Текст книги "Дети войны"

О здоровье

Большие красные головки клевера ровно ложились в мою корзинку. Вкусно пахло.

Вдруг громкий голос старшего мальчика заставил насторожиться:

– Ребята, вроде бригадир!

От соседней деревни ехали на лошади. Всадник тоже увидел нас – видимо, стегнул лошадь, и она побежала быстрее.

– Бежим!

И все побежали, бросились кто куда: мальчишки постарше – в кусты, мы, малышня, помчались в деревню. Падали, запинались. Роняли корзинки…

А всадник обогнал нас, первым приехал в деревню, остановился против дома, где жили мальчишки, и грозно прокричал:

– Не смейте отпускать своих обормотов на клевер!.. Всем штраф!

Это был сам председатель!

Мы спрятались в недостроенном сарае. Там были кучи мха, и, когда мы играли в прятки, зарывались в них. Теперь тоже решили зарыться, но пока раздумывали, прибежали ребята.

– О!.. Они спрятались, а кузовки оставили на улице… Ладно, всё равно вы молодцы, – подбодрили, – не хнычете. Давайте свои корзинки, мы вам добавим головок.

Мальчишки уделили нам из своих корзин по горсточке, всем поровну.

Я пришла домой и расплакалась:

– Опять у меня мало!.. Рассыпала, когда бежали. Мальчики отдали из своих корзинок.

– Хватит нам, хватит! Ты ведь у нас одна, а у них много едоков. Им и надо больше. Не плачь, – бабушка Ираида вытерла мои слёзы и ушла на кухню.

– А ты почему плачешь? – недоумевала я.

Бабушка не ответила. Но когда пришла мама, она всё рассказала.

– Да что же это такое?! Детей с клевера прогнал! Головок жалко! Го-ло-вок! И много ли они нарвут?.. С кузовочками ходили все.

Головки клевера высушены.

– Давай, Нина, будем делать мучку, – начинает бабушка.

Мы растёрли сухие головки, теперь они были какого-то неопределённого цвета.

– Почему не красные? Почему серые?

Бабушка взяла решето, но просеять не получалось.

– Завтра буду топить печь и испеку пирог.

Я ждала это далёкое завтра.

Пирог был сверху полит сметаной, из печки вкусно пахло. Разрезать не смогли – крошился. Проглотить кусочек тоже было трудно: невкусный, горький, застревает в горле…

Но самое страшное началось к вечеру: живот стал словно каменный, ужасно болел. Мама давала воды – не проходило.

– Потерпи до утра, потерпи… – она растирала мой живот, прикладывала шерстяную тряпочку и плакала вместе со мною.

Рано утром понесла меня в медпункт. Это в трёх километрах от нашей деревни. Сама я идти не могла. Мама пересаживала меня с одной руки на другую, сажала на спину, останавливалась, растирала зачем-то мои ноги, лоб…

– И куда в такую рань прётесь? – грубый голос женщины в белом халате лишил маму последних сил.

Фельдшер приказала санитарке сделать мне клизму.

– Жрёте неизвестно что, потом спасай вас.

Возвращаясь обратно, мы часто останавливались, но всю дорогу я шла сама.

На другой день мама отправилась пешком в Харовскую (18 километров).

– Куплю спринцовку, чтобы больше не ходить на медпункт. Невыносимо видеть, как девчонка мучилась. А идти ещё раз к… (мама назвала по имени-отчеству фельдшерицу) нельзя: сказала – справляйтесь сами. А у нас какая еда?.. Всё может повториться.

Мама как в воду глядела. Кто-то сказал, что можно печь пироги из белого мха. Сходили на болото, принесли, поделились с соседями. Пирог получился красивый, румяный. Но тоже застревал в горле.

Живот заболел сразу, стал каменным, как и в прошлый раз.

На этот раз моим фельдшером была сама мама:

– Всё, Нина, нельзя тебе эти пирожки есть! Потерпи. Ну, будет же когда-то и настоящий пирог. Дождёмся.

