Текст книги "Дети войны"

Каша со свертением

Леночка была очень красивой девочкой с большими голубыми глазами, окаймлёнными пушистыми ресницами. Золотые волосы заплетены в две тяжёлые косы.

Училась она хорошо, после школы сразу поступила в педучилище. Все радовались её успехам. Жила девочка с бабушкой и тётей, мамы не стало в первый год войны: погибла во время эвакуации из Ленинграда.

Леночка заболела неожиданно, и врачи сразу предсказали неутешительный исход. Наступило первое сентября, а она лежала на неудобной кровати в деревенском доме.

Было невмоготу – грустно и тяжело. Очень неуютно. Тётя сразу определила стиль жизни: Лена занимает большую комнату, сама она будет работать, как и прежде, уходить рано, возвращаться поздно. Бабушка будет жить с ней в маленькой комнате. Двери не закрывать!

И двери не закрывали. Разрешалось входить в дом, беседовать с Леночкой, приносить подарки.

В деревне стали поговаривать, что тётя не рада больной племяннице, плохо её кормит, выбрасывает принесённые добрыми людьми гостинцы. Конечно, это было не так. Просто тётя Лены была женщина немногословная, по всей вероятности, вдова: от мужа никаких вестей, погибла сестра, мама старенькая и больная, а тут ещё такое горе с племянницей.

Досужие разговоры прекратились, жили тихо, незаметно. По выходным тётя стирала, ходила с бельём на реку, убирала в доме, готовила.

Леночка читала, разговаривала с бабушкой, рассказывала о прочитанном.

– Бабушка, я скоро умру?

– Умирать, деточка, до Нового года нельзя. На Новый год наряжаем ёлку, подарки друг другу дарим, желания загадываем…

И они начинали готовиться к Новому году: делали игрушки, флажки, снежинки, гирлянды. У них была ёлочка, правда, не такая большая, как раньше, – сил у Леночки не было встать на стул, повесить шары, звезду.

…Новый год встретили.

– Бабушка, а теперь можно умирать?

– Ну что ты, милая?! В Рождество даже домашний скот не забивают…

…Рождество отпраздновали.

– Бабушка, а теперь?..

– Миленькая деточка, к Пасхе будем готовиться. Святой день… Потом – Троица.

Леночка запомнила все церковные праздники, настроила себя жить, не грешить. Может, и хвори пройдут.

А ещё появился у них большой друг – Рафаил.

Он был рыжий-рыжий, даже борода у него была рыжая, а ещё он был добрый-добрый. И путешественник. Паломник. Шутка ли сказать, пешком ходил в монастыри, в Москву, был на службе в храме Всех Скорбящих радость, слушал колокольные звоны. Как он много знал!

И у Леночки появилась мечта: она поправится и будет реставрировать местный храм в сельском поселении – храм Михаила Архангела. Выучится на художника-реставратора.

Да! Выучится! А пока надо дождаться тётиного мужа, чтобы он отвёз её к этому храму. Она вспомнила, как с мамой заходили туда, поднимались на второй этаж, рассматривали фрески. Необыкновенно красивый храм! Высокий, большой, белый-белый. А мама видела, как сбрасывали кресты, разрушали колокольню… Но он всё равно высокий и самый лучший.

«Вот привезут меня к нему, я помолюсь, как учит бабушка, преклоню колени…»

Она вспомнила женщин-прихожанок, которые подходили, молились, на колени вставали. И всегда говорили: «Пойдём к церкви».

Не в магазин, не в медпункт, не в сельпо – к церкви.

А ещё нельзя умирать потому… (Лена начала фантазировать), что весной всё оживает, много цветов, одуванчики празднично светятся, небо прозрачно-голубое, высокое и чистое, а лес! Как он красив!

Так дожили они до конца мая…

…Рафаил пришёл, как всегда, в середине дня. Леночка лежала, закрыв лицо одеялом. Плакала.

– Что случилось?

