Текст книги "Золотые слёзы последнего Инки"

Преподобный Батлер был невысокого роста, а широкое лицо его с квадратным лбом и гладко выбритым массивным подбородком отличалось завидной свежестью. Щеки его были полные, брови густо кучились над выпуклыми блестящими глазами. Многолетняя привычка проповедовать с кафедры придавала властность его манерам и звучность его голосу, который он и не собирался, впрочем, понижать даже сейчас. Чувствовалось, что он ни минуты не сомневается, что говорит исключительно умные вещи, которые остальным не грех и послушать.

Слева от преподобного Батлера, жадно внимая ему, сидела миссис Сара Уинлоу, давнишняя приятельница хозяйки. Глаза её, обычно тёмно-серые, теперь были чёрные от расширившихся от волнения зрачков. Её верхняя чуть короткая губка приподнималась время от времени и приоткрывала ряд жемчужных зубок. В выражении глаз миссис Уинлоу было любопытное ожидание, словно она ждала от преподобного исключительно интересные новости. На её груди вздымались и опадали старинные алансонские кружева. На них, как завороженные, смотрели сидящие рядом другие приглашённые, описывать которых я уже не берусь.

Юная мисс Трелони, которую капитан рассмотрел только теперь, уже несколько раз за вечер бросала на него пристальные взгляды. Она была замечательно хороша собою – почти высокая, стройная, сильная. Эта сила читалась во всяком её жесте, впрочем, не лишённом мягкости и изящества. Она была похожа на мать, только глаза её – чёрные, сверкающие, гордые, выдавали силу характера, который со временем обещал усилиться, также как и её красота. Она была бледна и по моде того времени нарумянена. Нижняя её губка, свежая и алая, чуть-чуть выдавалась вперёд, придавая лицу некоторую надменность.

Мать юной леди, миссис Гертруда Трелони, была женщиной начитанной, а натурой романтической, и когда пришла пора дать имя своей дочери, она, после некоторого смятения, обратилась к великой английской литературе. А надо сказать, дорогой читатель, что великие английские писатели не только способствовали популяризации ряда женских имён, но и сами создавали новые имена.

Например, Джонатан Свифт подарил миру два женских имени – Ванесса и Стелла, а великий Уильям Шекспир – имена Джулия, Джессика, Офелия и Виола. В просвещённом XVIII веке в связи с модным тогда увлечением готическим романом происходит возрождение многих древнеанглийских и средневековых имён – Эмма, Диана, Матильда… Юную мисс Трелони звали Сильвия, так же как героиню шекспировской пьесы «Два веронца».

Вот такое прекрасное общество, достойное кисти самого Антуана Ватто, собралось по воле злого случая в доме возле бристольского порта. А уж великий Ватто – основоположник и крупнейший мастер живописи стиля рококо – был создателем жанра, который теперь принято называть «галантные празднества». Он первый открыл художественную ценность хрупких нюансов человеческих чувств, неуловимо сменяющих друг друга. В его полотнах главное – не сюжет, а та поэтичность, которой проникнуты позы и жесты героев, отмеченных печатью меланхолической грусти, словно они вдруг впервые ощутили трагический разлад прекрасной мечты и жестокой реальности…

Между тем слуги, одетые во всё чёрное и чинно скользившие за спинами господ, уже внесли зажжённые канделябры. В их неровном, трепещущем свете не только дамы, но и кавалеры стали выглядеть моложе и изящнее. Этот мерцающий свет время от времени выявлял то чей-то медальный профиль, то склонённую головку, то рассеянный взгляд. Мягкие тени неясным флёром ложились по стенам. Говорили о лучших сторонах характера покойного, причин смерти никто не касался. Отсидев положенное правилами время, общество стало постепенно расходиться.

Капитан подошёл попрощаться с миссис Трелони, хозяйкой дома.

