Текст книги "Золотые слёзы последнего Инки"

Глава 2. «Комната выкупа» последнего Инки

Империя инков Тауантинсуйу была одной из самых мощных и богатых культурой государств Южной Америки на протяжении 3,5 тысяч лет. На пике своего процветания империя простиралась от западного Эквадора до Чили и от высокогорного плато Анд до пустынного побережья Тихого океана. Этому предшествовали кровавые и ожесточённые войны более десяти разных индейских цивилизаций, которые объединяла большая любовь к драгоценным металлам. Это и погубило империю инков после того, как испанские конкистадоры установили контроль над большей её частью.

Когда в 1532 году испанский завоеватель Франсиско Писарро с малочисленной группой солдат высадился на территории современного Перу и поднялся с побережья в Анды, центральную часть государства, ему удалось пленить правителя индейцев Атауальпу – Верховного Инку, божественного сына бога Солнце. И за своё освобождение Атауальпа, незадолго до этого узурпировавший трон у своего сводного брата Уаскара, предложил Писарро беспримерный в истории выкуп. Он обещал наполнить изделиями из золота и серебра комнату на высоту своей вытянутой вверх руки. Потрясённый Франсиско Писарро пообещал Верховному Инке жизнь и свободу…

Здесь надо сказать, что у Франсиско Писарро во всех экспедициях по завоеванию государства инков было два компаньона. Первый – безграмотный и жестокий воин Диего де Альмагро, который, пожалуй, был всё же честнее и порядочнее других конкистадоров. Второй – хитрый, но одарённый организаторским талантом священник Эрнандо де Луке. Он заготавливал в Панаме для экспедиций провиант и защищал интересы «общества» перед испанскими колониальными властями. Эти трое, организовывая ещё в 1525 году на свои собственные средства первую экспедицию на юг континента, договариваются поделить обнаруженные сокровища поровну и даже нотариально заверяют это.

Экспедиций по разведыванию и завоеванию новых земель было несколько. Каждый раз Писарро и Альмагро, возглавлявшие свои собственные военные отряды, возвращаются в Панаму к патеру Луке за подкреплениями и припасами. В ходе первой экспедиции Альмагро, раненный индейской стрелой, лишается глаза. После второй экспедиции, добившись определённых успехов, Писарро на деньги своих компаньонов едет в Испанию к королю Карлу V, которому он преподносит кучу индейского золота и даже живых лам.

В награду от короля Писарро с компаньонами не получает ничего. Но счастье всё же улыбается конкистадорам: после отъезда короля королева даёт Писарро, Альмагро, Луке и другим военачальникам патент на завоевание Перу. В этом патенте Писарро, подсуетившись, оговаривает себе пожизненную должность вице-короля Новой Кастилии и множество других титулов. Альмагро получает (на бумаге от королевы) неизмеримо меньше – всего лишь губернаторство в городе Тумбес. Патеру Луке достаётся ничего не значащий титул «охранителя перуанских индейцев» и небольшая ежегодная пенсия в тысячу дукатов. Когда Писарро с патентом и четырьмя своими братьями, дерзкими и жадными до наживы, возвращается из Испании в Панаму, между завоевателями-компаньонами начинаются трения…

В январе 1531 года Писарро с двумя сотнями солдат в третий раз отправился завоёвывать Тауантинсуйу. И когда Альмагро, первый соратник Писарро, появился в Кахамарку, чтобы привести к Писарро долгожданное подкрепление, фантастический, небывалый золотой выкуп за жизнь и свободу Атауальпы был уже почти собран. Инки полностью внесли выкуп за своего вождя, хоть и не сразу.

Но Писарро готовил планы по дальнейшему захвату страны. Уступая нетерпению подчинённых, он решает выступить в поход сразу после раздела выкупа. На городской площади запылали костры: предметы, представлявшие огромную художественную ценность, переплавляли в одинаковые слитки золота и серебра. Сокровища были столь велики, что их переплавка в золотые песо заняла месяц, при этом индейские ремесленники-ювелиры работали днём и ночью.

