Текст книги "Золотые слёзы последнего Инки"

Глава 4. Томас находит странный предмет

Этот вопрос озадачил всех… А в самом деле, где же третья часть документа?

Первую часть манускрипта, ту, что принадлежала когда-то старшему из трёх братьев, капитан привёз в шкатулке, чтобы передать покойному мистеру Трелони. В ней, как все поняли по беглому взгляду, было начало испанского документа. Середина текста, с описанием сокровищ, которая довела дядю Джорджа чуть ли не до умопомрачения, была сегодня передана им в руки «розыскного общества». А третья часть, возможно, самая важная, возможно, с описанием места, где эти сокровища спрятаны – где она? И почему покойный, чувствуя опасность, отдал своей дочери только мешочек, без манускрипта? В этом была загадка.

Содержимое мешочка опять перебрали. Опять достали моток старинных брабантских кружев, пенковую трубку, затейливый кованый ключ и целую горсть морской прибрежной гальки. Стали недоумённо перебирать гальку на столе, ещё раз осмотрели ключ и, в который раз, развернули кружева, увы, безвозвратно испорченные.

И тут в гостиную заглянул Томас, о котором все забыли и который в дальней комнате дома всё это время занимался реставрацией стульев. А поскольку реставрация мебели во все времена была процессом крайне трудоёмким, то Томас с самого утра только этим и занимался с упоением. Он начал с восстановления утраченных деталей резьбы спинки одного из двух стульев, которые, как вы, может быть, помните, были из морёного дуба.

А морёный дуб, дорогой читатель, – это самая редкая в мире древесина, точнее, это древесина дуба, минерализованная в воде солями металлов, благодаря чему древесина дуба приобретала благородный вид и прочность, не уступающую камню. Поэтому Томас очень удивился, как могла быть разбита резьба на стуле – словно кто сделал это нарочно. Потом он занялся перетяжкой сидений стульев. Изначально старинный мастер в качестве наполнителя сидений выбрал шерстяной ватин, который со временем свалялся, примялся, а кое—где и прогнил от старости. Томас решил заменить его на более современный материал – конский волос…

…каждый обойщик знает, что устройство обивки из конского волоса – дело трудоёмкое и требует определённого мастерства. Как известно, с течением времени конский волос не расслаивается, не рассыпается в пыль и, упруго реагируя на нагрузки, сам не подвергается деформации.

Каждый обойщик знает, что конский волос создаёт сидению отличную вентиляцию, впитывает влагу от обивочной кожи или ткани, не допуская попадания её в слои, находящиеся ниже, и, что интересно, сам не подвергается гниению. Для этого конский волос шилом прокладывают под петли, которые делают обойной иглой с помощью шпагата и обойных гвоздей. При этом волос нужно каждый раз распушать, делая однородным и формируя тем самым определённую форму сидения…

Поэтому Томас усердно трудился над сидением, прокладывая его конским волосом в несколько слоёв, зная, что самый первый слой, положенный на белёный холст, должен быть и самым тонким, в то время как конечное прошивание волоса придаёт обивке стула законченную форму – она становится крепче, рельефнее. Поэтому Томас тщательно прошивал, вколачивал мебельные гвоздики, подтягивал, делал петли и стежки, распушал волос, продвигаясь от задней части сиденья к передней.

Если вы уже устали читать про это, дорогой читатель, то представьте, каким кропотливым был труд Томаса, потому что это ещё не всё. Ведь в конце обивки стула конским волосом по передней части рамы сидения, называемой «царговый пояс», надо было прошить ещё петли и подложить под них ещё распушённый волос, чтобы получились так называемые «усы»… О, это вообще очень важный элемент сидения стула!.. Впрочем, я умолкаю, чтобы не утруждать вас излишними подробностями…

Вот так, очень терпеливо, Томас сделал сидение одного стула и приступил уже ко второму, к тому самому с отбитой резьбой. Он снял с сидения старую кожу, поднял верхнюю холстину, убрал промятый ватин и обомлел… В углублении, сделанном во внутреннем деревянном сидении стула, он увидел плоский предмет. С этим-то предметом, сбросив рукавицы обойщика, он и поспешил, как был, в фартуке, в гостиную к миссис Трелони…

Члены «розыскного общества» были потрясены: капитан быстро подошёл к Томасу, женщины поднялись со своих мест и застыли с юбками в руках, а дядя Джордж подбежал и стал суетиться вокруг капитана, заглядывая то с правого, то с левого его бока. Потом дядя Джордж выхватил находку у капитана и поспешил к окну. Там он стал крутить предмет, явно ничего не понимая, потому что это было настольное зеркало в оловянной рамке, которое стоит на столе, если отставить сзади его ножку.