– Капитан Линч, я прошу вас задержаться, – неожиданно прошептала ему та. – Мне надо с вами поговорить…

****

Слуга проводил капитана в другую комнату, оставил свечу и вышел, притворив за собою дверь. Неясные голоса за дверью постепенно смолкали. В гостиной пробило двенадцать, и тот же час по всем комнатам часы одни за другими прозвонили полночь. Капитан стоял, прислонясь к холодному камину, терзаемый смутными, неясными ему самому чувствами. Время шло удивительно медленно…

Наконец, за дверью послышался шелест платья, и двери отворились. В тёмном проёме капитан с изумлением увидел юную Сильвию Трелони со свёртком в руках.

– Мама сейчас будет, мистер Линч, – сказала девушка спокойно. – Она провожает дядю Джорджа…

Юная мисс замолчала, грустно улыбнулась капитану и пригласила его садиться. Улыбка у неё была чудесная. Они сели на резные, морёного дуба стулья, стоявшие здесь, в дальней, которую гостям не показывают, комнате, наверное, со времён самих королей Тюдоров. Это была тёмная, почти чёрная мебель, сделанная на века: во времена английского Средневековья люди не гнались за модой. Стулья, на которые присели молодые люди, были обиты кожей и с прямыми спинками, сплошь покрытыми искусной старинной резьбой. Сидеть на них было неловко.

Наконец, вошла миссис Трелони.

– Спасибо, что остались, капитан Линч… Мы хотели с вами поговорить, – тихо сказала она и, обратившись к дочери, добавила. – Показывай, дорогая…

Все трое придвинулись к столу, и девушка развернула из шали, на которую капитан невольно поглядывал с самого её прихода, небольшой мешочек.

– Папа… – произнесла девушка, тут же запнулась, сглотнула, сдержалась и продолжила. – Папа перед прибытием «Архистар» взял с меня слово выполнить одну просьбу… Он просил меня, что если с ним что—либо случится, передать вам это и сказать, что вы найдёте, как это применить…

Тут рассказ мисс Сильвии неожиданно оказался прерван – капитан быстро встал и жестом попросил тишины. Затем он осторожно пересёк комнату и, резко распахнув дверь, втащил внутрь невысокую полную женщину, пойманную им за плечо. Та неуклюже сопротивлялась, словно крупный нескладный карась, протестующий, что его силой вырывают из родной стихии. Это была горничная миссис Трелони. Горничная испуганно поводила глазами, силясь вырваться из железных рук капитана, но положение её было неутешительное.

– Ах, Мэри, ты подслушивала под дверью, – сказала миссис Трелони поражённо. – Никак я от тебя этого не ожидала… Сейчас же иди к себе, я завтра с тобой поговорю…

Капитан отпустил служанку – та, едва не упав, бросилась со всех ног из комнаты. Двери опять были закрыты. Тут капитан рассказал про шкатулку, которую он по просьбе мистера Трелони приносил в дом в тот страшный день. Женщины пришли в смятение. Капитан, между тем, сломал печать на шнурке мешочка, распустил петлю, которая стягивала его горловину, и вытащил на стол его содержимое. Это были моток старинных кружев, затейливый кованый ключ и целая горсть незатейливой морской гальки.

Капитан и дамы какое—то время недоумённо смотрели на эти предметы. Потом миссис Трелони развернула кружева – кружева оказались брабантские, из льняных нитей. Капитан в это время рассматривал гальку – горсть обкатанных волнами камушков, которые обычно собирают на берегу дети, первый раз увидевшие море. Потом он взял в руки кованый ключ.

– Ключ я возьму с собою… Попробую, не подойдёт ли он к шкатулке, – сказал капитан, повертел ключ и добавил. – Я приду завтра, сейчас уже поздно, да и день был тяжёлый, вы, конечно, устали… Разрешите откланяться…

Капитан встал, поклонился, оправил манжету и двинулся к двери. Он уже не мог более вынести глаз мисс Сильвии, такой в них был глубокий и таинственный мрак: девушка была ужасно бледна и, – как ни странно, – ещё больше хороша от этого.

– Ах, не туда! – почти вскричала встрепенувшаяся миссис Трелони, до этого сидевшая в каком-то оцепенении. – Не надо, чтобы вас кто—нибудь увидел так поздно у наших дверей!..

