вас всех, расцеловать вас всех крепко, крепко, будет ли это не знаю, но горевать, мучить себя не нужно, мучить их и только их, ведь они невинны как ягнята?! А в будущем, расскажи и рассказывай про людоеда Гитлера, чтоб дети помнили, как жесток и кровожаден этот людоед. Тося любила сказки, чтоб я ей говорил, любила страшные и большие. Это было, а сейчас говори ей страшную и длинную правду, говори, читай, что он паразит, людоед делает с невинными крошками, пусть у наших детей будет вечное презрение и ненависть к этим людоедам. Да тяжело, но ведь нужно нам, мужчинам, отцам и быть злее, т. е. там, где можно и нужно мстить, уничтожать, за поруганную родину, за наше свободное радостное счастье.

Бетик, кончаю, прошу об одном – береги, учи, воспитывай моих ненаглядных крошек в духе ненависти и презрения к палачу народа, к собаке людоеду Гитлеру. Будьте живы, здоровы, надейтесь на лучшее и ждите меня. Я хочу вас еще видеть, хочу строить счастливую, прекрасную нашу родину. Это будет и уже скоро.

Бетя, адрес 749 ПП.С. 442 БАО, это мой бывший адрес. Уезжая, я попросил товарища, чтоб он мне давал ответы на письма, которые приходят о твоем розыске. Он мне пишет, что уже 6 адресов сообщают, что ты там не значишься, но я уже тебя нашел, только прошу пиши и пиши чаще. С ним также держи переписку. Его фамилия Заничковский. Я с ним могу и встретиться и вообще это с той самой швейной фабрики по торговой улице, где работал.

Словом разбрелись товарищи никого не вижу и не видал. Да хочется жить, а еще больше хочется раздавить гадину, уничтожить ее, а после жить и трудиться. Ну, дорогая, не унывай, чувствую и верь отцу и учителю, что он паразит будет разбит и уничтожен, что будет день, когда народ услышит и почувствует день освобождения. Пиши, целуй детей.

Ваш Ваня.

Ф. М.-33. Оп. 1. Д. 418.

Бочарников Василий – г.р. 1922–1923, Верхне-Уральск. 15 сестер и братьев, отец на фронте. Летное училище. Штурман. Имеет награды. Погиб в 1945 г. 17 писем знакомой о первом полете (в т. ч. на Севастополь, о друзьях и т. д.)

Здравствуй Рая.

Недавно получил я от тебя письмо, за которое очень благодарен. Я тебе хотел написать сразу же, но в связи с переменой места жительства моего, не мог.

Из Конотопа я выехал, вернее, вылетел, 7.6 со своими шмотками, своим домашним хозяйством (кроме жены – не успел еще обзавестись семьею и пока думаю повременить с разрешением такого вопроса). Сейчас я нахожусь в небольшом украинском городе, почти в центре Украины. Знаешь Рая, как здесь красиво. Все в зелени. Всюду сады и сады. А как замечательно здесь в парке. Тихо, тихо. Лишь едва шелестят листья деревьев столетней давности дубов, лип, клена – да беспрерывный щебет птиц доносится. Как приятно посидеть в жаркий день в тени густых деревьев, слушая пение птиц, шум водопада, всплески капель фонтанов. Но лучше всего, если возьмешь лодку и с баяном прокатиться по озеру. Обычно после боевой работы ночью мы отдохнув часов до 10 идем в парк, берем лодку и часов до 3-х дня катаемся, купаемся. Только лишь боевая работа заставляет нас покинуть парк.

Ребята почти все у нас молодые, веселые, жизнерадостные. В полете – это суровые, кажется не умеющие улыбаться, веселиться люди, зато после у каждого смех, шутки, как будто это не он этой ночью едва ушел целым и невредимым из-под огня зениток, истребителей врага.

Рая, большое спасибо твоим друзьям севастопольцам за высокую оценку нашей работы. Но мы им также благодарны за помощь, которую они нам оказали при наведении самолетов на цель. Мы не раз действовали по переднему краю противника и чтобы не положить бомбы на своих, от наземных войск требовалось обозначить линию фронта, кострами, ракетами получше. И представь, они очень замечательно обозначали ее, точно так же как она у нас выглядела на карте.