Потом ели подорожник, дикий лук, гигли, пестики. Мечтали о картошке.

Мальчики постарше каждый день подрывали куст картошки и смотрели, крупная ли.

– Меньше жёлтыша! – грустно докладывали всем нам.

И вдруг: «Уже с яйцо! С яйцо!»

В гумне топился овин, печь там особенная, жаркая. Несём чугунок, несколько картошинок. Садимся и ждём. На часах – старшие ребята:

– Закипело! Закипело!

…Кажется, время остановилось. Как же долго она доходит, наша картошечка!

И вот женщина, топившая овин, достаёт чугунок, из которого необыкновенно, просто одуряюще пахнет. Вначале все получают по большой разварившейся картошине. Едим медленно, наслаждаемся. Потом получаем ещё, но это уже маленькая картофелинка. Мальчишки никогда не обижали нас, малышей: всех считали, никого не обделяли.

Моя мечта – дождаться, чтобы крестная выставила на стол чугунок картошки и сказала: «Ешь, Нина, досыта!» – ещё долго оставалась мечтою…

На Кузьмов день[15]15
  Кузьмов день (Кузьми́нки осенние, курьи именины) – народный славянский праздник, приходящийся на 1 (14) ноября. Название происходит от имён святых бессребреников Космы и Дамиана. В этот день осень провожают, а зиму встречают.


[Закрыть] дали в колхозе на трудодни зерна. Когда бабушка провеяла его, осталось так мало в корзинке… Размололи на своих жерновах.

И вот праздник. Садимся за стол. На столе настоящий пирог из настоящего зерна!

Но почему он застревает в горле?.. Что это за тычинки – такие острые, даже язык ранят?

Оказывается, зерно, что нам выдали, – ячмень. Зашедшая соседка жаловалась:

– Дали необдирного, с костицей, один шам (сор). Не стала и печь: сварила, растолкла с картошкой, простокваши налила… Потыкали, а есть не стали. Курицам отдам.

Настоящий, покупной хлеб, как у нас говорили, я впервые увидела, когда оканчивала первый класс.

И вот новая напасть! Острицы…

– Что делать будем, бабы?

– Говорят, надо заговорить.

– Пока заговариваем, погубим своих детей.

– Надо отварить чеснок.

В каждом доме запахло пареным чесноком. С напастью справились.

Аскариды. Чесотка. Корь. Скарлатина. Ветрянка. Коклюш. Болят уши. Я и мои друзья переболели всеми недугами, какие есть. А меня еще угораздило сесть в колесо брошенной конной молотилки, и шестерёнка перемолола кости ступни!

А в четырнадцать лет – самостоятельная жизнь. Жизнь на стипендию… Студенческие столовые.

1955 год. Первый курс Тотемского педучилища.

Здоровья убавила ловля дров в притоке реки Сухоны.

Нам пятнадцать (!) лет. Ещё не везде сошёл снег. По реке плывут бревна, а мы, девочки, должны их выловить и уложить в штабеля. Кроме брёвен по реке плывут льдины. У нас нет ни силы, ни сноровки. А на берегу – руки в боки, одна нога вперёд – наш профсоюзный лидер, выпускница нашего педучилища. Она была старше нас, но командовать уже умела. Голос громкий, не допускающий возражений, отрывистые слова, леденящие душу, холодные злые глаза.

Рассказывали, что такое было в 1941 году. Из воспоминаний выпускниц нашего училища:

«Осенью шли сильные дожди, вода подошла к дровам, которые находились у берега затона у кинотеатра. Их уносило течением.

– Замерзать не будем, надеяться не на кого, будем спасать дрова, – прозвучал голос директора педучилища Галины Ивановны Коркиной.

И сама первая (!) шагнула в ледяную воду…» – рассказывает Л. Н. Берсенева.