И она протянула капитану ещё один ключ, объяснив, как ему выйти на улицу: надо было пройти в дверь, скрытую за портьерой, что неясно темнела в дальнем углу комнаты. Капитан вышел и попал на лестницу. Под лестницей он нашёл ещё одну дверь, которую он отпёр данным ему ключом, и очутился на тёмной улице.

На улице не было ни души. Неясная луна кралась за капитаном по пятам всю дорогу до порта. Он уже подходил к пристани, когда чья-то смутная тень вдруг мелькнула на земле впереди него. В тот же миг, не успев сам даже осознать этого, капитан сделал шаг в сторону и присел. Лезвие ножа промелькнуло над его головой. Капитан выпрямился, как отпущенная пружина, и ударил, потом ещё и ещё раз… Потом он склонился над телом, вгляделся в лицо убитого и подумал, что он где-то видел его… Хотя все бродяги всегда кажутся на одно лицо…

Капитан до того был сбит и спутан, что, даже попав к себе в каюту и бросившись на койку, он какое-то время сидел, стараясь хоть сколько-нибудь собраться с мыслями. Почему-то ему казалось, что это было не обычное ограбление… Потом он взял фонарь и спустился в трюм. По всему трюму разносился запах пряностей и чего-то влажного, свежего и такого не похожего на обычную трюмную затхлость.

– Значит, Томас работает – отлично, отлично… А главное, это так вовремя, – пробормотал капитан и вдруг улыбнулся, и настороженное до этого лицо его удивительным образом преобразилось.

Он приблизился к неприметному ящику, накрытому какой-то ветошью, осмотрел его, успокоено выдохнул и вышел. На палубе было тихо. Капитан проверил вахтенного и пошёл к себе.

Ночью ему приснился всё тот же английский охотник. Он был точь-в-точь, как и в прошлом сне, та же фигура, так же одет, но в лице и во взгляде его произошло сильное изменение: он смотрел теперь как—то пригорюнившись, совсем по-бабьи. Постояв немного, охотник глубоко вздохнул, приложив при этом ладонь к щеке, а голову скривив на сторону, что уж совершенно стал походить на удручённую горем рыночную торговку…

– Вот привязался, – пробормотал капитан, проснувшись.

Потом он подумал о фантастических глазах мисс Сильвии и крепко заснул.

****

Утром ничего, казалось, уже не напоминало капитану о давешнем. Он и Томас позавтракали, разговаривая о чём—то общем, но как будто каждый о своём: при этом взгляд Томаса был рассеян и выдавал, как всегда, обычную мечтательность, а капитан хмурил свои белёсые брови.

– Я сейчас тебе что-то покажу, – сказал вдруг капитан и вышел.

Вернулся он со свёртком в руках, а развернув его, поставил на стол шкатулку, про которую какой—нибудь прозорливый читатель, уж верно, думает, не переставая, с самого начала моего повествования. Вынув из-за пояса тот самый, из мешочка мисс Сильвии, затейливый ключ, капитан поспешил открыть шкатулку.

В шкатулке, в крышке которой изнутри было вставлено зеркало, лежали курительная пенковая трубка и что-то тяжёлое, завёрнутое в какой-то свиток, который капитан поспешно размотал. В свитке оказалась латунная подзорная труба старинного образца, по виду, впрочем, совсем новая. Капитан раздвинул её и, нацелив переднюю часть на стол, посмотрел. Брови его удивлённо поползли на лоб. Капитан перевернул трубу линзой вверх и осмотрел – линза была совершенно мутная… Вот это да! Довести деликатный прибор до такого состояния – это надо суметь, подумал капитан и взял в руки свиток.

Томас, не отрываясь, напряжённо следил за ним.