– Джордж, да дай же и нам посмотреть, в конце концов! – выговорила миссис Трелони и, шелестя юбками, боком стала выбираться из-за стола.

Подойдя к окну и покрутив зеркало по всякому, она понесла его к Сильвии, которая всё это время стояла у стола и почему—то смотрела на капитана. Капитан тоже подошёл к столу, потом туда же подтянулся и дядя Джордж. Томас Чиппендейл, забытый всеми, продолжал стоять в дверях.

– Ну, капитан, что вы об этом думаете? – спросил нетерпеливо дядя Джордж.

– Я думаю, что этот предмет сделал тот же мастер, который сделал и подсвечники, – ответил капитан и повернулся к Томасу. – Том, посмотри… Что ты на это скажешь?..

Томас Чиппендейл шагнул к нему, рассмотрел подсвечники, рассмотрел ещё раз зеркало и сказал с воодушевлением:

– Да, это явно одна рука, один и тот же мастер. Это видно и по сюжету, – и там, и там изображены горгульи, – и по манере исполнения, а она великолепна… А сами подсвечники – просто чудо, что такое!.. А горгульи с задней стороны зеркала – видите? Это та же манера, только плоская, в виде низкого барельефа…

И Томас рассказал, что Горгулья – это драконовидная змея, которая в Средние века обитала во французской реке Сене. Она с огромной, неистовой силою извергала из своей чудовищной пасти потоки воды, устраивая наводнения. Святой Роман, архиепископ Руана, своею хитростью и беспримерной отвагой заманил её, усмирил с помощью креста и отвёл в город, где Горгулью растерзали разгневанные горожане. С тех пор мастера всегда вырезали каменных горгулий на водостоках: из их пастей низвергалась красивым потоком ливневая вода.

И опять все, как зачарованные, смотрели на Томаса, даже дядя Джордж перестал суетиться. Потом капитан взял со стола гобелен, развернул его и сказал всем задумчиво, показывая на изображение водопада:

– А знаете, а ведь этот гобелен совсем не пустяк, этот гобелен здесь явно не просто так… Он же тоже низвергает воду…

И все оживились, зашевелились и согласились с капитаном, а дядя Джордж даже приосанился, искоса на всех поглядывая. Капитан спросил у хозяйки:

– Миссис Трелони, а откуда в вашей семье эти замечательные стулья?

– Ах, стулья… – миссис Трелони запнулась, вспоминая, и ответила. – Так ведь стулья достались нам после кончины матери покойного Джона, старой миссис Трелони…

И все опять посмотрели на дядю Джорджа, а капитан спросил:

– Мистер Трелони… А не припомните вы, как происходила передача вам, всем трём братьям, этих «дурацких вещей» вашим батюшкой… И не было ли в тот момент в комнате, случайно, этих двух стульев?..

– Джордж, вспоминай сейчас же! – воскликнула миссис Трелони, она, казалось, первая уловила мысль капитана. – Вспоминай немедленно, слышишь!..

– А мне не надо вспоминать про эти стулья, – ответил дядя Джордж тихо, вдруг помрачнев. – Я и так всё прекрасно помню… На этих двух стульях в тот вечер сидели два моих старших брата, а я один стоял…

Джордж Трелони прекрасно помнил это обстоятельство, потому что это было ещё одно унижение, которому его подверг отец перед своей смертью. Тот позвал троих сыновей и, посадив старшего Генри и среднего Джона на стулья из морёного дуба, стал рассказывать про сокровище, искоса, с усмешкой поглядывая на младшего сына, который всё это время стоял. И в этом не было ничего нового для Джорджа Трелони… Он знал, что отец его не любит и им пренебрегает… Но разве он виноват, что получился таким маленьким и тщедушным?.. Это не его вина, он и сам этому не рад!.. Тут претензия больше к отцу с матерью, что такого родили, или скорее к самому Создателю, что он не потрудился сообразить сделать что-нибудь приличнее…

Сильвия нежно тронула дядю Джорджа за руку, посмотрела ему в глаза и проговорила:

– Дядя, голубчик, а какие ещё предметы были в комнате?.. Что ты ещё помнишь?..