Недавно у нас была фронтовая бригада артистов. Вот это действительно был концерт. После окончания как-то само собой возник небольшой митинг в честь артистов. Мы были очень довольны их выступлениям. А на следующую ночь я оказался в обществе актрисы. Знаешь, Рая, как я чувствовал себя великолепно. Она такая хорошая, спокойная, что я был на ней как в лодке или как на качели.

Да, Рая, я тебе и не пояснил. «Актриса» – это наш самолет, подарок американских артистов нашей части. Верно, она – «Актриса» уже старушка, но еще работоспособна. Ночь была чудная, лунная. Я сидел в своей кабине и слушал по радио песни, русские, украинские. Особенно нравится песня «Окрасился месяц багрянцем» в исполнении Руслановой. Между прочим некоторые слова мы немного изменили и поем так:

В такую шальную погоду

Нельзя доверяться штурманам.

Это особенно нравится летчикам, которые часто подшучивают над штурманами, так же, как и мы над ними. Но мы между собой живем очень хорошо. Вместе воюем, вместе гуляем, ходим в парк, в театр, когда есть возможность.

Май 1944 г. Здравствуй, Рая!

Не дожидаясь ответа на мое письмо решил написать тебе следующее.

В том письме я писал, что изучаем машину и район полета. Это было 27/IV. A 29/IV я и Сергей были запланированы на боевой вылет. Это должен был быть нашим первым полетом и на боевое задание, поэтому мы готовились к нему особо. Вышли на аэродром. Все небо было затянуто облаками. Вылетевший на разведку погоды штурман передал, что погода в районе цели плохая. Вылет отменили. На следующий день 30/IV вылет состоялся. Вылетели мы верней не 30/IV, а уже 1 мая в час ночи. Часа через полтора мы прошли линию фронта, а минут через 40 были над целью. У цели нас встретили два десятка прожекторов и зенитки. Когда мы зашли на боевой курс, один из наших самолетов был схвачен прожекторами, на который устремился весь огонь зениток, поэтому мы прошли почти свободно, лишь только после сбрасывания бомб мы попали в прожекторный луч, но быстро выскочили.

Домой прилетели уже утром. В честь первого мая и за вылет нам выдали по 200 грамм. Это совсем мало. Но надо сказать, я утомился поэтому-то я быстро, как у нас говорят, окосел и едва добрался до койки, как сразу же уснул. После обеда мы получили новые задания. В этот полет самолет вел уже я. Сейчас я имею тоже еще семь боевых вылетов, из них четыре раза летал на Севастополь. Особенно крепко нас встречали в последнем полете на Севастополь. Заход мы делали с южного берега моря. По небу рыскали лучи прожекторов, которых было до 25. Только мы прошли береговую черту, как один наш самолет попал в лучи нескольких прожекторов. Я видел, как он метался в этом пучке – снаряды рвались вокруг и позади него. Вот они уже рвутся рядом. Я забыл обо всем, меня пробирала дрожь, потому что миг и самолет рухнет вниз. Меня даже меньше всего беспокоило, что и мы можем попасть в такой же пучок лучей. Но вот он перешел в пикирование и, сбросив бомбы, резким разворотом выскочил из лучей. Нам досталось мало. Верно я ожидал найти пробоины машине, но их не было. Зато уж после полетов мы шумной компанией выпивали стопки вина.

Рая, пиши как ты встречала 1 мая, как вообще вы живете. Привет девушкам от Сергея, Павлика и меня. Привет тебе от всех, особенно от меня.

01.11.1944 г. Рая здравствуй! Благодарю тебя за письмо. Давно же не получал от тебя их. Письмо мне вручили на аэродроме, как раз в тот момент, когда я только что вылез из самолета после выполнения задания. Оно было для меня наградой за все, что мне пришлось пережить во время пребывания над целью. Сразу мне не удалось его прочитать, т. к. осмотрев самолет, затем начал писать боевое донесение, после этого нас повезли домой, который находится от аэродрома в 10 км.

Знаешь, Рая, довольно скучновато здесь жить. Сейчас погода пасмурная, сырая, выходить из комнаты не хочется, да и идти-то некуда. Читать вобщем нечего. Кинокартины бывают редко, вот поэтому если и удастся, когда посмотреть картину, то мы это в шутку называем «хватанули культурки». Я понимаю, что культуру надо не хватать, а именно стремиться к ней, надо повышать свой уровень, свои знания. Под лежачий камень и вода не течет.