Пятую часть добычи сразу отложили королевской казне, а всё остальное разделили между офицерами и солдатами согласно рангу и боевым заслугам. В дневниках конкистадоров сохранились достаточно подробные сведения о том, кто сколько получил. Например, каждый конник стал обладателем 40,45 кг золота и 81 кг серебра, пехотинец должен был довольствоваться половиной этого. Писарро и Альмагро получили огромные состояния, правда, Альмагро и его людям досталось гораздо меньше золота.

Между тем по городу поползли слухи, что индейцы готовятся к восстанию, чтобы освободить Атауальпе. Писарро поспешил привести свои войска в полную боевую готовность: город день и ночь охранялся сторожевыми дозорами, лошади стояли под сёдлами, солдаты спали в полном вооружении. В таком напряжении прошло несколько дней. Солдаты теряли терпение: они требовали казнить Атауальпу, который доставляет им столько хлопот. Не зная, как поступить дальше, Писарро собрал офицеров на военный совет.

После военного совета Писарро «почувствовал себя вынужденным» создать судебную комиссию. Для сохранения видимости работы трибунала были назначены прокурор, защитник и свидетели. Обвинительный акт готовился в невероятной спешке. Атауальпу обвинили, что он узурпировал трон, убил своего родного брата Уаскара, был многоженцем и мужеложцем, пытался подбить народ на восстание против испанского короля и разбазаривал государственное имущество, щедро одаривая своих родственников и фаворитов.

Назначенный защитник только просил о милосердии для Верховного Инки. Был вынесен смертный приговор – сожжение на костре этим же вечером. Но судьи, не желая брать на себя ответственность за смерть Атауальпы, созвали собрание солдат для утверждения приговора. К чести испанцев, надо сказать, что небольшая их группа отчаянно протестовала против приведения приговора в исполнение. Однако большинство голосов высказалось за немедленное приведение приговора в исполнение.

26 июля 1533 года посреди городской площади сложили костёр из поленьев и хвороста со столбом в центре, к нему и привязали Атауальпу. Звуки фанфар возвестили о начале казни. Увидев божественного сына Солнца, индейцы рухнули на землю, их била суеверная дрожь. На глазах Атауальпы выступили горькие слёзы – он вдруг осознал, что никто из его подданных не шевельнул и пальцем, чтобы вырвать его из рук бородатых чужеземцев. Но самым ужасным будет то, что его поглотит огонь, что никогда его набальзамированное тело не будет посажено на трон в храме бога Солнца, и что он никогда не обретёт бессмертие.

И когда священник отец Вальверде в последний раз призвал Верховного Инку отречься от своих богов и принять крещение, обещая, что сожжение будет заменено гарротой, тот согласился. Доминиканец, счастливый, что спас заблудшую душу из когтей дьявола, окропил Атауальпу святой водой и окрестил Хуаном, в честь дня Иоанна Крестителя. Палач накинул на шею приговорённому петлю и стал сноровисто затягивать петлю железной палочкой.

Вопреки просьбе Атауальпы его похоронили на только что заложенном в Кахамарке католическом кладбище. Однако уже на следующий день индейцы выкрали останки правителя и в торжественном шествии унесли в Кито. Тело Атауальпы было спрятано от испанцев, его не удалось найти и поныне. Индейцы верят, что Атауальпа, осыпанный драгоценностями, сидит на золотом троне в одной из андийских пещер и ждёт время, когда он снова сможет вернуться на престол своих предков…

Глава 3. Капитан огорчает дам

Когда капитан закончил повествование, женщины плакали: миссис Трелони вытирала слёзы крохотным носовым платочком, а у мисс Сильвии глаза сверкали непролитыми слезами. И капитан поспешил добавить:

– Но надо сказать, что судьба наказала всех участников этих событий… В 1534 году испанский король разделил завоёванные земли на два губернаторства: Новую Кастилию33
  Новая Кастилия – территория современного Перу.


[Закрыть] он отдал Писарро, а Новое Толедо44
  Новое Толедо – территория современного Чили.