– Долго не могла уснуть, а под утро приснилась мама, в руках сковородник с длинным черенком. Мама легко подхватила сковороду, налила теста – и в печь! Тесто зашипело, вздулось, это значит, надо убирать сковороду с огня. На столе гора сочней, они похожи на блины. Мама берёт один, смазывает маслом, кладёт на него кашу, ровно намазывает по всему сочню, загибает с обеих сторон два раза, потом соединяет. Получается красивый батончик. «Внутри каша, – говорит. – А всё вместе каша со свертением. Садись, дочка… Кушай». И я просыпаюсь… Хотелось днём уснуть – не смогла.

Рафаил огляделся. На столике стояла тарелка с гостинцами прихожан. Кусочков пирога не убавилось со вчерашнего дня. На тумбочке другая тарелочка – с мандаринами, что привёз он из недавней поездки. И тоже нетронуты.

– Так ты ничего не ешь…

– Не хочу. Я бы поела сочень со свертением…

Леночка закрыла лицо одеялом. Затихла. Уснула.

Рафаил тихонько вышел из дома. Ступил на крыльцо и побежал через ступеньку, как в молодости. Миновал свой дом и – туда, к своей хорошей приятельнице, живущей за четыре километра от этой деревни.

«Женщины так стараются для Леночки, ведь муки ни у кого нет. Они колдуют над каждой лепёшкой для неё, придумывают начинки… Сами не съедят – несут ей… Она не бывает на улице, не знает многого. Они делают всё от души. Она ничего не ест…»

И вот он у старушки-сверстницы:

– Ираида, беда. Забажила наша Леночка! Забажила…

Бабушка Ираида не смогла выговорить и слова, тяжело опустилась на скамейку. Она всё поняла сразу. Когда тяжело и долго болеющий человек бажит (очень хочет) чего-то, это очень тревожно. Это сигнал скорой смерти.

Кто-то пытался однажды крутить у виска: «Ну и тёмные вы люди, всему верите, всякие у вас приметы…» Моя родная бабушка Евгения Григорьевна, много читающая, однажды оборвала спорщиков:

– Мы люди древние, живём давно, многих похоронили, знаем: эта примета верна. А вы, молодые, вспомните, чего просил умирающий Пушкин. Мочёной морошки захотел, прибажилось нашему страдальцу мочёной морошки… Перед смертью. Слово не нами придумано – нашими давнишними предками. Не дураки были. Умели наблюдать, помогать.

Это последняя земная просьба человека. Последняя!

И сейчас двое немолодых людей стояли, решая, что делать.

– Я ведь из другого колхоза, «Новая деревня». Попрошу в долг у вашего колхоза «Смычки» пригоршню ржаной муки и чуть-чуть овса, – сказал Рафаил.

– Пойдём вместе. Прямо к председателю, – отозвалась Ираида.

– Зачем к председателю?.. Бригадир есть. Только я пойду один.

Вернулся быстро, и не один. С бригадиром.

– Я дам вам всё, что просите, но и ты должна мне помочь, – обратился бригадир к бабушке Ираиде. – Сделаешь заспу (крупу) к сенокосу для бригады косцов. Лучше тебя никто это не умеет делать. Не подкачаешь?

– Надо дожить. А вдруг?..

– Никаких «вдруг». Сделаешь?.. Докладываю председателю. Всё!

Поохав, бабушка принялась за дело: залила овёс, промывала, сушила, клала и в печь, и на печь. Потом толкла в ступе, провеивала, ещё толкла и ещё провеивала.

Наконец стала молоть:

– Не растолстеешь с горсти! – ворчала.

А утром уже затопляла печь, пекла сочни. Получилось, как и просила Леночка, всего два… Варила кашу, намазывала на сочни, ловко заворачивала их, укрывала всё капустными листками, завязывала в тряпочку, клала в мешочек…

И вот мы с ней идём к нашей бедняжке Леночке. Бабушка впереди, батог у неё скользит по булыжникам дороги.

– Знай, – говорит мне, – дорогу эту мостили твои родные: отец, мать, бабушка, прадед, даже дяди… правда, от них ещё тогда мало было толку, были пацанами. На каждого был план – три метра, а потом добавили – получилось и все пять.

Потом замолкает, идёт медленнее, дышит тяжело. Но мы не отдыхаем: бабушка боится, что всё остынет.