А вот насчет приглашения в гости, я дал немного маху. Действительно, куда ехать? Виноват, недосообщил. Но это дело поправимое. Приезжай в Винницу и дай знать мне об этом, остальное я беру на себя. Только выезжай побыстрее, пока я нахожусь здесь. Ну, а если уж не сможешь сейчас, тогда повремени. А вообще-то я буду рад такому гостю как ты.

Кончаю. Как говорится хороша веревка длинная, а слово короткое.

Привет от Павлика, Сергея и всех моих друзей. Василий

Рая, поздравляю с праздником Октябрьской годовщины. Еще сообщу, что я представлен к награждению орденом Красного Знамени.

19.12.1944 г. Рая, здравствуй!

Сейчас у нас зима. Ветер воет все злее и злее. Но с получением твоего письма, становится как-то теплее. И когда мороз в поле злится, плывут по небу облака, кажется, что рядом столица, хотя и она весьма далека. И если уже здесь мороз лезет через щелочки в шинель, то у вас, наверное, во всю свирепствует метель. Зима предъявляет свои права. Но как прочитаешь твои слова, забываешь про вьюгу-завируху и появляется во мне больше духу, духу крепкого, несгибаемого. А ведь много у нас незабываемого. И как не вспомнить свои полеты? Бывало не знаешь – где ты, что ты, тогда над целью «страдная пора»: тут рыщут прожектора, там бьют зенитки. Ей, ей ад, подобно пытке.

Зато спокойно у нас, летишь от цели когда. Включишь радиокомпас – словно артисты прибыли сюда. Ночь. На темном фоне мчится наш «Битфони», экипаж слушает Москву, как будто это во сне, а не на яву. Жизнь хороша и радуется твоя душа. А вот и наш аэродром. А там и дом. Затем на утренней заре идешь домой на «косаре».

Еще вот о чем моя речь. Много в жизни бывает встреч. Встреча бывает разная – счастливая, печальная. У нас же была необычайная. В жизни много прекрасного. Бывают и чудеса. И помнишь тогда – «старушка» преобразилась в девушку красную. Мне мнилось – вижу взор погасший. И вдруг – девичьи глаза. Не правда – чудеса! И хочется крикнуть громко: «Спасибо тебе, незнакомка».

«За то же?» – вы спросите.

За письма, что идут ко мне в гости. И еще последнее слово. До свидания. Будь здорова. Не трать же на письмо много усилий. Кончаю.

С приветом Василий.

Рая. Как-то ты мне писала насчет комплиментов. Напишу свое мнение. На комплименты я не мастер и не применяю их. Комплименты имеют двоякий смысл, при том иногда скрытый: они говорят человеку или лестное, иногда нет. По-моему же лучше сказать прямо то что думаешь. Если ты в этом письме найдешь похожее на них, так я не старался их выдумать, а просто так получилось. И вообще в письмах я стараюсь писать проще, без каких-либо намеков. Пиши о себе. В.

Январь 1945 г. Рая, здравствуй! Спасибо за письмо и за твои поздравления и пожелания к Новому году.

Новый год я встретил хорошо. 28.12 нам вручили правительственные награды, которые, конечно, обмыли, чтобы ярче сверкали. 31 декабря мы своими силами устроили небольшой бал. Компания друзей была небольшая, но веселая и Новый год мы приветствовали шумным звоном бокалов и короткими, но торжественными речами. Выпили за тех, кто в воздухе, затем за переднее колесо самолета, чтобы оно было прочным и чтобы штурман не беспокоился за свою судьбу при посадке. Выпили затем за друзей и знакомых и за встречу в 1945 году. Вспомнили прошедшее. Много изменилось в нашей жизни. Взять хотя бы то, что в начале 1944 г. нашими целями были Крым, Белоруссия, Румыния, и наши маршруты пролегали в основном по нашей территории, население было наше русское, украинское, белорусское. Теперь же у нас цели в Западной Венгрии, Чехословакии, Германии, Польше. Да и сама воздушная война стала иной – стало побольше ночных истребителей, появились радиолокаторы, да и другого, от чего на сердце не становится легче.