[Закрыть], земли которого ещё предстояло завоевать – Диего де Альмагро. Кстати, золота в своём губернаторстве Альмагро так и не нашёл.

В это время в Тауантинсуйу поднимается антииспанское восстание под руководством законного наследника престола Манко Инки Юпанки. Вернувшийся из своих земель ни с чем Диего де Альмагро воспользовался тяжёлой для Франсиско Писарро ситуацией, захватил Куско и провозгласил себя новым губернатором. В ходе сражения он предательски попал в плен и был приговорён к смерти. Больного старика, которому к тому времени было почти 70 лет, сначала задушили в темнице, а потом публично обезглавили. Произошло это в 1538 году.

Достопочтенный монах Висенте де Вальверде, который осенял крестом все преступления испанских авантюристов, был убит на острове Пуна. Эрнандо Писарро, брату самого Писарро, пришлось предстать перед королём, чтобы отвести обвинения, выдвинутые против него сторонниками Альмагро. По приговору королевского суда Эрнандо Писарро провёл 20 лет в испанской тюрьме.

В 1541 году сын Альмагро – молодой Диего де Альмагро – и ещё несколько заговорщиков в рукопашной схватке убивают сначала Мартина Писарро, а затем и самого завоевателя Перу Франсиско Писарро. Но молодой Диего де Альмагро, убийца убийц своего отца, был схвачен новыми властями, обвинён в «мятеже против королевства» и казнён. Затем его торжественно похоронили рядом с отцом.

Ну, и остальные авантюристы или пали от рук индейцев, или были казнены, или убиты в междоусобных распрях.

Золото, доставшееся королю Испании, было потрачено на множество военных кампаний в Европе, на покупку оружия и уплату долгов банковским домам других государств. И всё равно бюджет Испании не переставал испытывать вечного дефицита и нехватки средств. Сам же приток драгоценных металлов в Европу вызвал небывалую инфляцию. Жажда наживы, в конечном итоге, обернулась против самих испанцев.

А самое интересное, что у переселившихся в Анды завоевателей-испанцев не родилось ни одного потомка в течении 53 лет. Утрата плодовитости наблюдалась и у домашнего скота, перевезённого испанцами в горы. В то же время рождаемость местного индейского населения оставалась нормальной, в их семьях нередко было по 5—8 детей. Отсутствие деторождаемости привело к тому, что испанские конкистадоры вынуждены были перенести столицу из высокогорья в находящуюся на уровне моря Лиму…

– Какая грустная история, – сказала миссис Трелони. – И как жестоки испанцы – я всегда это говорила. Взять хотя бы этот последний вопиющий случай с ухом капитана Дженкинса…

Капитан не знал, что на это ответить. А поскольку, дорогой читатель, этот «случай с ухом» будет иметь дальнейшее упоминание в нашей истории, то я осмелюсь сделать ещё одно небольшое отступление…

В марте 1738 года морской капитан Роберт Дженкинс появился на заседании Палаты общин английского парламента со стеклянной бутылью в руках. В бутыли, наполненной спиртом, плавало человеческое ухо. Капитан рассказал, что 9 апреля 1731 года его бриг «Ребекка» (кстати сказать, нелегально торговавший ромом в карибских владениях Испании) на обратном пути в Англию был остановлен для таможенного досмотра испанским военным кораблём «Ла Исабела». Капитана Дженкинса под дулами мушкетов заставили встать на колени, а когда он попытался протестовать, испанский офицер отрезал ему ухо, посоветовав отвезти этот «трофей» королю Георгу и сказать, что то же самое случится и с ним (то есть, с королём), если он (то есть, король) будет пойман на контрабанде.

Сразу по прибытии в Англию капитан Дженкинс подал на имя короля официальную жалобу по поводу этого инцидента. Однако история долго не получала никакого развития, а ухо долго ждало своего часа в бутыли со спиртом, пока, наконец, Дженкинс не решился поведать о своём несчастье британским парламентариям.