– Что я ещё помню?.. – переспросил дядя Джордж, он отвлёкся от своих мыслей и в конце стал говорить даже с каким—то воодушевлением. – Я ещё помню большой дубовый сундук, стоящий рядом с кроватью. Этот сундук потом забрал к себе Джон…

– Ах, это верно тот сундук, что стоит в гостевой спальне! – миссис Трелони всплеснула руками. – Мы складываем туда летние вещи!..

Немедленно крикнули лакея Джима, чтобы он втащил в гостиную сундук. Капитан вызвался помочь. Скоро сундук, вместе со всем содержимым, был доставлен в гостиную. Женщины принялись вытаскивать содержимое из сундука – содержимого было много, оно завалило всю комнату. Дядя Джордж нервно ходил туда-сюда в стороне, капитан с Томасом стояли у окна. Наконец, сундук был освобождён и готов для осмотра.

Это был дубовый сундук всё той же эпохи королей Тюдоров. Сундук был мощный, основательный, весь покрытый богатой резьбой—арабеской88
  Арабеска (итальян. arabesco – арабский) – узор, который строится на повторении одного или нескольких фрагментов узора в их бесконечном перетекании друг в друга.


[Закрыть]. «Розыскное общество» стало медленно приближаться к сундуку, как вдруг, совершенно неожиданно для них, из прихожей донёсся звон дверного колокольчика.

Все замерли и посмотрели друг на друга испуганно, а дядя Джордж даже присел на согнутых коленях от неожиданности. Спустя некоторое время вошёл дворецкий и доложил, что к миссис Трелони пришла её подруга миссис Сара Уинлоу и ожидает в прихожей.

Все засуетились, бесчисленное содержимое сундука стало опять запихиваться в сундук: содержимое словно надулось и запихиваться не хотело. Миссис Трелони, принимая невозмутимый вид, пошла к гостье в прихожую. Мужчины лихорадочно стали собирать со стола «дурацкие вещи» и помогать Сильвии рассовывать их среди содержимого сундука. Наконец, крышку сундука захлопнули, и на неё, для верности, сверху сел дядя Джордж, раскрасневшийся, с лихорадочно блестящими глазами.

Тут в гостиную вошла явно взволнованная миссис Уинлоу, за ней в дверях показалась недоумевающая миссис Трелони.

Миссис Уинлоу подняла брови над круглыми бездонными глазами и сказала высоким резким голосом:

– Ах, господа, вы ничего ещё не знаете!.. Сегодня ночью в своём доме была убита Меган Белью!..

****

Произнеся эту фразу, миссис Уинлоу обвела собравшихся тёмными глазами, пытаясь прочесть в их лицах эффект от своей новости. Потом, заметив сундук с сидящим на нём взбудораженным мистером Трелони, она от удивления спросила прямо:

– А чем вы тут занимаетесь?..

– Да вот я хочу отдать молодому человеку сундук для реставрации, – ответила миссис Трелони через силу и добавила. – Томас, вы можете идти…

– И заберите с собой сундук, – поспешно проговорил дядя Джордж, вставая.

Тотчас же все зашевелились: Сильвия встала и подошла к гостье, а Томас с капитаном понесли сундук вон, причём дядя Джордж сначала было потянулся за ними, потом повернул назад, успев многозначительно посмотреть на Томаса, пятящегося задом в двери. Томас ответил ему коротким утвердительным кивком.

Молодые люди втащили сундук в дальнюю комнату, которую Томасу отдали под мастерскую, и остановились. Томас посмотрел на друга и ахнул.

– Дэн, да на тебе лица нет, – воскликнул Томас испуганно. – Что с тобой?..