«Вода была очень холодная, а мы все плохо одетые, в лаптях. Вытаскивали тяжёлые бревна на берег, – добавляет Н. А. Колосова. – Галина Ивановна с нами. Тогда многие заболели. Домой приходила медсестра педучилища, Пакшина Надежда Иосифовна, и чем-то лечила – тем, что было».

Нас же будут лечить позднее, когда мы уже покинем Тотьму.

Лечить кишечник, суставы, почки, бесплодие…

2015 г.

О чтении

Читать я научилась очень рано, задолго до школы.

Мама показала мне буквы на налоговых квитанциях, причём называла она их правильно, тянула: «м-м-м», «ж-ж-ж», «к-к-к»… И когда я пошла в первый класс, мне было легко. А вот моя подружка читала так: «мэ-а, мэ-а».

– Что вышло? – спрашивала учительница.

Не знает. А у меня «мама» читалось легко.

Были и совсем анекдотические случаи. Однажды было так: «жэ-а, бэ-а».

– Что вышло?

А поскольку мы учились с ребятами старше нас, кто-то старался подсказать:

– Лягуха!

Буквы я знала, читала по слогам, а вот книг не было. Зато весь потолок в верхней избе был исписан. И я всё прочитала много-много раз!..

В этой избе в годы войны жили бойцы, они строили аэродром. Спали на нарах в три яруса. Холодно, голодно. Ежедневно кто-то умирал. Ну, что мог выцарапать человек на верхних нарах?.. К тому же, говорили, здесь работали и осуждённые.

И вот однажды, задрав голову к потолку, я начала читать в очередной раз, совершенно не понимая смысла прочитанного, но гордая: без запинки же! Мама зашла тихо, как обычно, и услышала моё чтение. Взяла прутик берёзовый… (Мы его звали вичкой. Он всегда был на шкафу. «Для острастки», – говорили взрослые. Мы, дети, соглашались: «Вичка не ма, но даёт ума!»)

Вдруг на плечо мамы опустилась рука подошедшей красивой женщины:

– Галин, успокойся, успокойся… Откуда ребёнку знать, что это за слова? Ты и крестная Ираида обе матом не ругаетесь, во всей деревне одни женщины. И тоже никто не бранится так. Из мужчин только Финаен, и он тоже не ругается… Нина, ты очень хорошо читаешь, но это плохие слова, их говорить нельзя, – ласково обратилась ко мне мамина сестра.

Тётя Шура у нас пробыла недолго, но оставила для своей подруги-учительницы стопку книг, перевязанную бечёвкой. Читаю: «Коза-дереза»… Бегу к маме:

– Ма, а можно… я развяжу и посмотрю?..

Разрешает, но с условием: читать дома, брать книги чистыми руками.

Так я прочитала про Петушка, который не слушался братика Котика, про Жёлтую Птичку, которая очень боялась Злой Вороны. Очень было досадно, что книг много, но они были одинаковыми – по несколько экземпляров.

О прочитанном рассказывала своим друзьям: они тоже очень хотели читать, но книг не было. И вдруг Толька, мальчик любознательный, старше нас, предложил:

– Пойдёмте в избу-читальню!

Все согласились. Идём. Толька – впереди, мы, три девочки, – сзади. Идти три километра.

…Вот, наконец, и изба-читальня. Заходим, встали у порога.

– Чего вам, босоногие?..

– Читать охота! – громко за всех отвечает Толька.

– Иди сюда!

Толька, счастливый, подходит к столу, ему дают несколько пухлых потрёпанных книг.

– Можно выбрать только две.

Выбирает те, что с картинками. Очень довольный.

– А им тоже надо! – показывает на нас.

Хозяйка избы-читальни даёт всем нам по книжке.

Мне достается маленькая и тоненькая – с серыми картинками, внизу под ними слова…

Читаю про себя: «Ворона и Лисица». Сразу расстраиваюсь.

– Всё пишу на тебя, – говорит женщина Тольке.

Он замечает, что я чуть не плачу: книжечка-то несерьёзная, очень уж крохотная.