Его выступление перед Палатой общин вызвало бурную реакцию депутатов. Ухо Дженкинса потрясло воображение политиков, а особенно оппозиции, и стало символом негодования всей передовой английской общественности. Было ли это в действительности ухо капитана, и потерял ли капитан своё ухо действительно в ходе испанского обыска, так и осталось невыясненным, однако влияние этого сморщенного объекта на Историю оказалось невероятно велико…

– Но это что же получается? – вдруг спросила миссис Трелони, она неожиданно успокоилась и перестала возмущаться жестокости испанцев. – Значит, где-то эти сокровища инков есть?.. Так много золота…

И точно новая идея загорелась у неё в мозгу и нетерпеливо засверкала во всегда холодных глазах.

– Боюсь, что должен вас огорчить, – сказал капитан мягко, – Слухи о высоком качестве инкского золота сильно преувеличены. Чисто золотых изделий было мало, украшения больше делались из низкопробного сплава золота и других металлов – я видел подобную технику у японских мастеров…

И капитан стал рассказывать дамам, что индейцы использовали сочетания разных металлов в одном изделии, создавая сложные сплавы, дающие богатство цветовых оттенков.

– Для серовато-белого оттенка индейцы брали сплав меди с серебром, – сообщил капитан. – Для чёрного с фиолетовым оттенком – сплав меди, олова и свинца с золотом. Для ярко-красного цвета – сплав меди с золотом, при этом медь повышала твёрдость золотого сплава, сохраняя его ковкость и тягучесть. Серебро же придавало сплаву с золотом мягкость, понижало температуру плавления и тоже изменяло цвет золота: по мере добавления серебра цвет золотого сплава зеленел, переходя в жёлто-зелёный. Когда серебра было больше, чем две трети – цвет сплава становится белым.

Перуанские ремесленники того периода, а особенно индейцы чиму и инки, были куда искуснее мастеров Старого Света. Они, умело работая со сплавами, чередовали их так, что цвета плавно переходили из одного в другой, без заметных и явных границ. Этот чрезвычайно эффектный художественный приём, сослужил, однако, плохую службу многим прекрасным творениям ювелирного искусства доколумбовой эпохи.

Ещё в 1519 году испанский король Карл V издал указ, предписывающий отправлять подобные изделия, поступающие к испанцам в счёт уплаты податей, вознаграждений и доходов от торговли, на переплавку. Все эти медальоны, ожерелья, канители, узкие полоски, браслеты, нагрудные и другие украшения индейцев в былые времена называли не иначе, как низкопробным золотом. А без того, чтобы не расплавить, нельзя было узнать пробу золота и определить его стоимость… Вот так…

Капитан смолк. Миссис Трелони смотрела на капитана во все глаза, и ему почему-то стало понятно, что миссис Трелони теперь уж точно от него не отстанет.

– И всё же, Дэниэл, что вы думаете об этой шкатулке? – со всей настойчивостью спросила она.

Капитан молчал, его вдруг неприятно поразила эта настойчивость. Потом он, вроде, как очнулся, как будто вспомнил о чём-то и обратился к Сильвии:

– А что, мисс Трелони, не дадите ли вы поглядеть мне на давешние камушки…

Морскую гальку достали. Капитан взял её в горсть, подошёл к окну, ближе к свету, и стал перебирать камушки один за другим. Выбрав один, по одному ему известной примете, он подошёл к столу, на котором стояла шкатулка. Покрутив гальку, он вставил её в пустое отверстие на крышке шкатулки, с самого начала так заинтересовавшее его.

Тотчас же раздался металлический звон, и шкатулка вдруг на глазах у всех рассыпалась. Углы шкатулки распались, крышка с зеркалом отскочила и перед потрясёнными или даже испуганными героями на столе очутилась деревянная плоская геометрическая фигура. В наше время бы сказали – деревянная выкройка шкатулки, состоящая как бы их двух слоёв, лежащих друг на друге и скреплённых с одной стороны металлическими петлями, как книжным переплётом. Капитан взял верхний слой и перевернул его, как книжную страницу.