– Подожди… – выдавил капитан и упал в одно из кресел, которые составляли меблировку комнаты.

Капитан был белее полотна. Услышав о смерти миссис Белью, он ощутил сильное и острое чувство, очень похожее на вину, полоснувшее его, как ножом… Если бы он в тот вечер был с Меган, она бы не умерла… Меган, нежная, страстная Меган… Такая очаровательная, такая манящая… Если бы он был с ней… Но он не пошёл, неизвестно почему не пошёл, хотя всё тело его стремилось к ней, жаждало её… Да, конечно, у него не было времени, у него не было ни минуты свободной, но он ведь сразу решил, что не пойдёт, он даже не колебался ни минуты, хотя раньше также никогда ни минуты не колебался, что пойдёт, и будь у него побольше настойчивости, он мог бы отыскать возможность и найти это время! Но он почему-то не отыскал… Ах, если бы он только знал… Если бы он только знал…

Томас занялся обтяжкой второго стула морёного дуба, методически накручивая петли и вытягивая иглу. Он больше ничего не спрашивал у друга, только иногда искоса посматривал в его сторону. Капитан ссутулился, наклонился вперёд, спрятав лицо в ладонях.

На полу, рядом с табуретом Томаса, стоял ящик с инструментами, Томас иногда нагибался и брал нужный ему инструмент сильными руками. Ящик доверху был наполнен разными приспособлениями, каждое из которых имело своё простое назначение, ведь инструменты обойщика мебели очень просты, не занимают много места и стоят недорого. Конечно, некоторые из инструментов имеют узкоспециальное назначение, но большинство всё—таки универсальны, и их можно использовать от начала и до конца обивки.

Вот обойный молоток «ванька-встанька» и молоток-«гарнитурщик», они лежат на рашпиле по дереву. Головка «ваньки-встаньки» снабжена «когтем» для удаления гвоздей. Эти оба молотка можно использовать и для других целей, не связанных с обивкой мебели.

Вот циркуль для измерения и стягиватель ремней, последний снабжён зубцами, которые прокалывают ремень и позволяют натягивать его. Другой конец стягивателя обёрнут куском кожи и надёжно закреплён. Это нужно для того, чтобы во время стяжки ремня не происходило касание деревянных частей стула и инструмента.

А вот прямые обойные иглы, иглы с одним острым концом и игла с двумя острыми концами – она может насквозь проходить через обивку. Вот изогнутые иглы и обойная булавка со стальной головкой… Обойные иглы – это иглы для шитья, они прокалывают ткань не повреждая её, то есть, не оставляя в ней отверстий. Эти иглы бывают разных размеров. Самую маленькую называют «сатиновой», а игла, лежащая сразу за ней, – «кривая игла»…

Томас замер с поднятым инструментом и в который раз покосился на капитана – тот, наконец-то, шевельнулся в своём кресле.

Капитан был очень благодарен Томасу, что тот не лез сейчас к нему с расспросами, а дал спокойно посидеть и забыться – сейчас он не мог разговаривать, и Томас сразу почувствовал это… Томас настоящий друг, думал капитан… Молодчина Томас, умница!.. Как он усердно скорчился на своём табурете, даже не глянет в сторону… Сколько деликатности в этом простом на вид парне!..

Капитан встал и растянул губы в улыбке – улыбка вышла такая горькая, словно за время сидения в кресле у капитана парализовало лицевые мускулы. Проглотив мешающий комок в горле, он сказал:

– А что, Том, не пойти ли нам домой? Надо только отдать миссис Трелони все её вещи…

И словно услышав это, в комнату, шелестя юбками, вошла хозяйка дома.