– Он на испанском, – вчитавшись, сказал капитан. – Я не всё понимаю… Разбираю только: «Диего де Альмагро … Сын Солнца… Атауальпе… Сундуки…» А потом идёт перечисление… «Серебряные и золотые земляные орехи… Нагрудное украшение мочика… Ожерелье из перламутра… Канители… Рельефные бляшки потолка… Височные кольца… Лунная носовая подвеска… Слитки в количестве… Большой кондор… Малый кондор…» Конца текста нет. Посмотри сам…

Томас развернул протянутый ему свиток. На тонком старом пергаменте, точнее на его более качественной разновидности, которая называлась «велень», полувыцветшей, но всё ещё заметной тушью, явно неопытной рукой были выведены неровные строчки. По краям велень была в разводах, словно подмоченная когда-то давно. Томас отложил свиток и взял в руки шкатулку. Лицо его приняло ещё более удивлённое выражение, и было от чего: вставленное в крышку зеркало было металлическое. Томас покачал в руках шкатулку, словно взвешивая, потом постучал по ней согнутым пальцем.

– Знаешь, Дэниэл, – задумчиво сказал он. – А ведь эта вещица с секретом – у неё, как будто бы, есть второе дно… И стенки такие толстые… И, я думаю, должен быть механизм, это дно открывающий… Это явно не наша, не английская работа… Уж я в этом толк знаю…

Капитан молчал и угрюмо смотрел на Томаса.

– Ах, Дэниэл, – произнёс вдруг Томас, заметно воодушевляясь. – Здесь есть какая-то тайна! Не иначе здесь пахнет сокровищами!.. И ты, конечно, отправишься на их розыски!.. Как это интересно!..

Губы капитана сжались в тонкую нить, а складки у рта вдруг стали ещё резче – он никуда не хотел отправляться…

А чему вы удивлены, дорогой читатель? Это только в романах герои сразу норовят собраться и уехать, куда глаза глядят, только в руку им попадёт какой пустяк, какая—нибудь бессмыслица, нелепица последняя, но с тайною. И ищут, и скитаются неизвестно где, подвергая себя всем немыслимым опасностям. В жизни всё совершенно не так, поверьте…

В жизни люди заняты своими делами, заботами о добывании хлеба насущного, и порванная обувь сына, которому не в чем будет завтра выйти со двора, волнует иного отца гораздо больше, чем какие-то тайны. Ну, помилуйте, ну зачем капитану надо бросаться на разгадку каких—то там загадок и тайн? Он был человек целеустремлённый, со своими идеалами, а поиски сокровищ – это, знаете, дело щекотливое. Поиски сокровищ вообще были не по его части – капитан не чувствовал совершенно никакого влечения к подобного рода занятиям. И, наконец, у него была своя мечта, которая потихоньку, но приближалась к нему во всём своём красочном великолепии… Нет, нет и нет! Это совершенно не его дело, подумал капитан и встал.

Время приближалось к назначенному часу, и он принялся собираться с визитом к миссис Трелони.

****

В доме покойного судовладельца был переполох – пропала Мэри, та самая горничная, которую капитан поймал вчера ночью под дверью. Утром служанки нигде не было, постель её была не смята, вещи остались на месте: в доме забеспокоились.

Когда Мэри не появилась и к полудню, миссис Трелони сказала:

– Ах, на современных слуг, ну, ни в чём нельзя положиться!.. А, между тем, время такое тяжёлое… По дорогам ходят толпы бродяг без определённого места жительства… Ах, если бы только был жив муж!..

В гостиной миссис Трелони капитан увидел других визитёров, а точнее визитёрш – восхитительную миссис Меган Белью (без мужа) и приятельницу хозяйки дома миссис Сару Уинлоу (без дочери). Шкатулка тревожила капитана, сумку с нею он поставил рядом с собою. Досадуя, что никак не может поговорить с миссис Трелони о деле, капитан сел, твёрдо поставив мускулистые ноги, обтянутые новомодными бриджами-кюлотами, и улыбнулся дамам. И тот час же комнату словно пронзило электрическими эманациями, словно движение какое пошло по земному эфиру. А как писали научные светила в ХVIII веке: движение не может произойти без материи. Миссис Белью вся подобралась под корсетом, у миссис Уинлоу глаза опять стали чёрного цвета от расширившихся зрачков, а миссис Трелони горестно подумала:

– Ах, почему мы не можем быть вечно молоды?.. И почему мы с возрастом становился так некрасивы?.. Зачем эти ужасные мешки под глазами, зачем эта сетка морщин на веках?..