С внутренней стороны «выкроек» такой неприметной с виду шкатулки было нечто. Капитан присвистнул, быстро глянул на дам, заметно смутился и проговорил:

– Нам нужен Томас Чиппендейл…

Тут же послали за Томасом, а чтобы скрасить ожидание, миссис Трелони пригласила капитана обедать. Но наслаждалась обедом только она одна. Капитан почти не ел, он что-то рассказывал дамам, и лёгкая усмешка иногда растягивала его губы, от чего в суховатом его лице отчётливо проступало что-то неизъяснимо печальное. Мисс Сильвия переводила глаза, полные какой-то ненавистью или обидой, от тарелки на мать, потом на капитана и опять на тарелку. Миссис Трелони ничего не замечала.

Пришёл Томас, нескладный, полноватый, в старенькой своей одежде, с исцарапанными руками и обвязанным пальцем. Он посмотрел на выкройки шкатулки, – будем для простоты так называть эти деревянные фигуры, – и попросил лупу. Лупа нашлась в кабинете покойного сквайра, и тотчас была принесена. Томас рассмотрел развёрнутые выкройки и сказал заинтересованно:

– Это явно две части одного рисунка, выполненного в технике маркетри55
  Маркетри (от франц. marquer – размечать, расчерчивать) – вид мозаики по дереву, при котором мозаичный набор выполняется из кусочков шпона разных пород древесины разного цвета.


[Закрыть]…

Он ещё раз внимательно посмотрел на выкройки и продолжил:

– И, посмотрите, этот мозаичный набор украшен ещё перламутровыми круглыми вставками… А поверху поверхности маркетри, что интересно, сделан ещё один небезынтересный приём – «графьэ»… Это когда металлическими штихелями вырезают шрифт или другой рисунок, а потом в резные желобки втирают чёрную мастику. И вот это уже что-то любопытное и из ряда вон выходящее, потому что здесь не один шрифт, а несколько. Да ещё они так затейливо перемешаны, что прочитать, конечно, ничего нельзя… Смотрите сами…

И Томас с чрезвычайным удовольствием принялся разъяснять склонившимся к нему слушателям:

– Вот это старинный испанский шрифт явно монастырского происхождения. Тогда писали очень старательно и искусно!.. А вот тут, сбоку, другой шрифт: это круглый, крупный французский шрифт ХIV столетия, шрифт площадной. Здесь иные буквы даже иначе писались, чем у публичных писцов… Вот он, рядом – публичный писарский… Написано плотно, но с замечательным чутьём… Просто прелесть!… Э, да вот, просто необыкновенный и чистейший английский шрифт: здесь всё изящество, буковки – точно бисер! А вот явная вариация, но уже французская, и тут вдобавок есть росчерк… А уж росчерк – это такая вещь, что такой шрифт ни с чем не сравнить… Так что, кажется, душу бы за него отдал!..

Глаза Томаса Чиппендейла сияли, он, вроде, как и ростом стал выше. Женщины глядели на Томаса изумлённо, а капитан улыбался. Он знал за другом такую особенность, когда тот молчит-молчит, да вдруг, как заговорит… И тогда уже и в звуке его голоса, и в глазах, и во всём его облике заключено было не меньше красноречия, чем в словах. И откуда он только слова-то такие брал?..

Тут же миссис Трелони, явно воодушевившись, заказала Томасу реставрацию двух стульев эпохи королей Тюдоров, которые запомнились капитану своим великолепием и своими неудобными прямыми спинками. У одного стула кое-где местами утратилась резьба, что было очень странно, зная его прочность, и обоим стульям явно требовалась перетяжка сидения… Поэтому завтра же Томас с инструментами должен прийти в дом работать!

Капитан улыбнулся и подумал, что страсть – это единственный фактор, доводы которого всегда убедительны… И человек бесхитростный, но увлечённый страстью, может воодушевить скорее, чем красноречивый, но, увы, равнодушный…

Выкройки стали крутить снова, то раскладывая, то опять складывая. Потом все принялись за подзорную трубу, опять вертели и вытягивали её по разному, только что не нюхали и не тёрли, да и то потому, что никому это и в голову не приходило – труба и так была чистая, как новенькая.