– Хватит ей, пусть буквы сначала выучит.

– Она читает уже, – сообщает Толя.

– Чи-та-ет?.. – недоверчиво тянет заведующая читальней. Однако достаёт книгу потолще: – Вот тебе сказки.

В книге даже не одна, а две сказки!

Гордые, возвращаемся домой.

– Устали? – спрашивает Толька. – Давайте сядем вот на тот камень. Ещё далеко идти, посмотрим сказки.

Он берёт мою книжку (она почти новая, не потрёпанная) и читает:

– «Карась-идеалист», «Премудрый пескарь». Сказки. Салтыков-Щедрин. Да, я тоже это потом прочту. Про рыб, наверное… Интересно!

Книги мы осилили довольно быстро, надо возвращать их в избу-читальню.

…И опять мы все четверо шествуем в Михайловское, и опять впереди Толька.

Добрались. На дверях – замок.

Подошла женщина, оглядела нас, босоногих, с книжками в руках.

– Вы сюда, ребятишки?

– Да, мы должны сдать книги! – за всех отвечает Толька.

Женщина вышла на крыльцо и стала у всех, кто проходил мимо, спрашивать:

– Евстолю Довгую не видели?

Слышим, по посёлку передают: «Имаиса (так звали женщину, которая нам хотела помочь) ищет избачиху. Не видели?»

Оказалось, что та больше не работает.

– Давайте ваши книжки, я передам новому избачу. Не нести же вам их обратно в Оферовскую. Да и дождь начинается, замо́чите.

Больше в избу-читальню мы не ходили.

Но читать-то хотелось!..

Кто-то дал маме книгу большого формата: толстенную, в чёрном коленкоровом переплёте. Сверху написано: «В. Г. Белинский».

– Теперь тебе этой книги хватит надолго! – порадовалась за меня мама. – Читай, и мне будешь рассказывать.

Я и читала ежедневно, но вот что рассказать маме – не знала. Тогда решила так: выбрала страницы с самыми короткими строчками. Прочитала раз, другой – запомнила. Слова «стихи» не знала.

– Статья восемь! – отрапортовала маме.

Ей понравилось.

– Статья девять!

Тоже понравилось.

Но долго читать не пришлось. В деревню пришла та самая «избачиха» Евстоля Довгая. Теперь она была председателем сельпо. Нарядная, в цветастом платье. И фамилия у неё была очень красивая – Скородумова, а рост и вправду высокий («довгая» означает «длинная», «долгая»). Выдала какие-то бумажки – и к Тольке:

– Ты не сдал книги!

– ?!. Все сдали, оставили тёте Маисе. Все пять книг.

– Пять, а взял-то шесть! Нет книги «Ворона и Лисица».

– Так Нинка сразу в вашей избе…

– Читальне!

– В вашей избе-читальне прочитала, и я положил обратно…

– Не знаю, не знаю. Придётся заплатить, все книги записаны на тебя.

Потом, когда выдавали керосин, мы не нашли себя в ведомости.

– Идите в сельпо! За вами долг числится.

И мама отнесла уже полюбившуюся мне книгу Белинского в избу-читальню, которая теперь называлась библиотекой.

Когда учились в Михайловской школе, мы, девочки, в библиотеку не ходили. Наш класс шестой, потом седьмой, учился в доме Клёна в нижней избе. Туалета там не было, и, только кончались уроки, мы бежали сломя голову в деревню Поповскую за огород последнего дома. А мальчики ходили в библиотеку и книжками делились с нами.

Особенно не жадничал Евсимон Окатов (Евгений Николаевич). Это был воистину книгочей. Жил он с матерью в маленьком домике в Поповской, хозяйства не держали. Мама его была больна, сил у неё хватало лишь шить платья. Женщины-заказчицы приносили им керосин, стёкла для лампы, и она могла работать вечерами. А Евсимон читал. Иногда он дочитывал книгу в школе, чтобы сразу взять в библиотеке другую. Мы обступали его, канючили:

– Дай, дай, пожалуйста!

