Текст книги "Женская месть"

– Это больно?

– Снег?

Фиби снова засмеялась и встряхнула шар. Сцена снова ожила, и снег закружился вокруг наряженной елки и маленького человечка в красных санях позади аккуратной коричневой лошадки. Это была иллюзия. У нее ничего не осталось, кроме иллюзий и маленького ребенка, которого она должна была защитить.

– Нет, он холодный и мокрый. Из него можно лепить. Снеговиков, снежки, крепости. Деревья в снегу очень красивые. Видишь? Совсем как здесь.

Адрианна тоже наклонила шар. Маленькая коричневая лошадка замерла, приподняв переднюю ногу, а вокруг ее головы плясали крошечные белые хлопья.

– Это красиво. Красивее моего нового платья. Я хочу показать его Дудже.

– Нет. – Фиби знала, что произойдет, если о шаре узнает Абду. Это был символ христианского праздника. После рождения Адрианны он стал религиозным фанатиком, помешанным на традициях. – Не забывай, что это наша тайна. Ты можешь смотреть на шар, когда мы одни. Но никогда и ни за что не доставай его при других людях. – Она забрала у девочки шар и спрятала его в ящик. – А сейчас пора праздновать.

В гареме было жарко, хотя вовсю работали вентиляторы, а узорчатые решетки на окнах защищали дворец от палящего солнца. Свет от затененных абажурами изящных ламп был рассеянным и мягким. Женщины были одеты в самые лучшие яркие платья. Оставив свои черные накидки и никабы у дверей, они в мгновение ока превратились из черных ворон в сверкающих павлинов.

Вместе с никабами женщины сбросили и молчание и принялись болтать о детях, сексе, моде и зачатии. В считаные секунды гарем с его затененными лампами и роскошными подушками наполнился тяжелым запахом женских тел и благовоний.

В силу своего высокого положения Адрианна приветствовала гостей, целуя их в обе щеки, после чего им подавали зеленый чай и приправленный специями кофе в крохотных чашках из тончайшего фарфора без ручек. Тут были ее тетки и двоюродные сестры, а также пара десятков принцесс рангом пониже, которые, так же как и остальные женщины, горделиво красовались своими драгоценностями и младенцами, двумя главными символами успеха в их мире.

Адрианне они казались очень красивыми, и она любовалась их длинными шуршащими платьями, переливающимися множеством цветов. Из-за ее спины Фиби наблюдала за парадом костюмов, как будто позаимствованных из восемнадцатого столетия. Бросаемые в ее сторону сочувственные взгляды она принимала с таким же стоическим выражением, как и злорадные. Она отдавала себе отчет в том, что она здесь чужая, западная женщина, которая не сумела подарить королю наследника. Она постоянно напоминала себе о том, что это совершенно неважно, принимают они ее или нет, коль скоро они добры к Адрианне.

И тут ей было не в чем их упрекнуть. В отличие от нее Адрианна была во всех отношениях одной из них.

Они жадно набросились на буфет, пользуясь пальцами так же часто, как она пользовалась маленькими серебряными ложечками. Если они, растолстев, переставали влазить в свои платья, им покупали новые. Фиби думала о том, что вылазки в магазины позволяют арабским женщинам убивать время так же, как ей это позволяла делать маленькая розовая таблетка. Эти смехотворные платья не мог увидеть никто из мужчин, за исключением их мужей, отцов и братьев. Покидая гарем, они закутывались снова, скрывая свои лица и волосы. За его стенами необходимо было помнить о существовании аурата – того, что никому показывать нельзя.

Не надоедает же им играть в эти игры, – устало размышляла Фиби. Со всей этой хной, духами и сверканием колец. Неужели они и в самом деле считают себя счастливыми? Ведь даже она, которой уже давно ни до чего нет дела, отчетливо видит на их лицах скуку. Она молила Бога о том, чтобы никогда не увидеть ее на лице Адрианны.

Даже в своем юном пятилетнем возрасте Адрианна считала, что обязана позаботиться о том, чтобы всем ее гостям было удобно и чтобы они не скучали. Теперь она говорила по-арабски. Язык мягко и музыкально струился из ее уст.