Затем капитан взял пенковую трубку, – все смотрели за его сильными руками как зачарованные, – и стал рассказывать:

– Пенка (ударение тут ставится на первый слог) – один из самых пористых минералов в природе, а пенковые трубки – самые удивительные трубки среди всех курительных трубок мира. Существует поверье, что пенка, а по—другому «афродит» или «сепиолит» – это застывшая белая морская пена… На самом же деле, это всего лишь окаменелые раковины мельчайших морских созданий, упавшие на дно много миллионов лет назад. Залежей пенки на земле совсем не много, издавна её достают в определённых местах с большой глубины, и размер блоков сырой пенки не больше головы младенца. Добытое сырье промывают, сортируют по качеству и колют на заготовки, которые резчик затем ненадолго погружает в воду. Когда материал станет по мягкости подобен сыру, резчик вырезает из заготовки форму, после чего форма идёт в печь с высокой температурой для того, чтобы высохнуть… А потом после тщательной полировки пенку покрывают воском…

Материал этот в силу своей пористости впитывает из табака влагу и дёготь, делая дым прохладным и сухим. Из-за этих свойств со временем пенковые трубки окрашиваются в насыщенные медово-коричневые тона, делая трубку красивее и при этом улучшая её вкусовые качества… А из этой же трубки, судя по всему, совсем не курили… Мне кажется, эта трубка не предназначена для повседневного курения…

С этими словами капитан стал рассматривать трубку внимательно, оглядывая её резьбу со всех сторон – резьба была бессюжетная, просто какие-то изогнутые, извилистые арабески. Потом он разъединил чашку трубки с её чубуком, и всё осмотрел, даже потряс чубук и мундштук и заглянул внутрь чашки – ни печатей, ни надписей на трубке не оказалось. Так и не обнаружив ничего примечательного, он положил трубку на стол и тяжело вздохнул.

После этого все опять взялись за манускрипт. Капитан, зная, что на пергаменте можно писать с обеих сторон листа и, кроме того, его можно использовать повторно, предложил манускрипт рассмотреть со всех сторон в лупу досконально. Потом документ смотрели на просвет над пламенем свечи, потом нагревали у камина. Потом капитан, вспомнив, что где—то читал, попросил принести лимон и молоко – манускрипт со всех сторон, по выборочным местам, тёрли лимонным соком, потом смачивали молоком, а потом опять грели у камина. Всё было тщетно.

И тогда Томас, до этого бесстрастный, вдруг вскричал:

– Ах, Дэниэл!.. Ну, сделай же ещё что—нибудь!..

– Что?.. – воскликнул капитан, он едва сдерживал раздражение. – Что мне ещё сделать?.. Постоять на голове, помахать руками, попрыгать?.. Точно – сейчас мы все попрыгаем!..

Атмосфера в комнате накалилась. И тогда мисс Сильвия, всё время молчавшая, вдруг сказала:

– Надо начать всё сначала… Давайте посмотрим, что мы имеем…

И она достала мешочек покойного отца.

На свет опять были извлечены кружева, забытые всеми, как явная безделица. Моток развернули и тщательно рассмотрели. Это были самые обычные довольно широкие брабантские кружева длиною чуть более фута. Искусной рукой юной кружевницы в вязь кружева была вплетена золотая площёнка – тонкая нить из золота, которую отбили ювелирными молоточками, отчего она поблёскивала не одинаково. Но площёнка была только в середине кружевной ленты, а по краям плетение площёнки вдруг обрывалось, будто золото здесь осыпалось. К тому же кружево было безнадёжно испорчено: в середине кружевного полотна, среди площёнки, виднелись разновеликие дырочки, словно сожжённые искрами треснувшего от невыносимого жара полена. Что же, очень естественное дело, когда сидишь рядом с камином…

Кружево покрутили ещё немного и так, и сяк, а потом капитан и Томас Чиппендейл распрощались с дамами. Капитан был задумчив и сосредоточен. Томас уходил, весь переполненный мыслями о завтрашней работе: он перебирал в уме список инструментов и материалов, которые ему понадобятся. Миссис Трелони пошла к себе явно под впечатлением новых фактов и каких-то своих соображений.