– Ах, в какое страшное время мы живём, – запричитала она. – Я сейчас вам расскажу, что сообщила нам Сара Уинлоу… Она узнала от констебля Эбони…

– Не надо, миссис Трелони, – остановил её капитан. – Уже поздно и вы, наверное, устали… Я сам завтра поговорю с констеблем – так будет вернее, вы не находите?.. А сейчас давайте подумаем, куда мы сложим все вещи и поставим сундук…

Миссис Трелони замолчала, поджала губы и посмотрела на капитана недоумённо. Потом она сказала:

– Мы уже обсуждали это с Джорджем… Пусть все вещи так в сундуке и останутся – он тяжёлый, его так просто не унести, и я сейчас его запру на ключ. А сундук надо поставить ко мне в спальню – я сплю чутко, к тому же моя комната расположена среди комнат прислуги…

Капитан охотно согласился, и они с Томасом опять взялись за сундук, и, наверное, за много-много лет никто этот сундук так часто не носил туда и обратно. В спальне миссис Трелони достала ключ от сундука, на который капитан как-то пристально посмотрел, впрочем, ничего не сказав, и замкнула сундук на ключ. Капитан и Томас Чиппендейл, не прощаясь с мисс Сильвией и дядей Джорджем, пошли к себе на корабль.

А миссис Трелони подумала, что мужчины, даже самые лучшие из них – ужасно бесчувственные существа… Ну, просто ужасно!.. Даже не узнать подробностей смерти миссис Белью!..

Но мы-то с вами знаем, дорогой читатель, что это не так. Просто, как писали великие умы ХVIII века, «всё, что нам кажется холодным, лишь менее тёпло, чем наши органы чувств»…

****

Ночью капитану приснился совсем короткий сон, что он тонет в морской пучине цвета глаз Сильвии Трелони. Это он, даже находясь в смертной, мучительной тоске почему-то знал совершенно определённо. Он чувствовал, что тонет, даже с каким-то нестерпимым, болезненным наслаждением чувствовал, но не мог пошевелить ни ногой, ни рукой, да и не хотел этого делать почему-то. Вода затягивала его, обволакивая, вбирая в себя, и была она тёмная, бездонная и манящая…

В ужасе он проснулся: для моряка тонуть в море во сне – это что-то особенное. Он сел на койке, тяжело дыша, и сидел так какое-то время, силясь прийти в себя. Сердце его колотись, как загнанное…

На следующее утро, даже не позавтракав, капитан пошёл разыскивать констебля Эбони. Настроен капитан был решительно – как обычно, а не так, как вчера.

Все последние годы своей недолгой жизни капитан сражался с невзгодами с отчаянной весёлостью, как бы говоря судьбе: «А-а, теперь ещё и это…» Давно прошло то время, когда он, будучи юнцом, заламывал руки при всякой обиде или насмешке Фортуны, думая, что так жестоко жизнь обращается только с ним одним. Нет, жизнь такая была у всех, и бесплатных пудингов ни у кого не было, это он знал теперь точно… Теперь он только хлопал себя по ляжкам, хмыкал и улыбался, отчего на его лице ещё резче проступали жёсткие складки у рта, а весь его облик становился, как бы «кусачее». Не-ет, думал капитан, его теперь так просто не прошибёшь…

****

Этим же утром к Сильвии пришла её подруга Мэри Уинлоу, и они сели за декупаж.

Эта техника декорирования мебели и других предметов обихода, мой читатель, в эпоху рококо была очень популярна, наряду с вышиванием, среди юных леди и даже дам. Зародившись то ли в Италии, то ли во Франции в конце ХVII века на волне увлечением китайским и японским искусством, страсть к вырезанию бумажных узоров с последующим их наклеиванием на всевозможные безделушки и ширмы вскоре охватила всю Европу.

Страсть к вырезанию была такой пылкой, что мастерские производили специальные гравюры на бумаге для последующей их продажи прекрасным рукодельницам. Но не надо думать, что эта техника существовала только для досуга скучающего высшего сословия, нет. В этой технике работали и мебельные мастера эпохи, создавая подлинные шедевры изысканной обстановки.. Сюжеты были самые разнообразные – от дальневосточных пагод и гуляющих японских красавиц до цветов, херувимов, музыкальных инструментов и гирлянд.

Сейчас юные подруги трудились над шкатулками. Они вырезали ножничками картинки из довольно тонкой бумаги и приклеивали их на хорошо подготовленную, покрашенную однотонной краской, основу. Гравюра Сильвии была с типично японским сюжетом «цветы и птицы»: над ветками распускающейся сливы невесомо порхали миниатюрные птички. Мисс Мэри понравилась пасторальная тема: грациозные пастушки пасли овечек, нежных и белых, как весенние облачка. Работа была кропотливая. Иногда девушки спрашивали что-то друг у друга, одалживали кисточку, смеялись. Но надо сказать, что смеялась больше, почему-то, мисс Мэри, и её довольно заурядному лицу улыбка добавляла пикантности: девушка была очаровательна своей юностью.