Адрианна так и не решилась признаться матери в том, что говорить по-арабски ей гораздо проще, чем по-английски. Она думала по-арабски и даже чувствовала по-арабски. Как мысли, так и чувства ей вначале приходилось переводить на английский, чтобы затем донести их до матери.

Она была счастлива в этой комнате, заполненной женскими голосами и женскими духами. Тот мир, о котором ей изредка рассказывала мать, был для нее не более чем сказкой. Снег был чем-то, танцующим внутри маленького стеклянного шара.

– Дуджа!

Адрианна промчалась через всю комнату, чтобы поцеловать свою любимую кузину. Дудже было почти десять лет, что, к зависти и восхищению Адрианны, делало ее почти женщиной.

Дуджа обняла ее в ответ.

– Какое у тебя красивое платье.

– Я знаю.

Но Адрианна не удержалась от того, чтобы не провести ладонью по рукаву платья кузины.

– Это бархат, – с важным видом пояснила Дуджа. То, что тяжелая ткань была невыносимо жаркой, было сущим пустяком по сравнению с отражением, которое она увидела в своем зеркале. – Отец купил его для меня в Париже. – Она повернулась вокруг своей оси – стройная смуглая и черноволосая девочка с изящными чертами лица и большими глазами. – Он пообещал взять меня с собой, когда поедет туда в следующий раз.

– Правда? – Адрианна подавила вспышку зависти. Ни для кого не было секретом, что Дуджа – любимица своего отца, брата короля. – Моя мама там была.

Потому, что у нее было доброе сердце, а еще потому, что она была очень довольна своим бархатным платьем, Дуджа погладила Адрианну по волосам.

– Ты тоже туда когда-нибудь поедешь. Может быть, когда мы вырастем, мы поедем вместе.

Адрианна почувствовала, что кто-то дергает ее за подол платья. Опустив глаза, она увидела своего сводного брата, Фахида. Она подхватила его и осыпала поцелуями его щечки, отчего малыш зашелся в счастливом хохоте.

– Ты самый красивый малыш в Джакире.

Будучи всего на два года младше, он был очень тяжелым, так что Адрианне пришлось поднатужиться. Слегка пошатываясь, она донесла его до стола, чтобы выбрать ему вкусный десерт.

Других малышей тоже тискали и играли с ними. Ровесницы Адрианны и даже девочки помладше суетились вокруг мальчиков, гладили их и баловали. С рождения женщин учили посвящать свое время и энергию ублажению мужчин. Адрианна понимала только то, что она обожает своего младшего братишку и хочет, чтобы он улыбался.

Для Фиби это было невыносимо. Она наблюдала за тем, как ее дочь прислуживает ребенку женщины, которая заняла ее место в постели и сердце ее мужа. Для нее не имело ровным счетом никакого значения то, что согласно местным законам мужчина имеет право на четырех жен. Это был не ее закон и не ее мир. Что с того, что она прожила в нем уже шесть лет. Она знала, что, даже проведи она здесь шестьдесят лет, все равно все вокруг останется чужим. Она ненавидела эти запахи, густые липкие ароматы, которые необходимо было терпеть один бесконечный день за другим. Фиби потерла пальцами висок, в котором уже начинала пульсировать боль. Благовония, цветы, смешивающиеся ароматы духов.

Она ненавидела эту жару. Эту безжалостную жару.

Ей отчаянно хотелось пить, но вместо кофе или чая, которые подавались в изобилии, она предпочла бы вино. Всего один бокал прохладного вина. «Изнасилования здесь позволяются», – подумала она, прикоснувшись к синяку на щеке. Изнасилования – это в порядке вещей, вино – нет. Порки и никабы, призывы к молитве и многоженство, но ни капли искрящегося шабли или сухого сансера.

Как могла показаться ей красивой эта страна, когда она впервые попала сюда в качестве невесты? Она смотрела на пустыню и море, на высокие белые стены дворца и считала все это самым загадочным и самым экзотическим местом в мире.

Тогда она была влюблена. Она до сих пор влюблена.