А мисс Сильвия была просто в отчаянии, белый свет ей был не мил: она совершенно определённо заметила, что капитан Линч разговаривал всё время только с матерью и за весь вечер не посмотрел на неё ни разу…

Томас и капитан молча шли к порту по тёмным улицам. Потом капитан, не говоря ни слова, остановился, подошёл к светящемуся окну таверны и вытащил из-за обшлага записку восхитительной миссис Белью. Записка была написана лёгким изящным почерком и надушена. У капитана от этого щемящего аромата что-то сжалось внутри. Содержание записки было такое: «Мой сказочный! Ты вернулся, а между тем даже не написал мне ни строчки, ни словечка… Я начинаю сердиться… Если ты хочешь загладить свою вину, приходи завтра ко мне. Муж уезжает в имение на несколько дней, с собою берёт всю прислугу. Со мною останется только Сьюзен, моя горничная… Надеюсь, твои оправдания будут такими же весомыми и пылкими, как всегда. Твоя М.»

Прочитав записку, капитан грустно улыбнулся и, скомкав бумагу в тугой шарик, бросил её на замусоренную землю под окна. Томас по своему обыкновению ничего у друга не спросил. Не то, чтобы Томас был невнимателен к делам капитана, нет. Просто всё внимание его всегда будто было поглощено чем-то, чем-то таким, что и сказать, право, затруднительно. Да и он сам – проси его, не ответил бы на это ничего.

Когда друзья прилично отошли от таверны, из уличной тьмы появился кто—то, закутанный в чёрный плащ, подошёл под окна, наклонился и, подобрав с земли что—то, в тот же миг опять растворился в темноте.

****

Ночью капитану приснился сон: он стоял во дворе какого-то дома и смотрел на большой котёл с водой, на цепях подвешенный к деревьям. Под котлом не было огня, но Дэниэл знал, что вода в нём давно уже кипит: низкий белый пар широкой вуалью поднимался над чёрной поверхностью. Дэниэл собрался поправить цепь и дотронулся до неё, но цепь вдруг оборвалась, опрокинув котёл и вылив кипящую воду на землю. И тогда на земле, прямо под котлом, Дэниэл увидел голенького младенца – мёртвое тельце девочки лежало, всё скорченное. В ужасе от того, что он наделал, Дэниэл бросился на колени, заплакал, завыл по-звериному, стискивая руками голову, словно хотел раздавить, словно хотел оторвать её, и проснулся…

Капитан лежал на постели, по щекам его текли слёзы.

Он встал, утираясь, и вышел на палубу. Рассветало, и наступало такое время, когда над землёю вот-вот должно было взойти солнце. Встретившись со спокойным взглядом вахтенного матроса, капитан очнулся от сонного наваждения, как-то сразу успокоился и пошёл к себе.

Утром он первым делом послал матроса к прекрасной миссис Белью с запиской такого содержания:

– «Очаровательница, прости, прости! Я всё время занят неотвязными делами и не смогу прийти к тебе. С трепетом склоняюсь к земле и целую кончики твоих туфель, хотя мой взгляд, и мои губы, и само моё сердце хочет подняться выше… И ещё чуть выше… Д. Л.»

Да-а, мужчины ХVIII века умели писать письма. А вы думаете почему, дорогой читатель, в то время появились и моментально вошли в моду секретеры, бюро и столы с многочисленными закрывающимися ящичками и отделениями? Да всё для того, чтобы хранить все эти любовные письма и записочки, которыми сентиментальные люди в то время беспрестанно обменивались, как мы сейчас обмениваемся смс. Чтобы хранить, а потом бесконечными зимними вечерами перечитывать их спустя много-много лет, перечитывать и вспоминать, улыбаясь…

Днём миссис Трелони опять пригласила капитана в свой дом. Как она ему объяснила, чтобы познакомиться с «ловким человеком», которого посоветовал ей любезный банкир Саввинлоу для розысков убийц покойного мужа. Ну, и чтобы дать совет, разумеется… Но если бы даже миссис Трелони ничего капитану ему не объяснила, он всё равно бы пришёл, потому что его неудержимо влекло в этот дом, а почему – он и сам не понимал, настолько смутны и неясны были его чувства.