Иногда сам предлагал нам интересные книжки. Так благодаря нашему книгоноше я прочла «Капитана Немо», «Двадцать тысяч лье под водой» и «Таинственный остров» Жюля Верна, «Человека-амфибию» Александра Беляева, «Люди, я любил вас! Будьте бдительны!» Юлиуса Фучика, «Это было под Ровно» и «Сильные духом» Дмитрия Медведева, «Молодую гвардию» Александра Фадеева в обеих редакциях, «Белеет парус одинокий» Валентина Катаева…

Чтение после седьмого класса было осознанным, выбирала книги в библиотеке сама: «Педагогическая поэма», «Флаги на башнях» Антона Семёновича Макаренко.

Всегда прихожу в недоумение, когда вспоминаю Михайловскую школу: почему преподаватели литературы не советовали нам, что читать?..

Русский язык и литературу преподавала у нас Галина Михайловна Панюшева, она позднее стала директором школы (а ещё позднее – партийным работником). Её уроки были скучными и неинтересными. Должны были непременно звучать стихи – такие она ставила требования. А где их взять, если нет самого простого поэтического сборника?.. Вот тут-то и преуспевала дочка другой нашей учительницы (Галина Михайловна жила у них на квартире). Рассказывает правило – тут же стихотворение, правило – стихотворение… Мы все внимательно слушаем и запоминаем.

Так я запомнила строчки:

 
Сбегая с гор, прозрачная вода
Теряется в безмерности морской.
Но время не изгладит никогда
Твой светлый образ в памяти людской.
 

Этот пример можно было приводить, когда изучали деепричастный оборот, сложносочинённое предложение, правописание приставок, частицы «ни» и так далее. Но этот метод был со временем так избит и затаскан, что мне надоело. Учительница была недовольна… Снижала отметки.

…Читала я при огне керосиновой пятилинейной лампы (не самый слабый свет), стекло которой чистила сама. Случалось, переусердствую – да и раздавлю, но мама за это меня никогда не ругала. К этому времени у неё руки уже начинали болеть, и с ней тоже это случалось.

Бывало, засижусь, читаю. Вначале мама слушает, потом задремлет на минутку, проснётся, быстро, ни слова не говоря, задует лампу. Мы берегли керосин…

2015 г.

Идём за маслом!

Приземистый маленький домик в центре деревни. Он был любим всеми.

Жила в нём спокойная улыбчивая женщина, которую звали необыкновенным именем Олимпиада, редким в наших местах.

– Так назвали меня по святцам, а означает это имя – «воспевающая небо, богов», – говорила она подругам и соседям, вспоминая своё детство, беседы со священником.

А те порою просто забывали это чужое имя, называли её Алей, Адой, Липой, Олей, Пией… Она привыкла, ведь в детстве так и звала её мама.

А вот когда она стала постарше, называли Алампишей.

В сердцах могли назвать Алампихой.

Она была любима всеми, к ней шли за советом, если заболели:

– Алампиша, я… – начинала беременная молодка.

– У меня… – встревоженно рассказывала пожилая женщина о своих недугах.

Олимпиада выслушивала каждого, доставала заветную бутылочку со светло-коричневой золотистой жидкостью, наливала в пузырёк поменьше и приговаривала:

– Пройдёт, пройдёт: лён от болезней силён.

Всем казалось, что она лекарь от Бога, – всегда просто и понятно объяснит, почему одолел недуг. Конечно, ей верили, снадобье исцеляло, люди благодарили и повторяли услышанное другим:

– Лён от болезней силён!

В деревнях хорошо знали особенности характера каждого, старались доверить серьёзное дело ответственному, знающему человеку.

Олимпиаде поручили бить льняное масло.

Она согласилась. Трудно сказать, кто и как помогал ей, рассказывал об этом деле. Одно знали все: был строгий учёт, сколько выделено семени льна.