Тогда Абду заставил ее увидеть красоту своей страны и богатство ее культуры. Она отказалась от своей собственной земли и ее обычаев, чтобы попытаться стать такой, какой хотел ее видеть он. Но оказалось, что он хотел женщину, которую увидел на экране, символ сексуальности и невинности, которые она научилась играть. Но Фиби оказалась простой смертной.

Абду хотел сына. Она подарила ему дочь. Он хотел, чтобы она стала мусульманкой, но она была продуктом своего воспитания, и этого было не изменить.

Она не хотела об этом думать – о нем, о своей жизни, о боли. Она сказала себе, что примет всего лишь еще одну таблетку, только для того, чтобы хоть как-то вытерпеть остаток этого дня.

Глава третья

К своим четырнадцати годам Филип Чемберлен стал очень опытным вором. До десяти лет он был карманником и обшаривал глубокие карманы успешных бизнесменов, спешащих в свои банки, к своим биржевым агентам и адвокатам или выуживал бумажники у беспечных туристов, шатающихся по Трафальгарской площади. Но затем он сам себя повысил и стал вором-домушником, хотя, глядя на него, люди видели лишь симпатичного, аккуратного, несколько чересчур худощавого паренька.

У него были умные руки, цепкие глаза и интуиция прирожденного форточника. Хитрость, изворотливость, а порой и кулаки помогли ему избежать опасности быть втянутым в одну из уличных банд, которыми кишел Лондон конца шестидесятых. Точно так же он не испытывал потребности раздавать цветы и носить фенечки[4]4
  Love beads – бусы братской любви, фенечки. Первоначально их делали из небольших семян и носили на шее. Они имели самые разнообразные узоры (англ.).


[Закрыть]. Четырнадцатилетний Филип не был ни модом, ни рокером. Теперь он работал на себя и не видел причин примыкать к кому бы то ни было. Он был вором, а не грабителем и от души презирал тех, кто отнимал кошельки у бредущих на рынок старушек. Он был бизнесменом и искренне забавлялся, глядя на тех представителей своего поколения, кто говорил о жизни в коммуне или настраивал купленные с рук подержанные гитары, погружаясь в несбыточные мечты о музыкальной карьере и величии.

Лично у него тоже имелись планы относительно самого себя. Далеко идущие планы.

Центральное место занимала его мать. Он намеревался оставить их жалкое существование в прошлом и мечтал о большом загородном доме, дорогой машине, элегантной одежде и вечеринках. В последние годы в его фантазиях появились и довольно милые женщины. Но пока что единственной женщиной в его жизни была Мэри Чемберлен, женщина, которая его родила и в одиночку воспитала. Больше всего на свете он хотел дать ей все самое лучшее, заменить блестящие побрякушки, которые она носила, настоящими камнями и переселить ее из крохотной квартирки на окраине района, быстро превращавшегося в модный Челси.

В Лондоне было холодно. Филип бежал к кинотеатру Фарадея, в котором работала Мэри, не обращая внимания на хлещущий его по лицу мокрый снег. Он одевался хорошо. Патрульные полицейские редко обращали внимание на аккуратных мальчиков с чистыми воротничками. Как бы то ни было, но он презирал залатанные штаны и залохмаченные манжеты. Амбициозный и привыкший полагаться только на себя Филип знал, чего он хочет, и нашел способ это получить.

Он родился бедным, без отца. В четырнадцать лет ему еще недоставало зрелости, чтобы расценивать это как преимущество, укрепившее и закалившее его характер. Он ненавидел нищету, но мужчину, который ненадолго появился в жизни Мэри Чемберлен и стал его отцом, он ненавидел еще больше, больше, чем ему когда-либо удалось это выразить. Лично он считал, что Мэри заслуживала лучшего. И он, разумеется, тоже. С раннего возраста он научился пускать в ход свои умные пальцы и смекалку, чтобы обеспечить им достойную жизнь.