Глядя на капитана Линча, она страдала, понимая, что её молодость прошла безвозвратно. Потом, немного успокоив себя тем, что молодые, но некрасивые женщины страдают не меньше, чем красивые, но немолодые, миссис Трелони, чтобы скрыть своё замешательство, заговорила о погоде.

– Скажите, пожалуйста, – начала она. – То всё дождь, дождь, а летом вон опять засуху предсказывают…

Дамы тему погоды радостно подхватили.

– Ну, что вы хотите?.. Ну, всё как всегда!.. – отвечала ей миссис Белью, которая как всякая настоящая англичанка считала: природа вещей такова, что ничто никогда не идёт так, как надо.

– Страна рушится, – вторила им миссис Уинлоу. – А что вы ещё ожидали?..

Потом они поговорили ещё о чём-то, точнее о ком-то…

– Стоит мне только открыть рот, как в ней просыпается то ли ненависть, то ли презрение, – сказала миссис Трелони.

– С таким-то происхождением, – скептически заметила миссис Белью, обмахиваясь веером.

– Эта чванливая зазнайка воображает, что знает всё лучше всех, – вторила им двоим миссис Уинлоу.

Потом дамы ещё что-то обсудили, и миссис Трелони в ответ на чью-то фразу сказала:

– Это сразу было ясно…

– Ах, как это не изящно, – ответила ей миссис Белью, складывая веер и откидывая головку.

– А что ещё можно было ожидать от выбившейся в люди дочери лавочника, – вторила им миссис Уинлоу.

Капитан только и успевал поводить глаза на дам, выслушивая фразы типа:

– Боюсь, что он не сможет…

Или типа:

– Не думаю, что она сможет…

Или вроде:

– Вы не находите, что это несколько странно?..

Пару раз он слышал:

– Не могли бы вы просветить меня на эту тему?..

И раза три он внимал печальному:

– Мне очень жаль, но в этом всё и дело…

– Да, в самом деле, – вторила всем этим высказываниям миссис Уинлоу, потому что была со всем вышесказанным согласна.

Улыбающийся неясно капитан уже десятый раз рассмотрел наддверное пейзажное панно-дессюдепорт по последней французской моде. Сюжет был пасторальный: на фоне хрупкой декоративности кущ и нив блеклых, серебристо-голубоватых тонов сидели в изысканных позах пастухи и пастушки, рядом паслись овечки. Капитан встал, извинился и вышел. Он хотел справиться про оставленный вчера в прихожей пистолет – он не смог его забрать, когда уходил ночью через дверь под лестницей.

Слуга сказал ему, что пистолет на месте. И сию же минуту в прихожую несколько боком из-за пышной юбки, вошла, явно торопясь, восхитительная миссис Белью. Она придвинулась к капитану, опалила его взором бездонных зелёных глаз и, сунув ему в руку записочку, быстро ушла. Капитан вложил записку за отворот обшлага и пошёл назад в гостиную.

Дамы в гостиной говорили о современной прислуге. Капитан опять сел, и в ту же минуту доложили о констебле мистере Эбони. Миссис Уинлоу, у которой от любопытства дрожал кончик носа, засобиралась домой. Капитана хозяйка попросила остаться.

****

Приходской констебль мистер Эбони имел небольшие седые бачки и живое морщинистое лицо. Был он человек основательный, а эффектнее всего выглядел сидя, ибо ноги его были несколько коротковаты, а поэтому он, как советовал всем великий Овидий, старался побольше сидеть. Вот и сейчас, выдержав время, положенное правилами хорошего тона, он сразу же сел и приосанился, оглядывая модную обстановку гостиной с заметным интересом, но стараясь при этом всё же не нарушить этикета.

– Я к вам с плохими известиями, миссис Трелони, – начал он, прокашлявшись и тут же выложил. – Нашли вашу служанку Мэри… В порту… С горлом, я извиняюсь, перерезанным от уха да уха… Хм… Страшное зрелище, скажу я вам…

Он постучал пальцами по подлокотнику кресла.