– Нет, ты только посмотри, Сильвия, что за чудо эта овечка! – сказала Мэри и подняла восхищённо тонкие брови, что сделало её саму похожей на маленькую пастушку. – У неё такая мордочка, что хочется смеяться…

– А мне больше нравится моя птица, та, что летит за бабочкой, – ответила Сильвия, она была бледна по обыкновению, что, впрочем, делало её ещё интереснее.

Мэри покосилась на работу подруги.

– Да, хорошенькая птичка, – согласилась она. – И та, что сидит на ветке – тоже славная… Они все восхитительные…

– Мэри, подай мне тот лист, что рядом с тобой, – попросила Сильвия.

– Возьми, дорогая, – ответила ей Мэри и продолжила в увлечении. – Как жаль, что мужчинам не нравится декупаж, и что им занимаются исключительно только девушки… Мужчины, наверное, в этом просто ничего не понимают…

– Настоящие мужчины, я думаю, понимают, – ответила Сильвия, начиная вырезать деталь.

Мэри сосредоточенно приглаживала юбку приклеенной пастушке.

– А ты не знаешь, сколько лет капитану Линчу? – вдруг спросила она.

– А причём здесь капитан Линч? – воскликнула Сильвия, и её голос неожиданно стал ледяным и звенящим.

Юная Мэри обмерла. Она откинулась на спинку стула, открыла рот, силясь ответить хоть что-то, но ничего не могла, как назло, придумать. Её лицо залилось краской: все любят разгадывать других, но никто не любит быть разгаданной. Бедняжка Мэри не заметила, как выдала себя, потому что с самых похорон, с того самого дня, она только и думала, что о голубых глазах капитана Линча.

Конец дня был безнадёжно испорчен: девушки удручённо молчали. Расстроенная Мэри не осталась на чай и вскоре ушла. Сильвия её не задерживала. У неё ныло сердце и хотелось с кем-то перемолвиться словом. За чаем миссис Трелони, не замечая состояния дочери, всё говорила и говорила, как всегда, впрочем, о чём-то своём. Сильвия её почти не слушала и отвечала невпопад. Пикантная нижняя губка девушки выдавалась вперёд всё больше и больше, на щеках появился лихорадочный румянец. Дворецкий Диллон, пришедший проверить, не нужно ли чего, исподтишка посмотрел на Сильвию и, опустив глаза и сжав губы, чинно удалился.

А между тем миссис Трелони говорила дочери об очень серьёзных вещах, она говорила о своей ушедшей молодости – тема весьма болезненная для женщин, да и для мужчин тоже, перешагнувших уже определённую возрастную черту.

Впрочем, Гертруда Трелони, несмотря на свои сорок четыре года, всё ещё сохраняла в себе остатки былой красоты, да и выглядела моложе своих лет. Это бывает почти всегда с женщинами, сохранившими ясность духа, чистоту сердца и свежесть впечатлений до старости – и это один из секретов не потерять красоты даже с возрастом. Волосы её уже начинали редеть и седеть, возле глаз давно появились маленькие лучистые морщинки, и всё-таки лицо это было прекрасно, как только может быть прекрасно лицо женщины в возрасте. Но она этого не замечала: так уж получается всегда, что мы в своих мыслях, создавая себе идеал, равняемся почему-то на себя двадцатилетних.

Покончив с чаем, Сильвия ушла к себе. Миссис Трелони осталась сидеть одна в столовой, покусывая ноготь большого пальца левой руки. Несчастье – великий учитель, и у неё в последнее время появилась эта дурная привычка. Вошёл дворецкий Диллон. Миссис Трелони словно очнулась и велела убирать посуду со стола. Она пошла в гостиную: сейчас должен был подойти молодой джентльмен, которого милейший банкир Саввинлоу рекомендовал ей в качестве управляющего. Ведь после смерти мужа как-то надо было вести дела…

А Сильвия пришла к себе в комнату, решительно взяла недоделанную шкатулку-декупаж, несколько листов японских гравюр и направилась к Томасу, который с самого утра трудился в «мастерской».