У него в кармане лежало жемчужно-бриллиантовое ожерелье и серьги к нему. Изучив украшения с помощью карманной лупы, он был слегка разочарован. Бриллианты были не чистой воды, и размеры самого крупного камня не превышали полкарата. Тем не менее жемчуг был блестящим и красивым, и он считал, что его скупщик на Брод-стрит неплохо ему заплатит. Филип умел торговаться так же хорошо, как и отпирать замки. Он знал совершенно точно, сколько он хочет получить за безделушки в кармане. Этого должно было хватить на покупку матери нового пальто с меховым воротником на Рождество, после чего у него осталась бы немалая сумма. Ее он собирался добавить к тому, что привык называть фондом своего будущего.

К билетной кассе «Фарадея» протянулась длинная извилистая очередь. Афиша предлагала зрителям снятую специально к праздникам «Золушку» Уолта Диснея, и в очереди было много капризных перевозбужденных детей и их измученных нянек и мамаш. Филип улыбнулся, входя в двери. Он был готов побиться об заклад, что его мать посмотрела этот фильм уже не менее десятка раз. Ничто не доставляло ей больше радости, чем счастливый конец.

– Мам.

Скользнув в билетную будку, он поцеловал ее в щеку. В стеклянной будке было почти так же холодно, как и снаружи, на ветру. Филип подумал о красном шерстяном пальто, которое он увидел в витрине «Хэрродса». В красном его мать будет неотразима.

– Фил.

Как всегда, при виде сына в глазах Мэри вспыхнула радость. Такой красивый мальчик с тонким умным лицом и золотистыми волосами. В отличие от большинства женщин, она не испытывала боли при виде мужчины, которого она любила так страстно и так мимолетно, отражающегося во внешности мальчика. Филип принадлежал ей. Только ей. Он никогда не доставлял ей ни малейших хлопот, даже в младенчестве. Она ни разу не пожалела о решении его родить, хотя была совсем одна и не могла рассчитывать на помощь мужа или семьи. Более того, Мэри ни разу и в голову не пришло разыскать одну из этих окрашенных в пастельные тона комнатушек, где женщина могла избавиться от проблемы, прежде чем она становилась реальностью.

Филип стал ее радостью с момента зачатия. Если она о чем и сожалела, так только о том, что он презирает отца, которого ни разу в жизни не видел, и ищет его в лицах всех встречных мужчин.

– У тебя холодные руки, – покачал головой он. – Тебе надо надевать перчатки.

– В перчатках я не смогу давать сдачу. – Мэри улыбнулась молодой женщине, которая держала за загривок мальчонку. Ей никогда не приходилось водить Фила подобным образом. – Держите, дорогая. Приятного просмотра.

Филип подумал, что она работает слишком тяжело. Слишком тяжело и слишком долго за слишком низкую оплату. Хотя она уклончиво отвечала на вопросы о возрасте, Филип знал, что ей нет еще и тридцати. И еще она была хорошенькой. Молодость и внешность его матери всегда были для Филипа источником гордости. Возможно, она не могла позволить себе вещи от Мэри Квант, но свою одежду выбирала очень тщательно, предпочитая яркие, насыщенные цвета. Она любила просматривать модные журналы, а также журналы, посвященные актерам и кино, и копировать из них прически. И хотя ей приходилось штопать себе чулки, никто не назвал бы Мэри Чемберлен неряхой.

Он очень надеялся на то, что в ее жизни появится другой мужчина, который сможет все изменить. Он оглядел стены крохотной будки и вдохнул запах выхлопных газов с улицы. Он знал, что будет первым, кто все изменит.

– Надо сказать Фарадею, чтобы поставил сюда что-то посерьезнее этого жалкого старого обогревателя.

– Фил, не переживай.

Мэри отсчитала сдачу двум хихикающим девчонкам, которые отчаянно пытались флиртовать с ее сыном. Подвинув монеты в желоб, она подавила смешок. Она их отлично понимала. Совсем недавно она заметила, что даже племянница соседки ухлестывает за Филом. А ведь ей не меньше двадцати пяти. Она предлагала напоить его чаем. Просила, чтобы он зашел посмотреть на ее скрипучую дверь. Ха, скрипучая дверь, ну конечно! Мэри с такой силой хлопнула сдачей по металлическому желобу, что круглолицая няня что-то недовольно пробормотала.