Когда капитан появился в доме, он и миссис Трелони, обмениваясь своими впечатлениями о погоде, присели в гостиной в ожидании «ловкого человека». Скоро к ним присоединилась мисс Сильвия, которая была в очень простом и милом платье. Она сухо поздоровалась с капитаном и села подле матери.

Ждали недолго, ровно в назначенное время этот господин появился. Это был высокий мужчина с тонкой талией, узким и длинным лицом, крепкими белыми зубами и глубоко посаженными колючими глазами. Голос его был тихий, вкрадчивый, с хрипотцой. Парика он не носил. Звали господина Роберт Эрроу…

Мистер Эрроу был «ловкий человек». И не потому, что он отличался своей особой сноровкой, а потому ловкий, что от слова «ловить». Так мы и будем его называть – «ловкий человек»: он же не полицейский, и не судейский, и не детектив, в самом деле, хотя бы потому, что детективов в ХVIII веке ещё не было…

Мистер Эрроу сразу поразил миссис Трелони своим профессионализмом – он спросил, кто обнаружил тело несчастного. Узнав, что тело несчастного обнаружили все трое собравшихся, но только в разное время, а первой – мисс Сильвия, он захотел побеседовать со всеми. Ответы на свои вопросы он записывал в маленькую книжечку маленьким графитным нюрнбергским карандашиком, которые начали производить в Германии не так уж и давно. И этим карандашиком он поразил миссис Трелони ещё больше – она сразу поняла, что дело поимки убийц мужа находится в надёжных руках.

Первой мистер Эрроу расспрашивал мисс Сильвию. Он пристально посмотрел на девушку и тихо спросил:

– Скажите, мисс Трелони, когда и где вы обнаружили тело своего отца?..

– Я нашла его лежащим на полу в кабинете в среду на этой неделе, – ответила Сильвия, голос её был едва слышным и ровным.

– А зачем вы пошли к нему в кабинет? – спросил мистер Эрроу.

– Я должна была позвать его… Отец просил позвать его сразу же, как придёт капитан Линч, – ответила Сильвия и посмотрела на капитана своими тёмными бездонными глазами: её глаза, казалось, молили капитана о чём-то.

– Дверь в кабинет была закрыта или открыта? – спросил мистер Эрроу.

Его хриплый мерный голос начинал наводить на присутствующих какой-то ужас или сонную оторопь, он словно погружал их всех опять в кошмар недавнего прошлого. Миссис Трелони судорожно хрустнула стиснутыми пальцами и заметно сжалась в своём кресле.

– Сначала она была закрыта, потом открыта, – ответила Сильвия уже шёпотом, она была белее снега.

– То есть, вы приходили к кабинету несколько раз? – мистер Эрроу вопросительно возвысил голос.

Тут в гнетущей тишине раздался твёрдый голос капитана, и это разрядило, наконец, атмосферу.

– Мистер Эрроу, вы пугаете женщин! – сказал капитан. – Оставьте ваши судейские штучки для бродяг, воров и нищих… Вас пригласили в приличный дом, где недавно потеряли отца и мужа, причём пригласили специально, как раз для того, чтобы во всём разобраться. И все присутствующие с охотой вам всё расскажут без ваших допросов…

Мистер Эрроу смешался, опустил глаза и кисло улыбнулся – улыбка была виноватая. Он развёл руками и проговорил:

– Ах, простите, капитан Линч, забылся… Люблю, понимаете, встречаться с противником лицом к лицу, брать за грудки и лично определять, из какого он материала сделан…

– Вот и любите в каком-нибудь другом месте, – ответил капитан, которого не просто было пронять какими—то там улыбками.