Потом Олимпиада будет ходить вместе со всеми околачивать лён. Получилось!.. Головки льна высыпали в мешки.

– Сама будешь в ступе толочь или дать готовое семя?

– Истолку. Ступа есть. И пест есть.

Истолкла, провеяла. Бригадир не замедлил, пришёл:

– Надо взвесить семя.

Олимпиада не возражала.

Позднее бригадир станет приходить ежедневно, смотреть, что делает Олимпиада со льном, даже взвешивал ещё раз. Записал.

А она промыла семя, да не один раз – дважды меняла воду.

Просушила. Досушивала в вольном жару, когда печь протопилась и первый жар ушёл.

На полу расстелила скатерть. Вдруг упадёт зёрнышко?.. Они такие маленькие, семена льна, – как шёлк струятся.

Снова взвесили. Теперь уже сама Олимпиада пригласила бригадира:

– Давай проверяй, всё запиши! – Женщина рассудительная, умная, она знала, как наказывают за растрату. Время неспокойное…

На маслобойке работали две лошади, она сама после работы поила их, задавала корм.

…И вот пресс заработал. Появилась первая капля масла, потом маленькая струйка. Олимпиада даже прослезилась. Она вдыхала божественный запах, любовалась: какое прозрачное, золотое… коричневатое масло!..

«Успели! Успели перед сенокосом! Теперь моя бригада будет есть кашу с маслом. Хватит на весь сенокос!» – радовалась женщина.

Бригадир пришёл необычно рано, как-то виновато посмотрел на Олимпиаду…

– Знаю, ты мастерица. Все довольны, масло что надо! А не могла бы ещё разок проделать это – пропустить колоб[16]16
  Колоб (жмых, макуха) – выжимки семян масличных растений после прессования.


[Закрыть] через пресс? Вдруг ещё набьёшь маслица… Тогда мы бы порадовали малых деток, что остались в деревне. Они ждут не дождутся своих матерей с далей[17]17
  Дали (диал.) – здесь: дальние покосы.


[Закрыть], порою сидят голодные.

– Это я знаю. Колоб нагревают, даже могут облить водой, то есть промыть, чтобы всё ценное из семечка выжать. Но это не то масло… Не первый сорт. И я это уже сделала.

– Как?.. Когда?.. Не ожидал!

– Лето, солнышко садится поздно. Светает рано. Успела вот…

Они вместе пошли на маслобойку. Бригадир измерил количество масла, записал.

– Я к председателю, доложу ему. Вот обрадуется! Мало, конечно, получается – по сто граммов на семью. Но зато всем! И поровну! Наше, настоящее масло! Ну, спасибо, спасибо!

…В деревне тишина. Матери на далях. Сенокосная пора продлится недели две, а то и три. Время почти не движется. Играть не хочется.

Бригадир появился неожиданно:

– Приготовьте бутылочки-четверушки, завтра в обед приходите на маслобойку. Алампиша нальёт масла, чтобы не скучали без мамок-то. Каждый пусть сорвёт листок у липушника[18]18
  Липушник (подмаренник) – луговое растение с длинными стеблями и листьями.


[Закрыть] – большой и чистый.

…С самого утра все высыпали на улицу: четверо мальчишек и мы, пять девчонок.

– Командовать будет Толька! – огласили приказ мальчишки.

– Я буду командиром! – громко возразил Колян Гвоздев.

– Ты у нас пришлый, будешь подчиняться.

Гвоздевы жили в районном посёлке, мальчик любил приезжать в деревню к родне. Каждый его приезд был шумным, всегда предлагал новые игры, порою не безобидные.

Смастерил плот. Заставил всех девочек встать посредине, мальчишки попытались спустить плот на воду. С трудом стащили с берега.

Плот сразу начал тонуть, мы оказались в холодной весенней воде.

– Ничего не говорите своим дома! Завтра снова поплывём!

Конечно, никакого завтра не было, а его, капитана, родители увезли домой.