Впрочем, она тут же положила этому конец. Она знала, что когда-нибудь Фил ее оставит и сделает это ради другой женщины. Но это не будет пышногрудая корова старше его на двенадцать лет. Ну уж нет, этого Мэри Чемберлен не собиралась допустить.

– Мама, что-то случилось?

– Что? – Мэри спохватилась и чуть было не покраснела. – Нет, милый, ничего. Может, хочешь войти и посмотреть кино? Мистер Фарадей возражать не будет.

«Если только он меня не увидит», – с ухмылкой подумал Филип. Он был благодарен Господу за то, что уже давно удалил Фарадея из своего списка возможных отцов.

– Нет, спасибо, я только зашел, чтобы сказать тебе, что у меня есть кое-какие дела. Купить что-нибудь на рынке?

– Может, хорошую курочку.

Мэри рассеянно подула на застывшие пальцы, откидываясь на спинку стула. В будке было холодно, а ведь зима едва началась. Летом здесь было как в одной из турецких бань, о которых она читала. Но это была работа. Когда у женщины есть ребенок, но нет особого образования, ей приходится соглашаться на то, что предлагают. Она потянулась к своей сумочке из искусственной кожи. Ей никогда и в голову бы не пришло позаимствовать фунт-другой из кассы.

– У меня еще есть немного денег.

– Ах, ну тогда хорошо. Убедись, что курица свежая.

Она подала четыре билета раздраженной женщине, сопровождающей двух грызущихся между собой мальчишек и маленькую девочку с большими грустными глазами.

Фильм начнется через пять минут. Ей придется обождать еще двадцать минут на тот случай, если будут опоздавшие.

– Когда придешь домой, не забудь взять деньги за курицу из жестяной банки, – сказала она сыну, зная, что он этого не сделает. Благослови Господь этого мальчика. Он только клал деньги в банку вместо того, чтобы брать их оттуда. – Но разве ты не должен быть в школе?

– Мам, сегодня суббота.

– Суббота. Ах, ну да, конечно суббота.

Она выпрямила спину, пытаясь не вздыхать, и взялась за один из своих глянцевых журналов, уже изрядно затертый.

– В следующем месяце мистер Фарадей хочет провести фестиваль Кэри Гранта. Он даже попросил меня помочь ему выбрать фильмы.

– Как здорово.

Маленький кожаный футляр уже начал оттягивать карман Филипа, и ему не терпелось от него избавиться.

– Мы начнем с моего любимого – «Поймать вора». Ты будешь от него в восторге.

– Возможно, – ответил он, глядя в простодушные глаза матери.

«Что ей известно?» – думал он. Она никогда и ни о чем его не спрашивала и уж точно не интересовалась происхождением тех небольших сумм, которые он приносил домой. Она не была глупой. Скорее всего, это все присущий ей оптимизм, – решил он и снова поцеловал ее в щеку.

– Почему бы мне не сводить тебя в кино, когда у тебя будет свободный вечер?

– Это было бы чудесно, – откликнулась она, подавив желание погладить его по волосам. Она знала, что это его смутит. – В нем играет Грейс Келли. Представь себе, настоящая принцесса. Я как раз думала об этом сегодня утром, когда открыла этот журнал на статье о Фиби Спринг.

– О ком?

– О, Филип. – Она поцокала языком и сложила журнал, показывая ему статью. – Самая красивая женщина в мире.

– Самая красивая женщина в мире – это моя мама, – отозвался Филип, зная, что это заставит ее рассмеяться и покраснеть.

– Ты умеешь делать комплименты, мой мальчик. – Она действительно расхохоталась – громко, от души, смехом, который он обожал. – Но ты только посмотри на нее. Она была актрисой, изумительной актрисой, а потом вышла замуж за короля. Теперь она живет с мужчиной своей мечты в этом сказочном дворце в Джакире. Прямо как в кино. Это их дочь. Принцесса. Ей нет еще и пяти лет, но она настоящая маленькая красавица, верно?