…Дом, где я бывала много раз, изменился: мне кажется, горе его состарило. Поднимаемся на крыльцо. Двери не заперты.

Леночка лежит, руки поверх одеяла. Пальчики тонкие, худые кисти рук в голубых жилках.

Бабушка обтирает их тряпочкой, развязывает свой узелок, комната наполняется аппетитным запахом сочней.

– Дорогая ты наша, солнышко! Поешь, пока не остыли совсем. Поешь, милая. Сил прибавится, встанешь…

Леночка откусывает маленький кусочек, закрывает глаза, с трудом проглатывает.

– Всё, бабушка, не могу больше…

Старушка заботливо поправляет подушку, собирает несъеденное, укрывает капустными листками.

– Ну, отдохни, потом ещё поешь, Ленушка. Отдохни.

Мы не спешим уходить. Бабушка ни о чём не спрашивает, только гладит высохшие девичьи руки, волосы, вытирает лоб.

– Красавица ты наша ненаглядная, дорогуша… И косоньки твои…

Старушка умолкает, не договорив.

2022 г.

Своеобразное заключение

– О чём ты пишешь сейчас? – спрашивает меня один, другой.

– Конечно, ты опять напишешь о себе, – кто-то считает себя знатоком литературы, имеющим право судить.

Есть среди моих знакомых даже те, кто напрочь отрицает печатное слово: они смотрят «Пусть говорят», обсуждают, считают, что незачем зацикливаться на проблемах повседневной жизни, всё решат власти. Зачем писать о воде, о колодце, о старухах из дальних деревень?..

А вот я пишу, несмотря ни на что. Посылаю написанное своим друзьям, нахожу поддержку, одобрение.

Кто они, эти люди, поддерживающие меня?..

Конечно, жители села: в Сямженском районе учитель Леонид Таланцев, в Череповецком – директор Мяксинской школы Виктор Леонидович Леонтьев, в Харовском – библиотекарь в Катроме Ольга Васильевна Красова, а также многие-многие другие: белорусские друзья, специалисты Подольского архива, друзья из московских издательств, друзья из Вологды, Череповца, Израиля, мой внук Егор Рябов, сын Марк Рябов… Всем им я очень благодарна.

Невозможно писать о настоящем, не обращаясь к прошлому. Впечатления военного времени, работа в группах по поиску неизвестных солдат, житейские наблюдения так или иначе проявляются в моём творчестве.

Тема, к которой я обращаюсь сегодня, не исключение. А пишу я сейчас о пчеловодах Вологодчины. Хочется создать галерею умных, трудолюбивых русских людей.

Мой отец в своё время завёл улей.

«Мёду накачали много, вкусный, ароматный, зеленоватого цвета…» – начинала рассказывать мама и сразу замолкала. Ей тяжело было представлять своего мужа, которого она очень любила и ждала всю жизнь. Он погиб в первые месяцы войны. В сеннике дома стояли невостребованные ульи, рамки. К нам приходили соседи, просили продать, отдать в конце концов. Война окончилась, было ясно, что всё это не потребуется.

Но мама не соглашалась расстаться с этими дорогими её сердцу предметами. И только после длительных уговоров – мол, если она всё это отдаст, сосед Дмитрий Чуркин научит её всему у себя на пасеке, – мама разрешила унести улей и прочие принадлежности.

Но сосед вскоре уехал из деревни в леспромхоз и забыл свои обещания.

В окрестностях нашей деревни никаких пасек не было: наверное, потому, что не было мужчин. В нашем поселении не вернулось с войны 409(!) бойцов. И вдруг мама сообщает:

– Леонид Михайлович Тишинцев качал мёд. Пригласил нас за мёдом.

Тишинцевы были нашими друзьями, Ольга, жена Леонида, была подругой моей мамы.

Я беру бутылочку, с которой ходила за льняным маслом. Бабушка останавливает:

– С такой посудой за мёдом не ходят. – И даёт мне стакан.

Ватаги, с которой мы ходили за всем, что давали по трудодням, рядом не было. За мёдом пригласили только нас.