Увидев Сильвию, Томас поспешно вскочил, так что с его колен на пол упал какой-то инструмент, и поздоровался. Он казался сбитым с толку: его полные красные губы смущённо улыбались, славное круглое лицо залилось застенчивым румянцем.

– Я пришла к вам посоветоваться, мистер Чиппендейл, – начала Сильвия чопорно и немного запинаясь. – Возможно, вы мне поможете доделать это… Я не знаю, что и куда ещё приклеить…

И Сильвия протянула Томасу шкатулку.

То ли в силу простого стечения житейских обстоятельств, то ли из-за природного чувства прекрасного Сильвия приобрела в лавке японские гравюры с очень простым, но удивительно гармоничным изображением весенней сливы. Шкатулку девушка ещё не закончила, и та была обклеена картинками только наполовину.

Томас пристально посмотрел на шкатулку и сказал со своей доброй улыбкой:

– Я осмелюсь рекомендовать вам, мисс Трелони, не обклеивать эту шкатулку полностью… Она сейчас – уже прелесть, почти совершенство…

Томас поднял глаза и увидел, как красивые брови мисс Сильвии удивлённо взлетели наверх. Он поспешил объясниться:

– Понимаете, в дальневосточных законах прекрасного понятию «пустота» всегда отводится особое место… Древние китайские мудрецы считали, что только в пустоте заключена истинная сущность, потому что только в пустоте возможно движение. Ведь полезность пустого кувшина состоит в том, что туда можно налить воду, ведь правда же?.. И этим пустой кувшин прекрасен… Пустота всемогуща, потому что она содержит всё…

– Да, но шкатулка сейчас получилась однобокой, – неуверенно попыталась возразить Сильвия, хотя слова Томаса ей чем-то понравились.

– Ой, а разве в природе всё строго симметрично? – спросил Томас и снова улыбнулся, и заговорил снова, всё больше и больше увлекаясь. – У японцев роспись всегда несимметрична, она даже подчёркнуто однобока и обрывочна – как в природе, как в жизни… Зарисованные места у них всегда чередуются с пустыми, но эти пустоты как раз очень нужны. Они дают простор и даль, и ощущение воздуха, в который погружено всё вокруг… Но эта однобокая роспись на самом деле создана внутренним равновесием. У японцев гравюры строятся совсем не так, как у нас… Предметы у них располагаются не на горизонтали, а на пересекающихся диагоналях – сверху вниз и справа налево.

Томас чуть отодвинул от себя шкатулку и, прищурившись, посмотрел на неё.

– Знаете, мисс Трелони, – задумчиво проговорил он. – В японском искусстве всегда особенно ценятся переходные состояния… Что-то такое зыбкое, неуловимое… Что-то, что замерло на миг, но вот-вот произойдёт… Давайте приклеим вот сюда, в угол, маленькую птичку… Нет-нет, вот ту, которая порхает перед веткой, словно выбирает, куда ей сесть. Она даст нам равновесие и заодно недосказанность…

Томас сел за свой рабочий стол, взял нож и стал вырезать птицу. Вырезая, он говорил:

– И вырезать надо, конечно, не ножницами, а ножом. И нож ставить не прямо, а как можно в бок, наклоняя ручку ножа в центр вырезаемого изображения. Тогда срез бумаги будет сходить как бы «на нет», и лак по контуру птички будет ложиться незаметнее…

Томас вырезал птицу и протянул её Сильвии, которая вдруг, даже неожиданно для себя самой, спросила:

– А скажите, Томас, а капитан Линч – хороший друг?..

– Да, очень хороший, – словно обрадовавшись, быстро ответил Томас, но он, кажется, даже не удивился вопросу.

Он спокойно смотрел на Сильвию своими тёмными пристальными глазами и улыбался.

– Вы родились с ним в одном городе? – спросила девушка, глаз она не поднимала, разглядывая птицу, и её голос при этом был едва слышен.