Филип бросил на фото равнодушный взгляд:

– Она еще совсем ребенок.

– Я вот только не пойму, почему у нее такие грустные глаза.

– Ты снова фантазируешь. – Он сжал футляр у себя в кармане. Пока что ему придется оставить мать наедине с ее фантазиями и мечтами о Голливуде, особах королевской крови и белых лимузинах. Но он позаботится о том, чтобы у нее такой появился. Черт, он ей его купит. Возможно, пока что она только читает о королевах, но очень скоро она и сама будет жить, как королева. – Я пошел.

– Желаю приятно провести время, милый.

Мэри снова погрузилась в журнал. «Какая хорошенькая малышка», – подумала она и ощутила прилив материнских чувств.

Глава четвертая

Адрианна обожала рынки. В свои восемь лет она уже видела разницу между бриллиантами и сверкающими стекляшками, бирманскими рубинами и менее насыщенными и ценными камнями. Ее бабушка, Джидда, научила ее не хуже ювелира оценивать огранку, чистоту и цвет камней. Она была готова часами бродить с Джиддой по рынку, восхищаясь лучшими камнями, выставленными на продажу.

Драгоценности – это безопасность женщины, которую она может носить на себе, – наставляла ее Джидда. Что проку женщине с золотых слитков и бумажных денег, сложенных в банке? Бриллианты, изумруды и сапфиры можно было носить в виде булавок и ожерелий, демонстрируя миру свою ценность.

Ничто не доставляло Адрианне большего удовольствия, чем наблюдать за тем, как ее бабушка торгуется на рынке в окружении дрожащих волн жара, поднимающихся от земли. Они часто ходили на рынок – группы женщин, закутанных в черные накидки и напоминающих стаю черных дроздов. В лавках они ощупывали золотые и серебряные цепочки, надевали на пальцы перстни с полированными камнями или просто любовались сверкающими драгоценностями сквозь пыльное стекло витрин. Воздух был пропитан запахом животных и специй, стоял неумолчный гул из голосов покупателей, торгующихся с владельцами магазинов, рева ослов, стука сандалий по твердой земле.

Где бы они ни появились, везде рыскали мужчины с окрашенными хной бородками – члены религиозной полиции муттава, – готовые карать за малейшие нарушения религиозных законов. Рядом с Джиддой Адрианна их не боялась. В Джакире боготворили бывшую королеву, родившую двенадцать детей.

Лавки закрывались, когда звучал призыв к молитве. Мужчины опускали лицо к земле, а женщины молча ожидали конца молитвы. Склонив голову, как и остальные женщины, Адрианна прислушивалась к сухому стуку четок. Она еще не носила никаб, но уже не считалась ребенком. В эти последние дни средиземноморского лета она чего-то ожидала, замерев на грани перемен.

Как и Джакир. Хотя страна изнывала от нищеты, королевский дом Джакира был богат. В качестве первой дочери короля Адрианна имела право на все символы и знаки ее высокого положения. Но сердце Абду было закрыто для нее навсегда.

Его вторая жена после Фахида родила ему двух дочерей. В гареме шептались о том, что после второй девочки Абду пришел в ярость и чуть не развелся с Лейхой. Но наследный принц был крепким и красивым. Ходили слухи о том, что Лейха снова беременна. Чтобы укрепить линию наследования, Абду взял третью жену и немедленно одарил ее своим семенем.

Фиби начала принимать таблетки каждое утро. Она ускользала от реальности в ночные сны и дневные грезы.

Удобно расположив голову у матери на коленях и лениво прищурив глаза от дыма благовоний, Адрианна наблюдала за тем, как танцуют ее кузины. Впереди ее ожидал долгий и жаркий полдень. Она рассчитывала, что они пойдут сегодня на рынок и купят новый шелк или золотой браслет наподобие того, какой ей накануне показала Дуджа, но сегодня утром у ее матери совсем не было сил.