У Леонида Михайловича в ту пору имелся один-единственный улей. Детей – шестеро. Он усадил нас на скамейку, ненадолго отошёл. Вернулся в белом одеянии, в причудливой шляпе, лицо закрыто какой-то сеткой. Я немного испугалась, но он говорил так ласково, страх скоро прошёл. В руках он держал какой-то до сих пор неизвестный мне предмет.

Пахло очень вкусно. Он дал нам необычайно ароматную пластинку, которую надо было жевать.

Мы жевали медленно, наслаждались.

– А где же твоя посуда?

Я робко протянула стакан.

– Ну и стакан выбрали! Самый маленький. Я налью тебе в свой…

У нас тоже такие были – большие, с тяжёлым ободком сверху, в них наливали чай мужчинам.

– Вот вам от меня подарок. Первый мёд. На здоровье!

Я шла в свою деревню медленно, смотрела внимательно под ноги, чтобы не запнуться, не уронить стакан. Стебли высокой ржи по сторонам тропки, казалось, сомкнулись теснее, но я их не раздвигала, боясь разлить мёд.

Не сомневаюсь, читатель, вы поняли, что я ребёнок. Маленький, худенький деревенский ребёнок послевоенного времени.

– Милая ты моя! – встретила меня мама. – И не разлила, и не уронила…

Она достала чёрную лепёшку, испечённую накануне, помазала сверху мёдом. Но лепёшка больно царапала во рту, и сладкий мёд показался мне горьким.

Мама почему-то заплакала.

– Нет муки. Испекли из клевера, добавили шаму, что выдали на трудодни накануне…

Потом взяла стакан с мёдом, поставила в шкаф:

– Зимой, когда заболит горлышко, ещё дадим тебе мёду. Может быть, и пирожки испечём из настоящей муки…

Горлышко моё болело. Мама доставала из шкафа стакан с мёдом, лепёшки. Муки по-прежнему не давали, лепёшки пекли из чего придётся: добавляли клевер, мох, полынь, толчёный дягиль.

Шёл голодный 1947 год.

Посмотрит мама на лепёшки – и уберёт, больше никогда не мазала их мёдом. Она ставила рядом стакан морковного чая, молоко. На маленьком блюдечке лежали жёлтые комочки мёда. Они вкусно пахли. Не растекались по блюдечку, их надо просто положить в рот и запивать. Это был тот самый вкус, который я ощутила, когда Леонид Михайлович угощал нас мёдом жарким летом. Прежний неповторимый вкус, который запомнился на всю жизнь. Вкус настоящего мёда, полученного очень добрым человеком.

Позднее, когда я выросла, училась, получала стипендию, мы уже не ходили – ездили за мёдом, и не со стаканом, а с большой банкой. Можно было купить мёд у наших учителей – у Виктора Ивановича Яновича, Николая Анатольевича Кузнецова. Им все доверяли, обмана никакого не было.

Мама меня учила так:

– Мёд надо брать у тех, кого знаешь, кому доверяешь. Это целебный продукт, он принесёт пользу. Пчеловоды – хорошие люди, христиане. Пчела от Бога, божье творение. Пчёлок надо беречь.

…Мамы давно нет. Жизнь подтвердила, как она, прожившая и проработавшая всё время в деревне, с образованием три класса, была права.

Пчеловодство в Вологодской области развито во всех районах, даже в самых северных. С каждым годом увеличивается число пчелосемей, количество собранного мёда. Отрасль признаётся одной из платформ общенационального единения здоровых сил для прорыва в будущую Россию.

В перспективе – создание крупных пасек, получение органического мёда и пчелопродуктов в больших масштабах, сотрудничество с лесничеством, утверждение товарного знака «Вологодский мёд» или широкое использование существующего знака «Настоящий вологодский продукт», экспорт мёда, создание крупных репродукторных чистопородных пчёл среднерусской породы, вологодской популяции и т.  д.

В Вологодской области более 2500 опытных пчеловодов, любящих нашу землю, трудолюбивых, энергичных, неравнодушных людей. Средний возраст – 62 года.

Они живут и вблизи городов – Вологды, Череповца, и в дальних от центра области районах: Тарногском, Тотемском, Никольском, Верховажском… Есть среди них и женщины.

…Итак, открываем галерею интересных людей Вологодчины.