– Да, в Отли… Это совсем маленький городок в Йоркшире, – всё так же доброжелательно и охотно ответил Томас.

– А сколько вам лет? – спросила Сильвия, казалось, она уже совсем оправилась от робости.

– Мне – двадцать, – ответил Томас, и, словно догадавшись о причине такого интереса, добавил. – А капитану Линчу – двадцать пять… Он на пять лет меня старше…

– А капитан Линч женат? – вдруг вырвалось у Сильвии, она подняла глаза на Томаса и тут же опустила их опять к шкатулке.

Томас вдруг увидел, что руки у девушки дрожат, да и вся она, словно, была не в себе даже, и дрожала, как в лихорадке.

– Нет, не женат, с чего вы взяли?.. – поспешил он разубедить девушку. – Дэн всегда смеётся, что он никогда не женится потому, что у него уже есть жена – его шхуна…

И тут двери открылись, и несколько боком из-за пышной юбки в комнату вошла миссис Трелони. Она увидела Сильвию и сказала:

– Как хорошо, что я тебя, наконец, нашла, дорогая… Пришёл капитан Линч. Пойдём, ты поможешь мне перенести вещи из сундука в другое место… Я уже послала за дядей Джорджем – я думаю, он тоже сгорает от нетерпения… Мы опять собираемся.

И повернувшись к Томасу, она добавила чопорно:

– Мистер Чиппендейл, вас я тоже приглашаю, разумеется…

****

Когда капитан вошёл в гостиную, все заметили, что вид его несколько изменился за прошедшие сутки – он стал как бы жёстче, не улыбчивее и ещё решительнее. Капитан поздоровался со всеми и предложил собираться теперь не в гостиной, а в какой-нибудь другой комнате, которую все, сразу согласившись с ним, тут же назвали «потайной комнатой». Хватит им того конфуза, решили они, который все испытали, когда вчера неожиданно с визитом пришла миссис Уинлоу. Тотчас же в новую комнату мужчины перенесли сундук, заранее освобождённый от одежды, но со всеми «тайными» предметами внутри. То есть, переносили капитан с Томасом, а дядя Джордж шёл рядом и давал указания.

Когда все расселись вокруг стола, миссис Трелони задала вдруг вопрос, который со вчерашнего дня волновал её необычайно. Она даже ночью долго не могла уснуть, а потом спала плохо, впрочем, как всегда в последнее время. Она просыпалась и вставала пить, а потом долго сидела на постели в темноте, глядя перед собой пустыми глазами.

– Скажите, Дэниэл, что вы узнали о смерти миссис Белью? – спросила миссис Трелони и добавила. – Бедняжка была такая красавица…

Потом нос её покраснел, а глаза налились слезами: сказать, что все эти смерти на неё сильно подействовали, значит, ничего не сказать – она была сама не своя всё последнее время.

– Служанке перерезали горло в хозяйской спальне, – помолчав, ответил капитан сдержанно. – А на теле мисс Белью никаких видимых повреждений не было. Её нашли в той же спальне, сидящей на стуле и привязанной к нему. Констебль Эбони говорит, что узлы на верёвке были морские… Вещи в комнате все перерыты – возможно, что-то и пропало, но сказать пока точно нельзя. Горничная мертва, а хозяин, мистер Белью, на вопросы не отвечает, только смотрит в одну точку и ни на что не реагирует… Преподобный Уильям Батлер даже тряс его за плечи… Конечно, что-либо утверждать ещё рано, но соседский доктор предполагает, что миссис Белью умерла от разрыва сердца… Он взялся сделать вскрытие… Констебль решил задержать мужа миссис Белью, чтобы тот в суде или признался в совершенном преступлении или доказал свою невиновность…

– Но почему? – поражённо спросили все в один голос.

– На основании того, что мистер Белью, уехав со всеми слугами за город, в своём загородном доме не ночевал, как показали те же слуги, а приехал откуда-то только под утро, – сказал капитан и добавил. – А ещё потому, что узлы на верёвке были морские… Вы ведь знаете, что муж миссис Белью – морской капитан в отставке. Только мне почему-то кажется, что мистер Белью здесь не при чём…