Они пойдут на рынок завтра. Сегодня вентиляторы под медленный ритм барабанов разгоняли насыщенный благовониями воздух. Латифе удалось раздобыть каталог «Фредерикс оф Голливуд». Женщины листали его и хихикали. Они, как всегда, болтали, и, как всегда, о сексе. Адрианна так привыкла к откровенным словечкам и возбужденным описаниям, что ее это нисколько не трогало. Она любила наблюдать за танцами, плавными волнистыми движениями, скольжением темных волос, изгибами и поворотами тел.

Она покосилась на Мери, третью жену своего отца, которая с самодовольным видом сидела рядом, гордясь своим раздутым пузом, и обсуждала роды. Лейха с осунувшимся лицом кормила грудью младшую дочь и тайком наблюдала за Мери. Пятилетний крепыш Фахид подбежал к матери, требуя внимания, и она без колебаний отдала младенца служанкам. С торжествующим видом она прижала сына к груди.

– Что удивительного в том, что они вырастают в уверенности, что женщин можно унижать? – пробормотала Фиби.

– Что, мама?

– Да так, ничего.

Она рассеянно гладила Адрианну по волосам. Барабанный бой отдавался у нее в голове безжалостным гулом – монотонным, как и дни в гареме.

– В Америке любят всех малышей – как мальчиков, так и девочек. Женщинам не приходится тратить всю свою жизнь на то, чтобы вынашивать детей.

– А как племя сохраняет силу?

Фиби вздохнула.

Бывали дни, когда ей уже не удавалось мыслить ясно. В этом были повинны таблетки, которые одновременно были ее спасением. Последняя партия стоила ей кольца с изумрудом, но в качестве бонуса ей досталась пинта русской водки. Она экономила ее, как последний скряга, позволяя себе лишь крохотный стаканчик после каждого визита Абду в ее спальню. Она больше ему не сопротивлялась. Ей было все равно. Она терпела, сосредоточив все свои мысли на удовольствии от напитка, которым она утешится после того, как муж оставит ее в покое.

Она могла бы уехать. Если бы только ей хватило смелости взять Адрианну и сбежать. Перенестись в реальный мир, в котором женщин не заставляют стыдливо прятать свои тела и покоряться жестоким мужским прихотям. Она могла бы вернуться в Америку – туда, где ее любили, где люди валом валили в кинотеатры, чтобы на нее посмотреть. Она по-прежнему оставалась актрисой. Разве не приходилось ей играть каждый день своей жизни в Джакире? В Америке она могла бы устроить Адрианне хорошую жизнь.

Она не могла уехать. Фиби закрыла глаза и попыталась отрешиться от гула барабанов. Чтобы выехать из Джакира, женщина нуждалась в письменном разрешении одного из мужчин своей семьи. Она знала, что Абду такого разрешения ей никогда не даст. Как бы он ее ни ненавидел, он продолжал ее хотеть.

Она уже умоляла его отпустить ее, но он ей отказал. Побег стоил бы ей не одну тысячу долларов и представлял собой риск, и она почти была готова пойти на него. Но ей ни за что не выбраться из страны вместе с Адрианной. Никто и ни за какие деньги не решится помогать дочери короля нелегально покинуть Джакир.

И ей было страшно. Она боялась того, что он может сделать с Адрианной. Фиби не сомневалась в том, что он ее заберет. Она ничем не могла ему помешать. Единственный суд, в который она могла обратиться, был его судом, единственная полиция – его полицией. Она не имела права рисковать Адрианной.

Она часто думала о самоубийстве. Это был единственный надежный способ спастись от Абду. Она представляла его себе таким, каким ей когда-то представлялись занятия любовью. Чем-то желанным, драгоценным, неспешным. Иногда в бесконечные жаркие дни она смотрела на пузырек с таблетками, пытаясь представить себе, каково это – принять их все и окончательно, безвозвратно погрузиться в туманный мир сновидений. Изумительно. Она дошла даже до того, чтобы высыпать их все себе на ладонь и ласково пересчитать.

Но у нее была Адрианна. Мысли о ней всегда останавливали Фиби.

Она решила, что останется. Она будет накачиваться таблетками, пока реальность не станет приемлемой, но она останется. И она даст Адрианне что-то свое.