Миссис Трелони сидела, как громом поражённая. В её глазах читался тот же ужас, как и в день смерти её мужа. И пока миссис Трелони пребывает в этом состоянии, я коротко расскажу вам, дорогой читатель, об английской полиции того времени…

Раньше в Англии правоохранительная деятельность почти целиком оставалась в руках частных лиц и местных общин – поддержание порядка и охрана имущества считалось делом самих граждан, и они с этим были согласны. В каждом приходе имелся, по крайней мере, один выбираемый констебль, он осуществлял обычные функции наружной полиции: арест нарушителей порядка, надзор за подозрительными лицами, доставка обвиняемых в суд и другие. При этом констебли назначались на один год и, как большинство чиновников в тот период, исполняя свои функции, не получали за это денег. На деле они играли роль помощников у частных лиц. Основные же обязанности по расследованию преступлений, а особенно по привлечению виновных к суду, возлагались на саму пострадавшую сторону.

Судебный процесс в то время обходился весьма дорого, особенно после того, как в начале XVIII века участие в них адвокатов превратилось в общепринятую практику. Причём преступников привлекали к суду, только когда сами пострадавшие брали на себя роль обвинителей. Государственные чиновники подобной деятельностью не занимались. Поэтому без инициативы со стороны пострадавших и их родных расследовать правонарушения было просто невозможно.

Это породило появление профессиональных доносчиков и так называемых «ловцов воров» – неких самоназначенных детективов, которые занимались этим ради наживы, из мести или просто из жажды приключений. Они, переодевшись для маскировки, сидели в притонах, подслушивали и подглядывали для того, чтобы потом перепродать сведения пострадавшим за соответствующую плату…

Между тем молчание затянулось. Тишину прервал капитан, который спросил:

– А скажите, мистер Эбони, а не находили ли сегодня в порту трупа мужчины?..

– Трупа мужчины, простите?.. – переспросил констебль. – Нет, не попадался… А зачем он вам, сэр?

Мистер Эбони слыл остряком и очень гордился этим.

– Так… К слову, – ответил капитан, двинув плечом. – Просто служанка, в порту, ночью – так странно… Что делала Мэри ночью в порту?..

Вопрос повис в воздухе плотной субстанцией. Присутствующие посмотрели друг на друга. Потом констебль Эбони, с поднятыми в раздумье бровями, опять стал барабанить пальцами по подлокотнику, и это ужасно раздражало миссис Трелони. Она наморщила нос.

Впрочем, констебль скоро ушёл. Тогда миссис Трелони повернулась к капитану и, несколько понизив голос от внутренней какой—то деликатности, сказала:

– Вы же понимаете, Дэниэл, что Эбони никого не найдёт и ничего не сможет сделать?.. Ему не найти даже убийц бедняжки Мэри…

Миссис Трелони опять горестно поморщилась: она чувствовала вину, что была несправедлива к служанке после того, как та пропала.

– А знаете, что я сделаю? – вдруг сказала она. – Я найму ловкого человека искать убийц мужа! А главное – я дам объявление в лондонские газеты и в нашу местную бристольскую!..

Миссис Трелони была очень горда своей предприимчивостью. Мысль была замечательная: объявления с предложением награды за сведения, помогающие вернуть похищенное имущество или наказать преступника, в то время ещё никто не публиковал.

Капитан одобрил намерения миссис Трелони и спросил, нельзя ли пригласить мисс Сильвию, потому что у него есть, что показать дамам. За Сильвией послали, и она пришла довольно скоро. Капитан вгляделся в неё, стремясь проверить прежнее впечатление, и это необычное по красоте лицо ещё сильнее поразило его. Как будто необъятная гордость была в нём, и в то же время что-то удивительно простодушное. Эта странная красота бледного лица, чуть-чуть впалых щёк была даже непереносима, на неё долго нельзя было смотреть.

Капитан отвёл глаза, достал шкатулку, открыл и продемонстрировал дамам содержимое – старинную пенковую трубку, латунную подзорную трубу и свиток. После того, как манускрипт был рассмотрен – будем называть свиток названием, к которому все больше привыкли, – капитан, в пояснении, рассказал дамам очень занимательную историю, которую я, несколько расширив с позиций современной исторической науки, и привожу далее.