В следующий приезд придумал военную игру. Мальчишки оборвали всю зелёную черёмуху, приготовились стрелять гиглями.

– Чем лакомиться будете?.. Все зеленцы оборвали.

Потом объявил себя сборщиком дани. Мы должны были приносить ему что-нибудь вкусное. А где взять это вкусное?.. Голод. Наказание придумал быстро: порка. Крапивой.

И вот теперь он хотел стать командиром в походе за маслом.

– Приказ номер один. Надо нарубить липушников!

– Почему «нарубить»? Сорвём руками. И всего-то надо по одному листку.

– Не возражать! Накажем розгами.

Нарубили длинных ветвистых липушников. Идём в обход деревни Шилыково, спускаемся в низину, босые ноги вязнут в болотистой почве… Вдруг кто-то увидел на пригорке пожилую женщину, она шла навстречу.

– Ложись! Мы партизаны, надо прятаться.

Улеглись.

– Поднять ружья! Махать из стороны в сторону!

Подняли липушник, машем. Женщина остановилась:

– Ой, господи. Поблазнило… Слышала голоса, а никого нет. Один липушник кругом.

– Стрелять! – орёт Колян.

– Никакой это не командир, что затеял? Мы идём за маслом. В кого стрелять? Толька, командуй ты!

– Бежим! Догоняем! Окружаем!

Мы уже запутались, кто отдаёт приказы, боимся потерять бутылочки – шли за маслом, за маслом… Не играть шли!

Догнали женщину, окружили.

– Ой, вы из Алфёровской! А я думаю, пошли не по той дороге, заблудились. Решила встретить. Никого не увидела… Ну, идёмте в маслобойку, чумазые.

Она вынесла ведро воды, ковш.

– Вымойте руки и заходите. Липушник оставьте у дверей. Пока я ждала вас, сама нарвала листьев.

– Это всё ты: «партизаны, стрелять, ложись…» – ворчали мальчишки на Коляна. – Тоже нам командир нашёлся!

Огляделись. На стене – полка. Там стоит ендова[19]19
  Ендовá – старинная русская посуда для вина в виде большой широкой чаши с носиком.


[Закрыть], маленькие плошки. На крючках висят половники разного размера. Мы сели на скамейку у длинного стола. Бабушка Алампиша раздала каждому из нас по листу липушника. Взяла маленький половник с крючка и пошла к своей «машине», как она назвала пресс.

Каждый из нас получил по кусочку золотисто-коричневого колоба. Потом бабушка взяла другой половничек и плошку-ладку, окропила наши кусочки душистым маслом…

– На здоровье! Понюхайте, как пахнет льняное масло. Запомните этот запах. Это божественный запах божественного растения. Лён – душа человека.

Мы ели без жадности, вдыхая аромат настоящего льняного масла. Всем было хорошо.

– Давайте ваши бутылочки!

И опять бабушка Алампиша взяла маленький половничек с крючка, лейку и стала наливать в каждую бутылочку янтарную жидкость.

– Собирайте грибы. Осенью будете есть с этим маслом.

– Осенью?.. Как осенью?

– Ещё капуста будет тогда… – продолжала бабушка Алампиша.

– А я хочу ись сейчас, – осмелился возразить Толька.

– И я хочу исти… – добавила Зинка.

Бабушка Алампиша, как моя мама, вытерла кончиком платочка слёзы.

…Дома нас очень ждали. Беспокоились, не пролили ли масло, не заблудились ли… А бабушка Ираида наскребла ложки две ржаной муки в ларе, заварила кипятком.

– Нина, милая, по ложке вам с Зинкой каши-повалихи[20]20
  Повали́ха (заваруха) – крестьянская еда: род каши из муки и масла.


[Закрыть]… С льняным маслицем…

И тоже, как мама и бабушка Алампиша, вытерла глаза уголочком платка.

Шёл 1946 год…

Сентябрь 2021 г.