– Я хочу на солнце, – внезапно произнесла Фиби. – Пойдем погуляем в саду.

Адрианне, убаюканной ароматами и звуками, никуда не хотелось идти, но она послушно встала и пошла за матерью.

Их окружил сухой горячий воздух. У Фиби от него всегда начинали болеть глаза, и ей отчаянно не хватало океанского бриза. Когда-то у нее был дом в Малибу и она обожала сидеть у большого открытого окна, наблюдая за накатывающимися на берег волнами.

Тут были цветы – пышные, экзотические, источающие ароматы. Сад окружали высокие стены, чтобы гуляющие в нем женщины не могли соблазнять проходящих мимо мужчин. Таков был закон ислама. Женщина считалась слабым сексуальным существом, не обладающим силой или интеллектом, которые защитили бы ее честь. Это за нее делали мужчины.

Воздух в этом оазисе трепетал от пения птиц. Когда Фиби в первый раз увидела этот сад с его сплетением изысканных цветов и головокружительных ароматов, он показался ей ожившей сказкой. За стенами дворца пели и перемещались пески, а здесь благоухали жасмин, олеандр, гибискус. Пышным цветом цвели миниатюрные апельсиновые и лимонные деревья. Она уже знала, что их плоды будут горькими, как глаза ее мужа.

Ее неукротимо влекло к фонтану. Это был подарок Абду, когда он впервые привез ее в свою страну в качестве королевы. Фонтан символизировал беспрерывный поток его любви. Любовь уже давно пересохла, а фонтан продолжал играть.

Она все еще была его женой, первой из четырех, положенных ему по закону. Но в Джакире брак стал ее тюрьмой. Она теребила кольцо на пальце, наблюдая за струйками воды, стекающими в маленький пруд. Адрианна начала бросать в него камешки, чтобы заставить шевелиться большого яркого карпа.

– Мне не нравится Мери, – начала Адрианна. В таком ограниченном мире, как гарем, говорить было особо не о чем, не считая других женщин и детей. – Она выпячивает живот вперед и улыбается вот так. – Она сморщилась, заставив Фиби расхохотаться.

– О, ты хорошо на меня действуешь. – Она поцеловала макушку дочери. – Моя маленькая актриса. – Фиби отвела со лба Адрианны упавшие на глаза волосы и подумала о том, что у нее глаза отца. Они напоминали ей о том времени, когда он смотрел на нее с любовью и теплотой. – В Америке люди толкались бы в очередях ради возможности тебя увидеть.

Адрианне это понравилось, и она заулыбалась.

– Так же, как и ради тебя?

– Да. – Она снова перевела взгляд на воду. Иногда ей лишь с трудом удавалось вспомнить того другого человека, которым она когда-то была. – Они действительно выстраивались в очереди. Эдди, я всегда хотела радовать людей.

– Когда приезжала журналистка, она сказала, что по тебе скучают.

– Журналистка? – Это было два или три года назад. Нет, еще раньше. Наверное, уже прошло четыре года. Странно, как незаметно они пролетели. Абду согласился на это интервью, чтобы положить конец всяким слухам об их браке. Она не думала, что ребенок об этом помнит. Ведь Эдди тогда было года четыре. Максимум пять. – Она тебе понравилась?

– Она говорила странно, а иногда очень быстро. Ее волосы были подстрижены очень коротко, как у мальчика, и они были цвета соломы. Она рассердилась, потому что ей разрешили сделать всего несколько снимков, после чего у нее отняли фотоаппарат. – Когда Фиби села на мраморную скамью, Адрианна снова принялась бросать в пруд камешки. – Она сказала, что ты самая красивая женщина в мире и что еще никогда и никому не завидовали так, как тебе. Она спросила, носишь ли ты никаб.

– А ты, кажется, ничего не забываешь.

Фиби тоже это помнила. Тогда она наплела журналистке что-то о жаре и пыли и о том, что никаб помогает ей защищать кожу от солнца.

– Мне понравилось, как она с тобой разговаривала. – А еще Адрианна помнила, что после ухода журналистки ее мама плакала. – Она еще вернется?